Ответ “Экономическому Указателю” на его статью “Что хотят видеть и что видеть не хотят”

Вестник Императорского Русского Географического Общества. – 1858. – Ч. 23. – № 7. – Отдел V (корреспонденция и смесь). – С. 41-78.

10 февраля 1858 года на собрании Географического Общества Н.Я. Данилевский, являясь действительным членом Общества, представил материал об общинных работах при рыбной ловле на Урале. В мартовском Вестнике Императорского Русского Географического Общества (1858. – Ч. 22. – Кн. 3) «Краткий очерк уральского рыболовства» был напечатан.
В 69 номере «Экономического Указателя», еженедельного издания по государственному хозяйству и вспомогательным наукам, за 1858 год появился полемический отклик анонимного автора (И.В. Вернадского) по вопросам, поднятым Н.Я. Данилевским.
В качестве опровержения обвинений в свой адрес Николай Яковлевич написал «Ответ экономическому указателю на его статью: “Что хотят видеть и чего видеть не хотят”».

Действительно, весьма может быть вредна для истины и опасна для наблюдателя заранее составленная идея в исследованиях какого бы то ни было рода; в этом мы согласны с неизвестным нам автором статьи «что хотят видеть и чего видеть не хотят», помещенной в 69 № Экономического Указателя;** но осмеливаемся полагать, что он ошибается, если воображает, будто бы уже ничего вреднее для истины и опаснее для наблюдателя быть не может. Для нее вреднее, а главное опаснее для самого наблюдателя (если он вздумает сделаться еще и писателем), рассуждения о том, о чем он не имеет ясного понятия. Потому говорим мы: а главное опаснее для наблюдателя или писателя, что истина, к счастью, одарена такой живучестью, что для нее, собственно, ничто постоянно вредным быть не может. Она победит все, и луч ее пробьется и явится во всей чистоте и ясности, не только сквозь хроматические стекла пристрастных взглядов, но даже и сквозь туман ложных фактов и понятий, намеренно или ненамеренно ей противопоставляемых. В самом деле, из исследования, написанного под влиянием заранее составленной идеи, все же могут быть извлечены положительные факты (мы предполагаем, что таковые имеются), которые всегда могут быть отделены от приданного им колорита, и — употреблены в дело. Но что делать с статьями, которые, кроме заранее составленной идеи, страдают ошибками и неверными фактами, и обличают в авторах незнание предмета? Такие статьи распространяют в публике только ложные понятия, и уменьшают ее уважение к науке и ее деятелям.

Эти мысли внушены нам были по необходимости чтением означенной выше статьи. Для отстранения обвинений взводимых на нас этой статьей, мы вынуждены, единственно в интересах самого дела, разобрать ее по пунктам.

Обвинения против нас группируются следующим образом:

• Прежде всего, Э. У. вдается в общие рассуждения о вреде заранее составленных идей для истины и об опасности их для наблюдателя, пришедшие ему в голову по поводу нашей статьи об уральском рыболовстве.
• Э. У. лишает нас части своего лестного доверия за то, что мы предпослали положения, совершенно чуждые предмету исследования, желая доказать их фактами, почерпнутыми из области описываемой нами действительности, и считает, что способность быть открытым для всякого впечатления, и понимать различные показания была в нас затемнена предзаданной себе задачей.
• Э. У. перечисляет то, что мы хотели видеть и видели, увлеченные наблюдением рыб, не имеющих собственности, но чего в действительности нет.
• Перечисляет то, чего мы не хотели видеть, хотя оно на самом деле существует.
• Наконец Э. У. указывает на то, чего мы не видали.

1). Мы уже выше согласились, что заранее составленная идея может вредить истине в исследованиях всякого рода. Надо объяснить, в чем может состоять этот вред. Мы думаем лишь в том, что она может заставить наблюдателя искажать самые факты, подлежащие его наблюдению, в угоду его любимой идее. Всякая же идея, то есть более или менее общий вывод из фактов, сама по себе, ничего вредного в себе не заключает; напротив весьма хорошо иметь их побольше. Надо лишь иметь при этом еще и полную готовность отбросить идею, если окажется, что факты с ней не согласуются. Я, право, даже не знаю, как и приступить к какому бы то ни было исследованию, не имея уже наперед идей, которые желаешь подтвердить или опровергнуть предпринимаемым исследованием. Ведь нельзя же, в самом деле, сделать из своей головы tabulam rasam, или точнее пустой бочонок, куда мечи, что ни попалось навстречу, и пусть его само там укладывается, как себе знает. Итак, вред не в идеях самих по себе: чем больше их, тем лучше, и, притом, во всякое время, и прежде и во время и после исследования; вред лишь в неумении отказываться от них, если факты того требуют.

На мысль о вреде заранее составленных идей Э. У. был наведен, между прочим, нашим кратким очерком Уральского рыбного хозяйства, конечно ни почему иному, как потому, что он видел в нем разительный пример такого вреда. Если наше определение этого вреда справедливо, в чем, кажется, согласен с нами и Э. У., как видно из развития его же мыслей о сем предмете, то ему следовало бы доказать, что идея заранее нами составленная заставила нас именно исказить эти факты. Но такого доказательства ни об одном факте представлено им не было, да и представлено быть не могло; ибо для сего требовалось бы совершенное знакомство с уральским и вообще с каспийским рыболовством и с тамошней местностью; из статьи же Э. У. не оказывается и самого поверхностного, как увидим ниже. Если, таким образом, сообщенные нами факты справедливы (что должно предполагать, пока они не опровергнуты), значит, заранее составленная нами идея, если таковая имелась (что также требуется еще доказать), никакого вредного влияния на наши исследования не оказала, а потому и статью нашу нельзя было и выставлять в пример вреда такого рода идей, пока не доказана ложность сообщаемых в ней фактов, т.е. основных данных, а не выводов, против которых только и ратует Э. У.

2). Какие данные имеет Э. У. на то, что нашим исследованиям Уральского рыболовства были предпосланы какие-нибудь, чуждые прямому предмету исследования, идеи? Этого ни в нашей статье не сказано, ни мы не делали ему никаких изустных сообщении о ходе и хронологическом порядке наших идей. Почему знает Э. У., что столь ненавистные ему заранее составленные идеи предшествовали нашим исследованиям, а не были последствием их, выводами из них, результатом сравнительного изучения уральского рыбного хозяйства, с рыбным хозяйством других местностей? Справедливы ли эти выводы или ложны, совершенно иное дело, и если они кажутся Э. У. неверными, он может опровергать их сколько ему угодно; но какое же имеет он основание предполагать, что заранее составленные идеи препятствовали нам видеть дело в настоящем свете. Не с таким же ли точно правом, другой противник наших воззрений мог бы заключить, что из фактов собранных нами, без всякого предубеждения pro или contra выгодности общинных начал, мы вывели только ложные заключения? Но в этом последнем случае приобреталась бы та выгода, что спор мог бы быть веден на положительной почве, и, следовательно, привести к каким-нибудь результатам. Факты нами представленные перед вами. Можете разбирать верны они или нет, т.е. согласны ли с действительностью. Но такой разбор необходимо предполагает знакомство с этой действительностью. Нельзя же, в самом деле, опровергать верность фактов двумя, ни на чем не основанными, предположениями: во-первых, что у нас были наперед составленные идеи, во-вторых, что эти идеи отуманили нас, лишили нужного хладнокровия и беспристрастия, и заставили исказить эти факты. Ведь тут возможны три случая: или оба предположения справедливы, или оба ложны, или первое из них справедливо, а второе ложно. Почему же именно избран первый из них? Выводы из этих фактов также перед вами, и можно рассматривать, верны ли они. Это легче, ибо для сего не нужно специального знакомства с самими фактами, надо лишь признать их справедливыми, пока они никем и ничем не опровергнуты. Этот последний путь и следовало бы, по нашему мнению, принять не согласным с нашими выводами, если они хотели сделать нам честь своими возражениями. Но что же делать, Э. У. больше полюбились произвольные предположения о хронологическом порядке и ходе наших идей. Мы же позволим себе ответить на них следующими фактами. Приступая к исследованию Уральского рыболовства, мы не имели наперед составленной мысли о выгодности или невыгодности общинного хозяйства, в применении к рыболовству. Из того, что мы прежде читали и слышали об Урале, мы составили себе, правда, наперед некоторые идеи, ибо не знаем, как ухитриться не иметь их, думая о каком-либо предмете, и собирая о нем предварительные сведения; но совершенно не те, ко­торые предполагает Э. У. Для примера и большего убеждения, мы готовы, пожалуй, сообщить некоторые из них. Так например мы думали, что запрещение лова в летние месяцы учреждено с целью обеспечить размножение рыбы, но увидав, что факты с этим не согласны, оставили эту мысль. Мы думали также, что уральский учуг вредит весеннему проходу рыбы в верхние части реки, но узнав сущность дела, отбросили и это и т. п. Изучив подробно уральское рыболовство и влияние его на благосостояние местных жителей, и сравнив с виденным нами на Волге, Тереке, Куре и других местностях Каспийского моря, мы пришли к заключению, что уральское рыболовство устроено лучше, чем во всех этих местах, и не могли не приписать это общинному устройству его.

Почему же пришел Э. У. невольно к заключению, что автор разбираемой им статьи более адвокат, чем ученый? Почему находит Э. У. в нас такое сходство с адвокатом, чем, впрочем, мы нимало не думаем обижаться, ибо считаем сословие адвокатов в высшей степени почтенным и уважительным. Разгадка, кажется, заключается в том, что первые три страницы нашей статьи содержат уже в себе главные ее результаты (верные или неверные, это опять-таки другое дело и до адвокатства не касается), а доказательства, подкрепляющие их, и все развитие фактов, на которых они основаны, следуют уже за ними; одним словом, эти три страницы составляют как бы подробное заглавие, или программу, нашей статьи. И вот в чем наша ошибка, которой легко было бы нам избегнуть: стоило бы только вместо того, чтобы начинать нашу статью словами: я начну описание Уральского рыболовства и проч., поместить эти несчастные три странички на конце, начав их словами, я окончу мое описание Уральского рыболовства. Вот и вся хитрость. Кто бы подумал, что между ученым и адвокатом такая ничтожная, микроскопическая разница? Однако виноваты, для этого превращения надо выполнить еще одно, и, притом, весьма трудное условие. Чтобы сделаться из ученого адвокатом, мало предпослать своему исследованию какие-нибудь идеи или положения, надо чтобы они были совершенно чужды прямому предмету исследования, и, притом, хотеть их доказать фактами из области описываемой действительности. Мы же, во всяком случае, должны отказаться от всяких притязаний быть причисленными к столь уважаемому нами сословию, ибо статья наша никаким образом не удовлетворяет требованиям Э. У. С каким вниманием мы ни перечитывали ее, никак, однако не могли найти в ней ни одного положения «совершенно чуждого» прямому предмету изложенных в ней исследований. В ней говорится, правда, что мы желали бы представить живую картину общинных работ при общественной рыбной ловле на Урале. Представили ли мы ее, или нет, не нам судить; но, по крайней мере, мы хотели ее представить, что очевидно, ибо во всей статье говорится об этих общинных работах, и тут ничего нет чуждого прямому предмету исследования, т.е. уральскому рыболовству. Далее говорим мы, что желали бы представить еще пример разницы между законами, писанными и законами обычая, и, действительно, излагаем разницу между устройством и последствиями тех рыболовств, которые образовались и развились чисто обычным путем, и тех, которые возникли недавно под иными условиями; и тут нет ничего чуждого предмету исследования.

Однако, из-за этой столь заинтересовавшей нас загадки об адвокатстве, мы совершенно забыли о самом главном, т.е. о наперед составленных идеях. Из всей статьи Э. У. видно, что эта несчастная идея не другая какая, как та, что общинное владение есть превосходнейшая форма экономического устройства. Но этой-то идеи именно и нет вовсе на первых трех страницах, из-за которых Э. У. нас так милостиво пожаловал в адвокаты. Тут только вообще сказано, что общинный способ пользования, относительно даров природы, предлагаемых человеку без всякого с его стороны участия в их производстве, или размножении, весьма законен и справедлив, и это сказано вскользь, мимоходом, и вовсе не высказано при этом намерения доказывать это положение. Если впоследствии из фактов выведены те несомненные выгоды, которые общинное начало доставляет Уральцам, то тут уже не может быть и речи об адвокатстве и о предзаданных себе идеях. Что же касается до того, что «в челе нашего изложения мы поставили себе исходной точкой — доказать благодеяния и сложное, но мудрое, экономическое устройство пользования общественной собственностью», то мы попросили бы Э. У. указать нам – где это поставлено в челе нашего изложения, на какой странице и строке. У нас сказано только, что, дабы несколько тысяч человек могли сообща пользоваться общей собственностью огромных размеров, не впадая в совершенную неурядицу, система этого пользования должна представлять весьма сложное устройство, а чтобы быть при этом справедливым – и весьма мудрое, и, наконец, что такое устройство весьма любопытно. Очевидно, что тут нет никакой наперед составленной идеи. Общинное уральское хозяйство существует: это факт не нами учрежденный и не нами выдуманный. При этом неурядицы нет, а напротив величайший порядок; для достижения же этого результата, устроено весьма сложное хозяйство: это также факт, нами изложенный. Распределение продуктов этого хозяйства производится, по большей части, весьма справедливо: это опять-таки факт нами изложенный, и доселе, по крайней мере, Э. У., еще не опровергнутый. Наконец такое устройство собственности весьма любопытно, как явление редкое, которое всегда бывает более или менее любопытно: это также факт, который едва ли кто станет оспаривать. Где же тут предвзятая идея? При этом Э. У. сомневается в мудрости того, что сложно; охотно беремся рассеять его недоверие и доказать, что очень часто сложное бывает вместе и весьма мудро. Не ходя далеко за примерами, мы попросим его только обратить внимание на устройство человеческого тела. Как полагает он, сложно оно или нет? Сложно ли это сочетание множества костей, хрящей, связок и мускулов, приспособленных к разнообразнейшим движениям, по которому разветвляются бесчисленные ветви артерий, вен, лимфатических сосудов и нервов: головных, спинных и симпатических; да сверх всего этого специальные органы чувств сложнейшего устройства, находящиеся в органической связи с целым; пищеварительная система все это питающая, и дыхательная все это согревающая и оживляющая? Должно полагать, что очень сложно, если составляет предмет весьма трудной науки, которая уже два тысячелетия занимается исследованием этого сложного организма, и все еще открывает в нем новые черты. А между тем мудро ли устроен этот организм? Должно полагать, что один этот пример достаточен для убеждения Э. У. в возможности соединения сложного с мудрым. Смеем надеяться, что Э. У. не захочет остаться у нас в долгу, и, в отплату за разрешение его сомнений о совместимости сложного с мудрым, ответит нам на следующие два вопроса, чрезвычайно нас смущающие: 1) Можно ли сказать суконная фабрика, вместо сукнодельная, и звериный промысел вместо звероловный, а если можно то почему же нельзя сказать рыбное хозяйство, вместо рыболовное? Мы думали доселе, что рыбный значит относящийся до рыбы*, точно так как птичный – относящийся до птицы; почему и говорится рыбный амбар, в смысле амбара, куда складывают рыбу, а не в смысле обильного рыбой амбара. Правда, что рыбный употребляется и в смысле обильного рыбой; но что же из этого следует? Мало ли слов употребляется в нескольких значениях. Мы думали также, что сказать рыболовное хозяйство было бы неточно, потому что у нас говорится не об одном лове, но и о разделе пойманной рыбы и о способах сбыта ее. Все это подходит под прилагательное «рыбный», но никак не под «рыболовный». 2) Относится ли организация какого бы то ни было промысла к статистике, или нет? Например, в статистике Великобритании, можно ли говорить о развитии там машинного производства, об отношении там фабрикантов к работникам, о 12-часовой работе детей, и проч. и проч., или нет; а в статистике Российской империи, можно ли говорить о соединении разного рода ремесленников (плотников, каменщиков и проч.) в артели, о промышленных селах, Ворсме, Павлове, Тимре, и их промышленной организации; в статистике прежней Германии, о тамошнем цеховом устройстве и т. д.? В случае, если все это дозволяется, то мы еще желали бы знать – относится ли статистика к числу наук географических, или нет? и, наконец, в случае утвердительного ответа и на этот вопрос, то почему же статья наша не географическая? конечно не в тесном, а в обширном смысле этого слова, именно в том, в каком оно, например, употреблено в названии Географическое Общество.

Все это еще, однако, дело второстепенное, и Э. У. готов даже согласиться, что уральское хозяйство мудро в своих проявлениях (конечно это только риторическая фигура уступления, но мы полагаем, что Э. У. весьма у места ее употребил, ибо трудно было бы ему доказать противное); но главный вопрос в том, мудро ли оно в своих последствиях. Его-то желается решить Э. У., во имя правды и здравого рассудка; и нам также. Но это приводит нас к рассмотрению того, что мы хотели видеть, но чего нет в действительности. С этим вместе, из области общих рассуждений и догадок, мы вступаем в область фактов.

3). К этой категории, Э. У. причисляет всего лишь один обвинительный пункт: именно, что мы желаем видеть, что река Урал есть единственный образец применения начал общественной собственности в больших размерах. Конечно, Э. У. весьма не желает этого видеть, и по весьма понятным причинам. В самом деле, если бы Урал был единственным примером применения этого начала в больших размерах, и в то же время жители берегов его благоденствовали бы (правда, что и это старается ниже опровергнуть Э. У. примерами Индианы, Бельгии и даже Китайской провинции Че-Кань, но опровержения его, как увидим скоро, не выдерживают и малейшей критики; а потому и сам, вероятно, это чувствуя, желал бы для большей верности опровергнуть первую посылку), — то начало это, борьба с которым составляет одну из жизненных задач Э. У., не заслуживало бы тех безусловных укоризн, которыми осыпает его этот журнал, и, пожалуй, нашлось бы в нем что-нибудь такое, что полезно бы было внести в политико-экономический кодекс. Но если бы удалось показать, что Урал вовсе не единственный пример применения этого начала в больших размерах, но что есть другие в еще больших размерах, и притом такие, как хозяйство кочевников, то конечно и уральское хозяйство, даже если бы результаты его действительно были благодетельны, представилось бы лишь исключением, благодеяния которого происходили бы не по причине этого начала, а несмотря на него, вопреки ему, от влияния других выгодных условий, как например, изотермы в 3½, богатства растительности, или реки подобной Лаплате, Гангу и Инду. Выгоды же от общинного хозяйства смело бы можно уравнять тем благодеяниям, которыми пользуются кочевые народы. Но ежели Э. У. не найдет другого примера общинного хозяйства в обширных размерах, как хозяйство кочевников, то нам нечего бояться за наше положение, и мы вправе были видеть то, что по мнению Э. У. хотели видеть. Сравнение хозяйства кочевников с уральским весьма неудачно. Между ними ничего нет общего. Нераздельное пользование степью для кочевки не представляет никакого хозяйственного устройства, ни общинного, ни частного; это то же самое, что пользование всеми нами воздухом, которым дышим, или водой, которую пьем. Если Э. У. хотелось представить пример общинного хозяйства в этом роде несравненно обширнейшее уральского, то он с одинаковым правом, как на степи номадов, мог бы указать на океаны, по которым разъезжают торговые суда всех наций, пользуясь сообща носящей силой воды и двигательной силой ветра. Степное хозяйство кочевников не имеет больших прав на название общинного, чем это океаническое хозяйство. Но если Э. У. думает приписать незначительную степень промышленного развития номадов их нераздельному пользованию степью, то он весьма ошибается, принимая причину за следствие. Низкая степень их развития заключается единственно в бедности природы, обитаемой ими страны, в которой и жить иначе нельзя, как кочуя. Совершенно другое видим мы на Урале; тут предстояла и предстоит полная возможность – или разделить реку на участки, или пользоваться ею сообща. В первом случае произошли бы бесчисленные неудобства и несправедливости: из равноправных казаков одни получили бы богатые ятовные места, другим выпали бы на долю места неуловистые; и этого нельзя уже было бы изменить своей деятельностью, трудом, как качество земли, которую удобрением и обработкой всегда можно улучшить. И здесь, как на прочих рыбных реках, возникли бы беспрерывные споры между низовыми и верховыми жителями, из которых первые перенимали бы у последних рыбу на пути и т. д. Казаки, применив, с самого своего поселения, уже сродное с духом их начало общинного пользования, избежали всех этих неудобств; но не могли пользоваться своей общей собственностью, как кому вздумается, по примеру кочевников, а должны были составить весьма сложный кодекс правил, определяющих их взаимные отношения по рыболовству. Следовательно, тут есть целая система пользования общей собственностью, сообразная или нет с законами политической экономии, как их понимает Э. У., это другое дело; но, во всяком случае, такая система, которую мы вправе назвать уральским общинным рыбным хозяйством. Вот если бы обитатели берегов Урала, как, когда и где кому вздумалось, забрасывали в нее, какие кому угодно, сети и снасти, тогда пользование их этой рекой было бы подобно пользованию степью номадами. Такое рыболовство существует во многих озерах и морах, но тут нечего и говорить об устройстве общинного рыбного хозяйства. Отличается же видно от такого пользования водами уральское рыболовство; иначе, чем бы привлекло оно на себя внимание всех имевших случай наблюдать его, и г. Левшина, и г. Небольсина, и барона Гакстгаузена, которые все считают его необыкновенным экономическим явлением. Из всего сказанного следует, что уральское общинное хозяйство не может быть подведено под один уровень с хозяйством кочевников; и наше положение, что оно есть единственный образец применения начал общественной собственности в больших размерах, остается справедливым, если, как мы уже сказали, мы не захотим считать таковым пользование океаном для плавания, или даже пользование воздухом для дыхания. Итак, мы вправе были хотеть видеть на Урале единственный образец общинного хозяйства в больших размерах, ибо это на самом деле так. Наша мнимая ошибка, которая оказалась ошибкой не нашей, а Э. У., имеющего вообще чрезвычайную склонность сравнивать между собой самые разнородные предметы, чему увидим еще не один пример, кажется ему необыкновенно странной, потому что, по его мнению, мы могли бы видеть хозяйство кочевников, если бы захотели наблюдать, на пути к реке Уралу. Но все дороги, ведущие на Урал, не проходят через степи кочевников. Главные из них: 1) почтовый тракт из Самары на Оренбург, и оттуда на Уральск, 2) торговая дорога из Самары прямо на Уральск, 3) морской путь из Астрахани в Гурьев, 4) мало посещаемая дорога из приволжских мест, через Новоузенск, на внутреннюю Уральскую линию, которой можно выехать на самый Урал у Мергеневского Форпоста. На всех этих четырех путях вы не встретите никакого кочевья. Можно, конечно, пробраться с Волги на Урал и через земли внутренней Киргизской орды, и тогда действительно увидать быт кочевников, ибо где же нельзя пробраться: пробираются даже и через Сагару; но тем не менее дороги тут нет, и путь этот избирается лишь теми, которые, по административным, торговым или ученым целям, имеют нужду побывать во внутренней Киргизской орде. С хозяйством кочевников имели мы, впрочем, случай, и не один, познакомиться не из описаний только, и еще раз смеем удостоверить Э. У., что оно с уральским ничего общего не имеет.

Вслед за Э. У., нам предстоит теперь перейти к тому, чего мы не хотели видеть.

4). «Край значит благоденствует, как заставляет предполагать г. Данилевский, отчего же в начале своего описания он говорит: «Урал есть единственная в мире большая река, исключительно предназначенная для рыболовства, которому принесены в жертву все прочие услуги, оказываемые текучими водами (этой громадной двигательной силой*, человеку)». Далее следует продолжение выписки из нашей статьи, где перечисляется пожертвованное. Итак, тут по мнению Э. У. противоречие. Он недоумевает, как его разрешить; мы же значит не хотели видеть это противоречие. Решить можно двояко: или что благоденствия этого не существует, что оно лишь в нашем воображении, отуманенном пристрастием к общинному началу, а что в сущности это начало воспрепятствовало воспользоваться рекой, как бы следовало по здравым экономическим понятиям, или что Уральцам предстояло выбрать из двух способов пользования рекой, друг друга отчасти исключающих, тот, который обещал более выгод не только чем другой в отдельности, но даже чем оба соединенные вместе, ибо по различным местным условиям, оба эти способа пользования не складывались, а взаимно бы вычитались. Первое решение, не зная местных условий и не понимая их, принял Э. У.; второе же, вслед за Уральцами, принимаем мы. Посмотрим кто из нас прав и кто неправ.

Что уральское войско пользуется относительно высокой степенью благосостояния, утверждаем мы не голословно. Говорим относительно высокой, потому что полагаем, что сравнивать можно лишь однородное, и что, например, поставить в параллель степень благосостояния членов уральского казацкого общества с степенью благосостояния членов Ост-Индской компании, было бы столь же противно здравому смыслу, как сравнивать возрастание народонаселения в Приуралье с возрастанием его в Индиане, Калифорнии или золотоносных округах Австралии. В нашей статье представлен, между прочим, тот факт, что Уральцы, смотря по надобности, соединяются по нескольку человек, дабы нанимать тех, которые должны отправиться на действительную службу, платя за это от нескольких сот до 2,000 руб. асс. Число таким образом нанимаемых казаков простирается иногда до нескольких тысяч человек, как, например, во время последней войны. Но возьмем только 1,000 человек за среднее число нанимаемых, и 500 руб. асс. за среднюю наемную плату, и спросим – много ли мест в России найдет Э. У., жители которых в состоянии были бы издерживать, сверх обыкновенных расходов, не считая, впрочем, прямых податей, сумму пропорциональную этой. — Факт этот достаточно показывает, что положение уральских казаков можно назвать благоденственным. Что же значит, что они принесли в жертву рыболовству все остальные услуги, оказываемые человеку текучими водами? Прежде всего, должно заметить, что это не имеет существенной связи с общинным началом. Что Урал есть единственная в мире большая река, исключительно предназначенная для рыболовства, выставлено нами как одна, а то, что эта река принадлежит нераздельно всему войску, — как другая замечательная особенность уральского рыболовства. Хотя обе эти особенности существуют совместно, но могли бы существовать и раздельно. И при господстве начала частной собственности, Урал точно так же мог бы быть исключительно предназначен для рыболовства, ежели бы того требовали выгоды всех владельцев; но, конечно, с гораздо большими затруднениями, ибо тут личная выгода одного могла бы находиться в противоречии с пользой большинства. Исключительное же предназначение Урала на рыболовство весьма просто объясняется тем, что, присоединив к рыболовству прочие способы пользованья водами, Уральцы более бы потеряли на рыбе, чем сколько бы выиграли на этих прочих способах пользования рекой. Полагаем, что Э. У. согласится, что решить этот вопрос теоретическим путем нельзя; а так как фактических сведений об этом предмете он не имеет, то он вовсе и не компетентный судья – благоразумно ли поступили казаки, предназначив Урал исключительно на рыболовство. Если же ему угодно будет нас выслушать, то мы охотно объясним ему всю верность расчета казаков. Дело тут не в том – огромен ли доход, получаемый исключительно с рыболовства, или нет, а в том – можно ли было получить, при данных условиях, с реки доход больший иными средствами? Невозможность этого и беремся мы доказать. — На Урале нет ни судоходства, ни сплава леса, ни движимых водой мельниц, сказано в нашей статье. Но судоходства нет, 1) потому что Урал для судоходства неудобен; он мелок и чрезвычайно извилист, и если бы и могли по нем ходить небольшие суда, то выгода от этого далеко не вознаградила бы той убыли в рыболовстве, которая произошла бы оттого, что рыба не ложилась бы на зимний отдых на ятови, что бывает лишь на Урале и на тех заповедных рукавах Волги, где нет судоходства; 2) перевозить по Уралу нечего, или почти нечего. Все низовые поселения по Уралу гораздо удобнее снабжать всем из Астрахани морем, чем из Оренбурга по Уралу, если бы даже он и был вполне судоходен. Вести же внешний торг товарами, которые бы привозились по Уралу, не с кем. Остается одна каботажная торговля между Астраханью и Гурьевым, предметы которой могли бы развозиться вверх по Уралу, все-таки при условии, если бы он был вполне судоходен. В этом отношении действительное неудобство состоит в том, что хлеб, привозимый из Астрахани в Гурьев, для довольно значительной мены с Киргизами, выгружается, не доходя устьев Урала, и везется 14 верст сухим путем до Гурьева. Но это неудобство появилось не более 20 или 25 лет тому назад. Прежде, когда Урал имел еще несколько судоходных устьев, по некоторым из них дозволялось ходить судам; теперь же, когда осталось лишь одно такое устье, надо было выбирать одно из двух: или доставить рыбе, до поры до времени, невозмутимый покой, или избавить себя от небольшого затруднения 14-верстной сухопутной перевозки. Казаки избрали первое и поступили весьма благоразумно, потому что рыболовство приносит выгоды всему войску, торговля же хлебом с Киргизами – лишь небольшому числу богатых Гурьевцев. С другой стороны мы сами полагаем, что понятия казаков о необходимости ненарушимой тишины у устьев, для беспрепятственного входа в них рыбы, несколько преувеличены; но такие понятия их не имеют никакой связи с общинным владением, и существуют, например, и по Волге, где также есть заповедные рукава. Понятие это, впрочем, преувеличено, а не совершенно неосновательно, и казаки, принеся в жертву частный интерес общему, поступили вполне справедливо.

Сплавлять лес от Уральска до Гурьева (до Уральска он сплавляется), конечно, можно бы было; но опять-таки выгода от этого не вознаградила бы той помехи, которую сплав леса произвел бы в весеннем рыболовстве в реке столь узкой, как Урал; тем более, что на двух третях этого пространства, есть лес, для удовлетворения необходимейших в нем потребностей.

Наконец, мельниц нет на Урале, потому что молоть не много, а что есть, может быть смолото на ветряных мельницах и на водяных, построенных не на Урале; да и устроить их на такой реке как Урал представило бы такие затруднения, побеждение которых не находилось бы в соответственности с полезными результатами, которые могли бы от сего проистечь.

Наконец, самый переезд через Урал затруднен: только один мост у Уральска и один паром у Гурьева; на всем же остальном пространстве первобытные перевозочные средства, приводящие в негодование Э. У., который ставит тут восклицательный знак, вероятно в знак своего изумления нашей смелости, называть их паромом. Изумление его значительно бы уменьшилось, если бы он захотел припомнить, что всякое средство должно лишь соответствовать своей цели, не более и не менее того. Он бы понял тогда, что там, где переезжать с возами и лошадьми случается лишь раз в году, именно при сенокосе на левом берегу Урала, весьма достаточно описанных мной бударок с настилкой из плетня. Какой же смысл после этого имеет возглас: «Какая лестная обстановка, какая блистательная картина местного экономического развития в стране, где царствует общинное начало собственности». Жаль, в самом деле, что казаки не догадались у какой-нибудь калмыцкой крепости прорыть туннель под Уралом, или, по крайней мере, устроить трубчатый мост через него.

Итак, Уральцы принесли в жертву рыболовству лишь то, или без чего им легко было обойтись, или что, хотя и могло бы принести им некоторую пользу, но далеко не уравновешивающую ущерба для рыболовства. Причина же этого заключается в условиях тамошней местности, а вовсе не в общинном владении. Но если им возможно было так легко достигнуть своей цели, сообразной с выгодами большинства, то конечно этим обязаны они общинному владению. Рыболовством, велик или мал доставляемый им доход, не убито никакого местного производства, ибо сама река, ни по своим свойствам, ни по свойствам и степени развития окружающих местностей, не представляет благоприятной почвы для развития какой бы то ни было другой отрасли промышленности, кроме рыболовства.

Но напрасно с таким презрением говорит Э. У. об этом рыболовстве. 1,200,000 руб. сер. денежного дохода, кроме того, что оно доставляет для пропитания жителей, и что весьма значительно и никак не должно быть упускаемо из виду, представляется ему чем-то совершенно ничтожным. Действительно, в сравнении с доходом, доставляемым, например, английской хлопчатобумажной фабрикацией, 1,200,000 руб. сумма неважная; но припомним опять аксиому, что сравнивать можно только однородное. Не безызвестно, вероятно, Э. У., что у северных берегов Норвегии производится знаменитое Лофоденское рыболовство. Значительное это рыболовство доставляет, однако, по местным ценам, рыбы и рыбных продуктов на 430,000 sp. Thal., т.е. 517,000 руб. сер., следовательно, слишком вдвое меньше, чем уральское рыболовство, между тем как оно занимает от 15 до 20,000 человек; уральское же никогда не занимало более 13,168 человек в одном лишь 1852 г., средним же числом не более 8,500 человек. Кажется, из этого видно, что уральское рыболовство для своих участников вчетверо выгоднее лофоденского, и доход, приносимый им можно, и не в ироническом смысле, назвать огромным. А что же значит следующее за этим восклицание? «О! да рыболовство это доставляет рыбного товару пятую долю всей ценности каспийского улова (который в других местах производится не на этих началах общей собственности)». Что значит, главное, это замечание в скобках, дающее незнакомому с делом возможность заключить, что пятая доля улова очень немного, и что там, где нет общей собственности, там лов значительнее? Да, уральское рыболовство доставляет по ценности около пятой доли каспийского улова; по пространству же вод, морской участок, принадлежащий уральскому войску, составляет около ¼ пространства всего моря, а речной (принимая в расчет, при определении значительности реки, не одну длину ее, а массу воды вливаемой ею в море) никак не более 1/30 всех притоков Каспийского моря. В каком виде представится вам после этого эта 1/5 доля? Но хотя статья наша подала вам именно повод к обвинению нас в стремлении видеть лишь то, что нам хочется, мы, однако, ясно видим, что этот сравнительный перевес уральского рыболовства над прочими не может быть исключительно приписан общественному пользованию собственностью. Этот элемент участвует тут лишь отчасти, именно тем, что, давая возможность обращать значительную часть улова в зимний, многим увеличивает ценность продуктов лова; но ни общая, ни частная собственность не обладает свойством привлекать к себе большее количество рыбы. Итак, в последнем результате, уральские воды все же дают гораздо больший доход от рыболовства, чем всякая другая местность Каспийского моря (с его притоками) равного с ними пространства, и этим обязаны они, конечно не исключительно, но отчасти (как видно из всей нашей статьи) именно общинному устройству пользования ими.

Чтобы уже совсем уронить в глазах своих читателей ненавистное ему уральское рыболовство, ставшее поперек всем его теориям, Э. У. расчисляет, сколько из этого дохода приходится кругом на каждого Уральца. — «Статистика, говорит он, на вопрос как велико население, пользующееся этим доходом, ответит вам, что 67,000 человек по 9-й ревизии».* Так что на душу приходится менее 20 руб. сер. Если статистика так отвечает, то, к нашему сожалению, она значительно ошибается. Впрочем, кажется, виновата не статистика, а истолкователь ее Э. У. Действительно, в год 9 ревизии – 1850, считалось живущих в земле уральского войска 65,909 человек. Но из них принадлежало к войсковому сословию только 64,761 человек. Об этой ничтожной разнице мы и говорить бы не стали, но дело в том, что из этого числа надо еще исключить казаков Илецких, Сакмарских и Башкирского отделения, которые, хотя и принадлежат в административном отношении к уральскому войску, но по разным причинам не имеют права на участие в уральском рыболовстве. Их же в 1850 году было 17,069 человек, следовательно, в год 9 ревизии население, участвовавшее в пользовании доходами с этого промысла, состояло не из 67,000, а только из 47,500 (47,692) душ обоего пола. Что дало бы на каждого слишком по 25 руб. сер. Денежный доход в 25 руб. сер. на душу кругом, от одной отрасли промышленности, не считая того, что она непосредственно доставляет для народного пропитания (Уральцы же во время рыболовств исключительно почти питаются рыбой, в остальное же время всегда имеют значительные запасы ее для своего продовольствия) может быть, по нашему мнению, названо очень значительным. Он без сомнения превосходит средний денежный доход с главного русского промысла – земледелия, и с большей части фабричных производств. Для правильного же суждения о значении общего денежного дохода для благосостояния масс, надо принять во внимание еще и распределение его, принять в расчет, что значительная часть денежного дохода с земледелия и фабрик сосредоточивается в руках богатых землевладельцев (помещиков) и фабрикантов; на Урале же все составные части дохода (рента, заработная плата, вознаграждение предпринимателя и даже проценты с капитала) распределяются (за небольшими сравнительно исключениями) довольно равномерно между всеми лицами, принадлежащими к войсковому сословию. — Но доход с рыболовства не есть единственный доход войска. Ему не принесено в жертву ни обширное скотоводство, ни торговля баранами, вымениваемыми у Киргиз, ни землепашество в той сравнительно незначительной части земли уральского войска, где свойства почвы его допускают; а принесено лишь то, что, доставляя лишь незначительные выгоды и удобства, только мешало бы рыболовству, и в общей сложности не повышало бы дохода войска.

Чтобы показать степень значительности прочих отраслей уральской промышленности, сообщаем Э. У., что собственно в земле Ур. в. (т. е. не считая ни Илецких и Сакмарских станиц, ни Башкирского отделения) было в 1855 году: лошадей 69,340 штук, крупного рогатого скота 64,322 шт., мелкого рогатого скота 210,856 шт. Собрано было хлеба: пшеницы 123,103 четверти, овса, ячменя и проса 18,801 четверть. Из промышленных заведений было: 1 винокуренный завод, 16 салотопенных, 25 кирпичных, 35 водяных мельниц (конечно не на Урале, а на притоках его и на других реках) и 79 ветряных.

Из этого видно, что хлеба собирается вполне достаточно для местного продовольствия. Это лишь общий расчет; в действительности же северная часть З. У. В. вывозит много пшеницы в Самару, а средняя, южная и отчасти внутренняя покупают хлеб, частью в Астрахани, частью в Самарской губернии и в Уральске. Скотоводство же так значительно, что приходится кругом на душу почти по 1½ лошади, и по штуке крупного рогатого скота, и слишком по 4 штуки мелкого скота; — пропорция, которая превосходит, по крайней мере, вдвое всякую другую местность (одинакового населения) России. Прибавьте к этим средствам существования еще значительную торговлю овцами, вымениваемыми у Киргиз и перепродаваемыми в Россию, а также, находящуюся отчасти в руках казаков же, внешнюю торговлю рыбой, ценность которой (1,200,000 руб. сер.) вычислена у нас по уральским ценам, которые значительно увеличиваются в Саратове, Нижнем, Москве и т. д.; из мелких же промыслов — рытье и продажу солодкового корня. Еще раз спрашиваем после этого, какая же местная промышленность убита ради рыболовства, кроме тех отраслей ее, которые не могли существовать совместно с ним, не вредя ему. То же, что может быть извлекаемо из обитаемой Уральцами страны (при настоящей ее обстановке), то и извлекается, хотя конечно и тут, как и везде еще в нашем отечестве, многое может быть еще развито и усилено. Но мы не слыхивали, чтобы кто-либо считал страну в бедственном состоянии, из-за того лишь, что она не напрягла всех своих промышленных сил. Чтобы убедиться, что в таком напряжении пока и надобности нет на Урале, стоит съездить в Гурьев, в Уральск и даже в простые уральские форпосты, и посмотреть на внутренность жилищ тамошних обитателей, их пищу, одежду и вообще образ жизни.

5.) После всего, что мы хотели и чего не хотели видеть, Э. У. перечисляет то, чего мы просто не видали, без всякого хотения, вероятно по одной невнимательности и отуманенные любимой идеей. До сих пор мы старались защищаться от взводимых на нас напраслин; доказывали, что видели именно то, что есть, и кроме действительности и видеть ничего не желали; в этом же пункте вполне соглашаемся с уважаемым нами еженедельным изданием по государственному хозяйству и вспомогательным наукам, к которым причисляем географию и статистику. Всего перечисляемого Э. У. под этой рубрикой мы действительно не видали, чем остаемся весьма довольными и счастливыми, и весьма сожалеем о том, что все это видел Э. У. Мы не видали:

а) Что благосостояние края преимущественно измеряется густотой населения. Нет, густота населения есть только одно из мерил промышленных средств края, а не его благосостояния. Мы можем заключить, что промышленные средства страны, с 10,000 жит. на кв. милю, вероятно гораздо значительнее той, где относительное народонаселение составляет не более 1,000 человек, но никак не в праве заключить, что в первой стране и общее благосостояние гораздо выше, чем во второй; весьма часто бывает совершенно наоборот. Мы спросим только – какое село, при прочих равных обстоятельствах, должно считать более благоденствующим: то ли, в котором приходится по 10 десятин на душу, или то, где приходится лишь по 1 десятине. Ведь в последнем густота населения вдесятеро больше, чем в первом. Таким аршином можно намерить престранные результаты: что Китай, например, находится на гораздо высшей степени благосостояния, чем Северо-Американские Штаты; что Ирландия, до переселения из нее почти 2,000,000 в Америку, находилась в более благоденственном состоянии чем теперь и т. п. Вот быстрота возрастания населения, действительно, в большей части случаев, есть мерило благосостояния страны, и то не всегда; во всяком случае же, и это мерило дает верные результаты, лишь когда не забывают принимать в соображение важное условие, выражаемое фразой: при прочих равных обстоятельствах.

б) Мы не видали, что относительное население земли Ур. в. составляет до 11/10 души на кв. м., что будто бы в 22 раза реже населения в верховьях Волги, и в 45 реже чем в Московской губернии. В таком случае, в Московской губернии пришлось бы всего 49,5 душ на кв. милю. Вероятно, Э. У. хотел сказать, вместо на кв. милю, на кв. версту, что мы и принимаем не иначе, как за опечатку. В действительности же, на кв. милю в собственной земле Ур. в. (причисляя сюда и землю Илецких казаков, для отделения которой мы не имеем данных) в 1855 году приходилось почти в точности 50 человек. Такое население кажется Э. У. весьма малым, и он восклицает: «какое громадное развитие! И это в то время, когда тамошнее население избавлено почти от всех податей и повинностей, какие несут жители не казаки. Чему же это должно приписать, как не общей собственности, т. е. отсутствию личной собственности?» Нечего сказать, быстро-таки вы делаете заключения, но зато, что и за заключения. Угодно pendant к нему? Христиания –столица Норвежского королевства, и имеет не более 30,000 жит. Для столицы благоустроенного государства, это очень мало. Чему же это должно приписать, как не северному ее положению под 60° широты? Всякий справедливо заметит, что это совершеннейший вздор, потому что в Петербурге, под тем же 60°, 530,000 жителей, и, что не обсудив всех условий, определяющих число жителей Христиании, мы неизвестно почему выбрали из них широту места. Но поэтому-то именно, наше заключение и есть совершенный pendant к заключению Э. У.: разве он обсудил все прочие условия, могущие иметь влияние на населенность з. У. в., и разве известно почему из всех таковых условий, ему угодно было избрать общую собственность? Но это не единственная странность всего этого рассуждения. Прежде всего, позвольте сделать пошлое замечание, что в сем мире ничто, само по себе, невелико и не мало. Лошадь очень велика в сравнении с мышью, и очень мала в сравнении с китом. Так точно и уральское население очень мало в сравнении с китайской провинцией Чекян, и очень велико в сравнении с Камчатской или Якутской областью; и все эти сравнения, как уральского населения с китайским, так и лошади с мышью, ни к чему не ведут. Если же делать толковые сравнения, то надо обратить внимание на причины, обусловливающие величину исследуемого явления. Тогда окажется, что народонаселение Урала очень значительно, в своем роде не меньше Чекянского и Индианского, как и лошадь, в своем роде, может быть не меньше и даже больше иного кита. Тогда окажется также, что если население Урала и не велико в сравнении с большей частью местностей, то на это существуют совершенно иные причины, чем общая собственность, которая тут совершенно ни при чем. Но об этом после, а пока нам желательно бы было разъяснить себе, что хотел сказать Э. У. словами «когда тамошнее население избавлено от всех податей и повинностей, какие несут жители не казаки». Ведь эту фразу можно совершенно перевернуть наоборот, и сказать, что жители не казаки избавлены от всех тех повинностей, которые несут казаки. Разве казаки не несут своего рода повинностей, которые в применении к движению народонаселения даже гораздо неблагоприятнее должны на него действовать, чем податные повинности жителей не-казаков. Как полагает Э. У. обстоятельство, что несколько тысяч молодых людей в самом цвете возраста постоянно удалены из своей родины, уменьшает ли оно число заключаемых браков и число рождений в существующих браках или нет?

в) Мы не видали, что «уральское войско в течение полутораста лет увеличилось только в 20 раз, т е. от 3,000 человек до 63,416 (против 9 ревизии даже на 3½ тыс. уменьшилось), а что Индиана, немногим превосходящая пространством з. У. в., в продолжение 50 лет видела свое население возросшим от 4,875 чел. (в 1800 г.) почти до миллиона (в 1850 г. 988,416). Вот разница результатов частной и общественной собственности!» восклицает Э. У., в самодовольствии не подозревая, что в этих строках ничего не сказано. а) Уральское войско в течение 150 лет в 20 раз увеличиться не могло, ибо это противоречило бы всем, из многолетних опытов выведенным, законам размножения человеческого рода. В действительности оно увеличилось не в 20 раз в 150 лет, а только в 6 раз в 120 лет. Ошибка произошла тут, оттого что Э. У. сравнивает теперешнее общее число лиц казацкого сословия (мужского и женского пола, взрослых и малолетних) с числом казаков, которые за 120 лет тому назад были способны носить оружие (что на стр. 12 нашей статьи ясно выражено), принимая его за общее число казаков. Отказываясь таким образом добровольно от 20 кратного увеличения, приписываемого Э. У. уральскому населению, которое было бы не в пример изумительнее 200 кратного увеличения населения Индианы в 50 лет, мы все же надеемся показать, что и действительное 6-кратное увеличение населения в 120 лет чрезвычайно, а приняв во внимание невыгодные обстоятельства, которым подвергался Урал, даже изумительно, и едва ли не превосходит все известные примеры быстрого увеличения народонаселения – под влиянием одного естественного размножения, а не переселения. Особливо неблагоприятным обстоятельством для возрастания уральского населения, кроме постоянного отсутствия значительной доли (иногда более трети) молодых людей, что впрочем Э. У., по-видимому, считает условием менее задерживающим население, чем плата податей, был пугачевский бунт, который сильно обезлюдил Урал, и следовательно не мог не задержать надолго возрастания его населения. b) Индиана, где население увеличилось в 50 лет от 4,875 до 988,416 человек, в пример идти не может, ибо кому не очевидно, что такое увеличение путем размножения невозможно, а произошло под влиянием огромного переселения, которому границ не существует, но которое поэтому ничего и не доказывает, кроме природного богатства страны, в которую происходило переселение, ее политического устройства благоприятствующего такому переселению, и существования стран, так сказать, переполненных народом, находящихся, по разным географическим, политическим и экономическим причинам, в весьма удобных сношениях с этой страной. Не противно ли, после этого, всем правилам логики сравнивать явления, имеющие столь различные причины. Причин, почему такие же переселения не могли происходить на Урал, мы могли бы представить множество; но надеемся, что Э. У. (подобно тому принцу, который уволил бургомистра какого-то города, извинявшегося перед ним, что не мог встретить его пушечной пальбой, от всех остальных 35 причин, которые тот хотел ему представить, когда услыхал первую из них, что в городе не было ни пушек, ни пороха) – уволит и нас от представления ему всех остальных причин, если мы только скажем, что поселение в з. У. в. воспрещено законом всякому не принадлежащему к уральскому войсковому сословию. Даже в городе Уральске, никто кроме природного казака не может иметь ни дома, ни лавки, ни вообще какой бы то ни было недвижимой собственности. Надеемся также, что Э. У. согласится, что эта причина не имеет никакой связи с общинным устройством рыболовства. с) Откуда заимствовано сведение, что уральское население уменьшилось со времени 9 ревизии на 3,500 человек, нам решительно неизвестно, и смеем уверить, на основании достовернейших официальных сведений (именно на основании ежегодно составляемых в Уральской Войсковой Канцелярии списков), что в 1855 году численность уральского войскового сословия составляла 70,998 человек, а в 1850 году 64,721 чел., и что, следовательно, в эти 5 лет население увеличилось на 6,237 челов., а не уменьшилось на 3,500 чел. Если Э. У. имеет другие сведения, то ему следовало бы доказать, что его сведения вернее нами представленных.

г) Мы не видали что в Трансильвании, Кроации, Градиске, Истрии, Бадене, Бельгии и даже китайской области Чекян, на пространстве подобном з. У. в., или даже меньшем, живет гораздо большее население, доходящее в Чекяне даже до 26,000,000. Мы действительно этого не видали, но, право, понять не можем, зачем же нам было на это смотреть. С таким же правом мог бы Э. У. укорять в том, что мы не видали, что в Сицилии и в Исландии есть вулканы, а что на Урале их нет, или что в Бразилии растут пальмы, а на Урале не растут. То и другое одинаково не идет к делу. Если Э. У. думает видеть в перечисленных им миллионах результат благодетельного влияния частной собственности, а в десятках тысячах уральских казаков — зловредное влияние общинного устройства рыбного хозяйства, то с величайшим прискорбием принуждены мы взять на себя смелость объявить Э. У., что он и понятия не имеет о тех различных условиях, от которых зависит население страны; а если имеет, то намеренно или легкомысленно спутывает и сбивает все понятия, чтобы только как-нибудь доказать свою любимую мысль, в пользу которой, однако, такого рода доказательства не послужат. Не желая предполагать последнего, мы позволяем себе объяснить Э. У., что народонаселение всякой страны обусловливается главнейше: 1) степенью ее плодородия и других удобств, представляемых природой страны; 2) политическим ее устройством; 3) экономическим ее устройством; 4) физическими, политическими и экономическими условиями стран ее окружающих и тех, с которыми она может находиться в удобных сношениях, и наконец 5) временем, которое протекло с ее заселения. Следовательно, чтобы определить влияние одной из этих категорий условий на населенность страны, и вывести, из сравнения влияний ее на другие страны, степень ее благоприятности, надо сначала исключить все прочие влияния, и тогда уже сравнивать, иначе выйдет совершенная чепуха. В применении к з. У. в. мы найдем, что: 1) почва ее, на большей части ее протяжения, почти бесплодна, покрыта солончаками, так что даже только отчасти может служить пастбищем для скота, на земледелие же решительно не годится, что и объяснено на 5 странице разбираемой Э. У. статьи, и, следовательно, должно бы быть ему известным. Из прочих физических условий этой страны, выгодными для человека оказываются лишь рыбное богатство Урала, и хорошая травянистая растительность в узкой только полосе вдоль реки, чем казаки и воспользовались, и что дало им возможность размножиться в 6 раз в 120 лет, но что, конечно, не может еще составить достаточной основы для пропитания густого населения. 2) Вследствие всего административного устройства Уральских казаков, переселения в принадлежащую им страну запрещены законом, и число их может увеличиваться лишь одним естественным разпложением. Это же военное устройство их причиняет то, что значительная часть мужчин молодого и зрелого возраста постоянно отсутствуют. 3) Об экономическом устройстве, как о таком, выгодное или невыгодное влияние которого именно и составляет предмет нашего спора, так сказать искомое задачи, мы ничего не скажем. Это влияние должно само оказаться, через устранение прочих причин. 4) Большая часть стран, окружающих з. в. У., т.е. Киргизские степи, как по бесплодности почвы, так и по низкой степени политического и экономического развития их обитателей, представляет весьма малый ресурс для торговли с ними, которая поэтому также не могла бы пропитывать излишка населения, не могущего непосредственно извлекать способов своего существования из средств, представляемых самой страной. По всем этим причинам, з. У. в. никогда не может сделаться страной густонаселенной. 5) Самое главное обстоятельство состоит в том, что заселение з. У. в. так еще недавне, что все эти невыгодные условия (за исключением разве № 2), до сего времени не могли даже успеть оказать своего неблагоприятного влияния на возрастание уральского населения; так что, и при гораздо выгоднейших условиях, оно не могло бы (конечно не принимая в расчет переселений) быть больше настоящего, потому что только трески и белуги мечут по миллионам икринок в год; в человеческом же роде, как должно быть известно Э. У., родится по одному ребенку и не более одного в год, при самых благоприятных обстоятельствах. Ежели в китайской провинции Чекян до 26,000,000 жителей, то Э. У. должен бы был вспомнить, что при богатой природе Китая и других благоприятных обстоятельствах, зависящих от политического устройства его (ранние браки, мирная политика, воспрещение выселений), он населен, по меньшей мере, уже 4000 лет; а вероятно Э. У. слыхал о громадной сумме, которую составила бы копейка, положенная в рост по самым умеренным процентам, в начале нашей эры. Сказанное о Чекяне относится, в большей или меньшей степени, и к Бельгии и к Бадену и к Трансильвании, и к южным славянским землям. Это огромное влияние времени на численность народонаселения Э. У. совершенно упустил из виду, и по своей привычке все агулом свалил на общую собственность. Об остальных же перечисленных нами влияниях, в применении их к з. У. в., он даже держится совершенно противоположных с нами понятий. Он утверждает, что Чекянь и Бельгия и Баден и Трансильвания и Кроация имеют менее благодатную природу, нежели Приуралье. «Нужно же принять, говорит он, во внимание в Поуралье богатую растительность (!), близость моря (!!), рыбную реку, изотерму в 3½ градуса тепла, при 17 слишком градусах летней температуры (!!!) этого края, лежащего на большом перепутье из Средней Азии в Европу (!!!!)». Какое блистательное знание географии и какое внимательное чтение разбираемой статьи! Если бы Э. У. имел понятие о стране, о которой вкривь и вкось толкует, или если бы только он захотел видеть то, что напечатано, употребляя немецкий оборот, черным на белом, в разбираемой им статье, — то конечно и не заикнулся бы о богатой растительности Поуралья. Неужели же Э. У. не случалось когда-нибудь читать характеристики юго-восточных степей Европейской России, хотя, например, у Палласа или у Гебеля. Он бы знал тогда, что их никак нельзя ставить в параллель с нашими малороссийскими степями, столь живо и прелестно описанными Гоголем. В Поуралье, как и вообще в южном Заволжье, начиная от Новоузенского уезда, почва почти исключительно глинистая, проникнутая по большей части солью. Где нет настоящего солончака, там растет лишь редкая и тощая полынь. Лишь вдоль Волги, да Урала (здесь не шире 2 или 3 верст), идет полоса с хорошей травянистой растительностью и кое-каким лесом (на Урале ива и тополь). Но и эта полоса для земледелия не годится, ибо, как достаточно объяснено в нашей статье, изрыта старицами, ериками и котлубанями, а главное бывает покрыта водой до июня месяца. Лишь северный угол з. У. в. пригоден для земледелия. Близость моря Поуралью также не в помощь. Ведь чтобы судить о выгодах, какие оно может приносить, надо знать каково оно. О мелкости его прибрежья достаточно сказано в нашей статье, теперь же мы бы желали знать — что и куда возить по этому морю? Для снабжения как сырыми, так и мануфактурными продуктами части Закавказья и Персии, Волга и Астрахань представляют для Гурьева и Урала (предполагая этот последний даже судоходным, и принимая в расчет лишь его географическое положение) таких соперников, с которыми, конечно, они бороться не могут. Про рыбную реку говорить нечего, ею-то Уральцы воспользовались, по нашему мнению, превосходно, а по мнению Э. У. очень дурно. Доставляемыми ею средствами и объясняем мы только шестикратное увеличение народонаселения в течение 120 лет, которого Э. У. кажется мало. Значение, которое Э. У. придает изотерме в 3½ градуса тепла, представляет еще одну из тех неразрешимых для нас загадок, которых уже так много он представил. На полуострове Мангишлаке изотерма не в 3½ градуса, а в 8,7; средняя же летняя температура не 17, а почти 19 градусов, и со всем тем, там даже и кочевать-то почти нельзя. Поселенные там, при Новопетровском укреплении, крестьяне могут существовать лишь тем, что им отведен участок моря в 725 кв. верст, с исключительным правом рыболовства в нем; для Новопетровского же укрепления не только весь провиант, но даже и сено привозится на судах из Астрахани. Да что толковать о Мангишлаке; неужели Э. У. не слыхал о Сагарской степи, или не читал хотя бы Бюфонова описания пустынной Аравии, помещаемой во всех хрестоматиях: там еще не такие найдет он изотермы. Что значит также изотерма полосы земли, имеющей слишком 600 верст протяжения с севера на юг. Наконец, что за благодать такая средняя годовая температура в 3½ градуса, для местности лежащей под 51° широты, под которым лежит Уральск и к которому очевидно относится изотерма в 3½°, приписанная всей з. У. в. Неужели Э. У. неизвестно, что все страны им поименованные, и почитаемые им находящимися в менее благодатных физических условиях, чем Поуралье*, имеют гораздо высшую Среднюю годичную температуру. Так, Брюссель, лежащий под одной широтой с Уральском, имеет среднюю температуру в 8,2° Реом., Карлсруэ 8,1, Триест 10,6. Что же касается до температуры лета в 17° тепла, то Уральцы, по мере возможности, извлекают из нее всю пользу, которую только она сама по себе в состоянии доставить, т.е. разводят много дынь и арбузов. На сколько миллионов эти чрезвычайно вкусные плоды, должны бы были увеличить уральское народонаселение, при совместном с ними действии системы хозяйства, основанного на частной собственности, предоставляем решить Э. У. С какой стороны ни возьми эти несчастные изотермы и изотеры, проходящие по Приуралью, они, кроме сбивчивости понятий Э. У. о сем предмете, ничего не показывают. Наконец, даже положение на большом перепутьи из Средней Азии в Европу поставлено Э. У. в число выгод з. У. в. За особливый дар судьбы, который по меньшей мере должен бы увеличить население Урала на миллиончик, если бы только общая собственность не препятствовала, считает Э. У. соседство с Киргизами, от которых казаки должны защищать границы, и имеют от них еще ту огромную выгоду, что Киргизы то и дело похищают у них табуны и угоняют в степь. Вот вам и большое перепутье Средней Азии с Европой. И что же, безрассудные Уральцы, ослепленные общинными началами, все это принесли в жертву рыболовству: т.е. что же? — жалкую солончаковую и степную растительность; близость моря, по которому им некуда и нечего возить, и где воды по пояс на таком расстоянии от берегов, что они уже совершенно исчезают из виду; изотерму в 3½ градуса и 17 градусов среднего летнего тепла, — тепла, которое, при своем невыгодном распределении в году и при сухости климата и почвы, к концу мая иссушает всю растительность, — и соседство с хищническими ордами Киргиз. Мало того, они даже ухитрились принести в жертву рыболовству самую рыбную реку; так, по крайней мере, утверждает Э. У. До чего право не доведет это зловредное общинное хозяйство! Мудрено ли после этого, что в 120 лет не успели Уральцы размножиться от 12,000 до 26,000,000? Но всего этого мало: вследствие системы частной собственности, примененной к пользованию водами (по крайней мере, мы так поняли мысль Э. У., ибо иначе вся фраза его вовсе не шла бы к делу), «менее изобильные реки Китая питают у одного Кантона более народа, живущего на воде, и не имеющего в собственности ни клочка сухой земли, чем сколько во всей 3. У. в.». Китайцы, живущие в Кантоне на воде, как всякому известно, составляют самый бедный класс народа, Уральцы же находятся на значительной степени благосостояния, следовательно, эти земноводные Китайцы вовсе идеалом для них служить не могут. Но кто сказал Э. У., что китайские реки несравненно менее изобильны рыбой, чем Урал? Где нашел он данные для сравнения их рыбных богатств? В том же № «Вестника» Русского Географического Общества, в котором помещен и наш очерк уральского рыбного хозяйства, в статье о народонаселении Китая сказано: «полагают, что 1/10 доли населения Китая (т. е. около 36,000,000 чел.) питается рыболовством: сотни тысяч лодок теснятся вдоль по всему берегу Китая, иные действуют общинами, а другие независимо и особняком». Следовательно, рыболовство там огромное; но главное дело в том, что и там ловят общинами, отсутствию которых Э. У. желает, по-видимому, приписать всю населенность Китая. Но положим, что китайские реки менее изобильны рыбой, чем Урал: значит, частная собственность не доставляет средства к увеличению изобилия в рыбе. Каким же образом эти менее изобильные рыбой реки могут пропитывать столь огромное население? Или население это весьма бедствует, в чем, конечно, нет ничего желательного; или рыба в Китае очень дорога, условие, которого, конечно, Уральцы по своему произволу у себя ввести не могут, и, конечно, не зависящее от той формы, в которой они пользуются своей собственностью; или, наконец, китайское население, живущее на реках, пропитывается не одной рыбой, но и другими промыслами, возможность которых обусловливается в приведенном случае, т.е. относительно Кантона, торговлей и промышленным движением города слишком в миллион жителей, и в котором сосредоточена большая часть внешней торговли Китая. Неужели же общее пользование Уралом и тому виной, что где-нибудь на этой реке, например на месте теперешнего Гурьева, по аналогии с Кантоном, не возникло города в миллион жителей.

В довершение всего мы еще узнаем, что при 1,264 кв. мил. земли, при благодатнейшем климате и плодороднейшей почве, у Уральцев еще «как подспорье река в 3,000 в. длиной, вроде Лаплаты, Днепра, Дона, Дуная, Ганга, Инда, вдвое более Рейна, Роны и т. п. мелочных протоков». Мы уже и не разберем ирония или нет заключается в эпитете мелочных протоков, примененном к Рейну и Роне? Но оставим это. О судоходности Урала мы уже говорили выше. Но откуда взять Уралу 3,000 верст течения, когда Волга имеет только 3,500 верст длины. Сравните же длины этих рек по какой угодно карте и увидите, что в Урале нет и 2,000 верст. Вот длины рек поименованных Э. У., по атласу Бромме, изданному в пояснение Гумбольдтову Космосу. Лаплата 3,360 верст, Ганг 3,150 верст, Инд 3,430 верст, Дунай 2,340 верст, Днепр 1,900 верст, Дон 1,680 верст, Урал 1,640 верст, Рейн 1,050 верст, Дон 980. Следовательно, уже по одной длине, если вы ставите Урал в одну категорию с Дунаем, Днепром и Доном, то нельзя же, в то же время, равнять с ним Лаплату, Ганг и Инд, которые вдвое его больше. Но разве длина есть единственный, или даже главнейший элемент, определяющий значительность реки? Не надо разве принимать еще в расчет ширину и глубину, или вообще всю массу воды, несомой рекой в море? В таком случае сказать, что Урал река вроде Лаплаты, — Лаплаты, которую Марциус, в своем очерке растительности Бразилии, называет наравне с Мараньоном морем пресной воды, — не то же ли, что назвать мышь зверем в роде слона, или Уральский хребет в роде Гималайского. С Лаплатой даже и Волгу грешно сравнивать. Система Лаплаты обнимает собой 55,400 кв. миль; Урал же только 5,200, да и это причисляется к нему так только из милости, ибо значительная часть присоединяемого сюда пространства, ни к какой речной системе не принадлежит, ибо совершенно безводно, а где и есть речки, то они или теряются в топях, или вливаются во внутренние озера. В системе Лаплаты ниспадают потоки тропических дождей, — в системе Урала сухой континентальный климат. Но что об этом говорить, смешно даже и опровергать такие вещи. Все это тем более странно, что в нашей статье, подвергшейся гневу Э. У., ясно сказано, что от Уральска до моря Урал течет нешироким руслом, имеющим в верхней части не более 50, у Гурьева же до 80 сажен ширины. Прибавьте к этому, что масса несомой Уралом воды столь незначительна, что в 8 верстах от берега, против главного его устья, на совершенно мелком взморье, вода уже ощутительно солона; тогда как против устьев Волги на 120 верст вглубь и более чем на 200 верст вширь, вода совершенно пресна. Просим Э. У. разувериться в значительности Урала, как массы текущей воды. В этом отношении он едва ли выдержит сравнение не только с Рейном, но даже с каким-нибудь Везером. Вся значительность его заключается в действительно огромных массах поднимающейся в него рыбы.

За этим перечислением всего чего мы не видали, следуют уже собственные рассуждения Э. У., столь же основательные, как и все предыдущее.

Он начинает иронией на результаты, доставляемые уральской общественной собственностью в пользу общих государственных доходов. «Правда, зато войско вносит 1,340 руб. 77 коп. за Гурьевский учуг и 1,429 руб. 67 коп. за откуп с соленой рыбы и икры», говорит он. Э. У. забыл прибавить: и выставляет несколько тысяч отличной иррегулярной конницы, в чем, как должно же быть ему известным, и заключается главная повинность как Уральцев, так и всех прочих казаков. Означенные же ничтожные суммы составляют не более как одну формальность, находящую свое объяснение в историческом ходе развития прав Уральцев на рыболовство в Урале и в части моря. Об этих суммах, впрочем, упомянуто главнейше для того, чтобы уличить нас в жестокой ошибке, в грубом невежестве. «Но г. Данилевский ошибается, полагая, что эти суммы соответствуют 4,692 руб. 691/3 коп. и 5,003 руб. 841/2 коп. 1753 года. Г. Данилевский вероятно же знает, что выпуск ассигнаций у нас, а следовательно и номинальное понижение рубля началось не ранее 1769 года. Следовательно, 4,692 руб. 691/3 коп. назад тому сто лет должны составить не 1,340 руб. 77 коп., а те же 4,692 руб. 691/3 коп.». Да, мы знаем, что выпуск ассигнаций начался с означенного времени, знаем еще и то, что номинальное понижение рубля началось не с 1769 года, а уже гораздо позже. Но все это и ваше и наше знание решительно ни к чему тут не служит и вовсе к делу не идет. При установлении означенных пошлин казаки вносили 4,692 руб. 691/3 коп. и 5,003 руб. 841/2 коп., т.е. столько же целковых; с введением ассигнаций, они платили эту же сумму, одинаково серебром или ассигнациями, не различая рубля ассигнационного от серебряного, так что с упадком ассигнаций они стали платить такое же количество, т.е. 4,692, 691/3 и 5,003, 841/2 рублей ассигнациями; с введением же счета на серебро, эта платимая ими, упадшими ассигнационными рублями, сумма была им перечислена на серебро, и с того времени стали они платить 1,340, 77 и 1,429, 67 руб. сер. Вот и вся история, в которой, как видите, мы ни малейшего участия не принимали, никаких перечислений не делали, а только лишь выставили ту сумму, которую они теперь вносят в Государственное Казначейство. Почему это перечисление было сделано таким, а не иным образом, нам неизвестно, да и вовсе до нас не касается. Далее Э. У. рассуждает, что «пять тысяч, назад тому сто лет, была сумма громадная, а теперь очень скудный оброк с промысла, одна часть которого, в виде местной вывозной пошлины (!) увеличивающей цену на рыбу в Империи, отдается на откуп (общая форма налогов в Азии) войском за 46,800 руб. сер.». Выше было уже сказано, что не эта ничтожная сумма составляет оброк казаков с их промысла, а их обязанность нести военную службу. Здесь же прибавим, что местная вывозная пошлина сама по себе нимало не увеличивает цен на рыбу в Империи, сравнительно с другими местностями откуда вывозится рыба; ибо в них покупается соль на посол рыбы по казенным ценам, на Урале же соль вольная; но так как эта беспошлинность соли составляет исключительную привилегию казаков, то справедливо, чтобы ею пользовались одни те, которым привилегия дарована, а не все жители Империи, что и достигается вывозной пошлиной. Можно даже сказать, что с уничтожением этой пошлины, привилегия дарованная казакам обратится в привилегию для всех кроме казаков; ибо рыба, продаваемая иногородним купцам, без включения в цену ее стоимости соли, почти даровой, будет им обходиться дешевле чем, если бы рыба солилась солью обложенной пошлиной, и всей выгодой оттого воспользовались бы эти купцы или потребители, без малейшей пользы для казаков. Что касается, до откупной формы налогов, то вообще формы этой мы защищать не намерены, и весьма сожалеем, что она не есть принадлежность одной Азии (кроме Сибири и Закавказья); применительно же к настоящему случаю скажем только, что все невыгоды от нее исключительно падают на самое войско, а ни на кого более, ибо оно лишается той части выгод, которая составляет барыш откупщиков; вывозящие же рыбу и потребляющие ее ни малейшего убытка при этом не терпят, ибо на каждый сорт рыбы и для каждого времени года назначена определенная такса, платить которую им все равно кто бы ее ни собирал, откупщик ли или назначенный для сего чиновник. Следовательно, в настоящем случае откуп представляет лишь одну из своих невыгодных сторон, которой и при всяком другом способе сбора пошлин избегнуть трудно, именно ту, что пошлина не вся доходит к тому, в пользу кого она собирается; прочих же и главнейших своих невыгодных сторон, т.е. ухудшения качеств продукта и произвольного увеличения цен на него, откуп здесь не представляет.

Полагая, что сказанного им достаточно, чтобы совершенно уронить в глазах читателя уральскую общую собственность, Э. У. переходит к доказательствам, что эта форма пользования собственностью не соответствует даже требованиям общественной деятельности. И мы, с своей стороны, последуем за ним, сказав лишь предварительно, что так как все сказанное доселе Э. У. и все представленные им цифры и расчеты или неверны сами по себе, или не имеют ни малейшего отношения к рассматриваемому им предмету — то все это ни для какой цели достаточным быть не может.

Э. У. уверяет, что «казаки-общинники не только не сберегают своих сил при улове (надо бы сказать при лове, ибо улов есть результат лова), но напротив дробят свои силы и свои средства», и говорит «что истинно общественный характер действия имеет акционерная компания или артели, как те, которые наблюдал г. Бэр на Новой Земле». Оставляя акционерные компании в стороне, как применения к делу не имеющие, мы бы желали знать в чем Э. У. видит существенную разницу между артелями, виденными г. Бэром, и тем общественным устройством рыболовства на Урале, которое мы описали. Все это видоизменения того же начала, примененные лишь с некоторыми различиями по различию местных и других условий. Ведь и на севере, Новая Земля, океан и Белое море ничьей частной собственности не составляют; и там соединяются хозяева судов и орудий лова с работниками, на известных условиях дележа будущей добычи. Не то же ли и на Урале? Разве каждый невод, на Черхальском морце и других неводных ловах, не составляет артели; разве нет артелей на Курхаях (невыгодные стороны которых, конечно, происходят, как у нас ясно показано, не от общественной собственности, а от недостаточного применения начал ее) ? Все различие заключается лишь в том, что все уральское население составляет одну громадную артель, которая по своей величине, не будучи в состоянии действовать как самостоятельная единица, разделяется, применительно к различным случаям, на меньшие артели такого объема, какой именно требуется, при разных обстоятельствах, для самостоятельной и правильной деятельности. Что же именно не нравится Э. У. в общественной деятельности Уральцев, в чем проявляется раздробленность их действий? Как и всегда, чтобы доказать это, он выбирает самый неудачный пример – багренье. Ему не нравится, что всякий идет на него с своим багром. Но багор такой дешевый инструмент, что заводить его на общий счет было бы совершенно смешно. Багренье такой вид рыболовства, на котором необходимо огромное скопление народа, ибо при небольшом числе тут ничего не поймаешь. Пусть Э. У. не забывает, что рыболовство не хлопчато-бумажная филатура, что тут не выдумано еще машин, заменяющих собой сотни работников. Число же лиц, употребляющих свой труд на рыболовство на Урале, сравнительно вовсе не больше, чем на других рыболовствах, доставляющих такой же улов. Мы уже представили выше пример лова у Лофоденских островов; пусть он потрудится справиться и относительно других значительнейших рыболовств. Мы попросили бы Э. У. показать нам, каких более важных результатов, какого сбережения сил могла бы достигнуть наилучше устроенная акционерная компания. Более вылавливать рыбы нельзя , ибо ее уже и так почти столько вылавливается, сколько входит в уральские воды. Привлекать рыбу из других частей моря, до сих пор, средства не отыскано. Вылавливается эта рыба и теперь, по возможности в то время, когда цена ее наивысшая (что без общинной собственности было бы весьма затруднительно). Работников употребляется не более чем нужно, доказательством чему может уже служить то, что казаков на это недостает, и они должны принанимать Киргиз. Что бы тут сделала акционерная компания, кроме увеличения издержек производства на конторы и вообще на управление ею? – т.е. как говорится, кроме вреда пользы никакой. Думает ли Э. У., что такая компания нашла бы какие-нибудь усовершенствованные способы лова? На это заметим, что, ни заграницей, ни у нас, доселе ни о каких усовершенствованиях в этом промысле не слыхать, и что Уральцы, как и вообще все русские рыболовы, как северные, так и южные, конечно уже никому в мире не уступят в искусстве и ловкости и в выборе средств, с которыми они производят свой промысел. Следовательно, и в отношении усовершенствования орудий и способов лова, никакая компания не принесла бы ни малейшей пользы, ибо без нее эти способы столь совершенны, как где бы то ни было в настоящее время. В доказательство же того, что Уральцы весьма понимают пользу сбережения сил и соединения средств, где это возможно и применимо, представляем здесь способ производства тюленьего боя на Урале, который, от независящих от казаков причин, в последнее время был прекращен. При возобновлении* этого боя в 1843 году, для правильности его производства, учреждена была компания, на следующих, в высшей степени благоразумных, основаниях. Всякий принадлежащий к войсковому сословию имел право участвовать в выгодах, доставляемых тюленьим боем, записываясь ежегодно в число членов компании не позже 8 сентября, и внося по 3 руб. сер. с каждого пая, на который имел право при разделе. Из собранной таким образом суммы нанимались необходимые при промысле суда, искусные забойщики, которых вместе с главным было 14 человек, и все из уральских же казаков. Остававшаяся за всеми расходами сумма распределялась между вносившими, по расчислению. Бой должен был производиться на островах, лежащих против устьев Урала, начиная со второй половины сентября, до того времени пока у островов море не покроется льдом. Убитого тюленя должно было свозить на такие места (которые все были означены), разъезды между которыми не могли мешать входу рыбы или пугать тюленя. Гонка тюленя, т.е. загон его шумом в расставленные сети, да и вообще всякое употребление сетей на этом промысле, строго запрещались, дабы не подать повода к потаенному рыболовству. При самом бое на островах должна была быть соблюдаема всевозможная тишина. По окончании боя, весь добытый тюлень свозился в Гурьев, и главный распорядитель промысла (начальник Гурьева городка) должен был продавать его выгодными ценами; если же не находилось покупщиков на месте, и тюленя набито более 1,000 пуд, то дозволялось отправлять его в Астрахань с одним из помощников главного распорядителя, по выбору казаков, а если они того пожелают, то и при поверенном от них. На их издержки назначалось по 3 коп. сер. с пуда отправляемого тюленя. Вырученные деньги делились по паям, полагая: штаб-офицерам по 4 пая; обер-офицерам по 3 пая; урядникам и простым казакам служащим по 2; отставным и малолеткам, несущим повинности, по 1; вдовам, имеющим на воспитании детей и также вдовам чиновников и урядников, состоявших на внешней службе, по чинам мужей; вдовам, проживающим с сыновьями, имеющими право участвовать в компании, не полагалось паев; вдовам бедным, не принадлежащим к вышеозначенным разрядам по ½, пая; главному распорядителю 12 паев, а помощникам его по 10. Ежели почему-либо продажа тюленя найдется неудобной, то добыча делилась на тех же основаниях натурой. Забойщики (т. е. те, которые били тюленя), если участвовали в взносе денег, могли, сверх приходившегося им по найму жалованья, получать и следовавшее им число паев. Неужели Э. У. не понравятся даже основания этой компании, основанной на тех же началах, как система взаимного застрахования, причем капитал не наносит, взимаемой им в свою пользу излишней пошлиной, ни малейшего ущерба другим источникам производства. Из этого Э. У. может усмотреть, что там где, как при тюленьем бое, можно производить промысел небольшим числом лиц, не отвлекая прочих от других занятий, Уральцы это делали и учреждали даже акционерные компании, там где они действительно могли принести пользу. Смешно было бы ее учреждать, например, для багренья, где все члены ее были бы вместе с тем и ее работниками. Но не такой акционерной компании хочется Э. У., как видно из его слов: «разве нельзя было бы ее (т. е. акционерной компании) оброк в деньгах раздавать всем казакам». Итак, вот он экономический идеал Э. У. — оброк. Он советует, чтобы казаки отдавали свои воды в оброчное содержание акционерной компании, на что он несколько строк выше сам же нападал, охуждая отдачу пошлины с соленой рыбы на откуп; неужели же он не заметил, что этот откуп то же оброчное содержание, и разве перемена названия изменяет сущность дела. Но тут еще другой вопрос: разве найдется акционерная компания, которая согласилась бы, без всяких для себя выгод, платить Уральцам ту же сумму, которую они теперь получают (за исключением лишь расходов, которые по нашему примерному вычислению составляют никак не более 175,000 руб. сер.) с своего рыболовства, т. е. слишком 1,000,000 руб. сер. Если найдется, то смеем уверить Э. У., что казаки с радостью согласятся на такое предложение. Но если, как и должно ожидать, акционерная компания даст им несравненно меньшую сумму, ибо захочет же иметь какие-нибудь выгоды, то с какой же стати Уральцам уступать ей эту долю своих выгод, тем более, что по местным условиям страны, и по своему сословному положению, они даже не могли бы употребить на что-либо другое остающееся им свободное время.

Но зато дележ мог бы быть тогда, полагает Э. У., равномернее теперешнего, «где сильный часто получает более по признанию г. Данилевского». По нашему признанию! Да разве мы скрывали что-нибудь? Но такого признания у нас, впрочем, и нет вовсе, ибо у нас сказано, что в некоторых рыболовствах сильный, искусный, опытный и трудолюбивый получает большую долю в добыче, следовательно, не только сильный, но и искусный, и опытный и трудолюбивый; а это большая разница, тут уже не одно господство грубой силы, как хотел представить дело Э. У. — Разве ему желалось бы видеть дележ поровну, т.е. самую грубую форму пользования общей собственностью, — без сомнения нет, в этом мы не вправе подозревать его; почему же ему не нравится, что при началах общей собственности, примененных в самых широких размерах, устройство уральского рыбного хозяйства не исключило, однако же, влияния на долю, получаемую из общей добычи, ни силы, ни опытности, ни искусства, ни неутомимости и напряженности в труде, одним словом — ни физических, ни нравственных способностей отдельных личностей. Ведь обыкновенно в том и упрекают общественную собственность, что она уничтожает всякое побуждение к труду и всякую заслугу личности; а теперь, когда Уральцы практическим путем сумели устранить (к кругу своего промысла) это неудобство, именно то и ставится им в укор, что они умели соединить выгоды и общественного и частного пользования собственностью. За всем этим остается еще одно неудобство уральской методы пользования общественной собственностью, выставленное Э. У., именно, что задержанные болезнью казаки теряют весь свой пай. Не говоря уже о том, что и при всяком другом способе пользования собственностью, кроме предложенного Э. У. дележа оброка, случилось бы то же самое, заметим, что учреждения образующиеся, подобно устройству уральского рыболовства, путем обычая, предусматривают лишь то, что действительно часто случается и представляет значительные практические неудобства; предупреждение же более или менее вероятных возможностей в расчет при этом не принимается. Случаи болезней не были предусмотрены в казацком рыболовном законодательстве, потому что при их образе жизни и болезни редко случаются, а если и случаются иногда то с тем, то с другим, мешая им участвовать в каком-либо из рыболовств, то это круговая порука, в общем расчете, никому особливо не накладная. Притом же всякий казак есть член семейства, и невыгода, что он через болезнь лишается своего пая, умеряется для него тем, что прочие члены семейства участвуют в лове и получают свой пай, идущий по русскому обычаю в общую семейную кассу. Наконец, на всех рыболовствах, кроме обеих плавней и багренья, казак может послать в замену себя работника. Если примем после этого во внимание, что всякий доход, как работника, так и хозяина предпринимателя, за исключением лишь одного дохода капиталиста, всегда уменьшается чрез его болезнь, то мы придем к заключению, что и в этом отношении Уральцы нисколько не менее обеспечены, чем живущие в других условиях пользования собственностью.

Наконец еще одно неудобство, представляемое уральским рыбным хозяйством, по мнению Э. У. составляет то, что «даже неспособный к рыболовству получает что-нибудь, когда он приходит лично». Смысл этой фразы непонятен. Ведь, очевидно, не хотел же Э. У. выразить мысли, что неспособные к рыболовству должны бы были получать и тогда что-нибудь, когда бы они и не приходили лично, что, однако же, именно и случилось бы, если бы делить доходы, получаемые в виде оброка, между казаками. Я должен предположить поэтому, что Э. У. хотел сказать: даже неспособные к рыболовству получают что-нибудь только потому, что они приходят лично. Но и в этой форме, имеющей, по крайней мере, смысл, мысль эта не может быть применена к уральскому рыболовству. На багренье и на обеих плавнях каждый получает что поймает, следовательно, всякий и награждается по своей способности; в неводных же и ставных ловах, тянуть невод и расставлять сети так мало требуется искусства, что всякий приобрести его может, и в этом смысле неискусных в рыболовстве нет. Все искусство состояло тут в применении к данным обстоятельствам наилучшего способа лова, но это уже давно сделано, и опытом и наблюдениями дознано, когда чем удобнее ловить.

В окончательном результате из всего этого выходит, что положение Э. У., будто бы на Урале существует общее владение и частный труд, совершенно неосновательно. Там и владение общее и труд соединенный, в той мере, в которой это возможно, без наложения на всех стеснительного уровня, и при условии простора личной деятельности каждого. Какое сочетание форм собственности и труда составляет рациональную хозяйственную деятельность, решать мы не беремся; ибо не с целью разрешения этого столь сложного и общего вопроса написана была наша статья; но утверждаем, что начало общинного владения и соединенный труд, так как они проявляются на Урале в применении к тамошнему рыболовству, и в отношении добывания рыбы, и в отношении к разделу добычи, дают для общего благосостояния занимающихся рыбной промышленностью несравненно лучшие результаты, чем в прочих притоках и местностях Каспийского моря, где господствует частное владение.

Все доселе сказанное Э. У. показывает лишь, как мы сказали выше, крайнее его незнакомство с предметом, о котором он берется судить, и желание доказать свою мысль, во что бы то ни стало. Но он этим не удовольствовался, и в заключение своей статьи представляет разительный пример недобросовестного обращения с фактами: «тем более что оно, говорит Э. У. (т. е. общее владение), как г. Данилевский признает за уральским рыбным хозяйством, истощает самый источник богатства; а это одно уже не рекомендует хозяйства и показывает в нем эгоизм, какой едва ли бывает при частном владении». Это уже совершенное искажение фактов. Во-первых, не одно уральское рыболовство истощает запас красной рыбы в Каспийском море, но и все остальные тамошние рыболовства, и Волжское, и Куринское, и Терекское, где собственность частная, а не общественная. Во-вторых, что если в Урале в большей мере вылавливается входящая в него рыба, то это не вследствие эгоизма развращенных общей собственностью сердец, а потому что лов на Урале производится с большей систематичностью и порядком, чем в других местностях, где господствует частная собственность. В-третьих, главная причина истощения рыбного богатства заключалась в незнании условий метания икры красной рыбой, что, как уже было сказано в нашем очерке, до исследования г. академика Бэра никому в точности известно не было, и, следовательно, в вину ни общей, ни частной собственности поставлено быть не может. В-четвертых, меры к охранению рыбного запаса не могут быть принимаемы отдельно в каком-либо из притоков Каспийского моря, а должны обнимать собой все море и все притоки его. Все эти причины с совершенной ясностью изложены в нашем очерке уральского рыбного хозяйства, и если Э. У. не заблагорассудил принять это во внимание, а нашел для себя удобнее приписать все эгоизму, таинственным образом развивающемуся из начала общественной собственности, то, или он не прочел хорошенько разбираемой им статьи, или намеренно упустил это из виду, дабы иметь возможность взвалить еще одно, и весьма важное, обвинение на общинное пользование собственностью. В том и в другом случае поступил он недобросовестно.

Ответ наш Э. У. вышел очень длинен. Мы разобрали подробно каждое его положение, каждую его мысль и каждый факт, приведенный им в подтверждение их, и нашли, что все его положения, все без исключения, неосновательны и не выдерживают критики; все же факты, которыми он думал подкрепить их, или совершенно ложны сами по себе, или не идут к делу, и могут служить разве вывеской сбивчивости и неясности понятий Э. У. по предметам, находящимся в теснейшей связи с государственным хозяйством и входящими в круг вспомогательных наук, органом которых он сам себя выставляет в заглавии каждого своего номера. Ежели мы употребили на наш ответ столько времени и места, то единственной тому причиной было желание выставить в настоящем свете хозяйственное устройство уральского рыболовства, в высшей степени замечательного и самостоятельно – русского экономического явления.

* Помещая настоящую статью на страницах Вестника, Редакция не имеет намерения вступать в полемику по вопросу, поднятому Экономическим Указателем об общинном владении, и совершено чуждому Русскому Географическому Обществу; но Редакция считала себя обязанной дать в журнале место ответу г. Данилевского, так как защищаемая им статья была напечатана в Вестнике.

** По поводу статьи нашей «краткий очерк уральского рыбного хозяйства», помещаемой в «Вестнике» 1858 г. № 3.

* См. Словарь церковно-славянского и русского языка, издание 1847 г. т. III. Стр. 80

* Вставка Э. У.

* Э. У. делает при сем удобном случае, весьма назидательное замечание, смысл которого для нас, однако, что-то не совсем ясен. В пику уральскому рыболовству, он замечает в скобках, что у рыбного озера Селигера, в одном Осташковском уезде живет более 91,000 душ. Если Э. У. полагает (а лишь при этом замечание его имело бы смысл), что эти 91,000 душ живут главнейше рыболовством, которое, будучи производимо на основании частной собственности, дает несравненно больший доход, чем уральское, то он жестоко ошибается: 1) Селигерское рыболовство в сравнении с уральским совершенно незначительно, и из 91,000 душ, живущих в окрестностях его, едва ли и ¹/₅₀ доля исключительно занимается рыболовством; прочие же существуют земледелием и фабричной промышленностью, которая в городе Осташкове довольно развита. 2) Озеро Селигер ничьей частной собственности не составляет, а право на рыболовство в нем имеют все у берегов его живущие, только так, что прибрежная черта озера вглубь версты на три разделена по прибрежным селениям, средина же его всем общая. Только это общественное пользование здесь не организовано, а в роде общего пользования степями кочевников. Неужели же этому обстоятельству думает Э. У. приписать большую населенность окрестностей Селигера, сравнительно с Приуральем.

* Опасаясь, чтобы нас не обвинили в навязывании Э. У. вовсе не выраженных им мыслей, мы выписываем здесь это невероятное место. Перечислив Трансильванию, военную границу Австрии, Кроацию с Славонией (местности изумительного плодородия), Горицу, Градиску, Истрий, Баден, Бельгию и провинцию Чекян, Э. У. говорит: «Правда, там нет общей собственности, но не эта ли и причина того, что там и большее изобилие, и большее развитие, даже при менее благодатной природе» (!!!) Как нарочно все эти местности, так подобраны, что между ними нет ни одной, которая бы не представляла в несколько крат благодатнейшей природы, чем з. У. в.

* Он производился с 1816 года, но вследствие бывшей от него помехи для рыболовства был оставлен.