О мерах к обеспечению народного продовольствия на крайнем севере России

Публикуется по: Данилевский Н.Я. О мерах к обеспечению народного продовольствия на крайнем севере России // Сборник политических и экономических статей Н.Я. Данилевского. Издание Н. Страхова. СПб., 1890. С. 501-623.

О мерах к обеспечению народного продовольствия на крайнем севере России

Часто повторяющиеся на крайнем севере Европейской России неурожаи (на десятилетие, средним числом, приходятся три неурожайных года) и, в особенности, полный неурожай 1867 года, заставили Министерство Внутренних Дел обратить особенное внимание на обеспечение народного продовольствия жителей севера, и преимущественно Архангельской губернии. Министерство не нашло возможным остановиться в этом отношении на мерах служащих к обеспечению народного продовольствия только во время голода, считая такие меры, при всей безотложной их необходимости в это время, только временными и паллиативными, и решилось идти далее, т. е. исследовать коренные условия экономического благосостояния жителей крайнего севера, и заботиться о развитии этого благосостояния в той мере, чтобы само население не имело слишком большой надобности в непосредственной помощи государства на случай столь часто повторяющихся неурожаев.

Поставить жителей крайнего севера России в такие условия представлялось Министерству тем более возможным, что, при климатических условиях Архангельской губернии, жители ее занимаются не исключительно земледелием, а прибегают для обеспечения своего благосостояния к разного рода промыслам, дающим им возможность приобретать покупкою количество хлеба, в значительных размерах недостающее для местного потребления даже и в урожайные годы (количество хлеба, недостающего для местного потребления Архангельской губернии, простирается в обыкновенные годы до 1 000 000 пуд. в год, а в неурожайные – может возрасти до 1 800 000 пуд.). таким образом, обеспечение народного продовольствия Архангельской губернии зависит не столько от урожая, сколько от соразмерности выгод, получаемых жителями от промыслов, с ценою привозного хлеба.

Вследствие сего, правительственная задача по отношению к жителям крайнего севера России заключается в том, чтобы, исследовав в подробности экономические условия края, с одной стороны, устранить препятствия к развитию всех тех промыслов, которые ныне обеспечивают благосостояние жителей, и способствовать развитию тех, которые, будучи возможны по физическим условиям страны, находятся ещё в неразвитии или упадке, а с другой стороны – удешевить цены на привозимы из более хлеборобных местностей хлеб, без которого крайний север России ни в каком случае обойтись не может.

Имея ввиду выполнение такой задачи Министерство Внутренних Дел обратилось к Министерству Государственных Имуществ, в ведении коего находятся не только леса и пустопорожние земли Архангельской губернии, но и к предмету ведомства коего относятся заботы об улучшении земледелия и рыболовства, и, по соглашении с сим Министерством, был командирован в Архангельскую губернию служащий в Министерстве Государственных Имуществ, инспектор сельского хозяйства и рыболовства, действительный статский советник Данилевский, столь известный своими исследованиями о рыболовстве Белого моря и Северного океана. Задача, поставленная действительному статскому советнику Данилевскому, заключалась в определении, при помощи местных властей и совершенных уже по инициативе начальника губернии местных исследований, нынешнего экономического положения жителей Архангельской губернии, и тех мер, коими правительство может содействовать развитию местных промыслов в губернии, обеспечивающих благосостояние населения, и уменьшению цен на хлеб, привозимый ежегодно в губернию в весьма значительных размерах.

Действительный статский советник Данилевский возвратился в Петербург в январе 1869 года, и представил ныне отчёт свой гг. Министрам Государственных имуществ и Внутренних Дел. Так как отчёт этот выясняет вопрос об экономическом положении жителей крайнего севера России со всех сторон, то «правительственный вестник» представляет извлечение из этого отчёта, с изложением различных предложении, как Данилевского. Так и местного начальства Архангельской губернии, которые в продолжительном времени предположено рассмотреть в особой имеющей для сего учредиться комиссии.

В начале своего отчёта, прежде нежели приступить к рассмотрению отдельных предметов, касающихся до народного хозяйства жителей Архангельской губернии, действительный статский советник Данилевский старается установить несколько общих точек зрения на предмет, и прежде всего отвечает на вопрос: должно ли считать Архангельскую губернию, по её естественным средствам, краем богатым или бедным? Поводом к постановке подобного вопроса служит то, что в литературе нередко встречаются указания на естественные богатства края вообще, или некоторых частей его, которым недостаёт только инициативы правительства и частных капиталистов или компаний для своего  развития, которое в скором времени обратило бы Архангельскую губернию в один из богатейших краёв нашего отечества. Некоторые даже видят процветание края в более или менее отдалённом прошедшем, кто – в прошедшем столетии, кто – в первой части настоящего, кто – даже не далее как в сороковых годах; по мнению же Данилевского, стоит только обратить внимание на медленное возрастание народонаселения Архангельской губернии, чтобы убедиться, что средства её не могут быть велики. Уже более 700 лет прошло с тех пор, как русская колонизация устремилась в Двинский и Поморский край и все ещё население Архангельской губернии не превышает 270 000 душ, между тем как позже начавшая заселяться и в пять раз меньшая по пространству, Вятская губерния достигла в восемь раз большего населения. К тому же заключению придём, если обратим внимание на движение народонаселения в Архангельской губернии за те годы, когда уже стали вести до известной степени аккуратный счёт народонаселению, как показывает следующая табличка:

Следовательно, в течение первых 30 лет, население стояло неподвижно; в следующие четыре года убыло тысяч на шесть и затем только стало медленно прибывать, именно – в 50 лет на 76 000 или почти на 40%, между тем как, если бы население увеличивалось на 1% в год, то в 50 лет оно бы должно было увеличиться на 64% т. е. на 113 000.

Истинное значение богатств Архангельского края уясняется из сравнения ценностей главнейших продуктов его между собою, и с однородными продуктами других местностей России. Рыба и лес – вот главные произведения Архангельского края. Ежегодные уловы – Мурманский, Беломорский и Печерский составляют ценность не более как в 1 000 000 рублей, тогда как Астраханская губерния, которую, однако, все ещё нельзя назвать богатым краем, доставляет рыбы не менее как на 10 000 000 руб. Ценность вывозимого из Архангельска леса и лесных продуктов не может быть определена более как в 1 400 000 или 1 500 000 руб., но только половина этой ценности доставляется Архангельскою губерниею, как видно их следующего приблизительного расчёта. В последние годы вывозилось из Архангельского порта около 160 000 нормальных дюжин досок (standart dozen), что, кладя по 5 рублей дюжину, не считая фрахта, даёт 800 000 руб.; но только менее5 половины этого количества доставляется Архангельскою губерниею, другая же, большая половина идёт из Вологодской губернии. Из Онежского порта вывозится около 100 000 брёвен т. е. на 300 000 или 350 000 руб., но из них не более 20 000 брёвен из Архангельской губернии, прочее же количество идёт из Олонецкой и, частию, Вологодской губернии, так что отпускаемый за границу строевой лес, вырубаемый в пределах Архангельской губернии, составляет ценность не выше 450 000 или 500 000 рублей. Произведения смолокурения не могут быть определены, в настоящее время выше 300 000 рублей, что составит около 750 000 или 800 000 руб. В этой сумме заключается доход казны, плата рабочим, фабричные издержки на пилку леса, проценты на капитал, и барыши предпринимателей и торговцев. Итак, два главные богатства Архангельского края доставляют не более как на 1 750 000 или 800 000 руб. в год. Между тем, хлебопашество Архангельской губернии доставляет в год хорошего среднего урожая около 1 850 000 пудов хлеба, как видно из следующего расчёта: в 1867 году посеяно ярового до 57 303 четвертей, озимого – до 14 613: принимая средний урожай в сам-пять для озимого, сам-четыре для ярового, и отсчитывая по одному зерну для посева, четверть же ржи считая в 9, а ячменя – в 7 пудов 30 фунтов – получим 1 332 000 пудов ячменя и 528 000 пудов ржи, итого 1 860 000 пудов хлеба, могущего идти на продовольствие населения. Принимая дешёвую для Архангельской губернии цену в 80 коп. за пуд, все же ценность хорошего среднего годового урожая определится не менее как в 1 500 000 руб. Следовательно, хлебопашество Архангельской губернии, которое по справедливости считается совершенно ничтожным – ибо даже в годы особенно урожайные, как например настоящий 1868 год, оно не может прокормить губернии, – составляет тем не менее главную отрасль ее промышленности, ценность продуктов которой, в годы среднего хорошего урожая, доходит до 6/7 ценности произведений лесных и рыбных промыслов, вместе взятых. Это значение хлебопашества возрастет ещё более, если принять во внимание, что доход от земледелия распределяется между лично занимающимися им, без всякого участия посторонних лиц, тогда как доход от лесных промыслов значительною долею остаётся в руках немногих владельцев лесопильных заводов и заграничных отправителей; да и значительная часть дохода от рыболовства идёт в пользу хозяев морских судов, лодок и снастей. Из прочих промышленностей Архангельского края, торговля Архангельского порта представляет собою ценность гораздо высшую, нежели земледелие, рыболовство и лесные промыслы, вместе взятые; но не должно забывать, что значительное большинство предметов этой торговли суть произведения Вятской и Вологодской губерний, и что, поэтому, торговля ими, по отношению, к Архангельской губернии, имеет как бы транзитный характер. Прочие отрасли промышленности Архангельской губернии, сравнительно с торговлею, земледелием, рыболовством и лесными промыслами, должны быть названы ничтожными: так, например: охота за белкою и дичью, круглым числом, доставляет населению не более 100 000 руб. в год, кожевенный промысел – около 65 000, канатный – до 45 000, солеваренный, в настоящее время – менее 20 000 руб., хотя сей последний может быть ещё значительно развит.

Если обратиться непосредственно к естественным условиям Архангельской губернии, к её климату, почве и произведениям, то нельзя не прийти к тому же результату, на который указывают слабое движение её народонаселения и сравнительный взгляд на её промыслы. В самом деле, почва Архангельской губернии, хотя и может давать хорошие урожаи, но не иначе как при усиленном удобрении и самой тщательной обработке, почему, в короткий период северного лета, жителям нельзя обрабатывать значительного количества земли. Климат позволяет произрастать самым малоценным хлебам – ржи и ячменю: ни лен, ни пенька, ни прочие мануфактурные, ни маслянистые, ни красильные растения, произрастать в губернии не могут. Самые рожь и ячмень часто побиваются морозами. Лес составляет действительно запас неистощимый, но хотя извлечение из него выгод может быть значительно усилено, все же громаднейшая доля его останется на многие и многие годы мёртвым капиталом, так что, при необозримости заросших лесом пространств, он составляет теперь, и долго ещё будет составлять, не богатство только, но и сильное препятствие к развитию культуры. Рыбные промыслы далеко не так богаты, как обыкновенно себе это представляют, и притом не многие из них подлежат дальнейшему развитию. Из рыбных промыслов значительно усилиться могут только: 1) сельдяной лов в Кандалацкой губе, чрез введение лова ставными сетями, совместно с ныне исключительно употребляемыми неводами. При ставных сетях рыбаки будут в состоянии сами отыскивать сельдей на глубине, не ожидая непременно прихода их в мелкие места прибрежья, куда они не всегда приходят; 2) Мурманский тресковый промысел, если произведениям его будет открыт более обширный сбыт в Вятскую губернию, где он может соперничать с произведениями Каспийского рыболовства. Море и соляные источники доставляют сами по себе неисчерпаемый источник соли, но соль, добываемая вываркою из этих рассолов, опять-таки может, при наибольшем развитии соляного промысла, удовлетворять только местным потребностям губернии, ибо, по дальности провоза и относительной дороговизне производства, Архангельская соль не может вступить в соперничество, вне пределов губернии, с почти даровою солью, доставляемою соляными озёрами Астраханской губернии, и с богатыми Пермскими соляными источниками.

Представленных данных достаточно для доказательства, что Архангельская губерния очень бедна естественными средствами, так что составляет едва ли не самую бедную губернию Европейской России. Отсюда, разумеется, не следует, что и население Архангельской губернии, по необходимости, по самой сущности вещей, должно быть непременно бедным; отсюда следует только что естественные богатства края, так сказать, разлиты весьма тонким слоем по его поверхности, и что, следовательно, для безбедного существования населения, надо собирать их с большого пространства; а для этого необходимо предоставить населению, по возможности, полную свободу пользования естественными средствами края, ограничивая ее только существенно необходимым, для охранения самого источника богатства, а не общими отвлечёнными началами, или требования единообразия и симметрии с другими местностями России. То, что своевременно, крайне полезно и необходимо в средней России – совершенно рановременно и вредно в Архангельской губернии, которая, по степени населённости и характеру расселения жителей, следующему течению больших рек – Ваги, Двины, Пинеги, Онеги, Мезени и проч., соответствует ещё тому состоянию, в котором находился бассейн Верхней Волги столетий семь тому назад. Свободное передвижение русского народа, бродячий характер его приобрёл России Двинскую область, Вятку, Пермь, и самую Сибирь. Когда свобода передвижения была приостановлена из-за государственных целей, то закрепление это несомненно принесло огромную пользу в центральной части России, но весьма было бы вредно, если бы оно могло было быть строго проведено и по отношению к ее окраинам. По счастию, оставалось два главных пути, которыми Русский народ продолжал расселяться по привольным степям восточной и южной России: путь легальный – переселение крестьян помещиками, посредством которого преимущественно заселился Оренбургский край, и путь незаконный – бродяжничества и бегов, которым преимущественно заселилась Новороссия. Внутри Архангельской губернии произошло также своего рода закрепление населения, хотя, конечно, по совершенно иным побуждениям, и иными способами. Именно, с одной стороны, ради полицейского благоустройства, был затруднён выход отдельных лиц из одной общины или волости и причисление в другую; с другой же, проведена резкая граница между землёю, находящеюся в непосредственном пользовании крестьян, и необозримым лесным морем – специальною собственностью казны, в которой, следовательно, крестьянин, без особого разрешения и известной платы, не только не может расчищать мест под пашни, луга и пастбища, но из которой не имеет он права даже вырубить нужное ему бревно, жердь или охапку дров. Между тем, это право собственности казны над Архангельским лесным морем, неоспоримое в теории, в действительности есть не более, как юридическая фикция; единственным же настоящим владельцем этого леса остаются разрушительные силы природы: бури, пожары и тление, так как только они одни имеют возможность потреблять этот лес. При таких условиях, только два соображения практического характера могли бы вынудить Правительство к стеснению населения в пользовании лесом, а именно, забота: 1) об охранении лесов от истребления, и 2) об извлечении из леса государственных доходов. Что касается до охранения леса, разумея в дальнейших соображениях собственно дровяной лес (ибо только в нем и могут иметь крестьяне нужду в сколько-нибудь значительном количестве, как в подсек, так и для смолокурения), то, при настоящей степени населённости Архангельской губернии, леса эти никакими усилиями населения неистребимы, и даже неуменьшимы в сколько-нибудь чувствительной степени, а, следовательно, и всякое охранение их излишне. Что они неистребимы, это доказывается следующим примерным расчётом, который несмотря на то, что он примерный, имеет совершенно такую же доказательную силу, как и основанный на самых точнейших измерениях и вычислениях, потому что все данные его до крайности преувеличены в сторону противную доказываемому здесь положению.

В архангельской губернии считается, круглым числом, до 31 000 000 десятин леса (за исключением тундр, болот и вообще неудобной земли). Видевший Архангельские дровяные леса (от 4 вершков в диаметре и ниже) согласится, что, принимая по одному дереву на квадратную сажень, густота Архангельских лесов определится в два или три раза ниже действительности, потому что, по большей части, они составляют непролазную чащу. Но примем для круглого счета только 2 000 деревьев на десятине[2]. С другой стороны, мужское сельское население Архангельской губернии составляет 115 000 человек; из них половина детей, стариков, больных. Из 57 000 взрослых, отбросим хоть 7 000 на занимающихся постоянно рыболовством, звериными промыслами, стрелянием пушных зверей и птиц, фабричными производствами, извозом, почтовою и обывательскою гоньбою, на живущих в тундре, как, напр. Пустозёров, одним словом на тех, которые не могут иметь прикосновения собственно к лесу. Остающиеся 50 000 должны в летнее и осеннее время заниматься хлебопашеством, уборкою хлеба и молотьбою. Откинув праздники, дни с вьюгами и метелью, получается не более 150 дней в году, которые могли быть посвящены этими пятьюдесятью тысячами на лесоистребление. Предположим, что в эти 150 дней все 50 000 рубят лес без жалости, без милосердия, даже без цели, а как одержимые каким-то лесоненавидением, сильвофобией. Так как большая часть этих 150 дней падает на зиму, с ее короткими 4-х часовыми днями, то более 100 деревьев, или 15 000 в год, т. е. по нашему расчёту, 7 ½ десятин, человеку не вырубить. При 30 000 000 десятин леса на долю каждого пришлось бы кругом по 600 десятин; так что и при этих нелепых преувеличениях вырубалась бы в год только 1/80 часть леса; но лес до 3 или 4 вершков толщины, даже при медленном росте его на севере, все-таки вырастает в 60 лет. Следовательно, лесопотребители не могли бы справиться с ежегодным подростом, и лес вырастал бы у них, так сказать, под ногами, по мере того, как они бы его рубили. Поэтому, истребить, или даже уменьшить в чувствительном размере, леса Архангельской губернии, для теперешнего ее населения, дело неисполнимое – это все равно, что наполнить бочку Данаид. На это можно возразить, что во многих весьма лесистых местах лес был однако же в значительной степени истреблён, как например около металлических заводов Пермской губернии. Несмотря на то, что население Пермской губернии в восемь раз превосходит население Архангельской, и что пространство Пермской губернии в 2 ½ раза меньше, можно было бы принять в уважение это возражение, если бы не особенность условий, в которых находятся леса этих двух губерний. В Пермской губернии дровяной лес рубится для доставки его на заводы, которые не могут переменить своего места; следовательно, неудивительно, что в окрестностях их лес может быть истреблён; а подвоз его издали слишком увеличивает его ценность. Напротив того, в Архангельской губернии лес может быть рубим только с двоякою целью, или для подсек, или для смолокурения; а для этих двух промыслов лес не доставляется к какому-нибудь определённому пункту, а желающий употребить его в дело отправляется туда, где он растёт в изобилии, и употребляет на месте, в первом случае обращая тут же золу в удобрение, а во втором, доставляя к местам сбыта не лес, а смолу, которая от семи до десяти раз меньше весом и в несколько раз ценнее употреблённых для добывания ее дров, а потому, при прочих благоприятных условиях, может выдержать перевозку отовсюду, где поблизости есть небольшая речка, по которой в весеннее время можно сплавит плот. Из этого следует, что рубка леса в Архангельской губернии не может сосредотачиваться, в значительных размерах, в окрестностях одного какого- либо места, а должна по необходимости распределяться с некоторою равномерностью, по всему необозримому лесному пространству.

Невозможность истребления леса наличными силами населения, ни в Архангельской губернии вообще, ни в каком-либо из уездов ее, может быть доказана и положительными цифрами отношений числа взрослого мужского населения к пространству леса, представляемыми следующею табличкою.

Приходится десятин леса на взрослого мужчину в уездах

Так как весьма трудно предположить, не прибегая к бессмысленной и бесцельной страсти к истреблению леса, чтобы человек мог вырубить с каким-либо разумным основанием и две десятины в год, то должно придти к заключению, что уменьшение леса невозможно и надолго ещё останется невозможным, без всяких особых охранительных мер, даже и в самом населённом уезде Шенкурском, тем более, что по южнейшему местоположению его, прирост леса совершается там быстрее, чем в северных частях губернии.

Что касается до дохода казны от дровяного леса, то тут надобно отличать два вида его употребления: смолокурение и подсеки. Так как первое есть промысел, дающий непосредственный доход занимающимся им, то ничего нет справедливее обложения его пошлиною, соразмерною с ценностью товара; но далее, при специальном рассмотрении вопроса о смолокурении, будут изложены соображения о том, что уменьшение пошлины и другие облегчительные меры должны в непродолжительном времени усилить доход казны от этой статьи. Что же касается до лесных подсек, то на них должно смотреть в Архангельской губернии не как на доходный промысел, а как на устранение естественного препятствия к распространению культуры, – естественного препятствия, которое усиливается ещё искусственно взиманием пошлины за срубленный лес и другими ограничительными мерами. Смело можно утверждать, что, если бы за несколько столетий тому назад, вырубка лесов в средней России была обставлена такими же затруднениями, как ныне в Архангельской губернии, то до сих пор население тянулось бы лишь вдоль Волги, Оки, Клязьмы и подобных значительнейших рек, узкими полосами, разделёнными вековыми сузёмами или тайболами, как в Архангельской губернии называют её лесные пустыни. Правда, при таком взгляде на этот предмет, казна ничего не будет получать с срубаемого и сжигаемого для этой цели леса, но ведь и теперь она ничего или почти ничего с этого не получает, так как, при существующих правилах, подсек почти не делают. Но с разрушением их, если казна и не получит прямых выгод, то получит весьма значительные косвенные, ибо, с увеличением количества распахиваемой земли, уменьшится надобность в прикупке хлеба, по крайней мере в южной, более благоприятствуемой климатом части губернии, и, следовательно, уменьшатся недоимки и увеличатся косвенные доходы от потребления.

Итак, при бедности Архангельской губернии, народонаселение ее может быть зажиточно, при условии более свободного обращения с ее скудными и распределёнными на обширных пространствах богатствами, в особенности с лесами. В каком же состоянии находится ныне народонаселение губернии по отношению к зажиточности? На этот вопрос, как и вообще на большую часть вопросов, относящихся к сложным предметам общественной жизни, нельзя отвечать одним ответом. Во-первых, нельзя не заметить, что в Архангельской губернии пропорция зажиточных и даже богатых, обладающих некоторым капиталом крестьян значительнее, чем в большей части других губерний. Особенно относится это к поморью, окрестностям Архангельска и к Печорскому краю. Такое явлении весьма естественно там, где крестьянское население живёт не одним земледелием, а разного рода промыслами. Ум, искусство, настойчивость, оборотливость, бережливость, счастье, скоро выделяют в таком случае из общего уровня некоторое число семей, в которых раз приобретённая зажиточность обыкновенно передаётся и усиливается от поколения к поколению, между тем как, при исключительном занятии земледелием, все условия так уравнены, что весьма немногим позволяют обстоятельства выделиться из общего уровня. Но самая эта зажиточность крестьян Архангельской губернии показывает, что гораздо большее число лиц могут достигнуть её, при усилении развития промыслов. Впрочем, масса народонаселения, по-видимому, пользуется в Архангельской губернии большею степенью благосостояния, чем в большей части внутренних губерний; но это, отчасти, одна только видимость, отчасти же, благосостояние здесь особого, весьма ненадёжного и шаткого свойства. Кажущаяся лучшая обстановка Архангельского крестьянина зависит от больших чистых изб, или скорее домов, в которых он живёт. Обыкновенно дома эти имеют 5, нередко же 6, 7 и 8 окон на улицу, при соответственной боковой длине; одним словом, относительно помещения, Архангельский крестьянин пользуется такими удобствами, о которых в других местностях и помышлять нельзя. Но это результат не особого довольства Архангельцев, а изобилия почти дарового, превосходного строевого леса; так что большой поместительный дом Архангельского крестьянина стоит ему гораздо меньше издержек, чем избушка Курского, Орловского или Тамбовского крестьянина. Не только жилище, но и пища Архангельского крестьянина в урожайные годы вообще разнообразнее и лучше пищи крестьян земледельческих губерний. Между тем как, в сих последних губерниях, пища крестьянина состоит главнейшее из хлеба, гречневой или пшённой каши, капусты и небольшого количества молока, к которым лишь очень редко присоединяется мясо, или солёная рыба, Архангельский крестьянин пользуется дешёвою солёною морскою рыбою: сайдою, пикшуем, низшим сортом трески, стоящим от 30 до 40 коп. пуд; рыбою из почти повсюду рассеянных озер, которую крестьянин или сам себе добывает, или дёшево покупает; крупною и малоценною дичью, глухарями и белыми куропатками, которых в иные годы налавливают на Печоре по 3 000 и по 4 000 штук на семейство. И которые в продажу нейдут; большим изобилием грибов и ягод 9брусники, черники, голубики, морошки, клюквы); дешёвою олениною и, наконец, молочною пищею, которой, при довольно развитом скотоводстве и хороших породах скота, бывает почти везде достаточно. Конечно, есть местности, как например Корела, где бедность постоянная, хлеб всегда с примесью толчёной коры, и, при недостаточном скотоводстве, мало и молока. Но и вообще, в Архангельской губернии неурожайный год изменяет всю эту обстановку. Каким образом неурожай действует на благосостояние Архангельского крестьянина, лучше всяких рассуждений покажет следующий пример. Один зажиточный крестьянин Холмогорского уезда, с 10-ю душами семейства и работников, должен был прикупить, в конце 1867 и начале 1868 г., 120 пудов муки, платя от 1 руб. 20 коп. до 1 руб. 70 коп. за пуд, кругом же по 1 руб. 50 коп., следовательно издержал 180 руб., чтобы прокормить себя с семейством. В год среднего урожая этому крестьянину приходилось прикупать не более 60 пудов хлеба по 80 коп., т. е. на 48 руб.; следовательно, неурожай увеличил его расход на 132 руб., т. е. в один год пришлось издержать на покупку хлеба столько, сколько хватило бы на три года. Зная денежные средства наших крестьян, легко себе представить, в какое положение должно быть поставлено крестьянское семейство таким увеличением расходов; и хотя тот крестьянин, который мне это про себя рассказывал, принадлежит к числу зажиточнейших, однако и он не мог вынести их, не продав части своего скота. А так как неурожаи прежде 1867 года повторялись ещё в 1865, 1862, 1857 и 1856 годах, то неудивительно, что они должны были сильно разорить крестьянские хозяйства[3]. При этом невольно рождается вопрос: каким же образом ещё выдерживали крестьяне этот ряд неурожаев? Своими средствами они и не могли выдержать их, и задолжали казне с 1855 года 960 000 руб. за хлеб, выдававшийся им в ссуду, да кроме того из запасных магазинов взяли в долг с 1840 года до 135 000 четвертей хлеба.

Из этого следует, что, хотя в урожайные годы обстановка крестьянина в Архангельской губернии и лучше, чем в большей части других губерний, но это положение их очень шатко, и неурожаи, которые по климатическим причинам случаются там часто, грозят ему разорением. При этом надо принять во внимание и то, что запасов из своих урожаев, даже в хорошие годы, архангельские крестьяне делать не могут, потому что и в эти годы их хватает лишь в немногих местностях на годичное продовольствие.

Итак, чтобы обеспечить в будущем население Архангельской губернии, необходимо совокупное действие нескольких родов мер: 1) надо доставить населению возможность добывать большее количество хлеба, в тех, по крайней мере, частях губернии, где по климатическим условиям это возможно, т. е. надо увеличить крестьянские запашки. Так как , все-таки, нельзя надеяться, чтобы и при таком увеличении хватило собственного хлеба, не говорю уже в неурожайные, а и в урожайные годы, то 2) надо дать жителям средства прикупать необходимое для их продовольствия количество хлеба, т. е. развить по возможности те промыслы, которые подлежат развитию. Так как, далее, прикупка хлеба, которую должны делать жители Архангельской губернии, бывает весьма значительна, да и другие неотлагательные нужды могут быть удовлетворяемы не иначе, как доходами с этих же промыслов, то 3) необходимо удешевить привозимый в Архангельскую губернию хлеб, т. е. провести такие пути сообщения, которыми хлеб мог бы, в случае нужды, своевременно и дёшево доставляться к Архангельску, и притом из такой местности, где он дёшев. Разного рода меры двух последних категорий были уже предложены г. Архангельским губернатором, в целом ряде его ходатайств о нуждах Архангельской губернии. С своей стороны действительный статский советник Данилевский совершенно согласен с большинством из них, и если взгляд его в чем либо оказывается различным от взгляда местного губернского начальства, то, по большей части, только в той относительной важности, которую следует придавать той или иной другой мере. Что касается до мер первой категории, то и они займут не последнее место в ряду прочих, так как нельзя считать Архангельскую губернию чисто промысловою, ибо, как показано было выше, хлебопашество все-таки составляет в ней самую важную отрасль народной промышленности.

Прежде чем перейти к рассмотрению отдельных мер, предстоит ещё решить вопрос: упала ли промышленность Архангельской губернии вообще, или только некоторые виды ее, – и если упала, то от каких причин, – для того, чтобы иметь возможность определить, на что именно должно быть направленно преимущественное внимание правительства? Желая основать свой взгляд на данных, по возможности точных, действительный статский советник Данилевский собрал за возможно длинный период времени сведения об отпуске товаров из Архангельского порта, основанные на выписках, которые торговые конторы составляют для самих себя. Данные эти доходят до 1807 года, и могут служить безошибочным указанием на ход развития не только торговли Архангельского порта вообще, но и тех отдельных статей отпуска, которые составляют продукты промысловой деятельности самой Архангельской губернии.

Главнейшие из предметов, отправляемых за границу и, в то же время, составляющих произведения Архангельской губернии, суть: ворванный жир, щипаное перо, смола, пек и строевой лес.

Тюлений жир отправлялся за границу ежегодно, за исключением 1812, 1813 и 1855 годов. Соединяя количества вывозимого жира по десятилетиям, получим следующие средние числа:

Из этой таблицы видно, что промысел морских зверей в Архангельской губернии постоянно развивался. Слабое уменьшение, замеченное в два последние периода сравнительно с четвертым могло зависеть, как от преобладания относных, т. е. восточных ветров, неблагоприятных для промысла, так и оттого, что, в последний период, промышленники стали отчасти продавать тюлений жир непосредственно в Норвегию. Поэтому вероятно, что замечаемое за последнее время уменьшение – только кажущееся, зависящее от отправки части жира мимо Архангельского порта. Вообще же, по характеру Беломорского тюленьего промысла он быстро развиваться не может. Количество зверей здесь очень велико, и убивать их можно бы в несколько раз более, не опасаясь за оскудение источника промысла; но как бой тюленя производится на льдинах, то можно убивать зверя лишь столько, сколько шкур с салом в состоянии промышленник тащить за собою сверх лодок на полозьях, которые они должны также за собою тянуть.

Относительно числа поморских судов, отправлявшихся в Норвегию, надо заметить, что оно увеличивалось и уменьшалось не равномерно, а как бы скачками, причины которых легко отыскать в изменениях тех условий, которым эта торговля подвергалась. Поэтому, для обозрения хода этой торговли, мы примем вместо равнодлинных периодов, периоды различной продолжительности, ограничиваемые друг от друга сильным увеличением или уменьшением числа судов, отправлявшихся в Норвегию.

Из этого опять видно несомненное сильное развитие каботажной торговли с Норвегией; частые же, довольно крутые, изменения в её ходе совершенно удовлетворительно объясняются следующим образом. До 1812 года Поморы производили торг с Норвегиею по старому обычаю, начавшемуся ещё с половины прошедшего столетия. В 1812 и в 1813 годах торговля с Данией, которой тогда принадлежала Норвегия, была, конечно, затруднена войною с Францией, с которою она была в союзе, а с 1814 года вступила Норвегия в соединение с Швецией, и старинная привилегия города Бергена снабжать Финмаркен хлебом возымела своё действие, к величайшему вреду самого Финмаркена, пока 13-го сентября 1830 года не состоялся в Норвегии закон, дозволивший русским, с 1-го июня по 15-е августа нового стиля променивать на рыбу жителям Финмаркена, без Норвежских купцов, следующие 10 сортов товаров: рыбачью снасть, пеньку, железо, хлеб в зерне, муку, крупу, парусину, смолу, канаты и лес, и притом в произвольном количестве, – и, кроме того, в какое бы то ни было время года, продавать с своих судов привезённые ими товары (без всякого ограничения в количестве) не только местным жителям, но и Норвежским судам: в городах – в течении 4-х недель, а в прочих гаванях – в течении 2-х недель со времени прибытия судна в порт. С 1830 года возобновляется, поэтому, старинная торговля Поморов с Норвегиею и усиливается к 1832 году (с 18 и 20 судов до 48), когда это постановление сделалось общеизвестным между Поморами, и они успели подготовиться к расширению своей торговли. Но некоторые пункты этой привилегии весьма неприятны Норвежским купцам, нежелающим, чтобы Поморы вели торг на деньги с местными жителями без их посредства, и посему этот закон оказал ещё сильнейшее влияние на развитие нашей Норвежской торговли, когда 11-го июня 1834 г. эта привилегия, данная Русским – Норвежским законом, была утверждена торговою конвенциею между Россиею и Норвегиею, и когда эта выгодная для обеих сторон конвенция получила общую известность между поморами, и они успели увеличить число своих кораблей. Новый период усиления Норвежской торговли начинается с 1843 года, и этому опять предшествовала правительственная мера со стороны Норвегии, дозволившей, § 21-м закона 8-го августа 1842 года, всем иностранным кораблям продавать, прямо с судов, местным жителям разные товары, в количествах, минимум которых определён, но без ограничения срока. К этому обстоятельству присоединилось ещё и то, что, после необыкновенно хороших уловов рыбы с 1837 по 1842 год, последовал ряд неуловных годов с 1843 по 1851 год, во время которого рыбу, необходимую для продовольствия Архангельской губернии, приходилось добывать преимущественно меною в Норвегии, а не собственно ловом. За 1851 годом последовал опять ряд годов с блистательными уловами продолжавшимися до 1859 года, что побудило значительное число Поморов обратиться к Мурманскому лову, дававшему большие выгоды. 1859, 1860 и 1861 годах, уловы опять были посредственные, что обратило многих к торговле с Норвегиею, усилению которой содействовали ещё в более значительной мере новые права, дарованные Поморским жителям Русским Правительством, и состоявшие в том, что им дозволено наравне с купцами вывозить в Норвегию всякого рода товары, тогда как, прежде они могли вывозить только муку и крупу, все же прочее возили они от имени купцов, будто бы зафрахтовавших их суда. Таким образом, влияние прав, которые Поморы получали то от Норвежского, то от Русского Правительства, в соединении с периодическими изменениями изобилия рыбы на Мурманском берегу, совершенно  удовлетворительно разъясняют изменения в ходе поморской торговли с Норвегией, общим результатом которых было увеличение числа занимавшихся ею судов в 4 ½ раза в течении последних 60 лет.

То же самое подтверждается и вывозом ржаной муки и крупы, идущих исключительно в Финмаркен. Этот вывоз составлял по пятилетиям:

В Архангельской губернии стреляется много дичи, часть которой, именно глухари и белые куропатки, употребляется самими жителями. Кроме того, убивается много диких гусей. Перо и пух этих птиц шли за границу в следующих количествах:

Из этого видно, что и этот промысел до последнего времени постоянно возрастал, не потому, конечно, чтобы стали все более и более убивать этих птиц, а потому, что перо и пух, которые прежде бросали, стали все в большей степени собираться и отправляться на ярмарки и за границу. Уменьшение в последние годы зависит, вероятно, от временного уменьшения количества этой дичи, появление которой всегда бывает периодическое.

Хотя данные, собранные Данилевским, не дают ещё средств судить о ходе развития рыболовства, однако же, по мнению его, и в этой отрасли промышленности нельзя заметить признаков упадка, как потому, что число промышленников на Мурманском берегу увеличивается, так и потому, что цена на треску не только не возвышается, но постоянно падает, когда, с увеличением народонаселения и с развитием двинского пароходства. Потребление её хотя медленно, но все-таки увеличивается. Конечно, это последнее обстоятельство может быть объяснено и увеличением мены с Норвегиею. Но эта мена вообще то возрастает, то падает, смотря по уменьшению или увеличению количества рыбы у наших берегов. Поэтому, по временному усилению торговли с Норвегией, которому в некоторой степени соответствует ослабление нашего Мурманского рыболовства, нельзя заключать о падении этого последнего. Обе эти промышленности составляют как бы дополнение одна другой. Так, например, в 1857 и в 1868 годах, улов на Мурманском берегу был изобильный; но в 1867 году много промышленников ходило однако в Норвегию, и, так как торг был, по разным причинам – как-то: по небольшому улову рыбы, большому привозу русских товаров и банкротству многих Норвежских домов, не удачен – то уже в 1868 году замечено, что многие обратились от Норвежской торговли к Мурманскому рыболовству.

Обратимся теперь к промыслам другого рода. Отпуск строевого леса в досках составляет исстари значительную статью торговли Архангельска. Эти доски бывают различной длины, ширины и толщины. Для единообразия приводятся они к общей мере, известной под именем нормальной дюжины (standart dozen), каковою должно считать ряд досок в 72 фута длины, 11 дюймов ширины и 3 дюйма толщины (или, при толщине в 1 ½ дюйма, 144 фута длины). Так как в действительности большая часть досок имеет, при означенных ширине и толщине, 20 футов длины, то я и принял за единицу не нормальные дюжины, а эти, так сказать, нормальные доски, коих приходится на дюжину 3,6.

Количество отпускаемых досок изменялось не случайно, а в известные годы заметно внезапное сильное уменьшение, или увеличение, которыми и характеризуется целый ряд годов, последовавший за этими поворотными годами. Поэтому, я принял в основание деления эти поворотные годы, и таким образом все время, за которое имеются данные, разделилось на 5 восьмилетних, 1 шестилетний и 1 семилетний периоды, причем 1855 год вовсе оставлен без внимания, так как блокады довели отпуск в этом году до совершенно ничтожных размеров. Таким образом получается более ясное и верное представление о переменах, которым подвергалась эта торговля, нежели при делении по десятилетиям, или вообще по периодам равной продолжительности. Средний годовой отпуск был:

Эта таблица показывает, что к началу двадцатых годов отпуск леса из Архангельска увеличился в 2 ½ раза сравнительно с предыдущим восьмилетием, и что этот размер отпуска продолжался до конца тридцатых годов. Принимая во внимание, что в оба восьмилетия этого периода, средний годовой отпуск был почти одинаков, можно прийти к заключению, что он вполне соответствовал тогдашней потребности иностранных рынков и производительным силам края, или, другими словами, что это был нормальный отпуск, – так как малая величина колебаний составляет верный признак равномерности и постоянства силы, производящей явление. Это заключение подтверждается ещё тем, во-первых, что разделение этих 16 лет, вместо двух, на три периода, на два в 5 и один в 6 лет, почти не изменит этой равномерности, ибо мы получим для первого пятилетия 354 507, для второго 338 287,и для последнего шестилетия 375 502; во-вторых, что год наибольшего отпуска 1830 (511 767) превосходит год наименьшего отпуска 1832 (270 664) менее, чем вдвое, тогда как колебание в следующее 16-тилетие доходило от 63 878 (в 1841 г.) до 206 028 (в 1844 г.), где maximum с лишком в 3 1/3 раза превышает minimum. В следующее за 1839 годом 16-тилетие отпуск упадает в 2 2/3 раза и составляет даже несколько менее, чем в осьмилетие от 1815 по 1822 год. Упавши таким образом, отпуск остаётся почти одинаковым в первую и во вторую половину периода, что также заставляет предполагать постоянство в причине, произведшей это уменьшение отпуска. Но весьма было ошибочно принимать за таковую уменьшение средств края, или в ослаблении в заграничной потребности на Архангельский лес. Постоянная причина, в такой сильной степени уменьшившая отпуск, заключалась на этот раз, в более строгом и точном исполнении существовавших, и доселе ещё , в законодательном порядке, не отменённых, постановлений об отпуске леса за границу, которое необходимо должно было последовать, после учреждения Палат Государственных имуществ. После Восточной войны, или собственно с 1858 года, взгляд этот начинает изменяться, и в 1858 году отпуск (256 381) превосходит уже почти вдвое средний отпуск за предшествующие 19 лет, и такой размер сохраняет средний отпуск до 1861 года, все ещё далеко не достигая размеров отпуска с 1823 по 1839 год. Наконец, в последнее семилетие, отпуск ещё увеличивается почти в 2 ½ раза и превосходит в полтора раза отпуск с 1823 по 1839 год. На это изменение взгляда правительства имело между прочим влияние – уничтожение Архангельского порта. Беречь корабельные леса оказалось ненужным, и рубка была разрешена даже в корабельных рощах.

Общим результатом хода развития отпуска строевого леса из Архангельского порта, за последние 53 года, будет следовательно то, что эта важная отрасль промышленности, упавши до совершенно незначительных размеров в сороковых и в начале пятидесятых годов, теперь только начинает оправляться. Без стеснительных мер, внушённых напрасным страхом за оскудение лесов в Архангельской губернии ещё с 1798 года, и проводимых более строгим образом с 1839 по 1862 год, можно было бы без сомнения ожидать, что в течение этого 22-летнего периода цифра вывоза постепенно возрастала бы от 357 000 (средний вывоз за 16-тилетие с 1823 по 1838 год) до 532 000, и что, следовательно, средний вывоз за это время составил бы около 447 000 нормальных досок или 186 000 брёвен вместо 57 000, вывозившихся с 1839 по 1854 год, и 20 000 с 1856 по 1861, что в совокупности составило бы избыток вывоза в 2 860 000 брёвен, который доставил бы жителям Архангельской и вологодской губерний одними излишними заработками по срубке и сплаву леса около 1 700 000 руб. в год.

Отпуск смолы и пека, в средних числах, по десятилетиям представлен в следующей табличке:

Из данных таблицы видно, что смолокурение и пековарение решительно никаких успехов не сделали в течение последних 60 лет, и если в последнее десятилетие отпуск смолы несколько увеличился, сравнительно с первым десятилетием, то лишь потому, что в первое десятилетие входит 1812 год, когда, по военным обстоятельствам отпуск был совершенно ничтожен. С другой же стороны, в последнее десятилетие, смоляное дело получило временное и случайное возбуждение вследствие Американской междоусобной войны, заставившей обратиться за смолой почти исключительно к нам. Ежели же устранить не только оба эти обстоятельства, но одно какое-либо из них, увидим, что и последнее десятилетие уступает первому в количестве отпущенной смолы; количество же пека – меньше чем 60 лет тому назад, даже если и не обращать внимания на указанные обстоятельства. Эти выводы не изменяются, если пек обратить в смолу, из которой он выделывается, как это сделано в последней графе таблицы, считая бочку пека в 15 пудов, и 8 пудов смолы на 7 пудов пека. Из сравнения данных заграничного отпуска тех товаров, которые суть местные продукты промышленности Архангельской губернии, ясно следует, что морские и вообще все те промыслы, которые не подвергались ограничительным правительственным распоряжениям, постоянно развивались, хотя развитие это, по условиям сбыта и по некоторым особенностям самого производства, должно было происходить довольно медленно. Напротив того, лесные промыслы были, до последнего времени, задерживаемы в своём развитии, главным образом мерами внушёнными правительству опасением истощения лесов.

Обращаясь далее к общему ходу торговли Архангельска, можно заключить, что, собственно говоря, и здесь скорее замечается постепенное развитие, хотя далеко не столь быстрое как в прочих портах России; так что можно принять только относительный (сравнительно с общим ходом развития торговли в Государстве), а не абсолютный упадок торговли Архангельска.

Следующая табличка представляет средние цифры годичного отпуска и числа отходивших кораблей по десятилетиям:

Рассматривая ход развития Архангельской торговли по этой таблице, можно заметить, что торговля Архангельска во второй четверти прошедшего столетия была совершенно ничтожна, тогда как известно, что в конце XVII века и начале XVIII Архангельск был единственным русским портом. Когда Пётр Великий старался поднять Беломорскую торговлю, оборот её простирался до 1 500 000 руб. Этот упадок произошёл оттого, что с открытием Петербургского порта, Пётр стал всеми мерами стеснять Архангельскую торговлю; сначала наложением пошлины на привозные и отпускные товары, затем постановлением, чтобы только 1/3 отпускных товаров возили к Архангельску, а 2/3 к Петербургу, и наконец в 1722 году, совершенным запрещением привозить товары в Архангельск для заграничного отпуска. В это время, следовательно, из Архангельска отпускались лишь местные произведения, и за два последних года того периода, за который имеются сведения, отпуск составлял лишь 164 117 и 110 076 руб. Затем, после смерти Петра, стеснительные правила ля Архангельской торговли исполнялись вероятно очень слабо, и сумма отпуска возросла до 350 000 руб. и на этом оставалась в течение с лишком 30 лет, до времён Екатерины II, когда в 1762 году были отменены правила, стеснявшие Архангельскую торговлю. В течение первых 20 лет царствования Екатерины, Архангельская торговля так быстро возрастает, что отпуск учетверился, и затем, достигнув, так сказать, своего настоящего уровня, соответствовавшего производительным силам страны и потребностям заграничных рынков в товарах, отпускавшихся из Архангельска, уже медленнее возрастает до начала текущего столетия, сообразно общему ходу промышленного развития. Но в первое десятилетие XIX века Архангельский отпуск получает опять сильный толчок, так как, в период господства континентальной системы, Архангельск сделался временно тем, чем он был в конце XVII столетия, т. е. единственным портом, через посредство которого Россия могла вести заграничную торговлю. Но и в это десятилетие, когда общее замирение в 1815 году и затем неурожайные в Западной Европе годы 1817 и 1818 тоже необыкновенно усилили отпуск из Архангельска, как и вообще из всех портов России. Но это сильное торговое развитие Архангельска зависело, так сказать от случайного и искусственного возбуждения, и потому, в третье десятилетие текущего столетия, Архангельский отпуск упадает ниже, чем 30 лет тому назад. Этому упадку должно было содействовать и то, что значительный отпуск товаров, в конце прошедшего десятилетия, должен был произвести в Европе большие запасы русских произведений. Только в следующее десятилетие отпуск сравнивается с тем, который был в первом десятилетии, что уже можно приписать естественному развитию промышленных сил страны, которое продолжается до настоящего времени в три последующие десятилетия.

Однако, в действительности это развитие Архангельской торговли не было столь сильно, как показывает таможенная оценка отпуска, ибо увеличение ценности отпуска не соответствует увеличению количества отпускных товаров. Чтобы прийти к положительному заключению, зависит ли усиление ценности отпуска единственно от вздорожания цен на отпускные товары, так что его должно считать лишь мнимым, или жзе увеличение отпуска самых дорогих товаров пересилило уменьшение отпуска товаров менее ценных, количество отпускавшихся каждый год товаров было помножено на одни и те же постоянные цены, извлечённые из маклерских отчётов за последние четыре года. Группировка этих результатов, по десятилетиям, начиная с 1809 года, представлена в следующей табличке:

В целом, результаты этой таблицы мало разнятся от тех, которые представляет таблица составленная на основании таможенной оценки по изменявшимся ценам. В обеих таблицах замечается сильный упадок отпуска в двадцатых годах, достижение им в тридцатых годах той же величины, как во втором десятилетии, а также и общее постепенное увеличение архангельского отпуска; из чего должно заключить, что увеличение это не мнимое, зависящее единственно от вздорожания товаров, но действительное. Однако же, обе таблицы представляют и немаловажные разницы. 1) Если исключить влияние вздорожания товаров, как это сделано во второй таблице, то усиление отпуска за последнее время окажется далеко не таким сильным. Как по первой таблице. По первой – наибольший отпуск в последнее восьмилетие превосходит наименьший в десятилетие от 1821 по 1830 год в 3 2/3 раза; тогда как по второй таблице, наибольший отпуск превосходит наименьший всего только в 2 ½ раза. Следовательно, развитие архангельской торговли было гораздо менее значительно, чем показывает таможенная оценка, и если не совершенно, то в значительной степени зависело именно от вздорожания товаров. 2) Между тем как ценность отпуска, по таможенной оценке, представляет непрерывное возвышение с двадцатых годов по настоящее время – ценность отпуска, вычисленная по постоянным ценам, достигает наибольшей величины в пятидесятых годах; в последнее же десятилетие уменьшилась средним числом на полмиллиона рублей в год. Из сего следует, что именно в это время произошло наисильнейшее вздорожание товаров, которое замаскировало действительное уменьшение отпуска. Если принять далее во внимание, что в последнее десятилетие чрезвычайно усилился отпуск из Архангельска строевого леса, то окажется, что количество доставляемых к Архангельскому порту прочих товаров, не местного происхождения, значительно уменьшилось. Если специальнее рассмотреть главные статьи отпуска, то окажется, что отпуск льна и льняной пакли в два последние десятилетия почти вовсе не изменился (647 000 и 645 000 пуд.), отпуск овса несколько увеличился – с 235 000 на 290 000 четвертей, отпуск ржи уменьшился с лишком втрое – с 213 000 на 62 000 четвертей, отпуск пшеницы уменьшился с лишком впятеро – с 18 000 на 3 500 четвертей, отпуск льняного семени уменьшился в 1 ¼ раза, отпуск овсяной крупы увеличился с 23 000 на 40 000, т. е. почти вдвое. Обратив внимание на происхождение этих товаров, на ценность и на специальное назначение их, можно найти и причину этих явлений. Лен и льняная пакля идут преимущественно из восточной части Вологодской губернии, откуда сбыт в Архангельск очень удобен, и откуда, с другой стороны, сбыт в Петербург весьма затруднителен. Хотя около 2/5 количества этих товаров доставляется из Вятской губернии, но они так ценны, что весьма легко могут переносить неудобства доставки до Лузских пристаней и сплава по Лузе, Югу и Двине. Овёс также в значительной мере доставляется из Вологодской губернии, и хотя большая часть, именно около 2/3, идёт и из Вятской, но из северной части её, так что, дабы быть отправленным в Петербург, надо ему спуститься около 500 вёрст по реке Вятке. Что касается до ржаной муки и крупы, то они специально требуются для северной Норвегии, в которую ниоткуда не могут быть доставлены дешевле, чем из Архангельска Поморами. Относительно прочих товаров, отпуск которых уменьшился, нельзя принять ни уменьшения потребности на них заграницею, так как их других портов отпуск их усилился, ни уменьшения их производительности в тех местностях, откуда они идут в Архангельск. Поэтому, надо искать причину уменьшения Архангельского отпуска в том, что эти товары нашли себе в последнее время другой, более выгодный, путь сбыта. В самом деле, рожь в зерне доставляется почти вся, за исключением разве 1/5 доли, из Вятской губернии, и притом преимущественно из Яранского уезда; пшеница и льняное семя с мест ещё более южных; следовательно, этим товарам, с развитием Волжского и Камского пароходства, с проведением нового Ладожского канала, открылся более удобный и дешёвый путь к Петербургу, нежели к Архангельску, и надо ожидать, что с устройством Рыбинско-Бологовской железной дороги, когда эти удобства ещё увеличатся, товары эти все более и более будут оставлять Архангельск, ежели не будет проведена железная дорога между Вяткою и Двиною, которая возвратит Архангельску его естественное преимущество для сбыта вятских товаров. Таким образом, одностороннее увеличение средств сообщения, по направлению к Петербургу, может произвести, и отчасти уже произвело, те же следствия, которые имели для архангельской торговли стеснительные меры Петра I-го.

Обращаясь далее назад, видно, что некоторые товары покинули путь к Архангельску ещё прежде. Таковы: поташ, которого с 1843 года ни одного пуда из Архангельска не вывозится, хотя прежде его отпускалось до 30 000 и более пудов в год; говяжье сало, отпуск которого с 200 000 пудов упал до 3 000 или 4 000 пудов; и пенька, отпуск которой в двадцатых и тридцатых годах превышал 60 000 пудов, а в последние годы или вовсе прекратился, или колебался между несколькими сотнями или несколькими тысячами пудов. К этому надо ещё присовокупить, что отпуск пшеницы в пятидесятых годах уменьшился уже в 5 и даже в 6 раз, сравнительно с отпуском её в конце двадцатых и в начале тридцатых годов. Все эти товары, как идущие с Камы или с средней Волги, ещё ранее приняли, вместо Архангельска, направление на Петербург. Изо всего этого должно заключить, что, хотя архангельский отпуск, говоря вообще, увеличился сравнительно с прошедшим временем, но увеличение это было несравненно слабее, чем бы можно было ожидать, если бы пути сообщения, ведущие к нему из того края, который преимущественно питает его торговлю, не так сильно бы отстали от ведущих к Петербургу.

Возвращаясь к той точке зрения, с которой выше рассматривался ход развития как отдельных отраслей промышленности Архангельской губернии, так и торговли Архангельского порта, можно и относительно торговли прийти к тому же общему заключению, что нет основания принимать упадка в торговле Архангельской губернии, и что, хотя она и не так быстро развивалась, как бы можно было ожидать и надеяться, все же это не даёт права видеть причину обеднения населения Архангельской губернии в упадке её промышленной и торговой деятельности. Причина эта заключается в несоразмерности развития промышленных сил её с теми новыми тягостями, которые в течение последних тридцати лет легли на народонаселение, как вследствие увеличения правительственных нужд, выразившегося в усилении податей и повинностей, так и от вздорожания главных предметов потребления, преимущественно же хлеба, который в значительной мере должен приобретаться Архангельскою губернию извне.

Это не трудно доказать следующим расчётом. По поручению г. архангельского губернатора, была составлена записка о ходе увеличения податей, сборов и повинностей с 1839 года по настоящее время. Из неё видно, что в 1839 году государственные крестьяне платили всякого рода денежных сборов 3 руб. 85 ½ коп., в 1867 же с них сходило средним числом по 8 руб. 8 коп. Число государственных крестьян по 10-й ревизии считается 84 856 душ, следовательно сумма взимаемых с них сборов – 685 636 руб. 48 коп. Не имея под руками данных о числе государственных крестьян в 1839 г., можно принять, что с этого времени число их увеличилось в той же пропорции, как и податных сословий вообще. Так как эти последние возросли с 97 083 до 116 775 душ, то, без чувствительной ошибки, можно принять число государственных крестьян по 8-й ревизии в 70 547 душ. Следовательно, вся сумма сходивших с них сборов составляла 271 958 руб. 68 ½ коп.; поэтому, с государственных крестьян сходит в настоящее время 413 677 руб. 79 ½ коп., более, чем 30 лет тому назад. Удельных крестьян по 10-й ревизии считается 24 487 душ мужского пола, а по 8-й приблизительно было 20 358; с них сходит ныне по 4 руб. разных сборов, не считая поземельного сбора, а тогда сходило только по 2 руб. 55 коп., так что теперь платят они 97 948 руб. вместо 52 012 руб. 90 коп., которые платили 30 лет тому назад, т. е. с них сходит теперь 45 935 рублями больше. Вместе же, оба разряда крестьян уплачивают теперь разных податей и сборов на 459 613 руб. более, чем в конце тридцатых годов. По приблизительному, самому умеренному расчёту, на 273 000 душ действительного народонаселения Архангельской губернии, средним числом прикупается до 1 000 000 пудов муки сверх той, которая производится внутри губернии. Считая 90 коп. среднею ценою пуда ржаной муки в Архангельской губернии, выходит, что этот неизбежный расход составляет до 900 000 руб. в год. В 1839 году на население в 220 000 душ требовалось, по этой же пропорции , не более 800 000 пудов, а так как средняя цена в то время не превосходила 50 коп. за пуд, то население должно было уплачивать, за необходимую для него добавочную муку, только около 400 000 руб. итак за покупкой хлеба переплачивает Архангельская губерния теперь до 500 000 руб. Следовательно, на необходимые издержки, которые невозможно сократить никакою экономиею, Архангельская губерния должна уплачивать в настоящее время на 959 000 руб. более, чем платила 30 лет тому назад, что составляет по 7 руб. 30 коп. на мужскую душу, а на взрослого, могущего зарабатывать свой хлеб, почти по 15 руб. Очевидно, что слабое развитие промыслов с этого времени никаким образом не могло доставить народу такого излишка в доходах, который бы уравновешивал этот обязательный миллион лишнего расхода. Причина народного обеднения очевидна, и надо ещё удивляться, что она выразилась только в 800 000 рублей долга за данный в ссуду хлеб, и недоимкою в 430 000 рублей. При определении количества платимых податей, ещё не приняты во внимание ни натуральные повинности, из коих одни дорожные и подводные оцениваются в 154 000 руб., потому, что не имеется данных насколько они возросли с 1839 года, когда, без сомнения, они были гораздо легче; ни косвенные подати, ибо уплата их, не будучи обязательною, так сказать, предоставлена произволу каждого.

После этого общего взгляда на средства Архангельской губернии, на те условия, при которых народонаселение могло бы пользоваться известным благосостоянием, несмотря на скудость этих средств, на ход развития главнейших отраслей промышленности и торговли Архангельского края, и, наконец, на существенную причину обеднения его. Данилевский переходит к рассмотрению, в частности, тех мер, которыми благосостояние Архангельского края могло бы быть поднято. Эти меры разделяются на три класса, смотря по той ближайшей цели, которая ими достигается, – на меры, служащие: к непосредственному усилению производства хлеба, к усилению средств для приобретения его покупкою, и к удешевлению цены хлеба; т. е. на меры к развитию земледелия, к развитию промышленности и к улучшению путей сообщения. Четыре предложения имеют, по мнению Данилевского, первостепенную важность, именно: по первому разряду – увеличение пространства крестьянских полей расширением и облегчением возможности делать подсеки, по второму – развитие смолокурения, и усиление отпуска строевого леса заграницу в виде досок, и по третьему – проведение Вятско-Двинской железной дороги. Все прочие меры или далеко уступают этим четырём по своему значению, или, хотя и весьма важны сами по себе, но могут лишь весьма медленно выказывать своё полезное действие, или, наконец, по свойствам своим, таковы, что правительство может иметь на их успех лишь весьма косвенное влияние.

1. Смолокурение

Ограничение смолокурного промысла последовало в первый раз в 1798 году. В изданной тогда обер-форстмейстерской инструкции[11] между прочим было постановлено: «§ 35. Казённым поселянам, окроме как из пней и из дерев, ветром сломленных или сваленных, сидение смолы и дёгтю не производить, под взысканием пени, сколько сход сельский приговорит. § 38. Запрещается в казённых лесах, принадлежащих казённым селениям, делать насечки на деревьях для добывания смолы, или сдирания кожи для сидения дёгтя, кроме лесосек, кои на настоящий и на два будущие года для годовой рубки назначены, под взысканием пени вдвое против учинённого вреда и убытка».

В этом же году последовало ограничение лесного промысла и в других отношениях, что принесло бы большее стеснение для народа, если бы в строгости соблюдалось. Но подсечка продолжала тайно производиться, и в делах того времени часто встречаются конфискации смолы и смолья, несмотря на которые в то время добывалось в Архангельской губернии, сплавлялось по Двине и отправлялось за границу более 112 500 бочек в год, конечно, не из одних пней и валежника. В начале царствования Императора Александра I-го, правительство взглянуло другими глазами на это дело, и, по представлению тогдашнего Министра Финансов, графа Васильева, последовал указ 19-го февраля 1804 года, коим определено: «§ II. По Архангельской губернии, в уездах Шенкурском, Холмогорском и Пинежском, чрез которые протекает река Двина, и в коих как для флота лес, так и смола в заморский отпуск приготовляется при тех только селениях, которые смолокурение производят, сверх лиственничных деревьев, кои повсюду запрещены в пользу флота, отделить для того ж из сосновых лучшие также и для строения коммерческих судов, в расстоянии от судоходной реки Двины сосновые в 50-ти верстах, а от малых рек, в судоходную впадающих, с сторон на 25 вёрст. § III. Все достальные сосновые леса, не имеющие такого качества, чтобы могли достигать по свойству грунта в годные на корабельное строение, ни на доски, а только способные на крестьянское строение, на дрова и смолу, т. е. малорослые, низкосучные, раностареющиеся, оставлять на употребление поселянам на их промыслы. § IV. Отделённые корабельные и особо для строения коммерческих судов леса, для лучшего присмотра и различения, отграничить от тех, кои оставлены будут поселянам, где нет живых урочищ, просеками и ложниками. § V. Оставленные на промыслы крестьянские леса ныне не предполагается делить на лесосеки, по неудобности и затруднению. § VI. Хотя известно, что смолокурение производится из соснового валежника, сухого подстоя, пней и корней, и из растущего – низкосучных и малорослых деревьев, а по 38-му пункту обер-форстмейстерской инструкции запрещено в лесах делать насечки на деревьях, для добывания смолы; но в Архангельской губернии, по изобилию лесов, полагается дозволить и подсочку деревьев на смолокурение, с тем только, чтобы подсачиваемые не были толще семи вершков в поперечнике, считая от земли на шести футах, ибо таковые годятся на хоромное строение».

Для приведения в исполнение этого указа была назначена особая Комиссия, которая весьма успешно и скоро окончила свое дело, потому, что смотрела на него с самой простой и практической точки зрения. Она отделила только одни строевые рощи, назначенные для кораблестроения, а все остальное пространство, без разделения на участки, сообразно тому, как было сказано в указе, предоставила крестьянам.

Комиссия начала свои действия с Холмогорского уезда, где, выделив 4 457 десятин в корабельные рощи, 819 750 десятин предоставила на употребление крестьянам. Это ещё не весь лес Холмогорского уезда ибо в нем считается его с лишком 1 300 000 десятин, а только часть, прилежащая к тем местностям, где смолокурение производилось. В Шенкурском уезде предоставлено было под смолокурение более 1 000 000 десятин, остальной же (всего леса в этом уезде 2 059 000 десятин) не был осмотрен Комиссией. Тогда же повелено было всю конфискованную смолу и смолье крестьянам возвратить. После указа 1804 года последовали самые сильные отпуски смолы, доходившие в 1810 году до 163 166 бочек смолы и 29 784 бочек пеку, которые соответствуют 63 823 бочкам смолы, так что весь отпуск составлял 226989 бочек смолы; в 1811 году отправлено было 181 701 бочка, а в 1815 году 238 804 бочки, что составит наибольшее количество, когда-либо отпущенное за границу. Самые сильные отпуски в последующее время не достигали даже отпуска 1811 года, именно в 1840 году было отпущено в виде смолы и пека 162 234 бочки, а в 1863 – 151 535 бочек.

Из дел видно, что тогдашнее Лесное Управление не могло скоро свыкнуться с свободою смолокурения, и продолжало запрещать вырубку подсоченного леса, так что нужны были неоднократные подтверждения Лесного Департамента – не препятствовать вырубке этого леса. Но наконец взгляд местного управления получил перевес и в центральном управлении. 15-го августа 1830 года Архангельская Казённая Палата донесла Министерству Финансов о необходимости ограничить смолокурение. Граф Канкрин потребовал сведений от военного губернатора, который подтвердил донесение Казённой Палаты, взвалив всю вину на Комиссию 1804 года, от образа действий которой будто бы неминуемо должно было последовать настоящее истощение лесов. Но эта фраза, которая потом непрестанно повторялась, не только была совершенно голословна, но прямо опровергалась теми положительными данными о состоянии лесов, которые были доставлены Министру Финансов самою Казённою Палатою, на основании сведений, сообщённых местными лесничими. Эти сведения могли быть окончательно собраны не ранее сентября 1837 года. Из них видно, что в Шенкурском уезде на 1 180 311 десятин леса тех местностей, где смолокурение производилось, пространство подсочного леса составляло только 36 005 десятин, из коего в то время выкуривалось 51 227 бочек смолы, и что из 40 дач, в которые входят эти 36 005 десятин, 9 находятся в изобильном состоянии, 21 в посредственном и только 10 в скудном. В Холмогорском же уезде, из 767 191 десятины леса, подсочено только 2 880 десятин, из коих выкуривалось6 763 бочки смолы, и их 12 дач 9 находились в изобильном состоянии и только 3 в посредственном. Их этих сведений видно также, что в Шенкурском уезде крестьяне подсачивали лес даже до 25 вёрст от своих селений, и что, следовательно, нечего было опасаться оскудения даже ближайших к селению дач; и, хотя они подсачивали деревья не в таких только дачах, где сплошь растёт низкосучный и малорослый лес, ибо он почти везде растёт совместно с хорошими деревьями, но таковых однако же крестьяне не трогали. Несмотря на это, ещё до получения этих сведений, 23-го октября 1835 г. последовало распоряжение министра Финансов, сущность которого заключалась в следующем: 1) из лесов Шенкурского уезда, приблизительно в 1 000 000 десятин, выделить лучшие сосновые дачи, особенно вблизи рек, 700 000 десятин, приблизительно; 2) затем весь остающийся, для смолокурения, лес разделить, по суровости климата, на 100 частей; 3) каждый год употреблять только один участок и затем запускать; 4) во избежание проволочек, отделить для каждого селения по два годовых участка, а затем отделять по одному каждый год не позже 1-го августа, участки же ограничивать по глазомеру просеками; 5) по неимению сведений о прочих уездах, где производилось смолокурение, составить и для них правила сообразно вышеизложенному; 6) до приведения же всего этого в исполнение, оставить выкурку смолы на прежнем основании.

На сем основании, Казённая Палата запретила тогда же с 1836 года дальнейшую подсочку деревьев в Шенкурском уезде, дозволив смолокурение только из подсоченного уже леса, до тех пор, пока не будут выделены годовые участки. Относительно же Холмогорского уезда, Палата приступила к собиранию сведений, главные выводы из которых сообщены выше. По получении этих сведений, Палата заключила, что в Холмогорском уезде, по крайней мере, нет никакого основания принимать какие-либо ограничительные меры и просила разрешения Департамента Государственных Имуществ оставить смолокурение в Холмогорском уезде на прежних основаниях. Но Департамент не уважил представления Палаты, и от 18-го сентября 1836 года предписал ей немедленно исполнить приказание Министра Финансов, т. е. ввести те же ограничения, что и для Шенкурского уезда. На этом основании, в той части Холмогорского уезда, где занимались смолокурением, из 885 411 десяти положено было 311 020 десятин причислить к корабельным рощам; для смолокурения же собственно оставить только 75 000 десятин, разделив их также на 100 участков, и в одном лишь участке в 750 десятин дозволять каждый год смолокурение. До введения же сих участков, «дабы удержать крестьян Холмогорского уезда от истребления лесов, предписать всем Волостным Правлениям внушить крестьянам, чтобы они смолокурение производили в местах, где от местного лесного начальства указано будет, а вновь лесов отнюдь не подсачивали под страхом предания суду». Временной Совет для Управления Государственными Имуществами, найдя распоряжения Казённой Палаты правильными и согласными с предписанием Министра Финансов, разрешил 11-го февраля 1837 года привести их в исполнение и в Холмогорском уезде. Этим распоряжением нанесён был смолокурению в Холмогорском уезде смертельный удар. Оно продолжалось ещё несколько лет из прежде подсоченных деревьев; но, так как предполагавшиеся участки выделены никогда не были, оно давно уже совершенно прекратилось. Между тем, в Холмогорском уезде выкуривалось ещё в 1834 г. 8 697 бочек смолы, что, по средней цене в 3 руб. 60 коп., составит с лишком 31 000 руб., а за исключением тогдашней пошлины в 33 коп. с бочки – 28 000 руб. ежегодного дохода, которого лишены были жители.

В начале не рассчитывали, конечно, на такой окончательный результат, и старались приступить, как можно скорее, к выделу участков. Но нужные землемеры для этого не находились, и только 11-го мая 1838 г. были командированы три партии их из Петербурга. В инструкции данной им уже от вновь образовавшегося тогда Министерства Государственных Имуществ, опять повторяется, что крестьяне, пользуясь данным им в 1804 году правом, истощили во многих местах лесные дачи, выкуривая в год до 50 000 бочек смолы и подсачивая для сего деревья в количестве, превышающем ежегодную пропорцию подроста. Между тем, по предписанию Министра Финансов, разбив смолокурные леса на 100 участков в Шенкурском и Холмогорском уездах, предоставлялось крестьянам по 7 750 десятин в год. Считая по 20 кубических сажень дров на десятине и по 4 бочки смолы с сажени смолья, это пространство соответствовало бы 620 000 бочкам, тогда как в действительности, в те годы, отправлялось за границу не более 100 000 бочек смолы, считая в том числе и выделываемый из неё пек. Несмотря на это, страх истребления неистребимых лесов заставил предпринять нескончаемую работу выделения участков, которые приблизительно должны были равняться 1/100 доли всего количества леса, и каждый должен был быть окружён саженною просекою и иметь, по возможности, форму квадратов и прямоугольников.

Чтобы не заставить крестьян слишком долго ожидать, сначала должно было выделить участки на два года, сообразно с тем, что было предположено в предписании Министра Финансов от 23-го октября 1835 года. Работы начаты были с Шенкурского уезда, и в течение лета 1838 г. наделено 5 364 души; а так как в Шенкурском уезде считалось в то время с лишком 21 000 душ, то в год наделили ¼ крестьян участками на два года; следовательно, продолжая таким образом, на третий год, когда приступили бы к наделению третьей четверти, первая уже вырубила бы свои участки и требовала бы нового выделения. Но до этого не дошло; в следующем же году это дело было остановлено, а вместо того землемерам поручено приступить к наделению крестьян 15-тидесятинною пропорциею земли, во исполнение Высочайшего указа 1804 года, и дабы возможно было размежевать удельных крестьян от государственных. Но и эта мера не скоро могла быть приведена к окончанию, а так как до тех пор никакие меры, относительно смолокурения, не могли быть установлены, подсочка же с 1836 г. была приостановлена, то Архангельская Удельная Контора, 6-го февраля 1842 года, вошла в сношение с Архангельскою Палатою Государственных Имуществ о дозволении подсачивания лесов в Шенкурском уезде, прежде наделения удельных крестьян узаконенною пропорциею земли, которое, по отзыву начальника землемерных партий, раньше восьми лет не могло быть приведено к окончанию. Удельная Контора подкреплял свою просьбу теми соображениями, что в Шенкурском уезде смолокурение – главный промысел жителей, что значительная часть тамошних лесов ни на какое другое употребление не годна, и что, при бдительном надзоре лесного начальства и удельного ведомства, можно уберечь надёжные леса от подсочек, и предлагала следующие меры к охранению лесов: 1) чтобы нуждающиеся в подсечке объявляли на мирском сходе, сколько кому нужно деревьев и в каких местах; 2) чтобы места эти свидетельствовались старшинами, командируемыми Удельными Приказами; 3) чтобы Приказ, удостоверившись, что указанные места ни на что более, кроме подсочки, не годны, доводить о том до сведения лесного начальства; 4) чтобы местный лесничий разрешал новую подсочку, удостоверившись в справедливости донесения Удельного приказа. Эти предложения нашли полное сочувствие в Архангельской Палате Государственных Имуществ, которая считала полезным не только разрешить на этих основаниях подсочку в Шенкурском уезде, но распространить эту меру и на Холмогорский уезд, и в таком смысле доносила в первый Департамент Государственных Имуществ. Но Департамент, проникшись лесоохранительными идеями, первоначально возникшими у местного управления, вместо разрешения этих мер, потребовал от Палаты Государственных Имуществ 13-го марта 1843 г., сведений, действительно ли ненаделённые ещё крестьяне имеют недостаток в подсоченном лесе, и в какой мере можно допустить новую подсочку, без истощения дач. Сведения эти могли быть собраны только к августу 1846 года. Из них оказалось, что в Шенкурском уезде средним числом было ещё подсоченного леса на 12 2/3 года на 1 983 хозяина. Так как этот расчёт мог быть сделан только по произвольному предположению, что каждый хозяин будет курить ежегодно известную определённую пропорцию, именно по одной яме в год, то, собственно говоря, это означало, что подсоченного леса было ещё на 24 523 ямы. Но и яма мера неопределённая. В некоторых сведениях показано, что на яму считается 10 кубических сажень смолья, в других же только четыре кубические сажени, а в большей части вовсе ничего не показано. Приняв высшую пропорцию, и считая по 20 кубических сажень дров на десятину, окажется, что подсоченного леса осталось 12 260 десятин, т. е. на год по 1 000 десятин, что даёт менее ½ десятины на хозяина смолокура, т. е. гораздо меньше, чем по сколько намеревались нарезывать в смолокурные участки. Ещё новое доказательство, что все дело было поднято по-пустому, что вся тревога об истощении лесов была фальшивая. Ежели же лес был подсочен на много лет вперёд, то это было тем выгоднее, потому что, чем долее подсоченное дерево стоит на корню, тем смолистее оно становится. Но, ежели так много подсоченного леса в тех дачах Шенкурского уезда. В которых смолокурением занимались удельные крестьяне, то в дачах государственных крестьян как Шенкурского, так и Холмогорского уездов, такие прежде подсоченные деревья уже приходили к концу; именно, их хватило только на 1 – 4 года для 748 лиц, занимавшихся смолокурением. Весь запас заключался в 1 040 ямах или в 520 десятинах подсоченного леса, что даёт 7 429 кубических сажень смолья в год. Это количество осмолу соответствовало, вместе у удельных и государственных крестьян, 109 465 бочкам ежегодной выкурки, чем и подтверждается верность всего расчёта, так как в сороковых годах среднее количество отпускавшихся за границу смолы и пеку, приведённого в смолу, составляло 105 000 бочек.

Кроме этих данных о количестве подсоченного леса, доставленных в Палату, а Палатою в Департамент, были собраны сведения о том, сколько удельные и государственные крестьяне желали подсочить деревьев для поддержания своих оскудевших запасов. Удельные крестьяне объявили, что им нужно подсочить 2 388 355 дерев, что соответствует, принимая 150 дерев на кубическую сажень и 4 бочки смолы из кубической сажени – 15 926 куб. саженям осмолу и 63 704 бочкам смолы. Так как это просилось на время от пяти до десяти лет, или средним числом на 7 лет, то на год выходило только 9 100 бочек смолы, что, при обильном запасе подсоченного леса, могло быть достаточным. Государственные же крестьяне просили дозволить им подсочить 1 608 120 дерев в Холмогорском и 534 800 дерев в Шенкурском уездах; всего же 2 142 920 дерев. Это количество просилось для 5 056 ям и 748 хозяевам, т. е., принимая по яме на год, средним числом на 6 – 8 лет, или, по вышеприведённому расчёту, по 2 101 куб. сажени на год, которые могли дать 8 400 бочек смолы, т. е. именно то количество, которое выкуривалось и прежде государственными крестьянами. Относительно большее количество дерев, просимых государственными крестьянами, объясняется значительно большим оскудением их запасов подсоченного леса, чем у удельных крестьян. Собирание всех этих сведений, однако же, не имело ещё результатов, и в Холмогорском уезде подсочка деревьев остаётся до сих пор запрещённою, допускаясь лишь в виде исключения некоторым лицам, которым отводится для сего определённое пространство. Только в удельных имениях подсочка возобновилась, потому что тамошние леса были, сообразно первоначальному плану графа Канкрина, разбиты на участки, или так называемые кварталы, которые отводятся не погодно, а на десять лет.

Так как государственные крестьяне не могли быть наделены 15-ти десятинною пропорциею земли, по обширности пространства и многодельности этого наделения, то и прочие леса, которые оставались бы вне надела, не могли быть разбиты на участки. Поэтому, предположены были Архангельскою Палатою Государственных Имуществ другие меры для спасения лесов от истребления излишним смолокурением. Ещё в ответе своём от 22-го мая 1842 года на предложение Удельной Конторы допустить вновь подсочку деревьев, под известными условиями, Архангельская Палата совершенно справедливо заметила, что все предложения для охранения лесов на вечные времена, как-то: обращение поселян к другим промыслам, надел крестьян узаконенною пропорциею земли, разделение лесов на участки и т. д., лишены практического характера, и что, поэтому, надо изыскать легчайший способ к охранению лесов от совершенного истребления. Этот способ и изложен ею в ответе от 30 сентября 1846 г., на предписание Лесного Департамента, от 13 марта 1843 г., доставить как сведения о количестве имеющегося ещё подсоченного леса, так и свои соображения о том, на каких основаниях новая подсочка могла бы быть допущена. Это мнение Палаты было впоследствии повторено, как предложение инспектора межевания казённых земель, генерал-майора Венцеля, обозревавшего в 1846 г. межевые действия в Архангельской губернии, составленное им по взаимному соглашению с управляющими Удельною Конторою и Архангельскою Палатою государственных Имуществ и с начальником съёмки. Мнение это, кажется, само по себе весьма основательным, и если бы в приложение к оному таблице не вкрались самые странные ошибки, оно должно бы было до очевидности явно показать, что смолокурению в Архангельской губернии может быть предоставлена полнейшая свобода, без малейшего опасения за истощение лесов. Оно заключалось в следующем: По наделении крестьян 15-ти десятинною пропорциею, приступить к приблизительной таксировке остальных частей дач; по окончании же оной, в каждой даче сделать несколько опытов, для определения среднего количества дерев, приходящихся на кубическую сажень смольника, чем определится то количество смолы, которое можно будет в каждой даче ежегодно выкуривать. Следовательно, если строго наблюдать за тем, чтобы более сего количества не сплавлялось, то и не будет представлять надобности приступать к обременительной работе выдела ежегодных или даже пятилетних участков. Крестьяне сами собою прекратят излишнюю подсочку деревьев, потому что она будет для них совершенно бесполезна, когда они не будут иметь права сплавлять более назначенного им по смете количества смолы. Но, так как наделение крестьян и отаксирование лесов может продолжаться неопределённое время, а если до того времени запретить подсочку, то запас подсоченного леса может истощиться и, с прекращением смолокурения, крестьяне должны будут лишиться средств к пропитанию, – посему допустить новую подсочку, как только приведётся в известность количество имеющегося в запасе подсоченного леса, с следующими ограничениями: составить для каждой дачи приблизительную смету того количества смолы, которое может быть выкуриваемо без истощение её, принимая в руководство, при исчислении вырубки деревьев, циркулярное предписание Товарища Министра Государственных Имуществ от 27 марта 1843 года, которым дозволяется ежегодно вырубать с десяти десятин до четырёх строевых деревьев и четыре кубические сажени дров, полагая на каждую сажень разнородного дровяного леса до 20 дерев и в том числе только 1/6 часть сосновых. Следовательно, по этому вычислению выходит, что можно срубать с десятины по 1, 4 соснового дерева, или по 14-ти сосновых дровяных дерев с 10-ти десятин. Для определения же количества выкуриваемой смолы принять в основание сведения, доставленные Удельною Конторою. На сих основаниях была составлена таблица того количества смолы, которое можно дозволить выкуривать в каждой даче, не опасаясь истощения лесов. Основания для составления этой таблицы приняты, очевидно, самые умеренные – с 10 десятин по 14-ти сосновых деревьев – и однако мы увидим, к каким неожиданным результатам это нас приведёт, если будем вычислять правильно. Для ясности, приводятся итоги таблицы по Шенкурскому и Холмогорскому уездам.

Действительно, если ежегодно можно было выкуривать не более 58 708 бочек смолы, между тем как её выкуривалось в течении последних 60 лет средним числом до 160 000 в год, т. е. почти вдвое, и в том же, по крайней мере, размере выкуривалось и прежде, то действительно пришлось бы позадуматься над участью Архангельских лесов и удивляться, как до сих пор ещё так много леса даже в тех местностях Шенкурского и Холмогорского уездов, где курится и курилась смола. Но изумление примет совершенно противоположенное направление, если убедимся, что сметное количество смолы уменьшено в 34 раза, частию по неосновательности, с которою таблица составлена, частию по ошибочности применения к Шенкурскому и Холмогорскому уездам оснований, изложенных в предписании товарища Министра 1843 года. В самом деле, вторая графа составлена на основании предположения, что кубическая сажень дров выходит из 20 деревьев, а графа пятая – по сведениям, доставленным Удельною Конторою, что на кубическую сажень дающую 4 бочки смолы, требуется 150 дерев. Следовательно, очевидно, что каждое дерево, которое дозволяется вырубать, сообразно второй графе, содержит в себе 7 ½ тех дерев, из которых накалывается смолье для выкурки смолы, или, другими словами, что из 2 187 281 дерева, коих приходится по 20 на сажень, будет выкуриваться не 58 708 а 410 952 бочки, и это совершенно независимо от того, ошибалась или нет Удельная Контора, определив, что кубическая сажень дров выходит из 150 деревьев. Этого перечисления сажень на деревья вовсе незачем было делать, так как ведь и контролировать предполагалось не число вырубаемых или подсачиваемых деревьев, а количество выделываемой смолы, и если можно вырубать в год 1/15 куб. сажени сосновых дров, средним числом, с десятины, как назначено в циркуляре товарища Министра, и если из кубической сажени этих дров выходит 4 бочки смолы (что действительно можно принять за норму для ямной выкурки), то количество смолы, которое можно ежегодно выкуривать будет (1 695 801×4)¸15=452 213,6 бочек (разница с вышеприведённым числом происходит от того, что здесь не исключены те деревья, которые должны бы идти на домашние нужды крестьян). Этой огромной ошибки составители таблицы могли бы и не делать; но другая ошибка была, для них, так сказать, обязательна, хотя они могли и даже должны бы были её оговорить. В циркуляре товарища Министра принято, что сосна составляет 1/6 смешанных лесонасаждений. Может быть для других местностей России это и справедливо, но никак не для Холмогорского, Шенкурского и Пинежского уездов Архангельской губернии. По таксации старшего таксатора Цигры, в Покшенской даче Пинежского уезда, оказывается, что средним числом из 5 пробных площадей на одну десятину приходится на десятине 26,61 куб. сажень дров и, в том числе, не сосновых – только 787 куб. сажень; из чего следует, что сосновые дрова составляют не 1/6, а 7/10, т. е. почти ¾ здешних лесов, или в 4,22 раза больше, чем принимает инструкция Товарища Министра. Увеличив во столько раз полученное выше число (410 952 бочки) мы найдём, что количество смолы, которое можно было бы добывать из дач Шенкурского и Холмогорского уездов, составит 1 743 217 бочек в год, а так как наибольший отпуск смолы составлял только 238 804 бочки, т. е. с лишком в семь раз меньше, средний же выкур с лишком в 16 раз меньше, то всякая забота об ограждении лесов от истребления их смолокурением должна быть устранена, и смолокурению может быть дан полнейший простор. Если бы истинные результаты такой приблизительной таксации выяснились, как для Палаты, так и для Министерства, то должно полагать, что всякая мысль, как о таксации, так и о разделении лесов на участки, как о действиях по крайней мере совершенно бесполезных, была бы оставлена, и дело возвращено к тому положению, в которое оно было поставлено указом и действиями Комиссии 1804 года, и из которого его вывело донесение Казённой Палаты от 15-го августа 1830 года.

Таким образом, результатом всего этого исследования выходит, что не только леса архангельской губернии вообще, но даже и в тех уездах, где смолокурение производится, оскудеть никаким образом не могут. К этому же выводу можно было бы дойти и гораздо проще. Так как в год отпускается, средним числом, с небольшим 100 000 бочек смолы и пеку, а кубическая сажень смольника даёт 4 бочки, то это количество добывается из 25 000 куб. сажень дров (при печном смолокурении даже из 20 000 только). Приняв, что с десятины средним числом нарубается не более 12 ½ кубических сажень сосновых дров (вместо 18 сажень, как выходит по таксации), в год истребится только до 2 000 десятин леса, а как его более 1 600 000 в тех дачах двух уездов, где производится смолокурение, то если бы лес не подрастал, то и тогда мог бы он быть истреблён не ранее 800 лет; а так как в 100 лет он уже во всяком случае вырастает до той степени, чтобы годиться на смолье, то на смолокурение употреблялось ежегодно не более одной восьмой части годового подроста.

Но для развития смолокурного промысла в Архангельской губернии ещё недостаточно устранения тех мер, которые стесняли его условным или безусловным запрещением подсочек. Отпуск смолы из Архангельска ограничивается соперничеством с нами Америки и Швеции, так что и то количество, которое нынче выкуривается, в иной год нельзя сбыть за границу по самым дешёвым ценам, как например в нынешнем и прошедшем годах, когда цена на смолу составляла от 2 руб. 55 коп. до 2 руб. 80 коп. за бочку, а на пек 47 коп за пуд. На это понижение цены на смолу и ограничение её отпуска имели влияние следующие обстоятельства: 1)ещё несколько лет тому назад, значительное количество смолы употреблялось в Шотландии для обмазывания овец, чем там предохраняли их от каких-то болезней: теперь же, по причине худшего качества смолы, слишком густой, или по причине несколько лет продолжавшейся дороговизны, стали для сего употреблять смолу, получаемую из каменного угля, при добывании светильного газа; 2) как причину уменьшения в потребности на смолу выставляют ещё значительное количество строящихся в настоящее время железных кораблей, которые не надо смолить, и замене пеньковых канатов и веревок цепями и проволочными снастями. Я думаю однако же, что мореплавание, которое главным образом производится все-таки на деревянных кораблях, так сильно возрастает, что, несмотря на эти причины, уменьшающие потребность в смоле, в настоящее время все- таки гораздо более требуется смолы, чем в начале нынешнего столетия; 3) главную причину, ограничивающую отпуск смолы из Архангельска, составляет, без сомнения, соперничество Америки и Швеции. В Америке смола добывается преимущественно из породы сосны, растущей в Северной Каролине, и поэтому во время Американской междоусобной войны отпуск её прекратился. В эти четыре года, с 1861 по 1864, отпуск нашей смолы возрос до 108 917 бочек в год (вместо 79 407 бочек, отправленных в остальные 6 лет последнего десятилетия); к тому же, цены за бочку смолы доходили до 7 руб. Если бы подсачивание деревьев продолжалось по-прежнему в Холмогорском уезде, мы могли бы отпустить гораздо более; теперь же всей потребности должны были удовлетворять одни удалённые дачи Шенкурского уезда. Но не мы одни воспользовались закрытием американских рынков и вздорожанием смолы. Швеция стала также в больших размерах приготовлять и вывозить смолу, и по окончании американского междоусобия, конкуренция стала сильнее прежней, и не только уменьшился отпуск, но и цены на смолу упали до такой степени, что, при значительности пошлины, не соответствовавшей выручаемой за смолу цене, промысел этот в два последние года, почти перестал давать какие-либо выгоды. В этом не трудно убедиться из следующего расчёта:

Следовательно, с бочки приходится всего только 70 коп. или 9 коп. с ведра барыша, и то в том случае, если бы крестьяне сами сплавляли смолу; а то ещё из этого значительная часть попадает в руки перекупщиков, так как крестьяне принуждены продавать смолу на местах, для оплаты её пошлиною и во избежание других расходов, которые им не под силу. При этом ещё надо принять в расчёт, что крестьянам выдаются билеты на вырубку известного количества осмолу, по определённой норме выхода смолы их осмола, именно по 5 бочек из кубической сажени, невзирая на то, выкуривалось ли столько, или нет. Если же вышел бы перекур, то это нейдёт в пользу смолокура, и он у него отбирается и продаётся с аукциона, ибо предполагается, что перекур может происходить лишь от тайно, верх назначенного количества нарубленного леса. Наконец, к расходам крестьян, продающим смолу в Архангельске, надо ещё присчитать расходы на проживание там и на обратный путь. Много ли после этого у него останется?

Выкурка печной смолы несколько выгоднее, именно пошлина за неё 80 коп. с бочки; прочие расходы те же, что и на ямную 80 коп., итого 1 руб. 60 коп. печная смола продавалась по 2 руб. 55 коп. за бочку, так что тут барыша остаётся 95 коп. поэтому теперь и стали, к великому вреду для торговли смолой почти исключительно курить печную смолу; настоящей же ямной, доставляется не более 5 000 бочек в год. Пошлина, собираемая с удельных крестьян и с государственных, по 1-му Шенкурскому и 2-му Холмогорскому лесничествам ещё 20 копейками выше, как с ямной, так и с печной смолы.

Изо всего вышеизложенного вытекают, как необходимые следствия два заключения: во-первых, должно оставить всякое опасение о возможности истребления или даже оскудения лесов через смолокурение из подсоченного леса; во-вторых, должно употребить все старания к тому, чтобы победить соперничество Швеции и Америки, и чрез это овладеть смоляными рынками, что, по естественным условиям Архангельской губернии, представляется весьма возможным, если она будет доставлять смолу возможно лучшего качества, по самым дешёвым ценам. Для этого представляются следующие средства:

1. По примеру комиссии 1804 года, выделить как строевые леса, так и те, на которые можно надеяться, что они со временем сделаются строевыми; во всех же остальных допустить совершенно свободную и бесконтрольную подсочку, ибо опыт достаточно показал, что излишнего количества крестьяне подсачивать не станут; а чем долее стоит подсоченный лес, тем даст он при выкурке большую пропорцию смолы.
2. Так как крестьяне пряморастущих, большерослых деревьев сами подсачивать не станут, то выделение запасных строевых рощ может быть полезным в тех только видах, чтобы дать лесу, в настоящее время ещё мелкому, но растущему при благоприятных условиях, беспрепятственно достигнуть со временем больших размеров. Поэтому, не предстоит никакой надобности ожидать выдела этих запасных строевых рощ, для разрешения свободной подсочки деревьев: она может и должна быть допущена немедленно. При изобилии леса, даже и после многих лет подсочки, всегда найдутся дачи нисколько подсочкою не повреждённые, которые и можно будет запустить.
3. Разделение лесов на участки, или так называемые кварталы, прекратить, как не только совершенно бесполезное, но даже вредное. При полной свободе подсачивания, крестьяне, конечно, выберут для сего те именно деревья, которые вступили в надлежащий для сего возраст, и, таким же точно образом, станут вырубать те подсоченные деревья, которые вполне успели осмолеть. При такой выборочной рубке, совершенное оголение сколько-нибудь значительного участка становится немыслимым; поэтому, без всякой особой заботливости, такие участки будут мало-помалу сами собою обсеменяться. При разделении же лесов на кварталы, назначаемые под вырубку на известное число лет, очевидно, что в последние годы крестьяне будут стараться вырубать все дотла, что в Шенкурском и Вельском уездах и делается. Дабы такие, значительной величины, пространства не оголялись совершенно, надо принимать искусственные меры для того, чтобы оставлялось на каждой десятине по нескольку деревьев, для обсеменения, за чем уследить, конечно, очень трудно. Кроме этого, вред от разделения на кварталы проистекает и из того, что в последние годы крестьяне станут курить смолу из леса слишком молодого и, следовательно, нарубать леса больше, чем бы нужно было для выкурки известного количества смолы. Выборочная рубка составляет уже, сама по себе, правильное очередование, основанное на возрасте деревьев; к чему же вводить ещё другое чередование по кварталам, очевидно менее совершенное, ибо в кварталах будет вырубаться лес всяких возрастов, и притом совершенно оголятся большие пространства.
4. Покровительство печной смоле перед ямною, наложением на сию последнюю высшей пошлины, должно быть прекращено; ибо, вопреки установившемуся мнению, ямная выкурка во всех отношениях предпочтительнее печной, как это весьма нетрудно доказать.

а) Ямная жидкая смола, по качествам своим, гораздо выше густой печной, и оплачивается 25 коп. дороже. При браковке разделяют смолу в Архангельске на 5 сортов, которые обозначают насечками или рубежами, делаемыми на бочках. Ямная смола составляет высший сорт – однорубежку, которой теперь почти вовсе нет; печная же составляет дву, трёх, четырёх и пяти-рубежку. Слава, которую заслужила себе в прежнее время архангельская смола, зависела именно от того, что тогда производилась исключительно ямная выкурка. Достоинство ямной смолы видно из того, что она собственно составляет ту приманку, из-за которой покупается и более густая печная смола. Так, от смолы, идущей в Англию, требуется, чтобы по крайней мере третью часть партии составляла жидкая ямная смола; одной густой вовсе не покупают, и, за неимением настоящей ямной, эту роль исполняют теперь дву и трёх-рубежка; в Голландию же только и берут что ямную смолу однорубежку. Уменьшение доставки смолы в Голландию, в последнее время поразительно. Между тем как в десятилетие с 1816 по 1825 год отпуск в Голландию составлял более 16% всего отпуска, в десятилетие с 1858 по 1867 год он составлял менее 4%. Неохота, с которою иностранцы берут печную смолу, увеличивается ещё тем, что, по причине густоты, браковка её невозможна, и в неё кладут, для увеличения веса, камни и песок, за что впоследствии архангельским купцам приходится платить, когда дело раскроется, так называемое одобрение, т. е. возвращать деньги за эту подмешанную смолу. Очевидно, что ежели Архангельск будет отпускать большею частию лучшую ямную смолу не дороже, чем теперь отпускает печную, что весьма возможно при уменьшении пошлины, то весьма вероятно, что наша смола получит в торговле значительный перевес над шведскою и американскою и, следовательно, наш отпуск смолы сильно возрастёт.

б) Пек, вываренный из ямной смолы, известный в торговле под именем зеркального – Spiegel-pech – блестящий, плотный, без ноздрей внутри, также ценится выше приготовляемого из печной смолы. Но выгоды ямной выкурки не ограничиваются только лучшими качествами её продуктов.

в) Ямная выкурка не требует никаких инструментов, кроме топора да лопаты, и потому может быть производима всяким самобеднейшим крестьянином, тогда как устройство печи требует затраты рублей 40 капитала, что для иного крестьянина очень много. Да так дёшево стоит печь, где под руками глина и кирпич дёшев; там же, куда нужно кирпич возить издалека, цена эта значительно увеличивается.

г) Когда печка раз устроена, то, конечно. Подсачивание деревьев и рубка смолья может производиться только в небольшом расстоянии от печки: иначе подвоз смолья будет затруднителен; а так как устройство печи в новом месте, хотя бы из старого материала, будет стоить денег, то, во избежание этих издержек, хозяин будет вырубать дотла лес в окрестностях печи. Следовательно, печная выкурка содействует оголению значительных лесных пространств, чего именно должно стараться избегать. Напротив того, ямная выкурка может производиться повсеместно.

На все эти существенные преимущества, ямная выкурка представляет одну только невыгоду: из кубической сажени стольника, одинакового качества, выходит, при ямной выкурке, несколько меньше смолы, чем при печной. Это собственно и побудило наложить на ямную смолу 50 коп. лишней пошлины на бочку, и, кроме того, назначить ту же норму выкуриваемого количества смолы для печной и ямной гонки. Но выше было уже объяснено, как неосновательны опасения об истощении леса смолокурением; а при изобилии, можно даже сказать, при неисчерпаемости лесного материала, – покровительствовать, ради его сбережения, способу, дающему худший продукт, едва ли рационально. Поощрять печную выкурку перед ямною то же самое, что заботиться, например, о введении такого способа солеварения из морской воды, которым бы доставлялась бы соль худшего качества, но зато в несколько большем количестве, ради сбережения морской воды.

5. Уравнение пошлин с ямной и печной смолы непременно улучшит качество Архангельской смолы; для удешевления же ее необходимо вообще уменьшить эту пошлину, так как она составляет теперь 56 ½% продажной цены для ямной и 41 1/2 % для печной смолы, причём, конечно, очень затруднительно конкурировать с иностранною смолою. Г. Данилевский полагает, что вместо разнообразных пошлин: за смолу, за дрова, употреблённые на её выкурку, за лес на плот для её сплава, за бочку, в которую она наливается, надо назначить одну пошлину с продажного продукта, т. е. с самой смолы: по 60 коп. с бочки, как ямной, так и печной. В таком случае, если бы ямная смола стала продаваться вместо 2 руб. 80 коп. дешевле нынешней печной по 2 руб. 50 коп., то все же выгоды смолокура были бы на 68 коп. с каждой бочки больше, чем сколько он нынче получает, т. е. почти вдвое. Совместные улучшения продукта, удешевление его и увеличение выгод промышленников не могли бы не увеличить в значительной мере сбыта, так что, вероятно, чрез некоторое время, собираемая со смолы пошлина составила бы не меньшую сумму, чем ныне.
6. Однообразная пошлина и устранение мысли об истреблении лесов смолокурением дозволяют отменить всякий учёт количества вырубаемого смольника и всякую норму для выкурки смолы. Пошлина собиралась бы у Архангельской заставы, после приплава смолы к Архангельску, что, опять-таки, чрезвычайно бы облегчило крестьян, и дало бы возможность всякому смолокуру, или нескольким вместе сложившимся, самим доставлять свои продукты в Архангельск и избавило бы их от перекупщиков. Лесное же начальство было бы освобождено от совершенно напрасных хлопот отводить участки, выдавать билеты на вырубку, и от тому подобных, ни к чему не ведущих, формальностей и стеснений. Нельзя, к сожалению, совершенно уничтожить билетов на сплав, ибо необходимо знать место происхождения смолы, для внесения пошлины в удельное ведомство, или в Государственное Казначейство. Но эти билеты должны ограничиться только обозначением числа сплавляемых бочек и места происхождения смолы.
7. Так как смолокурение производится не из одних подсоченных деревьев, а также из пней, корней и сухоподстойного леса, и так как выкурка из них смолы очищает леса, то для этой смолы полезно бы было назначить ещё меньшую пошлину – например 20 коп. с бочки; но, так как по наружному виду нельзя отличать эту смолу от выкуренной из подсоченного леса; то желающие воспользоваться уменьшенною пошлиною должны доставлять свидетельства от местного лесного начальства, удостоверяющие, что действительно такое- то количество бочек выкурено такими-то из пней и корней.
8. Так как в тех местностях, где смолокурение доселе не производилось, нет подсоченных деревьев, то, дозволив немедленно там подсочку, вырубку подсоченных деревьев можно будет дозволить начать не ранее, как через 5 лет. Итак, подсочивание деревьев составляет труд, который начинает окупаться и приносить доход никак не ранее 5 лет; посему, чтобы была охота начать этот промысел, необходима уверенность, что пошлина на смолу не будет увеличена по крайней мере на пять лет вперёд, и в течение этого времени оставаться неизменною.

С принятием этих простых мер, нельзя сомневаться в том, что смолокурение скоро разовьётся по всем уездам Архангельской губернии, и что доход Архангельских крестьян увеличится не на одну сотню рублей.

Прочие лесотехнические производства весьма мало развиты в Архангельской губернии. Пековарных и скипидарных заводов существует в Шенкурском уезде 12, сажекоптильных в Шенкурском же уезде 3, дегтярных 2 в Архангельском, и 1 в онежском. По мнению г. Данилевского, есть однако же возможность ввести два новые лесотехнические производства, которые будут весьма выгодны. По словам некоторых лиц, следящих за ходом торговли разными лесными произведениями, в последнее время, под влиянием вздорожания лесных продуктов вследствие Американской междоусобной войны, развилась во Франции новая отрасль промышленности, которая доставляет значительное количество канифоли и скипидара самого превосходного качества. Растущую в окрестностях Бордо и в Ландском Департаменте приморскую сосну (pinus maritima) подсачивают, делая в ней насечки, или просверливая дыры, к которым подставляют или подвязывают черепки, куда собирается чистая смола, из которой приготовляются самые превосходные скипидар и канифоль. Продуктами этими пользуются в период подсочки, а затем срубают дерево и добывают из него обыкновенную смолу. Это подтвердил г. Данилевскому бывший в тех местах купец Беляев, сын известного лесопромышленника, устраивающий теперь лесопильный завод в деревне Сороке. По его словам, промышленность эта чрезвычайно выгодна, так что находят даже возможным заводить, с этою целью, плантации приморской сосны. Эти канифоль и скипидар добываются уже в довольно значительных количествах, так что начинают составлять предмет заграничного отпуска. Нечто вроде этого делают, правда, и у нас соскабливанием так называемой серы с подсоченных деревьев, но, получаемая этим способом, сера бывает смешана с оскребками коры, и потому, при перегонке, не может давать продуктов столь превосходного качества, как чистая самотёчная смола.

Венецианский скипидар составляет также новую отрасль лесотехнического производства, которая могла бы, может быть, ввестись у нас в обширных размерах, при изобилии лиственницы. Этот скипидар, сколько известно, не продукт перегонки, а просто сок дерева, получаемый надрезыванием коры. Но неизвестно, подвергается ли затем этот сок какой-либо обработке или нет. Несмотря на лёгкость добывания этого довольно дорогого продукта, у нас не было, однако же, делаемо никаких попыток к его получению. Это объясняется тем, что, до последнего времени, лиственница считалась у нас каким-то священным и неприкосновенным деревом.

Для введения в Архангельской губернии этих двух отраслей промышленности, следовало бы удостовериться, могут ли наша обыкновенная сосна и наша лиственница. Которые составляют породу отличную от Европейской, доставлять продукты столь же ценные, как приморская сосна и Швейцарская лиственница, или, по крайней мере, близко к ним подходящие. Затем, послать за границу способного человека изучить это дело, не только в техническом отношении, что не представит большого труда, но и в экономическом, т. е. разузнать количество получаемых продуктов, стоимость их, употребление, обширность и места сбыта. В случае благоприятных ответов, для введения этих отраслей промышленности у нас всего удобнее было бы, кажется, предоставить желающему заняться добыванием канифоли, обыкновенного и венецианского скипидара – участок леса, в котором росли бы и сосна и лиственница (низкосучная и малорослая), в несколько сот или даже тысячу десятин, с правом, в течение нескольких лет беспошлинно добывать не только означенные продукты в произвольном количестве, но и некоторое количество обыкновенной смолы, получаемой из тех деревьев, из которых уже извлекалась смола для канифоли и скипидара. Этому заводу стали бы, вероятно, доставлять крестьяне смолу из других мест, а по истечении льготного времени, вероятно завелись бы подобные заводы и в других местах.

2. Отпуск строевого леса за границу.

Из Архангельска и из Онеги отпускалось, в последние годы, около 325 000 дерев, в виде досок. Но из этого количества, собственно на Архангельскую губернию приходится гораздо менее половины, никак не более 120 000 брёвен. Как незначительно это количество, можно видеть из того, что Петербургский порт отпускает около 4-х раз более, тогда как область, откуда лес свозится в Петербург, составляют только губернии Новгородская, большая часть Олонецкой, и часть Петербургской и Псковской, что составит никак не более 1/5 или 1/6 доли пространства, отпускающего лес чрез Белое море, состоящего из Архангельской губернии, большой и самой лесистой части Вологодской, и из значительной части Олонецкой губернии, и заключающего в себе от 50 до 60 миллионов десятин леса. Незначительность этого отпуска открывается ещё из той малой доли, в которой Архангельская губерния, или, лучше сказать, весь бассейн белого и ледовитого морей, в пределах Европейской России, участвуют в снабжении иностранных рынков лесом. По сведениям лиц ведущих лесную торговлю с Лондоном, в один этот город ежегодно свозится до 12 000 000 досок, Беломорские же порты отправляют только 780 000 нормальных досок, т. е. менее 1/15 доли количества, требуемого одним Лондоном, где, однако же, чрезвычайно высоко ценят доски из Архангельской сосны. Следовательно, дело тут не в недостатке спроса. Относительно отпуска строевого леса, нет надобности побеждать чьего бы то ни было соперничества, его можно увеличивать почти в произвольных размерах. Невозможно также опасаться истощения громадных лесных пространств, покрывающих Архангельскую губернию и северо-восточную часть Вологодской. Если бы размер отпуска определить соответственно норме, назначенной в циркуляре Товарища Министра Государственных имуществ 1843 года, считая по четыре дерева с 10-ти десятин, и из них только 1/6 сосновых, которые одни лишь идут за границу в настоящее время, что составило бы по одному сосновому дереву с 15-ти десятин, и принять, при 120-тилетнем обороте, только восемь строевых сосновых деревьев на десятине, – то. И в таком случае, из портов Архангельской губернии можно бы вывозить, без малейшего опасения в оскудении леса, от 3 000 000 до 4 000 000 деревьев, или от 10-ти до 13-ти раз больше нынешнего. Но, как уже показано выше, не может быть сомненья, что сосновые леса составляют гораздо более ¼ части всех лесных насаждений губернии. Этот расчёт приводится г. Данилевским с целью отстранить всякое опасение о возможности оскудения Архангельских и Вологодских лесов отпуском из них леса за границу.

Как по смолокурению, так и по отношению к отпуску леса, 1798 год положил основание неоправдываемым действительною надобностию стеснениям, которые стали мало-помалу отменяться только в последнее время. В указе 10-го сентября 1798 года сказано: «Видя крайнее уменьшение лесов, нужных для кораблестроения, от небрежного смотрения, и от разных в чужеземные места выпусков происшедшее, повелеваем: 1) во всех казённых дачах, нужные, к кораблей и судов строению, леса, как-то: дуб, лиственницу, клён, ильм, ясень, чинар, граб и бук, ни под каким видом и ни на какое гражданское строение отнюдь вырубки чинить не дозволять; на обывательские же постройки и другие надобности употреблять ель, ольху, осину и прочие к судовому строению ненужные леса; но и то с крайним рассмотрением; 2) из всех портов и прибрежных мест Империи нашей, всякого рода лесам отпуски в чужеземные места пресечь, и без особенного от нас Указа ни единого древа не выпускать, кроме положенного Указом числа досок, по пропорции отпускаемого железа».

Этот указ и до сего времени служит основанием нашего действующего законодательства по заграничной торговле лесом. В 1804 году, при отмене стеснительных правил для смолокурения, он не был отменен, а указом 1810 года ещё подтверждён. В § 23-м сказано: «Запрещённую, Высочайшим указом 1798 года, продажу казённого леса за границу оставляя во всей силе, разрешить токмо продавать накопившийся в огромных количествах валежник, в граничащих с Пруссией лесных дачах». Из этого последнего разрешения видно, в каком строгом смысле принималось запрещение вывозить лес за границу. Это ещё положительнее оказывается из ничтожных отпусков леса из Архангельского порта, в первые годы нынешнего столетия. С 1807 до 1811, в те именно года, когда Архангельск был единственным портом, из которого могли вывозиться русские продукты, лесного отпуска вовсе не производилось. В 1811 году отпущено 17 988 досок, в 1812 – 2 890, в 1813 – 27 702, и в 1814 – 29 314 досок, что приблизительно соответствует 7 495 , 1 204, 11 543 и 11 797 деревьям. Что такое стеснение в отпуске леса не имело основанием надобности в лесе на строение как казённых, так и частных судов, доказывается тем, что из дел, возникших по случаю указа 1804 года о смолокурении, видно, что для Адмиралтейства употреблялось тогда всего только 20 000 лиственничных и сосновых деревьев в год (именно: лиственничных от 10 до 32-дюймовых около – 7 000, сосновых мачтовых от 21 до 30-дюйм. – 280, большемерных той же толщины – 2 800, строевых от 10 до 21-дюйм. – 10 000), да на купеческие суда 7 000 сосновых деревьев.

Это запрещение отпуска леса за границу и до сих пор осталось в нашем законодательстве, так что весь производящийся отпуск составляет как бы исключение. В ст. 669, т. VIII, ч. I, сказано: «отпуск леса из казённых дач для продажу за границу воспрещается, с нижеследующими, однако же, изъятиями: 1) пильным заводам Олонецкой губернии разрешается отпускать из С.-Петербургского и Кронштадтского портов доски, выпиливаемые на сих заводах; 2) из казённых лесов Архангельской и Вологодской губерний разрешается отпускать 50 000 дерев ежегодно частным людям, для распиловки в доски и отпуска, из Архангельского порта, за границу (а как из сего количества дерев должно выходить разных размеров досок и батенсов, по приведении оных в английские численные доски, толщиною в 1 ½ дюйма и длиною в 12 футов, до 38 000 дюжин, то сим и ограничивается ежегодный отпуск за море досок, выпиливаемых в казённых лесах): в последствии это количество было ещё увеличено, специально для Вологодской губернии, «в предохранение казённых лесных доходов Вологодской губернии от упадка, по избыточному в ней количеству лесов», на 25 000 деревьев. И это количество, соответствующее 183 600 нормальным доскам, во все время, с 1840 по 1855 год, было только два раза превзойдено, раз на 23 400, а в другой на 2 800 досок. Весь теперешний, далеко превосходящий эти размеры, отпуск основывается единственно на применении к нему примечания к 669-й статье, в котором сказано, что иногда разрешается временно продавать лес из казённых дач за границу, по особым Высочайшим повелениям.

Такой взгляд на дело не мог, конечно, содействовать развитию отпуска леса из Архангельской губернии, и неудивительно, что она так слабо участвует в снабжении лесом стран, в нем нуждающихся. В настоящее время, конечно, взгляд этот начал, мало-помалу, изменяться. Было разрешено устроить лесопильные заводы в Кеми покойному купцу Кардакову, а затем и купцу Беляеву разрешено доставлять от 30 000 до 50 000 деревьев, по р. Выгу в Сороку, и распиливать там на доски. По изложенным основаниям, со своей стороны могу только заявить, что усиление отпуска леса из Архангельской губернии составляет самое верное и быстрое средство доставить народонаселению Архангельской губернии хорошие заработки и тем поднять уровень его благосостояния в весьма значительной степени. Всего же важнее развить лесной отпуск в таких местностях, где его до сих пор не было, между тем как естественные условия его допускают. На первом плане стоит в этом отношении Мезень.

Из громадных лесов этого уезда, пространство которых превосходит все прочие леса Архангельской губернии, не отпускается теперь и не отпускалось на памяти людской, леса, за исключением небольшого количества дерев сплавляемых вверх по Кулою и переталкиваемых, по короткому волоку, в р. Пинегу. В последнее время было, однако, сделано два предложения устроить лесопильные заводы на устье Мезени, и завести там отпуск леса за границу, в виде досок. Одно из них было сделано купцом Мейером, участвующим в Архангельском заводе Фонтейнеса, а другое – компаниею Кларка и Моргена, в руках которых находится лесная торговля Онежского порта, и которые имеют лесопильный завод и в Архангельске.

Устройство лесопильных заводов на устье Мезени можно считать истинным благодеянием для мезенского края, жители которого почти совершенно лишены заработков, а, по своему северному положению, почти не могут заниматься земледелием. Единственный промысел их есть охота за морскими зверями, которая, при всей своей опасности и затруднительности, на долю Мезенцев не может доставлять более 50 000 руб., и представляет ту невыгоду, что по характеру своему более или менее случайна; к тому же требует ещё значительных затрат на лодки, снасти, пищу во время промысла, так что только половина ценности добытого зверя достаётся, по правилам покрута, беднейшему классу народа – работникам, а половина идёт относительно более зажиточным – хозяевам. Между тем, вырубка и доставка деревьев, равно как и самые работы на заводе, не требуют от работника ничего кроме здоровых рук и топора, и весь заработок идёт в пользу самого работника. Сверх сего, лесной промысел – совершенно постоянный, и не зависит ни от каких случайностей. Наконец, и сумма денег, которую он должен пустить в оборот между беднейшими классами населения, гораздо значительнее, составляя никак не менее 100 000 руб. в год, как видно из следующего расчёта: за вырубку и сплав леса крестьянам придётся, средним числом, с дерева 60 коп.; за выкатку леса в гору, подвозку к заводу, отвозку распиленных досок, опилок, горбылей и проч., уборку в штабели, с дерева до 15 коп.; за браковку и сортировку досок, укладку и уборку, нагрузку в корабли, укладку на кораблях, также с дерева до 15 коп. Наконец, за прочие работы, совершаемые простыми работниками, как-то распилку в доски машинными силами, топку печей под паровиками (за что на заводе г. Фонтейнеса по контракту приходится работнику по 6 ½ коп. с дерева), караул, жалование слесарям, кузницам, пилоставам, и другим, высшего ряда рабочим – никак не менее 10 коп.; следовательно, с каждого дерева придётся кругом по 1 руб. в пользу крестьян работников, или 100 000 руб. на все количество деревьев.

В этот расчёт не входит то жалование, которое переплатится лицам, которые нанимаются из народа же. К этому надо присоединить те выгоды, которые должны произойти от открытия нового портового города. Приход иностранных кораблей оживит глухую местность, породит множество мелких побочных промыслов и доставит сбыт многим произведениям, теперь или решительно не имеющим цены, или очень дешёвым, как то: маслу, говядине, птице, яйцам, свежим овощам и т. п. – которые потребуются на продовольствие экипажей, во время их стоянки, и на провизию в обратный путь.

По этим соображениям, кажется, что если бы даже казна сама по себе ровно никаких выгод не извлекла бы из отпуска леса из Мезени, то вышеприведённые основания могли бы уже побудить правительство облагодетельствовать край бедный и пустынный новою отраслью промышленности. Уже одно прекращение или, по крайней мере, уменьшение недоимок, да избавление от расходов, которые, так или иначе, а придётся же делать правительству, в случае повторения неурожаев, подобных неурожаям 1862 и 1867 г., которые, конечно в Мезенском крае не заставят себя долго ждать, составили бы для казны немаловажную выгоду.

Весьма желательно было бы также, если бы нашёлся кто-нибудь, кто взял бы на себя ведение дела по распиловке и отправке леса из Кеми, приобретя совершенно устроенный уже там завод.

Весьма жаль, что изо всех деревьев, составляющих леса Архангельской губернии, действительное богатство составляет только одна сосна, прочие же хвойные породы – ель и лиственница, в экономическом отношении, все равно что не существуют. Причина этого, относительно ели, по крайней мере, заключается в слишком большой на неё пошлине. Лучшим доказательством сему служит то, что еловые доски ни из Архангельска, ни из Онеги не отправляются, хотя опыты и были делаемы. В 1864 году было отправлено из Архангельска около 12 000 или 15 000 дюжин еловых досок, но результат был неблагоприятный, и потому заготовка ели была брошена. Местные торговцы объясняют это так: за границею ценность еловых досок 1-го сорта – немногим выше ценности сосновых досок 2-го сорта, доски же 2-го сорта, на которые, в настоящее время, цена в Англии 5 фунтов стерлингов за нормальную сотню, между тем как за первый сорт цена 8 фунтов 10 шиллингов, приходились бы в убыток, если бы отправлялись в большом количестве, как самостоятельный товар, отдельно от досок первого сорта. Но фрахт и все расходы, кроме пошлины, на еловый лес будут совершенно те же, что и на сосновый; следовательно, заготовлять еловые бревна, распиливать их на доски и отправлять за границу было бы возможно, полагают они, если бы пошлина с ели была не выше 20 копеек с дерева. Справедлив ли этот расчёт или нет, во всяком случае необходимо сбавлять пошлину с ели до тех пор, пока не начнут заготовлять и отправлять её за границу. В самом деле, какая польза, что в контрактах значится на неё высокая такса, когда по ней ничего не покупается, и огромные количества этого дерева совершенно напрасно растут и гибнут от естественных причин, не принося никакой пользы? Всякая самая ничтожная пошлина, или даже отсутствие всякой пошлины, предпочтительнее этого. Если бы ель не давала дохода казне, то по крайней мере давала бы заработки народу; теперь же – ни того, ни другого.

Наконец, в правилах, по которым производится отпуск леса из Архангельских дач заграничным отправителям, было бы полезно уничтожить некоторые излишние стеснения.

а) Леса разделены на дачи, дачи распределены на три разряда с различною попенною таксою, смотря по удобствам рубки и доставки леса. Понятно поэтому, что вырубка леса не в той даче, где назначено лесным начальством, ведёт за собою судебное преследование и штраф. Но дачи, в свою очередь, разделены на урочища, не различающиеся между собою разностью цен на лес; и, однако же, вырубка леса в одном урочище вместо другого так же точно влечёт за собою конфискацию нарубленных деревьев и двойной противу попенной таксе штраф. При этом надо обратить внимание, что вырубка леса не в тех урочищах, где указано, не представляет никакого интереса самому лесопромышленнику, а делается рубщиками в виду больших для них удобств, или даже по неясности границ урочищ. Следовательно, в этого рода проступках, со стороны лесопромышленника, нет никакой злой воли; большею частию, её нет даже и у лесорубов. С другой стороны, весьма трудно усмотреть, в чем именно заключается вред для интересов казны, или для обеспечения сохранности лесов, тут так строго преследуемый. Единственною целию правительства в этом деле может быть только облегчение контроля над количеством вырубленного леса до спуска его в воду, а также возможность следить за срубленными, но оказавшимися негодными для распилки, так называемыми фаутовыми деревьями. Кажется, поэтому, что вполне было бы достаточно, за вырубку леса в назначенной даче, сверх взыскания попенных денег по тому разряду, к которому дача принадлежит, брать ещё процентов 20 штрафа, собственно за произведенный беспорядок. Что же касается до распределения лесных порубок по урочищам, то таковое совершенно уничтожить, а вместо сего определить: 1) чтобы лесопромышленники приплачивали известный определённый процент за срубленные ими фауты; 2) чтобы места рубки внутри дачи были совершенно предоставлены выбору самих промышленников но чтобы 3) когда рубка уже окончена, в конце зимы или в начале весны, перед сплавом, места, где сложен срубленный лес, были объявляемы лесному начальству, дабы оно имело возможность поверить его; 4) за скрытие таких мест должно быть налагаемо строгое наказание, как за явный и злонамеренный обман.

а) Совершенно излишним представляется также таможенный надзор на заводах, который должен следить за числом отправляемых досок, и тем контролировать, не провезено ли и не распилено ли на доски деревьев, неоплаченных попенными деньгами. Надзор этот и прежде был чисто мнимый, потому что, при разных размерах досок в длину, ширину и толщину, проверить, столько ли отпущено нормальных дюжин, сколько показывает заводчик, чрезвычайно затруднительно; теперь же контроль этот сделался совершенно невозможным, ибо, при взыскании попенных денег, не обращается более внимания на толщину деревьев, а следовательно, даже точно сосчитав число отправляемых нормальных дюжин, нельзя судить, какому количеству брёвен оно соответствует.

в) В правилах, ежегодно обновляемых на заготовку леса к Архангельскому порту, и даже в контракте с онежскими лесопромышленниками, находится статья, которою запрещается рубить деревья в полосах, окаймляющих большие реки, как, например; Двину, Пинегу, Онегу на 5 вёрст, а по меньшим – на 2 ½ версты от каждого берега. Если это делается с тем, чтобы сохранением лесов вдоль рек предохранить эти последние от обмеления, то в этом отношении может иметь важность в сохранении леса в вершинах рек, речек и притоков, а не вдоль их течения. Что же касается до этих вершин, то в Архангельской губернии они выходят из болот, лежащих в самой глуби лесных трущов, и об обсыхании их пока ещё, слава Богу, заботиться нечего. Другая причина сбережения леса вдоль рек могла бы заключаться ещё в том, чтобы чрез оголение берегов не усиливалась подмывка и осыпка их, когда почва не будет более сдерживаться переплетающими её корнями. Но для этого нет никакой надобности, чтобы лес, растущий вдоль реки, был бы строевой; надо, напротив того, чтобы он был по возможности густ, а этому условию всего лучше удовлетворяет мелкий дровяной лес. Поэтому, кажется, что и это стеснение могло бы с пользою для дела быть уничтожено, тем более, что с растущего в столь близком расстоянии от больших судоходных или сплавных рек леса можно бы назначить несколько высшую пошлину, которую вероятно с охотой согласились бы уплачивать промышленники.

г) Было бы весьма полезно, если бы правила и условия на заготовку лесов там, где она производится не на основании долговременных контрактов не составлялись бы каждый год вновь, а утверждались на несколько лет, хотя, например, на три года вперёд. Это дало бы возможность промышленникам лучше располагать своими делами, рассчитывая их на более продолжительный срок, и не было бы замедления в найме рабочих, как теперь, когда, вследствие несвоевременности объявления правил нередко упускается время самое благоприятное для найма рабочих и заготовления леса.

Изложив свои мысли о том, как должны бы быть устроены те промыслы, которые могут доставить крестьянам Архангельской губернии наибольшее количество заработков, а следовательно и средств для своего пропитания, г. Данилевский переходит к тем мерам, которые должны непосредственно усилить производство хлеба в тех частях губернии, где хлебопашество в довольно значительных размерах ещё возможно и обещает некоторые выгоды.

3. Подсеки и расчистки лесов.

Тою же обер-форстмейстерскою инструкциею 1798 года, которою запрещено было подсачивание деревьев для смолокурения, ограничена и свобода расчистки лесов. § 31 запрещает «без дозволения Волостного Правления очищать лесные угодья на пашни и паствы». Этим, можно сказать, преждевременным ограничением свободы расчистки лесов, была остановлена, или, по крайней мере, ослаблена деятельность народонаселения, стремившегося к увеличению количества пахотных, сенокосных и пастбищных мест насчёт леса, – деятельность, которая не только тогда, но даже и теперь должна бы считаться в высшей степени полезною и благодетельною для такого края, как Архангельский, который почти весь занят одною сплошною лесною пустынею. Лучше всего доказывает это следующая таблица, в которой поуездно показано: количество лесов разного рода, количество обработанных земель, и отношение общего количества всех земель, состоящих под разного рода культурами, к лесу и к числу мужского народонаселения.

В губернии, где все пространство земель – пахотной, луговой, пастбищной и усадебной – составляет только 1/133 долю лесов, где на душу приходится 2/3 десятины пахотной земли, да и всей, состоящей как под жилищами, так и под земледелием и скотоводством, – по две десятины на душу: все, что отнимается от леса, должно считаться самым существенным и желанным приобретением для культуры; следовательно, должны быть принимаемы все меры, могущие тому способствовать. Лучшее и даже единственное средство побуждать крестьян подчищать леса и обращать их в пашни, луга и пастбища, заключается в отдаче им подчищенного пространства в долговременное личное и потомственное пользование, что и делалось до последнего времени, когда подчищенные пространства предоставлялись в 40-летнее пользование крестьян. Но с 1865 года эта система была оставлена под влиянием двух соображений: 1) что крестьяне должны быть наделены 15-тидесятинною пропорциею земли, которая и должна будет вступить в общественное пользование. Следовательно, если расчищенное пространство, отданное в личное владение на 40 лет, придётся внутри пространства, имеющего поступить в надел, то должно будет произойти столкновение права общинного земледелия с правом общественного пользования; 2) что вся земля, оставшаяся за крестьянским наделом, составляет полную государственную собственность, из которой крестьяне не должны ожидать прибавок к полученному ими наделу.

На сих основаниях, подчистки леса допускаются теперь лишь на том пространстве, которое должно оказаться внутри крестьянского надела, при отмежевании оного, но с предоставлением права личного или семейного пользования, не на 40 лет, а на неопределённый лишь срок до этого отмежевания, после которого и эти подчищенные участки должны поступить, на одинаковом основании с прочими частями надела, в общинное пользование. Всякая же подчистка на пространстве, остающимся за наделом, положительно запрещена. При этих новых условиях, почти никто не принимается за подчистки, опасаясь напрасно затратить свой труд и капиталю со времени возникновения мысли о 15-тидесятинном наделе, т. е. с 1804 года, уже прошло 64 года; а надел произведён только в части Шенкурского уезда. Весьма вероятно, что и ещё пройдёт более 40 лет, прежде чем наделятся все Архангельские крестьяне землёю, так что собственно говоря, как опасения крестьян, не решающихся начать подсечки, так и опасения администрации, на деле едва ли осуществятся.

Совершенно такой же теоретически отвлечённый характер носит на себе и второе основание запрещения подсек и подчисток. Все действительно важное и необходимое, по отношению к охране принципа государственной собственности, заключается лишь в том, чтобы народ не возымел ложной мысли, что лес составляет его собственность, которою он может пользоваться по праву, как ему угодно. Но такого понятия народ себе и не составляет. Чтобы не дать ему возникнуть в будущем, достаточно того, чтобы, для производства подсек, каждый желающий должен бы был испрашивать разрешения лесного начальства, и платил бы за это дозволение самую ничтожную копеечную сумму, которая служила бы лишь напоминовением, что он пользуется не своим правом, а делаемою в уважение его нужд льготою.

Что касается до того, что эти мелкие клочки крестьянских новин испестрят казённые леса, и произведут черезполосность, то это неудобство относится только до планов, а не до действительности. Если образуются довольно значительные клочки, на которых будут стоять по привольным местам, вдоль речек, или по берегам озёр, хутора и усадьбы, которыми изредка прорешетится сплошная громада лесов, то это будет явлением в высшей степени утешительным. Эти мелкие посёлки составят зародыши будущих более обширных деревень и сел; а таким только образом и может проникать культура в недосягаемую ныне чащу лесов. Народонаселение распределялось, в Архангельской губернии, в виде весьма слабого разветвлённого дерева, главные ветви которого соответствуют большим рекам, её орошающим. Только допущением полной свободы выселков можно будет достигнуть дальнейшего разветвления этого дерева, по второстепенным и третьестепенным речкам, вливающимся в главные. Немногие существующие теперь такие выселки, которые г. Данилевский имел случай посетить, во время поездки на Печору, отличались благосостоянием, как потому, что крестьяне в них имели много скота, штук до 15, а некоторые даже до 50 и до 100, так и потому, что промыслы лесных зверей и дичи были у них под руками. Суровость климата не позволяла там тратить слишком много труда и времени на земледелие; но, если бы такие выселки образовались в более южных уездах, как например в Холмогорском, в Онежском, то и хлебопашество составило бы для них значительную отрасль хозяйства. Культурные отношения народа в стране им населяемой находятся в Архангельской губернии на той же степени, на которой во внутренних частях России оно стояло за несколько сот, и даже за тысячу лет тому назад. Применение к ним порядков XIX века не может привести ни к каким полезным результатам, и только задержит естественный ход развития. Поэтому г. Данилевский полагает;

1. Пока, совершенно отложить мысль о наделе крестьян определённою пропорциею земли , так как этим приковалось бы население к ныне занимаемым им местам, а все остальное пространство губернии на век осудилось бы оставаться лесною пустынею. Эта мысль долго служила, и до сего времени ещё служит препятствием к развитию смолокурения; неужели должна она служить препятствием и к развитию земледелия и культуры вообще? Понятно, что точное определение границ владений различного рода собственников есть существенное условие благоустроенного хозяйства там, где должны возникать столкновения от стремления каждого расширяться на счет своего соседа. Но какая надобность в этом размежевании там, где мелкие крестьянские участки, так сказать, исчезают в целом море собственности государства, которое не может извлекать из нее никакой другой выгоды, как позволяя тем же крестьянам ею пользоваться, в том или другом виде? Никаких столкновений ни крестьян с казною, ни крестьян между собою тут произойти не может, и само размежевание является тут совершенною роскошью.

2) Дозволить крестьянам, на праве сорокалетнего пользования, расчищать участки леса там, где они пожелают, по отводу лесного начальства, если только эти места не составляют дач строевого леса и запущенных под него, а также мест, где производится смолокурение, если подсоченный в них лес ещё не срублен.

3) Если избранные для подчистки участки составляют удобные места для новых поселений земледельческих или скотоводных, то дозволять крестьянам селиться по оным, оказывая им те же содействия, которые назначены для переселенцев вообще, только в меньших размерах: дозволением беспошлинно рубить лес на постройки, освобождением на некоторое время от податей, и т. п. таким образом, будут переселяться люди зажиточные или предприимчивые; но и оставшиеся на прежних местах почувствуют, при общем малоземелье, значительное улучшение своего быта; ибо их пашни и сенокосы увеличатся участками переселенцев. Этим, кажется, может быть удержано народонаселение Архангельской губернии от переселения в другие местности России, после 1870 года, ибо переселение направится, таким образом, внутрь самой губернии.

4) При дозволении делать расчистки, не должно брать никакой пошлины с срубаемого и сжигаемого леса. В самом деле, лес этот надо рассматривать как препятствие, которое предстоит победить немалым трудом, а не как материал промышленного производства, доставляющий выгоды. Если сожжённый лес и служит удобрением почвы, то это лишь отчасти вознаграждает за понесённые, при расчистке, труды. В этом очень легко убедиться, сообразив, что если бы находилась не занятая лесом десятина земли, то никто не стал бы для удобрения её рубить лес с соседней десятины и возить на неё; ибо, гораздо менее труда и издержек стоило бы удобрить её иными способами, как например, торфом, употребляемым для этой цели и Шенкурском и Холмогорском уездах. Следовательно, удобрение золой и углём срубленного леса есть как бы вынужденное необходимостью избавиться от срубленных деревьев, и хотя от части вознаградиться за труд расчистки.

Но каким бы успехом ни увенчались предложенные доселе меры, конечно невозможно надеяться, ни того, чтобы Архангельская губерния стала производить столько хлеба, чтобы могла им прокормиться, ни даже того, чтобы ряд неурожаев не потряс снова её благосостояния, если цены на хлеб в эти неблагоприятные годы будут так же высоко держаться, как ныне. Единственное средство предупредить это бедствие, которое возвышает обыкновенные расходы крестьянина втрое и даже более, и тем уничтожает все его хозяйственные расчёты, заключается в соединении Архангельской губернии хорошими путями сообщения с хлебородными местностями.

[1] Собственно, наличное податное народонаселение по этой переписи составляло 243 218 душ, но, так как, при ревизиях, исчислялось не наличное, а приписное народонаселение, то для получения чисел, подлежащих сравнению, надо причислить к наличному населению 1865 года около 10 000 душ, находившихся в отлучке по паспортам.

[2] По таксациям, произведённым в Пинежском уезде, на десятину приходится кругом около 26 куб. саж. дров; на кубическую же сажень идёт около 150 деревьев в 3 саж. вышиною и 2 ½ вершка среднего диаметра, что составит 3 900 деревьев на десятину, т. е. почти вдвое больше, чем принято.

[3] О степени этих неурожаев можно заключить из того, что, по сведениям бывшей Палаты Государственных Имуществ, в четыре урожайных года с 1858 года по 1861 было собрано государственными крестьянами 170 000, 206 000, 292 000 и 270 000 четвертей хлеба; между тем как в 1856 году было собрано только 103 000, а в 1857 г. всего 64 000 четвертей.

[4] 1812 и 1813 годы, за которые вывоз не обозначен, совершенно опущены.

[5] 1855 не принять во внимание.

[6] В этом пятилетии взять 1832 г. вместо 1835, в котором, вывоз не обозначен.

[7] 1808 и 1809 годы пропущены, потому что блокада препятствовала отпуску. Цифра в скобках означает средний отпуск за 9 лет, исключая 1812 год, в котором отпуск был самым ничтожным.

[8] Цифры в скобках означают средний отпуск за все 10-летие, считая и 1855 г., когда отпуска совершенно не было.

[9] Цифры в скобках означают средние числа за 7 лет, по исключении 1861, 1862 и 1863 годов, когда Американская война усилила исключительным образом, наш отпуск смолы.

[10] Числа в скобках означают средний вывоз, за исключением следующих годов:

Для периода с 1724 – 1730 – 1724 и 1725 годов.

Для периода с 1801 – 1810 – блокадного 1808 года.

Для периода с 1811 – 1820 – 1817 и 1818, годов неурожая в Западной Европе.

Для периода с 1851 – 1860 – блокадного 1855 г.

[11] Полное собрание законов, год 1798. Указ 12-го марта, № 18 429