Н.Я. Данилевский. «Россия и Европа». ГЛАВА 8. РАЗЛИЧИЕ В ПСИХИЧЕСКОМ СТРОЕ. §2. Насильственность – черта германо-романского типа. §2.3. Разделение церквей. Прозелитизм

[8:22] Дальнейшая религиозная история Европы подтверждает то же самое. Если бы не общий дух насильственности германо-романских народов, откуда взялся бы несвойственный христианству прозелитизм, огнём и мечом принуждавший креститься племена восточной Германии ещё при Карле Великом, а при последующих императорах и северо-западные славянские племена? Откуда эти рыцарские ордена, Тевтонский и Меченосцев, внесшие насильственную проповедь к Литве, к Латышам и к Эстам и закрепостившие себе имущество и личность этих народов? Где бы взяли папы средства для кровавого подавления Альбигойцев и Вальденцев? Откуда навербовала бы Екатерина Медичис убийц Варфоломеевской ночи? Могли ли бы, без насильственности в самом народном характере, явиться ревнители папства часто более ревностные, чем сами папы, распространявшие и защищавшие его господство тонким насилием иезуитизма, и грубым насилием инквизиции? Но лучшим доказательством, что не католицизм, как христианское учение, так сказать, извне навязал характер насильственности на всю религиозную деятельность европейских народов, служит то, что и там, где протестантизм, имеющий притязание на учение свободное по преимуществу, заменил собою католичество, мы не видим в его последователях большей терпимости. Кальвин сжигает своего противника Серве не хуже какого-нибудь Констанцкого собора; англичане гонят одинаково, как католиков, так и пресвитериан; пуритане представляют собою образец религиозной нетерпимости. Но ведь это, скажут мне, всё дела давно минувших дней, результат грубости, варварства, и не подаёт ли теперь Европа, не только протестантская, но и католическая, пример религиозной терпимости, – совершенного невмешательства в дела человеческой совести? Правда. Но когда же случился этот спасительный переворот? Не ранее, чем когда вообще религиозный интерес отступил на второй, третий, четвёртый, одним словом задний план и стушевался перед прочими интересами дня, волнующими европейское общество. Когда религия потеряла большую часть своего значения, так сказать потеряла свой общественный характер, перестала быть res publica*, удалившись в глубь внутренней семейной жизни, тогда немудрено было сделаться, наконец, терпимым в отношении к ней, то есть в сущности равнодушным, по пословице: «на тебе, Боже, что нам негоже».