Рапорт в департамент сельского хозяйства начальника экспедиции
Журнал Министерства Государственных имуществ. – 1860-1. – Ч. 74. – С. 17-28.
С 1851 года по решению Министерства Государственных Имуществ начались систематические исследования о состоянии рыболовства в России. В 1851-1852 годах было обследовано состояние рыболовства в Чудском и Псковском озерах и в Балтийском море под руководством академика Императорской Академии Наук К.М. Бэра.
В течение 1853-1856 годов также под началом К. Бэра была предпринята другая экспедиция для исследования рыболовства в Каспийском море и в его основных притоках (Волге, Урале, Куре и др.). По ходатайству Русского географического общества Высочайшим повелением 18 июня 1853 года статистиком экспедиции был назначен коллежский секретарь Н.Я. Данилевский, вскоре ставший ближайшим сотрудником К.М. Бэра.
Из Архангельска, от 3 декабря 1859 года.
На днях только возвратился я из экспедиции на Печору – и вот причина, по которой Департамент не получал до сих пор отчета за первый год действий экспедиции по исследованию Беломорского рыболовства, который обещался доставить в течение октября сего года.
Такое замедление в моем возвращении с Печоры произошло по следующим обстоятельствам. Неблагоприятные ветры, как об этом уже было донесено мной в Департамент в июле месяце, задержали нас на Белом море долее, нежели я предполагал. Потому и печорская экспедиция началась несколькими неделями позже, чем предполагалось. Во время самой поездки на Печору, пока мы ехали по небольшим рекам между Мезенью и Печорой, то подвигались вперед с той скоростью, какая только возможна при ходе бичевой или на веслах, потому что, по узкости рек и излучистому течению их, ветры не могут здесь ни содействовать, ни препятствовать ходу лодки, высота же воды была достаточная во все время плавания. Таким образом, выехав из Архангельска 12 июля, мы прибыли в Мезень 22-го, проехав в 10 дней пространство почти в 500 верст: вверх по Двине 90 верст, вверх по Пинеги до города того же имени около 120 верст, коротким волоком в несколько десятков сажень в р. Кулой, вниз по этой реке до ее устья слишком 200 в., морем между устьями Кулоя и Мезени 30 в. и 20 в. вверх по Мезени до города. 24-го выехали мы из Мезени и, сделав 760 в. реками Мезенью, Пезой, Рочугой, Чиркой и Цильмой и 16-верстным волоком между реками Рочугой и Чиркой, прибыли 12 августа в Усть-Цильму на Печоре. Так как со мной было довольно много вещей, то переезд через Пезский волок занял трое суток, несмотря на то, что за исключением времени, необходимого на корм и отдых имеющихся здесь 4-х лошадей, вещи и лодки перевозились денно и нощно. Я полагаю, что не лишним будет сказать несколько слов об этом волоке, ибо он составляет летом единственный путь сообщения между Печорским краем и остальной частью Архангельской губернии, и, хотя в промышленном отношении не имеет и не может иметь никакого значения, но весьма важен в отношении административном. На 16-верстном пространстве, разделяющем верховье Рочуги* от верховья Чирки (приток Цильмы), лежат в 8 в. от первого два небольших озера, соединяющих между собой узким извилистым протоком, по-здешнему – виской.* Дорога между Рочугой и озером пролегает большей частью по возвышенному бору с твердым песчано-глинистым грунтом и не представляет никаких препятствий для проезда в телегах, и даже каком угодно колесном экипаже, если бы здесь таковые имелись. Но близ озера надо пробираться, около полуверсты, глубоким и топким болотом, которое было некогда мощено. Теперь этот мост сгнил, переломался и утонул в болоте. Только кое-где выдаются на поверхность его бревна, доставляющие точки опоры, на которых можно удержаться, когда начинаешь уже слишком глубоко проваливаться; зато в других случаях, вытаскивая ногу, увязшую гораздо выше колен в тину, запинаешься об эти бревна, невидные сверху, и падаешь в болото, так что польза и вред от остатков этого моста находятся в самом счастливом равновесии. Когда уже идти по этому болоту составляет немалый труд, то каково же перевозить по нем тяжести, хотя бы в легких самоедских санках, (как это здесь и делают, потому что проехать на телегах решительно невозможно), и каково же перетаскивать через него лодки? Доехав до озера, спускают в него лодки, нагружают их санками с привезенными на них вещами и 3 версты едут водой по двум озерам и соединяющей их виске. Лошади же идут в обход по болоту, подобному описанному. На другом берегу опять выгружают лодки и вытаскивают их на берег. Эта вторая половина, от озера до Чирки, и составляет главную трудность проезда, потому что болото, занимавшее в первой половине не более полуверсты захватывает здесь большую часть волока. Между тем, облегчить переезд через Пезский волок почти ничего не стоит, ибо из второго озера вытекает речка, впадающая в Чирку. Прежде по ней ездили, только бурей-ли, сильными-ли разливами вешних вод, или просто от небрежности эту виску завалило лесом так, что проезд по ней уже давно сделался невозможным. Прочистка реки не только сократила бы волок 5 верстами, самыми затруднительными для проезда, избавила бы от лишней выгрузки и нагрузки, но позволила бы еще избегнуть порогов на Чирке, известных под именем Кременцов, по которым проезд водой очень затруднителен и занимает около суток, потому что работники должны тащить лодку около двух или трех верст по каменистым мелям. Самая прочистка эта очень немного стоила бы и деньгами, и трудом. Несколько десятков лет тому назад крестьянин Мезенского уезда, Лампоженской волости, Григорий Леонтьев Ружин хотел сделать эту прочистку за 1000 руб. асс., но дело как-то не состоялось, впрочем, не по вине крестьянина. Впоследствии один усть-цилемец брался прочистить виску за 700 руб. сер., но вызов его остался без последствий. После прочистки оставалось бы только замостить полуверстное болото и волок делался бы совершенно удобным для проезда в каком угодно колесном экипаже.
После сказанного понятно, что трое суток едва достаточны для переправы через волок двух лодок и около 30 п. вещей и съестных припасов на 11 человек. Я не знаю даже, как бы мы справились с этим переездом, если бы не было с нами столько народу. Собственно на переезд водой от Мезени до Усть-Цильмы употребили мы только 16 дней, т. е. делали круглым счетом около 47 верст в сутки, что очень немного, если принять во внимание, что две трети этого пространства надо было плыть против течения.
Перегрузив наши вещи с двух лодок на одну и наняв новых работников, мы отправились 15 августа вниз по Печоре. Взойдя в эту громадную реку, мы впали в зависимость от ветров, враждебных нам в течение всего этого года. 310 верст между Усть-Цильмой и Куей (последней деревней на Печоре в 80 или 90 верстах от впадения ее в море), на которые обыкновенно употребляют не более 3 суток, мы должны были плыть 12 дней. Постоянно дул сильный северный ветер, идти против которого на веслах было решительно невозможно в нашей лодке, которая, как и все лодки на Печоре, (за исключением морских карбасов и лодок, употребляемых в Пустозерске), устроена не столько для плавания на реке, сколько для выметывания неводов, и потому тупоноса, плоскодонна и с весьма низкими бортами. Такие лодки дурно идут против ветра и заплескиваются несколько сильной волной. По целому дню, а иногда и по два, мы должны были выжидать на берегу, пока несколько стихнувший ветер (совершенно он не прекращался и не переменял своего направления в течение всего нашего 12-дневного плавания вниз по Печоре), позволит нам продолжать наш путь. Таким образом прибыли мы 27 августа в селение Кую, принадлежащее к так называемому Пустозерску, который собственно составляет не отдельную какую-либо деревню, а есть собирательное имя для означения совокупности 17 деревень, расположенных в низовьях Печоры на пространстве 120 верст, от селения Великовисочного до Куйского, и составляющих отдельную волость, называвшуюся прежде Тельвысоцкой, а теперь Пустозерской. Место же, означенное на картах под именем Пустозерска, слывет здесь под названием городка без всякого определяющего прилагательного. Первоначально имел я намерение съездить на остров Вайгач, где, как и на Новой-Земле, ловится много морских зверей и на пути к которому, вдоль всего берега, производится значительное по-здешнему месту рыболовство; но благоразумие заставило меня отказаться от подобной поездки, в столь позднее время года, потому что непременно пришлось бы зазимовать на Вайгаче, а откуда раньше января, по замерзлому Югорскому шару, нельзя было бы выбраться. Поэтому я решился отложить всякую мысль о посещении Вайгача и вместо того хотел посетить Болванскую губу – залив океана, лежащий к востоку от устьев Печоры, где производился в мое время морской лов семги; но и этому предприятию не суждено было исполниться. 29-го августа выехал я из Куи опять-таки при не совсем благоприятном ветре. Отъехав в двое суток 60 верст, мы остановились на ночлег близ места, где стоял чум* одного пустозера, кочевавшего со стадом оленей. Нам нужно было собрать от него некоторые сведения о рыболовстве в Болванской губе, а также посмотреть на лов рыбы в тундряных озерах. Сильный, противный северный ветер заставил нас простоять весь следующий день у берега, и мы имели поэтому полную возможность, не торопясь, ознакомиться с здешним озерным ловом и породами озерных рыб. На третий день северный ветер сделался еще сильнее и обратился в настоящую бурю. Между тем, мимо нас проносились на всех парусах рыбачьи карбасы и лодки, шедшие из Болванской губы, потому что лов семги, бывший как в ней, так и вообще на Печоре все время неудачным, не обещал при сильном ветре, дувшем уже несколько дней, улучшиться и в последние дни, остававшиеся до праздника Рождества Богородицы, обыкновенного срока прекращения морского рыболовства. Таким образом, при дальнейшем упорстве пробраться в Болванскую губу, для чего, быть может, пришлось бы прождать еще несколько дней на берегу перемены ветра, мы могли достигнуть ее уже тогда, как она была бы оставлена всеми промышленниками. Притом, мне необходимо было побывать еще в другой местности, лежащей к западу от Печоры и известной под неправильным названием Голодной губы, – неправильным потому, что губа, как я имел случай впоследствии лично удостовериться, не имеет соединения с океаном, а отделена от него полосой твердой земли не менее 20 верст шириной. Губа эта ничто иное, как залив Печоры, около 15 верст в ширину и более 70 в длину, в который вода вливается из западного рукава реки, из так называемой Малой Печоры, четырьмя или пятью протоками. Эта местность, имеющая отдаленное сходство с ильменями, лежащими к западу от низовьев Волги, могла, подобно сим последним, иметь важное значение в природных условиях размножения и питания здешних рыб. Сверх того, она особенно интересовала меня тем, что в ней ловились две породы рыб: нашши и сауреи, совершенно для меня неизвестные и, о которых я не мог составить себе понятия по рассказам здешних рыболовов. По всем этим причинам я решился в тот же день отправиться обратно в Кую, несмотря на то, что время приближалось уже к вечеру. Так как на этот раз у нас была хорошая морская лодка, и попутный ветер был чрезвычайно силен, то те же 60 верст, на которые прежде было употреблено двое суток, мы сделали теперь не более, как в четыре часа. Зато никогда и не случалось мне прежде видать, даже на Волге, таких волн, какие видел на Печоре. Своей вышиной, шириной и пологостью они имели совершенный характер морских. Через день после прибытия в Кую, я отправился в Голодную губу, вход в которую находится верстах в 60 от Куи. Эта поездка, занявшая не более четырех дней, совершилась благополучно; по возвращении из нее, уже было время думать о возвратном пути, в который мы и отправились 9-го сентября. Между селением Носовых на Цильме, в 70 верстах от впадения ее в Печору, и селением Сафоновых на Пезе, на пространстве 330 верст, нет ни одного жилья, за исключением избушки на волоке, откуда, впрочем, перевозчики 1-го октября всегда уже уезжают домой. Замерзнуть на этом пустом пространстве, как того заставляли опасаться наступившие уже холода, и прожить несколько недель под открытым небом, пока не отыщут оленей для переезда сухим путем на Мезень, откуда начинается почтовая дорога и становится возможной езда на лошадях, составляло не очень-то приятную перспективу. Противные ветры и тут не преминули задержать нас полторы недели на пути от Куи до Усть-Цильмы, так что вся наша поспешность послужила только к тому, что мы успели перебраться через волок еще до отъезда ямщиков и замерзли не в пустом месте, а в деревне Елкиной в 15 верстах за Софоновой. За Елкиной опять начинается пустое, ненаселенное пространство в 90 верст. Дорог от этой деревни, как и от всех других, лежащих на Пезе, нет никаких, — нет даже и просек через леса, со всех сторон ее окружающие. Мы должны были ждать пока не промерзнут болота и не придут на выручку олени, за которыми разослали людей в разные стороны. Промерзания болот мы так и не дождались, потому что после нескольких морозных дней наступила продолжительная оттепель. Олени же пришли через две недели, и 15-го октября, несмотря на то, что в этот день была сильная оттепель и шел даже дождь, мы отправились из Елкиной, основываясь на уверении хозяев оленей, что для этих животных нет непроходимых мест ни в какое время года. Нам предстояло проехать 170 верст наперерез к деревне Шаляве, (лежащей на Мезени гораздо выше впадения в нее Пезы), откуда начинается уже почтовая дорога. Хотя я уже имел случай еще прежде делать небольшие поездки на оленях в тундре и, следовательно, был уже несколько знаком с превосходными свойствами этих животных, однако, если бы я прежде видел это 170-верстное пространство, по которому мне предстояло проехать, то конечно нимало не усомнился бы утверждать, что если человеку, привыкшему переносить разного рода трудности пути, ходить по лесам и болотам, и есть какая-нибудь возможность пробраться через это пространство пешком, но проехать на чем бы то ни было решительно невозможно. А между тем, мы проехали его в 4 дня очень хорошо, спокойно и без больших затруднений; проехали бы и скорее, если бы это позволили дни, сделавшиеся уже очень короткими. Не испытавши, трудно поверить, где могут проехать олени, это земное крылье, по счастливому выражению здешних крестьян. В продолжение всех 4-х дней почти беспрерывно шел дождь; снег стаял. Надо было ехать без твердой точки опоры внизу, потому что болота распустились, и без простора по сторонам, потому что в густом лесу приходилось извиваться между деревьями,– через кусты же, мелкие и гибкие ели и сосны, пни, кочки и свалившиеся большие старые деревья, перекрещивавшие лес во всех направлениях, надо было оленям перескакивать. Если случались в болоте окошки, по-здешнему – талицы, то олени и через них перепрыгивали, а санки на быстром ходу не успевали погрузнуть в бездонной тине. Если рытвина или проход между густыми деревьями были так узки, что тройке оленей нельзя было пройти в ряд, они вытягивались гусем, как это дозволяет им подвижная на блоках упряжь; если в каком-нибудь ручье с глубоким руслом, или овраге, нельзя было всем трем оленям бежать в одной горизонтальной плоскости, то они располагались лестницей, так что ноги одного приходились в уровень со спиной или даже с головой товарища, и все-таки, не останавливаясь, бежали рысью и везли за собой санки. Единственным условием проезда было, чтобы узкие санки могли пройти: все равно прямо или боком. С крутых обрывов мы скатывались, как на салазках; по тонкому, гнущемуся льду речек и озер мчались, спасаясь быстротой; при всем этом олени не только никогда не падали, но даже никогда не оступались. Случалось, что постромка попадала в щель, разделяющую оба копыта животного, никто об этом не заботился и не думал помочь оленю, который и на трех ногах – пока ему не удавалось освободить четвертой – бежал также скоро и ступал так же верно, как и на четырех. Между тем, с половины дороги оттепель до того усилилась, что мелкие речки разошлись; мы переезжали их или в брод, или, если они были глубоки, по мосту, который устраивали на живую руку, срубив две толстые ели и наметав поперек их мелких деревьев и сучьев; для оленей и этого было достаточно. К счастью, две большие реки, через которые нам нужно было переезжать, Пеза и Ирас, еще не разошлись; но и в противном случае они задержали бы нас лишь на несколько лишних часов, необходимых на то, чтобы срубить плот и переправиться по нем. Здешние жители, как самоеды, так и русские, если едут без клажи, не берут на себя и этого труда, да в тундре, где нет леса, и срубить плот не из чего; они прямо въезжают в реку, несмотря ни на ширину, ни на глубину ее, ни на холод. Олени всегда выплывают и вытаскивают за собой санки. Седок, конечно, перемокнет, но здешний народ боится простуды не больше самих оленей. Интересно было смотреть, как олени, когда им приходилось бежать по глубокому и топкому болоту, с необыкновенной легкостью и силой, с маху выскакивали из жидкого мху и тины сильным и дружным прыжком вперед; падая на землю, они еще глубже погружались в болото; но вторым прыжком, сильнее первого, вырывались из него, и т. д. Таких прыжков они делали по нескольку сряду, с каждым разом все глубже и глубже погружаясь в тину, пока, наконец, какая-нибудь кочка, колода, или бревно, рассеянные там и сям по болоту, не давали им твердой точки опоры; тогда начинался новый ряд таких же прыжков. Любопытно было также смотреть, как в густом лесу олени быстро и ловко повертывали голову, чтобы не задеть своими ветвистыми рогами за сучья. При такой езде путешественнику надо только крепко держаться за санки да беречь ноги, чтобы не сломать их о деревья. С нами было всего 26 оленей и мы ехали длинным цугом в 9 санок, из которых некоторые были запряжены тройкой, другие же парой; свободные, запасные олени бежали по сторонам. Таким образом вечером на четвертые сутки приехали мы наконец в Шаляву. Между тем Мезень разошлась ниже деревни и совершенно очистилась ото льда. Это подало мне мысль отправить все вещи водой. Я и сам хотел отправиться на лодке, но, к счастью, другой лодки не мог достать. В тот же вечер вскрылась Мезень и выше Шалявы; вода хлынула, как бы прорвав плотину, вышла из берегов и понесла густой и сплошной, хотя и тонкий лед. Лодка наша с людьми и со всеми вещами едва не погибла: ее стало затирать льдом и в нескольких местах проломило. Если бы это случилось не вблизи деревни и не рано вечером, когда еще народ не спал, то она непременно затонула бы. Снова выгрузив вещи, мы отправились в Мезень. Пеза, через которую надо было нам переезжать при самом ее устье, еще не расходилась; но лед на ней был до того тонок, что переправить через него вещи было невозможно и надо было прорубать в нем узкую полосу для проезда на лодке. Не прошло получаса после нашего переезда, как тронулась Пеза и разошлась с такой же силой, как несколько прежде Мезень, так что лошади, доставившие нас только до деревни Дорогой Горы, в 5 верстах от Пезы, где разлившийся ручей снова нас остановил и заставил пробираться пешком по остаткам снесенного моста, не могли уже вернуться на свою станцию и четверо суток должны были оставаться на правом берегу реки. Наконец, прибыли мы в Мезень. Морозы все еще не устанавливались; реки покрылись, правда, снова льдом, но ненадежным и угрожавшим вторично разойтись. По летнему же тракту из Мезени в Архангельск предстояло 14 переправ через Мезень, Пинегу и Двину. Ехать зимней, неустановившейся еще дорогой, по непромерзшим болотам, можно было бы только на оленях, но их, к сожалению, поблизости нигде не было. Таким образом, мы принуждены были дожидаться пока зимний путь хотя мало-мальски установится, – а это случилось не ранее, как через три недели. Зимний тракт из Мезени в Архангельск проходит на пространстве 50 верст между деревнями Лампожней на Мезени и Немнюгой на реке того же имени, впадающей в Кулой, так называемой Нижней Тайболой, т. е. ненаселенным лесным местом. Хотя дорога через эту тайболу в сравнении с дорогой от Елкиной до Шалявы то же, что шоссе в отношении с самой запущенной проселочной дорогой, потому что тут, по крайней мере, проделана прямая, довольно широкая просека, и она не преграждается ни кустарниками, ни кочками, ни повалившимися деревьями, но пока не промерзнут мох и болота, — чему помогают тем, что высылают крестьян утоптывать дорогу, (сначала пешком, а потом на легких санках), мостить ручьи и заваливать сучьями и валежником самые топкие места, — проезд на лошадях по ней невозможен. Это утоптывание и мощенье зимней дороги не было еще совершенно окончено, когда я, не имея терпения выжидать долее, решился отправиться по ней налегке. Все мои вещи были оставлены в Мезени до окончательного становления зимнего пути. Двое суток было употреблено нами на переезд 50 верст, хотя из них вовсе непротоптанных было только семь, остальная же часть дороги была довольно хороша и на ней лошади только изредка проваливались в не промерзший мох. Тут-то пришлось вспомнить и пожалеть об оленях, которые и нас, и все наши вещи так хорошо доставили не по такой дороге и не через такие препятствия. С приездом в Немнюгу прекратились все препятствия; наступивший же сильный мороз устранил последние затруднения, состоявшие в переправах через Пинегу и Двину, так что на третий день, к вечеру 21-го ноября, прибыли мы в Архангельск, где гг. Шульц и Гульельми давно уже ожидали меня с г. Никитиным, теряясь в догадках о причинах столь продолжительного отсутствия.
* Рочуга есть собственно начало Пезы; это последнее название река получает только с того места, где Рочуга соединяется с Самосарой. След. Пеза подобно Двине и многим другим рекам, по вкоренившейся неправильности географической номенклатуры, есть река без истока.
* Виской называют здесь всякий проток, вытекающий из озера, куда бы он ни впадал: в другое ли озеро, в реку, или в море. Нева, например, и Волхов, по-здешнему, не реки, а виски.
* Шалаш из бересты, составляющий жилище, как самоедов, так и русских, кочующих по тундре с оленями.