
Обучение рынку / Под ред. С.Ю. Глазьева. – М.: Изд-во «Экономика», 2004. – 639 с.
Монография содержит проведенный с позиций эволюционной экономики анализ теоретических концепций и практического опыта, накопленного за годы реформ в странах с переходной экономикой. Обсуждение методологии преобразований сопровождается статистическим анализом макроэкономической динамики. Особое внимание уделяется проблемам трансформации экономики России.
Для специалистов в области национальной и мировой экономики, эволюции экономических систем и переходных процессов, экономической динамики и смежных областях, а также для аспирантов и студентов экономических специальностей.
ВВЕДЕНИЕ
Эта книга — не просто очередная версия истории перехода к рыночной экономике постсоциалистических стран. Это анализ формирования рыночных отношений с позиций эволюционной экономики — науки, которая изучает реальные механизмы экономических процессов, как они протекают на самом деле. В отличие от анализа формальных преобразований, характерного для подавляющего большинства исследований рыночной трансформации, нас интересуют реальные механизмы, скрывающиеся под оболочкой рыночных форм и определяющие подчас парадоксальные результаты реформ.
Едва ли кто-нибудь будет оспаривать очевидные различия в функционировании одних и тех же рыночных форм в разной культурно-исторической среде. К примеру, формально одни и те же рыночные институты работают в США немного иначе, чем в Европе, существенно иначе, чем в Юго-Восточной Азии, и совсем иначе, чем в Африке. Удивительно, что не только общественное мнение, но и научное сообщество в начале радикальных рыночных реформ ожидали, что формальные преобразования отношений собственности и копирование типовых институтов регулирования рыночной экономики автоматически обеспечат переход к более эффективной системе производственных отношений. Действительно, почему многие наивно полагали, что в результате простых реформаторских актов мы получим экономику наподобие американской или европейской, а не, скажем, латиноамериканской или африканской?
Чуда, к сожалению, не произошло. В результате радикальных реформ мы не только не приблизились к желаемым образцам, но откатились на десятилетия назад по отношению к дореформенному уровню развития производительных сил. Уровень производства сократился вдвое, его эффективность снизилась на треть, резко упал научно-технический уровень. Если мы и стали похожи на какую-то из стран с рыночной экономикой, то не на западноевропейские страны или США, а скорее на Колумбию или Нигерию.
Но самое неприятное заключается в том, что сложившиеся в результате реформ производственные отношения оказались не способны использовать имеющийся в стране интеллектуальный и научно-производственный потенциал. Сотни тысяч уехавших за рубеж первоклассных специалистов, миллионы вынужденно безработных, наполовину незагруженные производственные мощности, заброшенные поля, сотни миллиардов долларов вывезенных из страны капиталов — все это свидетельствует о неадекватности нового экономического порядка уровню имеющегося экономического потенциала.
Таким образом, результаты радикальных реформ в России и большинстве других постсоциалистических стран оказались противоположными заявленным целям и ожиданиям. Вместо повышения эффективности экономики получили ее резкое снижение, вместо подъема экономической активности — двукратный спад, вместо новых горизонтов развития — чудовищную деградацию. При этом новая система регулирования экономики оказалась неспособной освоить доставшийся ей в наследство производственный потенциал страны. Самому глубокому разрушению подверглись наиболее сложные и развитые в научно-техническом отношении производства, ценнейшие качественные ресурсы обесценились, а экономика в целом стремительно деградировала в направлении примитивных форм производства — добычи и экспорта полезных ископаемых и сырьевых товаров низкой степени переработки.
Иными словами, действия реформаторов по своим последствиям оказались сравнимы с действиями обезьяны, употребившей случайно доставшийся ей микроскоп для сбивания бананов. Между тем результат этот был вполне прогнозируемым. Ведь никто не удивляется тому, что обучение ребенка жизненным правилам в пансионе для благородных девиц и в колонии для несовершеннолетних преступников формирует совершенно разные личности. Так же и состояние экономических образований в решающей степени зависит от того, каковы мотивы их руководителей, в какой среде они развиваются, какова их конкурентоспособность. Если, например, предприятие захвачено злоумышленниками, стремящимися к личной наживе за счет распродажи его активов, если экономическая среда не предоставляет возможностей для привлечения ресурсов, а более сильные конкуренты захватывают рынок, то трудно ожидать роста производства и успешного развития.
Анализ экономических процессов с учетом всех определяющих их факторов и условий, того, как они складываются в действительности, — вот что отличает эволюционную парадигму в экономической науке от широко распространенных сегодня квазинеоклассических исследований абстрактных моделей и формальных преобразований, в которых платой за упрощение становится полный отрыв от реальности. И как следствие — абсолютная неспособность прогнозировать результаты проводимой экономической политики, чудовищные ошибки, приводящие к катастрофическим для миллионов людей последствиям.
За примерами далеко ходить не надо. Гиперинфляция начала 90-х годов, унесшая трудовые сбережения населения, ваучерная приватизация, породившая финансовые пирамиды, вторичную утрату сбережений населением и повергшая в хаос промышленность, финансовый крах 1998 года — вот далеко не полный перечень катастрофических последствий ошибочных решений, которые легко прогнозировались специалистами, изучающими реальные экономические процессы. Но эти последствия оказались неожиданностью для реформаторов, оперирующих абстрактными категориями.
С точки зрения эволюционной экономики каждая точка на траектории экономического развития определяется всей предысторией эволюции и «естественного отбора» популяции хозяйствующих субъектов, действующих в условиях соответствующего экономического окружения. Как и в неоклассической теории, в теории эволюционной экономики макроэкономическая динамика выводится из микроэкономического поведения хозяйствующих субъектов. Но последнее представляется в ней более сложным и соответствующим наблюдаемой реальности. В частности, в эволюционной экономике непосредственно учитывается сложность поведения хозяйствующих субъектов, неопределенность множества производственных возможностей. Поведение фирм рассматривается не просто как рациональный выбор из множества производственных возможностей, а как переменная, определяемая указанным множеством наряду со сложившимися процедурами принятия решений и условиями экономического окружения.
В соответствии с реальным положением, хозяйствующие субъекты в эволюционной теории не имеют каких-либо имманентных целей и мотивов поведения, за исключением цели выживания и роста, — они формируются в процессах поиска и “естественного отбора” во взаимодействии с экономической средой.
Нетрудно догадаться, какие цели и мотивы поведения могли сформироваться в специфических условиях разрушения государства и массовой приватизации принадлежавшего ему богатства. Для наиболее активной и не обремененной особыми моральными принципами части общества открылись невероятные возможности быстрого обогащения. Выиграли те, кто, злоупотребляя служебным положением в соответствующих органах государственной власти или используя связи и подкуп должностных лиц, получили возможность приватизировать наиболее доходные государственные предприятия. Те же, кто пытался собственным честным трудом создать свой бизнес, мало преуспели и в значительной части просто разорились в неблагоприятных для наращивания собственного производства макроэкономических условиях.
Наиболее ярко этот “естественный отбор” проявился в России, где ради личной наживы прорвавшиеся к власти люди организовали антиконституционный государственный переворот, расстреляли высший орган государственной власти и употребили узурпированную силой власть для личного обогащения путем присвоения наиболее прибыльных отраслей российской промышленности. Наиболее надежной дорогой к успеху стал не честный труд и не добросовестное предпринимательство, а присвоение государственного имущества. И те, кто имел “доступ к телу” президента, преуспели в этом больше всех. Большинство наиболее богатых и влиятельных в постсоветских государствах людей обогатилось за счет приватизации государственного имущества, полученного благодаря коротким отношениям с ответственными за это высокопоставленными чиновниками.
Трудно ожидать, что действующий таким образом “естественный отбор” предпринимательского поведения может привести к высокоэффективным формам хозяйствования. Скорее наоборот, складывающийся на почве квазибесплатной приватизации государственной собственности стереотип присвоения незаработанного неизбежно ведет к бесконечной борьбе за передел собственности, при которой долговременные интересы развития производства отходят на второй план. Вслед за приватизацией государственной собственности при помощи тех же методов через коррупцию в судах начинается захват чужого частного имущества, что дестимулирует добросовестное предпринимательство и делает часто бессмысленными инвестиции в развитие производства. Ведь стоит последнему начать приносить заметные прибыли, как немедленно начинаются попытки его захвата посредством отработанных процедур злонамеренного банкротства.
При такой мотивации и сложившихся стереотипах поведения наиболее преуспевшей части предпринимательского сословия трудно ожидать экономического роста. Наоборот, захваченная сомнительным способом собственность не развивается, а “отжимается” для извлечения максимально возможных доходов в краткосрочной перспективе и затем “сбрасывается” кредиторам. Лозунг “рыночных революционеров” “не важно, как приватизировать, лишь бы приватизировать”, исходящий из догматического представления о том, что частный собственник ведет хозяйство эффективнее государства, сыграл с реформируемыми странами злую шутку.
Как и следовало ожидать, отношение хозяина к собственности во многом определяется источником ее приобретения. Если она нажита “потом и кровью”, то и отношение к ней вполне хозяйское — собственник печется о преумножении своего богатства. А если она украдена, то тут уж не до хозяйской мотивации. Незаконный собственник озабочен главным образом тем, как побыстрее перевести эту собственность в ликвидную форму и спрятать где-нибудь за рубежом, подальше от правоохранительных органов и конкурентов, которые могут заявить на нее права.
Соответственно, и макроэкономические результаты такого предпринимательского поведения будут принципиально различаться: в первом случае — экономический рост, во втором — вывоз капитала и деградация производства. Первый вариант перехода к рынку реализован в Китае, где частный сектор экономики создавался в основном не за счет передела государственной собственности, а на основе личной предпринимательской энергии при создаваемых государством благоприятных условиях. Второй — в большинстве бывших советских республик, где частный сектор вырос на обломках государственного. И результаты оказались противоположными: в первом случае бурный экономический подъем, во втором — катастрофический спад. При этом естественно, что Китай привлек в свою экономику полтриллиона долларов иностранных инвестиций, а Россия потеряла столько же вывезенного капитала.
При столь разительных отличиях в последствиях перехода к рыночной экономике разными способами возникает вопрос о движущих силах этого процесса. Почему в большинстве постсоциалистических стран был реализован заведомо ущербный и противоречащий общенациональным целям развития вариант реформы для обогащения немногих за счет присвоения общенациональных богатств?
Ответ, который может дать на этот вопрос эволюционная экономика, сводится к анализу наиболее распространенных в обществе стереотипов поведения.
Рутинизированные процессы поведения хозяйствующих субъектов, включающие используемые производственные операции и технологические процессы, сложившиеся процедуры распределения ресурсов и принятия решений, стереотипные реакции на изменения экономического окружения, просто повторяющиеся операции, навыки и стереотипы поведения сотрудников организации и т.д., рассматриваются с точки зрения эволюционной экономики в качестве главного предмета исследования и основы не только микро-, но и макроэкономической динамики. Их роль в экономическом развитии можно сравнить с ролью генов в биологической эволюции. Они не только являются внутренним свойством и основой «памяти» хозяйствующих субъектов и определяют их поведение, но и постоянно воспроизводятся, а также изменяются в ходе «естественного отбора» хозяйствующих субъектов в условиях меняющегося экономического окружения. При этом из всех возможных рутинизированных процессов поведения закрепляются только наиболее важные и полезные для выживания хозяйствующих субъектов в заданных экономических условиях.
За десятилетия советской власти у подавляющего большинства граждан сформировались совершенно определенные стереотипы поведения, обусловленные стабильностью социально-экономических отношений, уверенностью в благополучной жизни при условии соблюдения раз и навсегда заданных правил. Не только рядовые граждане, но и руководители действовали в условиях мало меняющихся производственных отношений в соответствии с установленными процедурами принятия решений. И хотя экономика СССР росла относительно высокими темпами, и каждый год создавались новые виды деятельности, строились тысячи новых предприятий, осваивались десятки новых специальностей, сама социально-экономическая среда оставалась стабильной. Она поощряла лояльность по отношению к власти, добросовестное отношение к своим обязанностям, стремление к продвижению по партийно-хозяйственной карьерной лестнице.
После резкого одномоментного разрушения всего государственного и социально-экономического строя подавляющее большинство граждан оказались дезориентированными и не способными столь же быстро адаптироваться к новым условиям. Они продолжали привычно трудиться на предприятиях, незаметно для себя превращаясь из трудящихся на государство в наемную рабочую силу у частных собственников, приватизировавших их предприятия. Спустя всего несколько лет после демократической эйфории подавляющее большинство граждан вдруг обнаружило, что пока они продолжали честно исполнять свои трудовые обязанности, кто-то присвоил некогда общенародное имущество, завладел принадлежавшими ранее всем источниками доходов, отменил значительную часть социальных гарантий. И вместо патерналистского государства они вынуждены иметь дело с безразличной коррумпированной властью, обслуживающей интересы сказочно разбогатевших на присвоении государственной собственности “олигархов”.
Как пиратское отношение к приватизированной сомнительным способом собственности, так и чудовищное обнищание большинства населения были неожиданными для радикальных реформаторов результатами их деятельности. Действительно, что мешало вполне грамотному и квалифицированному населению принять массовое участие в приватизации и последующем управлении бывшей общенародной собственностью? Почему за каких-то несколько лет основная часть национального богатства оказалась в распоряжении всего нескольких десятков человек, в то время как подавляющее большинство граждан лишилось прав не только на свою часть некогда общенародного имущества, но и своих сбережений? И по каким причинам вместо повышения эффективности производства и преумножения полученной от государства собственности ее новые хозяева в большинстве случаев пошли по пути ее разграбления и вывоза капитала за рубеж?
Широко распространенные неоклассические представления об экономике как сообществе максимизирующих прибыль хозяйствующих субъектов, действующих в формальных условиях свободной конкуренции, не позволяют дать вразумительные ответы на эти вопросы. Между тем анализ, проведенный с позиций эволюционной экономики, доказывает, что полученные результаты были запрограммированы проводившейся политикой “шоковой терапии”.
Подавляющее большинство граждан не смогло воспользоваться неожиданно возникшими возможностями быстрого обогащения на основе приватизации государственного имущества, потому что, во-первых, это требовало резкого изменения морально-этических принципов и привычных для них норм повседневного поведения, и, во-вторых, они просто не могли себе представить, что государство столь быстро деградирует, утратит способность защищать общенациональные интересы и будет подчинено частным интересам приближенных к власти лиц, использовавших свое влияние для захвата общенационального богатства.
В ситуации хаотического распада прежней устоявшейся за десятилетия социально-экономической системы в наиболее выигрышном положении оказались асоциальные элементы, привыкшие полагаться только на себя и обходить законы, отчужденно относящиеся к государству и имевшие навыки предпринимательской инициативы. Не удивительно, что среди преуспевших в результате реформ лиц столь высока доля людей с криминальным прошлым, занимавшихся нелегальным предпринимательством в прежние годы, а также наиболее инициативных в последние годы советской власти комсомольских работников и выпускников столичных вузов, еще не успевших социализироваться в советской системе и с энтузиазмом воспринявших новые правила игры.
Эти правила поощряли агрессивное поведение, направленное на захват государственной собственности, и дестимулировали предпринимательскую деятельность по организации производства общественно полезных благ. В результате “естественного отбора” различных типов предпринимательского поведения выиграли те, кто, злоупотребляя служебным положением и коррумпируя власть, фактически даром получили контроль над наиболее доходными бывшими государственными предприятиями. Те же, кто пытался добиться успеха собственным трудом, оказались в проигрыше.
Хищнический тип предпринимательства, ориентированного не на создание нового, а на присвоение чужого, еще долго будет довлеть над экономикой большинства постсоциалистических стран. Вслед за крупномасштабной приватизацией развернулась борьба за передел уже приватизированной собственности. Сложились целые бизнес-сообщества, наживающиеся на организации искусственных банкротств преуспевающих предприятий и распродаже их активов. И вновь преуспевают не те, кто с хозяйской рачительностью развивает свое производство, а кто, коррумпируя судебную власть и правоохранительные органы, отбирает у других хорошо работающие предприятия.
Эволюционный подход позволяет объяснить, почему именно такой тип социально-экономических отношений вырос на обломках социалистической системы хозяйствования. Так же как чертополох вырастает на руинах некогда процветавшего дома, так и в нашем случае мгновенный снос социалистического здания породил паразитические формы присвоения национального богатства.
Все это стало закономерным результатом проводившейся политики “шоковой терапии”, отрезавшей подавляющее большинство населения от эффективной деятельности и создавшей конкурентные преимущества для асоциальных элементов советского общества. Деструктивные формы предпринимательской деятельности оказались наиболее эффективными и в ходе “естественного отбора” стали доминирующими. Следствием этого стала целая гамма явлений, аномальных с точки зрения общераспространенных теоретических представлений и перечеркнувших смысл проводившихся радикальных реформ.
Во-первых, следствием перехода к рынку стало не повышение эффективности общественного производства, а ее резкое снижение. Новые собственники в большинстве случаев оказались плохими хозяевами, ориентированными не на развитие доставшихся им предприятий, а на присвоение их активов и вывод их за рубеж.
Во-вторых, дезинтеграция производственно-ведомственных систем, доминировавших при социализме, не привела к формированию отношений рыночной конкуренции, а многократно усилила монопольные эффекты. Вследствие распада ранее организационно объединенных технологических цепочек вместо небольшого числа монопольных производителей конечной продукции появилось бесчисленное множество локальных монополистов, злоупотребляющих своим монопольным положением в рамках сложившейся производственно-технологической кооперации и раздувающих инфляцию издержек. Последняя породила гиперинфляцию со всеми вытекающими последствиями дестабилизации экономики.
В-третьих, для поддержания производства руководители оказавшихся в шторме гиперинфляции предприятий продолжили привычные поставки товаров и услуг без их своевременной оплаты для поддержания сложившейся кооперации и предотвращения собственной гибели. Следствием этого стал кризис неплатежей, парализовавший фискальную систему государства.
В-четвертых, столкнувшись с гиперинфляцией и кризисом неплатежей, ориентированные на обслуживание частных интересов органы государственной власти пошли по пути механического сокращения государственных расходов и демонтажа социальных гарантий, чем подорвали механизм воспроизводства человеческого и интеллектуального потенциала. Тем самым под вопрос поставлено само будущее России как суверенного государства.
В-пятых, применение поверхностных монетарных методов для обуздания гиперинфляции без понимания ее реальных причин привело к демонетизации экономики, блокированию инвестиционного процесса и искусственному сужению возможностей кредитования роста производства. Искусственное сжатие денежной массы подорвало воспроизводственный процесс и спровоцировало соответствующее падение экономической активности.
Этот перечень аномальных результатов радикальных рыночных реформ можно продолжать до бесконечности. Все получилось совсем не так, как ожидалось или, по меньшей мере, заявлялось их авторами. И в то же время получилось вполне закономерно, как и предостерегали наиболее вдумчивые ученые, понимавшие реальные механизмы человеческого поведения в конкретных условиях проводившихся реформ.
Постепенно общество адаптируется к новой системе социально-экономических отношений. Но этот процесс обучения требует времени. И в случаях, когда экономические реформы опережают способность общества осваивать новые формы конструктивной деятельности в быстро меняющихся условиях, возникают социальные напряжения и дисфункции, обусловленные неадекватной мотивацией хозяйствующих субъектов. И наоборот, если процессы обучения общества новым формам экономической деятельности соответствуют темпам социально-экономических и политических преобразований, то можно ожидать позитивных результатов. Вооруженные пониманием нового смысла своей деятельности и руководствуясь принципами добросовестной конкуренции и законопослушания, люди могут добиться выдающихся и весьма полезных для общества результатов.
Опыт СССР и Китая дает яркий пример последствий в различиях подходов к организации рыночной трансформации. Создание условий для активизации творческого потенциала личности и предпринимательских способностей путем планомерной деятельности государства позволило Китаю более чем на порядок увеличить объемы производства с момента начала реформ. В России и большинстве других постсоциалистических стран, наоборот, произошел чудовищный регресс. Переход к рынку на основе присвоения государственной собственности небольшой группой приближенных к власти лиц не мог обеспечить экономический успех. И как бы сегодня ни пытались скрыть причины чудовищного падения объемов и эффективности производства псевдонаучными терминами типа “трансформационный спад”, причины этого заключаются в избранном пути перехода к рыночной экономике.
Эта книга называется “Обучение рынку”. В ней прослеживаются и анализируются процессы формирования рыночных механизмов, определяющих результаты перехода к рыночной экономике в разных постсоциалистических странах. Показано, что эти результаты оказываются существенно разными в зависимости от характера проводимых реформ и их соответствия готовности общества действовать по новым правилам. Но во всех случаях переход к новой системе социально-экономических отношений — это процесс обучения людей, фирм и государств эффективной работе в новых условиях. И анализ перехода к рынку как к процессу обучения позволил раскрыть ранее не понятные движущие силы и закономерности трансформационного процесса.
Впрочем, читателю будет виднее, насколько авторам удалось это сделать.
Сергей Глазьев, член-корреспондент РАН
Глава 1
Методологические основы исследования
Фундаментальные системные исследования
и логика эволюционного подхода
Изучение социально-экономических систем, предпринимаемое современной общественной наукой, предполагает в качестве явной или неявной предпосылки наличие у исследователя определенных представлений о том, что такое социально-экономическая система. От этих концептуальных предпосылок, часто даже не упоминаемых на страницах научных работ, существенно зависят не только предмет и метод исследования; нередко они решающим образом предопределяют конечные результаты работы и выводы, к которым приходит ее автор.
На вопрос о том, что представляют собой социально-экономические системы, можно давать различные ответы, и многие из них, будучи последовательными и осмысленными, имеют право на существование. Все разнообразие точек зрения на данную группу проблем можно условно уместить в три принципиально разные концепции, каждая из которых отражает определенный подход к понятию социально-экономической системы, а следовательно, и к управлению, этими системами, и к их изучению.
Структурная концепция рассматривает социально-экономические системы как субординированные иерархические структуры и в основу их исследования кладет отношение между элементом и системой, которое, согласно логике данной концепции, выступает исходным, первичным, системообразующим отношением. Понять, что представляет собой данная система, — это значит понять, как она устроена внутри, из каких элементов она состоит, каковы взаимные связи и отношения между ее элементами, а также между системой и каждым ее элементом. Именно внутренняя структура системы выступает, согласно данной концепции, основным объектом воздействия на систему в процессе управления ею и основным объектом изучения в процессе ее познания. Каждая система, в свою очередь, является элементом других, более сложно организованных систем, а каждый отдельно взятый элемент, в свою очередь, представляет собой субординированную систему.
Функциональная концепция воспринимает социально-экономическую систему как функциональную единицу, принципиально открытую для воздействия внешней среды. Согласно данному подходу, именно отношение между системой и внешней средой выступает исходным отношением, логика развития которого предопределяет развертывание всех жизненных форм и проявлений данной системы. Понять, что представляет собой данная система, — это значит понять, какова ее функциональная роль, каков характер ее отношений с внешней средой. Функциональная концепция исследует социально-экономическую систему как «черный ящик», состояние которого однозначно определяется ее взаимодействием с внешней средой — воздействием среды на систему (для данной системы это «вход») и воздействием системы на среду («выход»). Таким образом, сама система предстает как набор определенных свойств, параметров, совокупность которых характеризует ее состояния и изменения. Именно эта совокупность параметров, а вовсе не система как таковая служит объектом воздействия в процессе управления данной системой и объектом исследования в процессе ее познания.
Каузальная концепция рассматривает социально-экономические системы как сложные развивающиеся объекты, причины движения которых заложены в них самих. С этой точки зрения исходным представляется отношение между двумя сторонами данной системы — содержанием и формой, противоречивое единство которых в процессе их взаимного полагания и взаимного отрицания обеспечивает как относительную устойчивость, стабильность системы, так и ее относительную изменчивость, мобильность. Понять, что представляет собой данная система, — это значит понять, как и почему она изменяется, какие причины и противоречия движут ее развитием. Система, таким образом, представляет собой динамический объект, который сам воспроизводит условия своего собственного бытия и движения и воспроизводит их через противоречия, которые поэтому и подлежат воздействию в процессе управления данной системой и изучению в процессе ее познания.
В истории экономической мысли диалектическая взаимосвязь указанных трех концепций проявляется в наибольшей степени полно и открыто. Структурная концепция экономических систем, характерная для «доклассического» этапа развития политической экономии, получила наиболее яркое воплощение в меркантилистских построениях. Позднее в рамках этой концепции возникли такие достижения структурно-экономического анализа, как «тектология» А.А. Богданова, и выросли школы организационно-институционального направления в экономике, а также целый ряд течений, развивающихся на стыке экономической науки с кибернетикой и общей теорией систем.
Классическая политическая экономия взяла на вооружение функциональную концепцию, наиболее мощным достижением которой стал маржинализм, а позднее в ее русле получили развитие другие доктрины, связанные с широким применением математической экономики. Богатые традиции функционального подхода продолжаются в ряде современных течений экономической мысли, описывающих преимущественно количественную сторону экономических процессов и явлений.
Марксизм, будучи первой экономической школой, последовательно выдвинувшей каузальную концепцию изучения социально-экономических систем, явился в то же время и наиболее значительным (на сегодняшний день) ее достижением. Марксистское направление в экономике завершило правильную триаду, связанную с развитием методологических основ исследования социально-экономических систем. Ключевым моментом структурной концепции выступает качественное описание экономических систем, ключевым моментом функциональной концепции — количественные исследования, ключевым моментом каузальной концепции — мера, выражающая противоречивое единство качественных и количественных изменений. Завершив эту правильную триаду (качество — количество — мера), марксизм выдвинул в качестве гносеологической структурной единицы категорию «экономический закон» и поставил в центр внимания экономической науки каузальные, причинно-следственные связи, предложив диалектико-материалистическое обоснование экономической причинности и тем самым совершив методологический прорыв в развитии экономической мысли.
Бурно развивающийся в последние десятилетия эволюционный подход также возник в русле каузальной концепции изучения экономических систем. Отличительная особенность эволюционного подхода к исследованию социально-экономических систем по сравнению с большинством популярных сегодня на Западе экономических течений заключается в том, что данный подход рассматривает изучаемые системы не как механизмы, а как организмы, последовательно проходящие в своем жизненном цикле сменяющие друг друга этапы становления, развития, упадка и гибели и развивающиеся по законам эволюции, по законам самоорганизации сложных систем.
Можно сказать, что эволюционная экономика в известном смысле предполагает каузальный подход к исследованию экономических систем. Это обстоятельство связано с троякой особенностью эволюционного подхода, характеризующей логику развертывания предмета и метода экономической теории, предопределяемых этим подходом.
- Прежде всего, эволюционный подход есть подход динамический, предполагающий изучение экономических объектов в их динамике. Это означает, что эволюционный подход должен в той или иной форме объяснить характер развития этих объектов и его причины.
- Развитие экономических систем, исследуемое в рамках эволюционного подхода, носит исторический характер. Следовательно, эволюционный подход есть подход исторический, согласно которому история предшествующего развития социально-экономических систем позволяет обнаружить тенденции и логику последующих состояний тех же самых систем. Один из возможных вариантов исторического подхода предлагает социально-экономический детерминизм, воспринимающий каждое состояние социально-экономической системы как следствие ее предшествующих состояний и как причину последующих.
- Наконец, на вопрос о причинах развития дает ответ диалектический подход: причины развития социально-экономических систем заключаются в их внутренних противоречиях, а движущие силы развития — во внутренней логике развертывания этих противоречий, в тех объективных общественных формах, в которых движутся (т. е. полагаются и разрешаются) эти противоречия.
Эволюционный подход, будучи подходом диалектическим, предполагает реализацию всеобщих законов диалектики в практическом движении исследуемых им социально-экономических систем. Законы взаимного перехода количественных и качественных изменений, единства и борьбы противоположностей, отрицания отрицания характеризуют динамику сложных динамических систем (в том числе социально-экономических систем) как поступательно-циклический процесс, в котором попеременно чередуются периоды эволюционного (постепенного, медленного) и революционного (быстрого, скачкообразного) развития.
В отличие от проблемы характера и логики эволюционного развития, достаточно успешно разрешаемой общим эволюционным подходом к изучению социально-экономических систем, проблема направленности этого развития остается для него принципиально недоступной. В частности, по этой причине в рамках эволюционной экономики стал развиваться генетический подход, позволяющий прогнозировать эволюционную динамику социальных систем исходя из тенденций и исторических перспектив их развития, обусловленных неотъемлемыми внутренними свойствами этих систем.
Логика генетического подхода в известном смысле вытекает из традиций классической политической экономии, в которой рассматриваются только необходимые (а не достаточные) условия существования макроэкономического равновесия и необходимые условия его восстановления в краткосрочном и среднесрочном периодах. Это и есть, как говорил Н.И. Бухарин, постулат равновесия, т.е. рассмотрение всей системы в том типичном случае, когда вопрос о возможности невосстановления равновесия (и, соответственно, о возможности гибели системы) не ставится[1]. Между тем каждая система, в том числе и социально-экономическая, подобно живым организмам, имеет свой жизненный цикл, и рано или поздно наступает момент ее гибели и перехода к некоторой другой системе, более способной аккумулировать информацию и противостоять энтропии в сложившихся условиях внешней среды.
Вообще говоря, отдельные живые организмы (как и социально-экономические системы) не являются замкнутыми системами, и на известных этапах развития, обусловленных их генетической программой, им удается эффективно противостоять энтропии, хаосу, надвигающемуся на динамические системы из внешней для них среды. То, что удел всех органических существ — разложение, отмечал Шеллинг, отнюдь не может считаться изначальной необходимостью; связь сил, составляющих жизнь, по своей природе равно могла бы быть и нерасторжимой, и если чему-либо предназначено быть perpetuum mobile, то, по-видимому, это создание, которое собственными силами восполняет ошибочно ставшее в нем[2]. Таким образом, выражаясь современным языком, органические системы могут существовать постольку, поскольку они способны аккумулировать информацию и нейтрализовать последствия энтропийно направленных воздействий внешней среды в процессе своего собственного развития.
Производство информации и ее аккумуляция, применение в производственных процессах являются важнейшим фактором, позволяющим эффективно противостоять энтропии, хаосу, надвигающемуся на социально-экономические системы из внешней для них среды. Следовательно, становление информационного технологического способа производства должно рассматриваться как устойчивый антиэнтропийный фактор общественного развития, как фактор, повышающий степень организации экономических систем — и на уровне предприятия, и в масштабе общества в целом.
Заметим, что нелинейность, цикличность, принципиально заложенная во всяком развитии, его неопределенность не снимают проблемы исторической тенденции, тренда, общего направления, в котором движется развивающийся объект. Эволюционный подход к развитию социально-экономических систем позволяет утверждать, что их историческая тенденция определяется законом убывания энтропии. Социальные организмы могут жить и воспроизводить себя до тех пор, пока они способны эффективно противостоять энтропии, повышать уровень своей организации. Если же внутренняя структура социально-экономической системы на известном этапе вступает в противоречие с решением этой проблемы, то система подлежит коренной трансформации либо сменяется другой, более способной к выживанию в данной энергоинформационной среде.
Таким образом, существуют определенные вопросы, касающиеся динамики социально-экономических систем, на которые генетический подход принципиально неспособен дать какой-либо ответ. Первый из таких вопросов касается соотношения неопределенности текущей динамики систем и исторической тенденции их развития, их трендовых траекторий.
Вероятностный характер развития, его бифуркационность, способность к спонтанным локальным трансформациям не снимают проблемы глобальной траектории этого развития, его исторической тенденции, векового тренда. На основе генетического подхода можно предвидеть некоторые черты зрелого состояния той или иной социально-экономической системы, исходя из предпосылок этого состояния, имеющихся в данный момент в потенции, в неразвитом виде. Но генетический подход не дает ответа на вопрос о том, какова будет социально-экономическая система, которая придет ей на смену.
При решении этого вопроса незаменимую роль способна сыграть каузальная концепция развития социально-экономических систем. В частности, К. Маркс писал, что ни одна социально-экономическая система не умирает раньше, чем все ее противоречия разовьются до крайности, все производственные возможности ее развития исчерпаются и в ее недрах созреют материальные условия становления новой системы[3]. Но для того чтобы уловить этот момент, необходимо исследовать именно противоречия существующих социально-экономических систем, важнейшим из которых выступает противоречие между системой производительных сил общества и системой его производственных отношений; следовательно, для этого необходимо изучать социально-экономический организм с позиций каузальной концепции.
Трудный вопрос заключается в том, в какой сфере следует искать общий критерий отмирания социально-экономической системы и ее перехода в некую иную систему. Разрушение производительных сил общества, развитие которых пришло в противоречие с характером и логикой развития системы производственных отношений, в данном случае не может служить критерием. В частности, при капитализме каждый циклический кризис сопровождается разрушением производительных сил. Но К. Маркс показал, что это не свидетельство заката буржуазной системы отношений производства, а неотъемлемое свойство ее развития.
Ответ на поставленный вопрос следует искать в самой социально-экономической системе, в ее внутренних противоречиях. Обобщенно говоря, критерий отживания системы заключается в ее неспособности эффективно аккумулировать информацию и противостоять энтропии, как вырабатываемой самим социально-экономическим организмом, так и надвигающейся на него из внешней среды. Каким образом это качество выражается на языке самой социально-экономической системы — это проблема ее внутренних каузальных связей и внутренней логики движения ее противоречий.
Второй вопрос, на который генетический подход не дает удовлетворительного ответа, касается соотношения естественно-исторического и телеологического начал в развитии социально-экономических систем. Естественно-исторический характер их развития не означает стихийности и не предполагает отсутствия сознательного целеполагания в процессе их эволюции.
Естественно-исторический характер развития социально-экономических систем в известном смысле предполагает чередование эволюционных и революционных периодов в их развитии и потому не может быть во всех своих проявлениях описан эволюционным подходом. Скачкообразные качественные изменения в сфере общественного бытия, сопровождающиеся виртуальными бифуркациями, т.е. вероятными разветвлениями трендовых траекторий, усиливают роль субъективных факторов в общественном развитии. Таким образом, понимание развития социально-экономических систем как естественно-исторического процесса не только не противоречит признанию необходимости целенаправленного воздействия человека на динамику социально-экономических процессов, но и непосредственно предполагает его.
На известной ступени развития социальная реальность характеризуется достижением такой степени познания людьми законов своего собственного общественного бытия, при которой они смогут предвидеть социально-экономические последствия совершаемых ими действий и в известной мере осознанно строить свое социально-экономическое будущее. Достижение такой степени познания законов общественного развития означает начало подлинной человеческой истории, при которой люди перестают быть жертвами стихийного действия объективных социально-экономических законов и становятся сознательными строителями своего общественного бытия.
Сознательное проектирование человечеством своего общественного бытия выводит на передний план преобразования общественной жизни так называемые социальные технологии, применение которых позволяет добиваться заранее заданных результатов в развитии социально-экономических систем. Таким образом, формирующаяся в современной экономической науке новая парадигма призвана стать не столько инструментом познания сменяющих друг друга способов производства, сколько инструментом их созидания, проектирования, программирования. Она должна стать методологической основой конструирования и внедрения социально-экономических технологий, позволяющих предвидеть последствия совершаемых хозяйственных действий и принимаемых решений, добиваться заранее заданного результата, т.е. должна давать конструктивные алгоритмы поиска и построения систем экономических отношений, обеспечивающих устойчивое и прогнозируемое развитие общества в требуемых направлениях. Следовательно, новая экономическая парадигма способна сформироваться и заработать в полную силу лишь по мере осознания человечеством законов собственного развития, по мере выхода из царства необходимости в царство свободы.
Целенаправленное воздействие людей на характер и формы социально-экономического развития повышает их ответственность за последствия принимаемых решений и их претворения в жизнь. Однако осознание людьми законов общественного бытия не отменяет объективного характера этих законов и не снимает внутренней социальной логики их действия. Поэтому, характеризуя целеполагание человеческого воздействия на социально-экономическое развитие, следует помнить о том, что критерии и задачи этого целеполагания вытекают из важнейших принципов самоорганизации социальной формы движения материи и потому не выходят за рамки естественно-исторического подхода к развитию социально-экономических систем. Телеологический подход, напротив, предполагает, что критерии и задачи этого целеполагания внеположены по отношению к внутренней логике саморазвития социально-экономических систем, привнесены в их динамику теми или иными внешними обстоятельствами.
Подавляющее большинство известных на сегодняшний день экономических доктрин на микроэкономическом уровне придерживается телеологического подхода. Согласно этому подходу микроэкономические структуры суть механизмы, цель и назначение которых внеположены по отношению к ним самим: они суть мертвые слепки косной материи, созданные во имя оптимизации неких количественно измеримых параметров. Максимизации функции полезности, утверждает маржинализм. Максимизации нормы прибыли, отмечает марксизм. Максимизации эффективности производства, подчеркивает кейнсианство. Минимизации риска и максимизации устойчивости, в один голос добавляют сторонники всех направлений экономической мысли, хотя ирония заключается в том, что почти все они понимают под этими категориями нечто свое, не совпадающее с пониманием иных экономических течений.
Лишь эволюционная экономика последовательно отвергает это механистическое заблуждение, рассматривая микроэкономические структуры как организмы, поведение которых в известном смысле аналогично поведению живых самоорганизующихся систем, цель и назначение которых заложены в них самих и изначально предопределены их генотипом. У жизни нет иной цели, кроме самой жизни, кроме ее продолжения и развития, роста и творческого самопроявления. Именно так смотрит на экономические системы эволюционная экономика, и этот подход оправдан именно тем, что со становлением информационного технологического способа производства экономические структуры реально обретают возможность, подобно живым организмам, аккумулировать информацию из внешней среды и противостоять энтропии, сознательно повышая уровень своей организации. В этом их поведение действительно сходно с поведением живых организмов, и это обстоятельство лежит в основе современной популярности эволюционного подхода, его столь быстрого расцвета в конце XX столетия.
Как диалектика неопределенности и предопределенности векового тренда, так и соотношение естественно-исторического и телеологического подходов с особенной ясностью и силой проявляются в изучении пределов развития исторически конкретных социально-экономических систем, причем эта проблема значительно обостряется на переходных этапах их динамики. В необходимости прогнозировать подобные процессы и предвидеть отдаленные технико-экономические последствия совершаемых действий заключается глобальный вызов наступившего века, на который требует ответа практика современного социально-экономического развития. От нашей готовности принять этот вызов, от своевременного и конструктивного решения данной группы вопросов может решающим образом зависеть острота глобальных проблем, с которыми мы столкнемся несколько десятилетий спустя.
Кризис современной парадигмы
в экономической науке
Сегодня стало общепризнанной банальностью утверждение о том, что современная экономическая наука пребывает в состоянии кризиса, что ведущие экономические доктрины не в силах сколько-нибудь адекватно отразить реальные перемены, происходящие в сфере общественного бытия. Этому обнаруживается множество причин, но коренная, наиболее глубокая из них лежит, разумеется, в области развития производительных сил: наступление эпохи господства информационных технологий, идущих на смену индустриальным, неизбежно опрокидывает не только отдельные выводы, но и самые основы современной экономической теории, важнейшие методологические предпосылки, на которых она построена.
Процессы, совершающиеся в последние годы в современном всемирном хозяйстве, ясно указывают на непригодность давно известных и хорошо разработанных экономических доктрин для объяснения реальностей современной экономической динамики. Эти процессы обнаруживают ограниченность наших познаний и наших прежних представлений о характере, критериях и типах экономического роста, стимулируют поиски путей к переосмыслению некоторых экономических категорий, к уточнению логики экономической причинности нынешнего переходного этапа общественного развития.
Глобальный вызов третьего тысячелетия, на который современная экономическая наука пока не смогла дать достойного ответа, заключается в становлении информационного технологического способа производства, требующем всестороннего осмысления и значительной корректировки существующих научных методов и подходов. Современная экономическая мысль оказалась неспособной адекватно отреагировать на быстрые изменения общественного бытия, продиктованные логикой переходного периода, переживаемого сегодня человечеством.
Переходный характер нынешнего периода в истории цивилизации многоаспектен и труден для экономического осмысления. Важнейшими аспектами, в первую очередь подлежащими изучению в контексте кризиса современной экономической науки, являются глобальный характер данного переходного периода, его технологическое содержание, экономические формы и социальные последствия. Каждая из этих онтологических составляющих служит источником соответствующих гносеологических корней кризиса современной экономической мысли.
Глобальный, универсальный характер переходного периода тесно связан со значительными изменениями в структуре и механизмах функционирования современного всемирного хозяйства. Развернувшаяся в последние годы глобализация экономических процессов требует переосмысления известной части экономических законов и категорий. В то же время глобальные проблемы человечества, обострившиеся в последние полвека, все теснее связаны с хозяйственной деятельностью человека, поэтому экономической науке нередко приходится давать ответы на вопросы, которые трудно перевести на ее язык.
Экономическая наука последних десятилетий характеризуется коренными изменениями, касающимися как предмета ее исследования, так и основных ее методов и подходов. Материальная основа этих изменений в конечном счете сводится к становлению информационного технологического способа производства, неизбежно приводящему к радикальным переменам в способах соединения живого и овеществленного труда и к утверждению элементов новой системы общественных отношений производства. Поэтому кризис современной экономической науки есть прежде всего кризис господствующей ныне индустриальной парадигмы, приспособленной к адекватному отражению общественного строя производства, основанного на безраздельном господстве индустриальных технологий.
Современная экономическая наука все чаще вынуждена задаваться вопросами, которые не входили в область ее интересов еще несколько десятилетий назад. Во-первых, это проблемы интегральной экономической оценки качества природной среды, степени ее пригодности для хозяйственной деятельности человека. Во-вторых, это проблемы экономической оценки информационной среды, в которой осуществляется процесс хозяйствования (структуры и динамики этой среды — в частности, моральный износ информации, информационный тип экономического роста, а также проблема человеческого капитала). В-третьих, это проблемы технико-экономической безопасности, решение которых должно опираться на новейшие достижения в области информационной экономики и технико-экономического анализа и прогнозирования. Можно указать и еще ряд проблем такого рода. В современной экономической теории сегодня накопилось слишком много вопросов, о которых еще совсем недавно она не желала даже слышать, а не то что обсуждать их, — слишком много, чтобы полагать, будто мы сможем надолго удержаться в рамках господствующей ныне экономической парадигмы.
Итак, идет ли сегодня экономическая наука к новой парадигме или не идет — вопрос, как представляется, достаточно праздный. Несомненно, что мы находимся на пороге становления некой новой системы в политической экономии, призванной адекватно отразить логику общественного бытия эпохи господства информационных технологий. На смену политэкономии труда и политэкономии капитала приходит политэкономия информации[4], и это пришествие тем очевиднее, чем заметнее функциональная роль информации в системе факторов производства, чем значительнее доля информационных продуктов в ВНП ведущих стран мира и мирового хозяйства в целом. В то же время понятно, что эта новая политэкономия еще не может вполне сформироваться даже в самых общих чертах до тех пор, пока информационный технологический способ производства не завоевал надлежащего места в структуре производительных сил человеческого общества.
На наш взгляд, современная экономическая теория пребывает в преддверии глобальных перемен, причем их вектор достаточно ясен, поэтому основная проблема заключается в том, какие методологические подходы, какие теоретические разработки существующих ныне экономических учений могли бы быть приемлемыми для формирующейся ныне новой парадигмы. Ведь новое не рождается на пустом месте, оно вырастает из определенных гносеологических предпосылок, а если так, то наша задача заключается в том, чтобы в экономической теории сегодняшнего дня обнаружить зачатки, проблески тех новых идей, которые завтра лягут в основу новых теоретических построений.
В силу известных обстоятельств ситуация в российской экономической науке сложилась таким образом, что ученому порой заявить о своей приверженности той или иной экономической доктрине (за исключением, разумеется, марксизма), и одно лишь это заявление порой избавляет его от необходимости научного поиска и дает ему право молчаливо предполагать, что он приобщился к традициям мировой экономической мысли и работает на уровне современных ее достижений. В том, сколь печально это заблуждение, нетрудно убедиться, читая работы отечественных экономистов последних десяти лет и обнаруживая грубые методологические промахи, подаренные нам зарубежными коллегами и успешно (порой в карикатурно утрированном виде) унаследованные и взятые на вооружение нашей экономической наукой и практикой.
Обилие новых для экономической науки вопросов, на которые она, тем не менее, вынуждена отвечать, вызывает, с одной стороны, обогащение экономической науки не свойственными ей методами, а с другой стороны, ведет к размыванию ее предмета и метода, наиболее последовательно проявившемуся в последнее десятилетие. Ярким примером, иллюстрирующим эту тенденцию, может служить применение моделирования в экономике. Математическая модель экономического процесса, построенная при определенных допущениях, в рамках которых она только и может быть применена, все чаще воспринимается как некий аналог этого процесса, подлежащий изучению сам по себе.
В результате из поля зрения современной экономической мысли оказались практически выведены общественные отношения производства, представляющие собой ту реальную материю, с которой, собственно, и имеет дело экономист. Поэтому кризис в экономической науке в известном смысле аналогичен кризису физики начала XX века: материя исчезает — остаются одни уравнения. Однако экономисты не всегда осознают, что математическая модель есть лишь инструмент, а вовсе не предмет изучения экономической науки. Следовательно, ситуация в экономике осложняется еще и тем, что сложившееся кризисное положение вещей нередко воспринимается как достижение современной экономической мысли, тогда как на самом деле оно является выражением ее бесплодия и неспособности осмыслить коренные проблемы экономической практики.
Одним из важных проявлений современного кризиса в экономической науке служит усиление «общесистемных» оснований экономических исследований. Экономика все чаще изучается как сложная динамическая система с большим количеством операциональных блоков, каждый из которых имеет свои «входы» и «выходы» и связан с другими блоками соответствующими информационными потоками.
Проблема, связанная с применением такого «системного» подхода (а лучше сказать — с подменой экономической реальности ее близорукой моделью), заключается в том, что с общесистемной, операциональной точки зрения экономические системы различных стран и эпох мало чем отличаются друг от друга. Но утверждение, будто они не имеют различий с точки зрения экономической, означало бы полный крах экономической науки вообще, ибо это значит, что об экономическом строе данного, исторически конкретного общества мы не можем сказать ничего содержательного, кроме наиболее общих, наиболее абстрактных и — увы — наиболее банальных определений, а именно — что в них совершается процесс труда, поддерживаемый рациональной мотивацией хозяйствующих субъектов, что присутствуют некие ограниченные ресурсы, по отношению к которым стоит задача их оптимального распределения, вытекающая из самого факта их ограниченности, и что имеет место производство, факторы которого тем или иным способом соединяются друг с другом. Однако все это, строго говоря, предэкономические факты, для констатации которых никакой экономической науки не требуется.
Другой негативный аспект, вытекающий из факта перегрузки экономической мысли общесистемными подходами, заключается в размывании содержания экономических категорий, изменяющих свой смысл под воздействием неоправданно широкого применения количественных методов (иногда необоснованно именуемых при этом математическими). Когда математик использует выражение «x = 1″, он при этом понимает, что не латинская буква x равняется 1, а некая переменная величина, когда-то прежде обозначенная этой буквой, принимает значение 1. В данном случае основанное на упрощенном речевом обороте невольное отождествление переменной величины с ее именем не может привести к недоразумению.
Иное дело в экономической науке, где имена объектов (экономические категории), в известном смысле отделяясь от тех экономических отношений, именами которых они являются, обретают самостоятельное существование, отличное и во многом обособленное от бытия этих отношений. Тем самым, движение производственных отношений как бы удваивается: с одной — это их действительное движение, обусловленное логикой общественного бытия, а с другой стороны — спекулятивное (формальное) движение, движение категорий, представляемое общественным сознанием.
Одна из задач философско-экономических исследований заключается, следовательно, в том, чтобы под маской мнимого, спекулятивного движения этих категорий вскрыть действительное, подлинное движение экономических отношений именами которых выступают эти категории. Более того, противоречие между действительным и спекулятивным движением, между движением историческим и логическим порождает необходимость объяснить, вывести спекулятивное движение из действительного.
Многочисленные примеры размывания предмета и метода современной экономической науки связаны также с глубоким воздействием внеэкономических факторов на характер развития экономических систем, причем сила этого воздействия быстро возрастает именно по причине переходности этих систем, их неспособности воспроизводить определенный экономический базис на своей собственной основе. В частности, усиление институциональной обусловленности экономических процессов порождает интенсивное развитие институциональных направлений современной экономической мысли. Усиление социальной обусловленности развития экономических систем выражается в общественном сознании ускоренной разработкой научных направлений, изучающих так называемый экономический бихевиоризм, т. е. поведенческие аспекты экономических процессов (рациональность, мотивацию, принятие решений и т.д.).
Реальности современного экономического развития перечеркивают традиционные представления об экономическом рационализме, идеалом которых считается примитивная позиция «гомо экономикус», стремящегося в каждый момент получить максимум благ при минимальных затратах. Циклический характер экономического роста требует особого внимания не к максимизации выгод, а, напротив, к нисходящим фазам экономического развития, в течение которых закладываются предпосылки грядущего подъема. Необходимо весной посеять зерно, чтобы осенью собрать урожай: такова логика сезонного аграрного цикла. Необходимо вначале авансировать капитал, чтобы затем присвоить прибыль: такова логика промышленного цикла, основанного на кругообороте капитала, функционирующего в сфере бытия индустриальных технологий. Сегодня пришло время задуматься над логикой информационного цикла, выражаемого динамикой длинных волн экономической конъюнктуры и связанного с овеществлением нового слоя созданной в обществе научно-технической информации, с новым кластером нововведений, вытесняющим элементы предшествующих технологических укладов.
Технологические реальности современного всемирного хозяйства, вообще говоря, подрывают традиционные представления о предмете экономической науки и основных методах исследования экономических процессов. Большинство популярных в наши дни экономических доктрин рассматривают технологическую структуру изучаемой ими экономической среды как однородную, т.е. не имеющую внутренних различий, и статичную, т.е. не подверженную существенным изменениям на протяжении исследуемого периода. Абстракция такого рода, правомерная еще в начале XX в., должна быть поставлена под сомнение сегодня, когда в экономике любой страны сосуществуют элементы различных технологических укладов, а жизненный цикл одного технологического уклада ограничен временными рамками в 50-60 лет, сравнимыми с продолжительностью жизни одного поколения людей. В наши дни резко возрастает значимость исследований, объектами которых выступают технико-экономические системы, пребывающие в состоянии технологического разрыва. Бурное развитие эволюционной экономики в значительной степени явилось ответом именно на это требование времени.
Сегодня динамика показателей экономического развития существенно зависит от технологической среды, составляющей материальную основу этого развития. В качестве примера можно указать на закономерности ценообразования новой техники и ее общественного движения, которые коренным образом различны для зарождающихся и стареющих технологических укладов. Монетарные и структурные последствия внедрения такой техники, разумеется, будут принципиально различаться. Срок окупаемости капитальных вложений существенно зависит от того, в какой фазе промышленного цикла осуществлены соответствующие инвестиции. Применение формулы приведенных затрат может стимулировать развитие более или менее трудоемких или капиталоемких производств в зависимости от технологической динамики периода, к показателям которого приводятся эти затраты.
Все эти и многие другие аспекты существенно зависят от характера технико-экономической динамики изучаемых систем. Подчеркнем, что это не проблемы экономических измерений и оценок, а проблемы причинности в экономической науке и практике, связанные не с функциональным, а с каузальным срезом экономической реальности, с тем, какой смысл вкладывается в категорию “экономический закон” и какое место в содержании этой категории занимают технологические факторы. Технико-экономическая динамика переходных экономических систем (в том числе современной России) предоставляет уникальные возможности для постановки фундаментальных проблем современной экономической науки и апробации различных подходов к их решению, для плодотворного диалога различных течений и доктрин, для развития методологического аппарата экономического анализа и прогнозирования.
Становление экономики информационного производства предполагает переосмысление многих коренных проблем экономической науки, непосредственно касающихся процессов производства и воспроизводства информации, научного знания. Выдвижение научно-технической информации в ряд ведущих предметов труда, решающих средств труда, а также важнейших продуктов труда ставит перед социально-экономическим прогнозированием сложные задачи и требует углубленного исследования совершающихся в современном всемирном хозяйстве переходных процессов, связанных со становлением информационного типа экономического роста. В качестве примера неготовности современной экономической мысли ответить на вопросы, поставленные объективным ходом развития информационного производства, можно привести проблему редукции труда и — в особенности — проблему ценообразования информации, связанную с малоуспешными попытками стоимостной оценки информационных продуктов и информационных ресурсов и ничуть не более успешными попытками приложить к информации понятия предельных издержек и предельной полезности.
Бесконечная воспроизводимость информации, ее неподверженность физическому износу и неубывание в результате совершаемых с ней операций (передачи, овеществления и производительного применения) обнаруживают неприменимость ко многим информационным продуктам стандартных представлений о собственности (традиционной системы отношений между собственником и несобственником) и тем самым предполагают подрыв отношений частной собственности по мере завоевания научно-технической информацией все более значительного места в системе производительных сил современного общества.
Обращение информации в качестве важнейшего продукта человеческого труда обнаруживает ограниченность стоимостной формы осуществления процесса труда и общественной оценки этого процесса. Можно сказать, что свойства, которыми обладает научно-техническая информация как потребительная стоимость, демонстрируют принципиальную несовместимость со стоимостными формами ее производства, потребления и общественного движения как продукта труда.
Экономические формы современного переходного периода в целом выражают логику развития системы производственных отношений, выступающей общественной формой становления информационного технологического способа производства. Это обстоятельство указывает на то, что переходные и кризисные процессы, развернувшиеся в ряде стран и регионов мирового хозяйства, в известной мере выступают выражением нынешнего переходного периода в истории цивилизации и не могут быть адекватно восприняты вне общего экономического контекста этого переходного периода.
Гносеологически этот факт выражается в том, что экономическая наука пытается преодолеть узость формационного подхода, связанную с классовым характером всех существующих направлений современной экономической мысли. «Я полагаю, что Запад приблизился к своего рода водоразделу: мы становимся свидетелями краха буржуазных воззрений на человеческую деятельность и общественные отношения», — писал в 1970-е годы американский экономист и социолог Дэниел Белл[5].
Одним из проявлений данной всеобщей закономерности в развитии современной экономической мысли выступает многовариантность экономических решений. Современная экономическая наука предлагает множество методик экономической оценки природных ресурсов или моделей формирования цены научно-технической информации, и ни одна из них не обладает абсолютным преимуществом перед другими. Относительное же предпочтение решающим образом зависит от целей, в которых осуществляется та или иная экономическая оценка. Возможно, в еще большей степени эта проблема касается экономических измерений.
В самом деле, общим свойством информационной парадигмы в экономической науке выступает тот факт, что каждая экономическая категория, каждая величина, каждый показатель несет на себе определенную информацию о состоянии и динамике тех или иных экономических объектов, и эта информация сама по себе не обладает абсолютной, безусловной ценностью. Именно поэтому столь велика зависимость относительной ценности данной информации от тех целей, в которых совершается ее сбор и обработка. Иными словами, чтобы правильно выбрать, например, методику экономической оценки природных ресурсов или методику расчета сроков окупаемости инвестиций, необходимо заранее знать, для чего будет использована эта оценка, дабы иметь возможность из целого ряда методик выбрать ту, которая наиболее подходит для данной цели.
Карикатурные примеры такого рода представляют собой смены методик расчета ряда макроэкономических или технологических показателей в некоторых странах с целью достижения заранее заданного результата (или хотя бы приближения к нему). Взамен прежней методики расчета макроэкономических параметров, недвусмысленно показывающей продолжение экономического спада, выбирается другая, согласно которой в стране начался экономический подъем. Вместо прежних норм предельно допустимых концентраций загрязняющих веществ вводятся новые, увеличенные в несколько раз, согласно которым зоной экологического бедствия следует объявлять не всю территорию страны, а лишь приблизительно 40% ее площади. Принципиальная, неустранимая альтернативность, поливариантность, отсутствие абсолютных, «единственно верных» решений являются характерными и относительно новыми чертами развивающихся на наших глазах экономических доктрин.
Глобальный характер совершающихся в обществе переходных процессов заставляет пересмотреть не отдельные выводы, а самые основы современной экономической науки, и причина этого факта в известной мере заложена в осложнившихся отношениях между человеком и природой. Реакция природной среды на возросшие техногенные нагрузки последних десятилетий со всей очевидностью показывает, что возможности ее приспособления к удовлетворению потребностей человека не безграничны, что человек должен соизмерять масштабы и характер своего хозяйствования с внутренней логикой развития среды, в которой оно осуществляется. Таким образом, речь должна идти не об удовлетворении потребностей, а об их согласовании с возможностями и потребностями развития природной среды. В данном случае речь идет не о проблеме интернализации внешних эффектов хозяйственной деятельности, как полагают некоторые экономисты, — это было бы слишком просто! — а о глобальных энерго-информационных процессах, которые неспособна не только исследовать, но даже обозначить, назвать по имени современная экономическая наука.
Мир, в котором мы сегодня живем, — это мир экономический, стоимостной, в котором стоимостная форма учета издержек общественного труда, а стало быть, и стоимостная форма осуществления самого этого труда обрела статус всеобщности. Хотя любой хозяйственный процесс и в наши дни влечет за собой множество всевозможных результатов и последствий, непосредственно в стоимостной форме не выражаемых, — тем не менее, наш мир основан на движении стоимостных категорий, и в мировоззренческом смысле мы пребываем еще всецело в их плену. А именно мы неявно (иногда не отдавая себе в этом отчета) воспринимаем всякое положительное проявление человеческой жизнедеятельности как хозяйство, а всякий положительный результат этой жизнедеятельности — как богатство. Такова неотъемлемая черта индустриальной парадигмы, господствующей в современной экономической науке.
При этом, обсуждая проблему экономического осмысления процессов информационного производства, большинство экономистов подразумевает смысл этой проблемы в приложении стоимостных категорий к исследованию процессов общественного труда в данной сфере. Между тем очевидно, что процессы интеллектуального труда нередко осуществляются вне стоимостной формы и поддаются стоимостным измерениям ничуть не в большей мере, чем процессы любого творческого труда, осуществляемого не в расчете на возмещение затрат рабочей силы, а благодаря свободному внутреннему побуждению, нередко отвергающему принцип рациональной мотивации.
Грядущее информационное общество стирает грань между процессом труда и процессом жизнедеятельности общественных индивидов, между необходимым и прибавочным продуктом, между рабочим и свободным временем. Поэтому предпринимаемые нами тщетные попытки приписать некий стоимостной смысл свободным проявлениям творческих жизненных сил индивида отражают лишь узость нашего собственного рационалистического мышления. С позиций сегодняшнего дня проблема стоимостной оценки бытия и движения информационных технологий представляет интерес постольку, поскольку современное бытие ограничено сферой окружающих нас индустриальных технологий, развивающихся в стоимостных формах. А с позиций человека, живущего в этом самом грядущем, — это как бы и не вопрос: для него не существует стоимостных оценок, его жизнедеятельность построена на иных (свободных от стоимостных форм) общественных основаниях, которые мы сегодня столь же неспособны воспринять, как слепой от рождения человек не в состоянии понять, что такое красный цвет.
Тем самым переход к более высокому типу экономического роста предполагает становление более высокого общественного способа производства, система производственных отношений которого должна и способна стать общественной формой движения информационных технологий. Логика развития этой системы общественных отношений коренным образом противоречит методологическим основаниям, на которых построена современная экономическая наука.
Технико-экономическая динамика
как объект изучения эволюционной экономики
Традиционным объектом исследования эволюционной экономики выступает технико-экономическая динамика, связанная с «обучением» экономических систем изменяющимся технологическим основам производственных процессов. Взаимосвязь технологических и экономических параметров никогда прежде за всю историю человечества не нуждалась в столь подробном изучении, как в современном мировом хозяйстве, для которого стандартным является состояние технологического разрыва, во всяком случае, в отраслях производящих более 80% совокупного мирового ВНП.
Каждая технология, будучи определенной последовательностью операций, позволяющих достичь заранее заданного результата, характеризуется некоторой совокупностью входных и выходных параметров. Среди выходных параметров выделяется так называемый технологически значимый результат — параметр, определяемый функциональным назначением продукта труда, производимого согласно данной технологии. Например, для оптического прибора технологически значимым результатом является разрешающая способность, для грузового судна — грузоподъемность, для стрелкового оружия — дальность стрельбы при заданной точности и т.д. Технологически значимых результатов для одной и той же технологии может быть несколько.
Максимально возможная величина количественно измеримого технологически значимого параметра, которой позволяет достичь применение данной технологии, называется ее технологическим пределом. Наличие технологических пределов ограничивает количественные возможности технологий, применяемых при производстве тех или иных продуктов труда. Например, при стрельбе из лука дальность стрельбы можно увеличивать лишь до известного предела, а для того, чтобы превзойти этот предел, надо уже не совершенствовать лук, а изобретать порох. Паровая машина по своей физической природе не может достичь КПД 90% — для этого необходим электрический двигатель. Таким образом, наличие технологических пределов обеспечивает смену технологий, применение все новых, более совершенных технологических приемов для решения прежних технических проблем.
Каждый продукт труда в той или иной конкретной технико-экономической системе может производиться согласно нескольким различным производственным технологиям. Тем не менее, как правило, можно выделить наиболее распространенную, ведущую технологию, применяемую при производстве данного продукта труда, — это технология, соответствующая общественно нормальным технологическим условиям производства. Это и есть тот технологический образ данного продукта, который соответствует господствующему в данный момент представлению общества о данном виде конкретного труда.
Отсюда вытекает, что общественно нормальные условия производства — это условия, которые не только обеспечивают уровень затрат абстрактного труда на производство данного продукта, признаваемый общественно нормальным, но и соответствуют общественно нормальным технологическим условиям конкретного труда по производству данного продукта. Иными словами, общественно нормальные условия производства — это категория не стоимостная по своей природе (и не сводимая к стоимостным параметрам), а технико-экономическая, имеющая определенное технологическое содержание и экономическую форму, в современном обществе носящую стоимостной характер.
Технико-экономическая сущность общественно нормальных условий производства отражается в целом ряде экономических категорий, в частности в категории новая техника. Многие исследователи вкладывают в эту категорию исключительно технологический смысл; в литературе, посвященной данной теме, можно встретить целый ряд классификаций, ранжирующих новую технику по степени ее технологической новизны. Однако с точки зрения экономики информационного производства новая техника — это категория не технологическая, а технико-экономическая, а именно это такая техника, производительное применение которой (при условии неизменности макроэкономических параметров) обеспечивает применяющему ее хозяйствующему субъекту лучшие индивидуальные условия воспроизводства по сравнению с общественно нормальными. Таким образом, макроэкономический критерий осуществления инновационного процесса заложен в самом понятии общественно нормальных условий производства и, соответственно, общественно необходимых затрат труда.
При этом в подавляющем большинстве отраслей хозяйства, где уже сложился мировой рынок и процесс формирования стоимости товара носит интернациональный характер, новизна техники предполагает лучшие условия производства по сравнению с общественно нормальными в мировом масштабе, поскольку именно эти мировые общественно нормальные условия труда решающим образом участвуют в образовании стоимости продукта, производимого при помощи данной техники. Поэтому, в частности, следует отличать новую технику от прогрессивной, т. е. такой, которая обеспечивает лучшие условия производства по сравнению с замещаемой техникой и имеет по сравнению с ней лучшие технико-экономические параметры.
Процесс развития каждой технологии в самом общем, приблизительном, виде описывается логистической кривой, определяемой дифференциальным уравнением вида
(1.1)
где t — параметр, выражающий совокупные затраты общества на развитие данной технологии (это могут быть затраты времени, энергии или абстрактного общественного труда, выраженного в стоимостной форме), y(t) — технологически значимый результат, достигаемый данной технологией, a — положительная постоянная (параметр “масштаба”), k1 и k2 — положительные константы, ограничивающие (соответственно снизу и сверху) технологически значимый результат функционирования данной технологии. При этом k1 — это нижняя граница y(t), выражающая исходные, стартовые, предельно низкие возможности технологии, а k2 — ее технологический предел, характеризующий максимально высокие ее возможности.
С увеличением затрат (в какой бы форме они ни измерялись) на освоение и совершенствование данной технологии ее технологически значимый результат может лишь возрастать, поэтому y(t) представляет собой функцию, монотонно растущую на всей области ее определения. Тот факт, что первая производная (скорость роста) величины y, согласно уравнению (1.1), прямо пропорциональна отрыву этой величины от ее стартовых возможностей, означает, что y(t) растет тем быстрее, чем больше этот отрыв. С другой стороны, пропорциональность первой производной значению (k2—y) означает замедление роста величины y(t) по мере приближения ее к своему технологическому пределу.
Рис. 1.1
Логистическая (S-образная) кривая, описывающая жизненный цикл каждой отдельной технологии (рис. 1.1), может рассматриваться как модель динамики различных кумулятивных величин, то есть таких, которые способны кумулироваться, накапливаться и в каждый момент времени образуют известный фонд, так что скорость дальнейшего роста таких величин пропорциональна уже имеющемуся их значению. Именно такими величинами характеризуются процессы развития, восприятия, обучения. Логистические кривые описывают кумулятивный рост с насыщением, означающим, что накапливающаяся величина имеет верхний предел, по мере приближения к которому ее рост замедляется.
Именно такими, кумулятивно растущими, величинами описывается не только динамика отдельных технологий, но и научно-техническое развитие общества в целом. Например, Н.Д. Кондратьев отмечал[6], что уровень техники как величина, допускающая количественное измерение и оказывающая количественно измеримое воздействие на элементы хозяйственной жизни, есть величина кумулятивная, динамика которой подчиняется закону, выражаемому дифференциальным уравнением вида (1.1).
Можно сказать, что это дифференциальное уравнение является количественным выражением действия закона взаимного перехода количественных и качественных изменений применительно к процессам обучения и развития. Логистическому закону подчиняется динамика многочисленных кумулятивных процессов, протекающих в природе и в обществе: накопление словарного запаса у ребенка, открытие химических элементов, размножение популяций, распространение огня, опустынивание земель и т.д.
В качестве примера приведем процесс накопления информации в голове человека. Вначале этот процесс идет медленно, но затем, по мере роста уже накопленного объема информации, дальнейшая информация усваивается в большем количестве и без приложения существенных усилий. Но количество информации, которую способен запомнить человек, имеет предел, и по мере приближения к нему требуются все большие усилия для накопления все меньшего объема дополнительной информации. Тренировка памяти, разумеется, увеличивает способности мозга к накоплению информации, но она позволяет лишь поднять, отодвинуть существующий верхний предел, а не устранить его.
Время от времени в обществе совершается процесс замещения технологий, т. е. смены господствующей технологии, в соответствии с которой производится основная часть всей массы данной потребительной стоимости, данного продукта человеческого труда. Вытеснение технологии из производственных процессов и ее замена более прогрессивной называется технологическим скачком.
Производственный потенциал замещающей технологии и временной резерв ее конкурентоспособного развития определяются сравнением ее технологического предела с пределом замещаемой технологии. Разность этих технологических пределов в самом общем виде служит количественной мерой данного технологического скачка. Если эти пределы сравнительно близки, то достаточно вероятно, что скоро последует новый технологический скачок. Если они не близки (хотя бы по сравнению с разницей технологических пределов, наблюдавшейся при предшествующем технологическом скачке), то можно предположить, что замещающая технология находится достаточно далеко от своих предельных возможностей, а если это так, то функционирующим в данной отрасли субъектам хозяйствования нет необходимости срочно предпринимать очередной технологический рывок.
Наиболее трудная задача, возникающая в связи с описанной ситуацией, заключается в том, чтобы заранее оценить технологический предел замещающей технологии в то время, когда она лишь завоевывает свои позиции и находится в начале своего пути в данную технико-экономическую систему. Практика показывает, что решение этой задачи под силу лишь профессионалам высокого класса, глубоко понимающим не только область технологии, к которой относится данная технологическая замена, но и общие закономерности технико-экономического развития.
Процесс замещения технологий может протекать более или менее быстро. В зависимости от этого всякий процесс технологической замены характеризуется более или менее длительным периодом отсутствия ведущей технологии в данной отрасли, когда обреченность старой технологии и ее несоответствие общественно нормальным условиям производства уже очевидны, а новая технология, способная занять ее место, еще недостаточно распространена либо еще не определилась среди претендующих на эту роль нескольких конкурирующих технологий. Такой период называется периодом технологического разрыва.
Процесс замещения технологий, динамика каждой из которых выражается логистической кривой, схематично изображен на рис. 1.2. Для практических расчетов периодом технологического разрыва можно считать, как это показано на рисунке, время между ближайшими друг к другу точками локального максимума кривизны двух соседних логистических кривых (то есть между ближайшими друг к другу точками, где эти соседние кривые наиболее “выпуклы”).
Рис. 1.2
Рисунки 1.1 и 1.2 имеют более общее значение, чем иллюстрации к процессу развития отдельных технологий или к жизненным циклам нововведений. В целом развитие производительных сил общества (и на локальном, и на глобальном уровне) предстает как кумулятивный процесс, динамика которого подчиняется логистическому закону.
С развитием человеческого общества значительно расширяются перцептивные и коммуникативные возможности человека. Это расширение происходит за счет энергии природы, приводимой им в действие. Современные транспортные средства ускоряют передвижение, оптические приборы обостряют зрение, акустические аппараты утончают слух, компьютеры усиливают мыслительные способности человека и т.д.
При этом развитие возможностей человека служит внешним, формальным выражением прогресса его собственной производительной силы и, в свою очередь, обратно воздействует на производительную силу непосредственного живого труда. Ведь средство труда, выступающее неотъемлемым продолжением человека в трудовом процессе, в то же время и само продолжается в трудящемся индивиде, требуя от него определенной системы знаний, трудовых умений и навыков, способных привести в действие данное средство труда. Синхронность и взаимная обусловленность развития всех элементов системы производительных сил общества выступают залогом непрерывности поступательного развития всей системы производительных сил.
Совершенствование возможностей человека и развитие производительной силы трудящегося индивида осуществляются в определенных количественно измеримых категориях и параметрах: скорость передвижения транспортных средств, разрешающая способность оптических приборов, количество операций, производимых в единицу времени, и т.д. Однако эти преобразования не сводятся к количественным изменениям: на известных этапах развития цивилизации количество переходит в качество, и в такие периоды совершаются качественные изменения в развитии производительных сил, которым соответствуют скачкообразные переходы в системах общественных отношений, выступающих объективными формами движения этих производительных сил. Обретенное социальным организмом новое качество открывает новые просторы для последующих количественных изменений, за которыми вновь следует качественный скачок.
Подобное чередование периодов эволюционного и революционного развития представляет собой всеобщее свойство больших динамических систем. В течение некоторого времени система развивается количественно в рамках качественно однородного состояния, затем на известном этапе количественные изменения переходят в качественные, совершается качественный сдвиг, и новое качество данной динамической системы открывает дальнейшие перспективы для ее количественного развития. Затем вновь следует процесс достаточно длительного накопления количественных изменений, результатом которых становится новый качественный скачок, а затем все повторяется снова.
Таким образом, плавное непрерывное поступательное движение сменяется разрывами, резкими скачками, переворотами; количественное и качественное развитие, дополняя друг друга, попеременно играют ведущую роль на различных этапах динамики сложных систем. Поступательная цикличность всякого эволюционного процесса, выражающая моменты внутренней взаимосвязи количественных и качественных изменений, наиболее полно моделируется восхождением по спирали (rising gyration). Таково наиболее общее и абстрактное описание поступательно-циклического процесса, позволяющее выделить в развитии всякой динамической системы, в том числе и в развитии производительных сил общества, периоды относительной качественной определенности.
Комплексы взаимосвязанных технико-технологических принципов, определяющих технологическое содержание производственных процессов, составляющих технологическую основу экономического роста на протяжении длительных этапов развития цивилизации и отделенных друг от друга радикальными, революционными изменениями в развитии системы производительных сил, называются технологическими способами производства. История человечества позволяет выделить три принципиально различных технологических способа производства: аграрный, индустриальный и информационный, становление которого совершается на наших глазах. Такое разделение обусловлено тем, что технологическую основу экономического развития на соответствующих этапах развития человеческого общества составляют соответственно аграрные, индустриальные и информационные технологии.
Комплексы взаимосвязанных технико-технологических принципов, определяющих технологическое содержание производственных процессов в рамках общей технологической парадигмы, диктуемой технологическим способом производства, и отделенных друг от друга эволюционными качественными изменениями в развитии системы производительных сил, называются технологическими укладами[7]. Например, в рамках индустриального технологического способа производства можно выделить несколько укладов, каждому из которых соответствует определенный этап в развитии производительных сил, отличающийся от других этапов своей технологической основой: эпоха простейших механических орудий труда сменилась эпохой паровых машин, затем наступила эпоха электричества, затем — век атомной энергетики.
В любой технико-экономической системе, пребывающей в процессе определенной трансформации, всегда обнаруживаются элементы различных технологических укладов, а иногда и различных технологических способов производства. Можно сказать, что неотъемлемой чертой развивающихся технико-экономических систем является их технологическая (так же, как и экономическая) многоукладность.
Тем не менее в реальных экономических системах, как правило, можно выделить ведущий технологический уклад, функционирование которого обеспечивает воспроизводство данной системы. Процесс эволюционных качественных изменений в развитии системы производительных сил, результатом которого является смена ведущего технологического уклада, называется технологическим сдвигом.
Каждый технологический уклад, будучи межотраслевым комплексом взаимосвязанных технико-технологических принципов и решений, порождается определенной совокупностью (пучком, кластером) технологических нововведений, охватывающих различные отрасли хозяйства, благодаря чему развитие и замещение технологических укладов происходит не плавно, а скачкообразно: новейшие технологические принципы, революционизирующие систему производительных сил, быстро завоевывают все отрасли хозяйства, вытесняя элементы предшествующих технологических укладов.
Процесс развития каждого технологического уклада в общем виде также описывается логистической кривой, выражающей наиболее общие закономерности динамики поступательно-циклических процессов. В начале жизненного цикла каждого технологического уклада значительные затраты на его развитие дают незначительные результаты — этому периоду соответствует первый пологий участок логистической кривой. Затем, по мере развития и практического освоения соответствующих технико-технологических принципов, небольшие затраты начинают приносить значительный эффект, и кривая круто поднимается. Далее, по мере приближения технологий данного уклада к своим технологическим пределам, этот технологический уклад вновь выходит на пологий участок кривой, и никакие, даже самые масштабные, вложения в его развитие уже не способны принести значительный эффект.
Технико-экономическая динамика общества предлагает множество парадоксов и неожиданных проблем, встающих на пути становления современных моделей динамического прогнозирования экономических макросистем. В частности, моделируя экономическую систему, в которой имеет место производительное накопление капитала, необходимо решить, является ли оно процессом с положительной или с отрицательной обратной связью, поскольку от этого существенно зависит общая логика подлежащей построению модели. Между тем методология изучения данного процесса не однозначна, и позиции разных исследователей этого вопроса значительно расходятся.
В частности, К. Маркс показал, что накопление капитала есть процесс с положительной обратной связью, так как однажды совершенное накопление создает предпосылки дальнейшего накопления, воспроизводит условия, способствующие повторению этого процесса (теоретически этот факт выражается так называемым всеобщим законом капиталистического накопления). Д. Рикардо, напротив, утверждал, что накопление капитала есть процесс с отрицательной обратной связью. Излагая проблемы распределения прибыли ранее проблем накопления капитала, он свел все формы ее присвоения к земельной ренте, а поскольку закон убывающей производительности капитала, тем самым, получает теоретическую основу в виде естественного закона убывающего плодородия почвы, то выходит, что однажды совершенное накопление препятствует дальнейшему повторению этого процесса, подрывает предпосылки дальнейшего накопления, и неминуемое падение нормы прибыли дамокловым мечом нависает над буржуазным производством.
Забавно, что Й. Шумпетер обвинил Маркса в плагиате, утверждая, что в вопросе о замещении рабочих машинами он проглотил аргументацию Рикардо вместе с крючком, леской и грузилом[8]. Как нетрудно убедиться, в вопросе о воздействии технологического прогресса на макроэкономическую динамику логика Маркса противоположна логике Рикардо.
Многие исследователи пытались найти теоретический компромисс между подходами Рикардо и Маркса. Одна из ранних попыток такого рода принадлежит Альфреду Маршаллу[9], связывавшему закон убывающей отдачи от инвестиций с неизменным техническим базисом, а закон возрастающей отдачи — с применением машин в производственных процессах. Спорным моментом его теоретических построений является предполагаемая им возможность взаимной компенсации убывающей и растущей отдачи и уравновешивания двух указанных тенденций. Более поздние версии этой идеи предполагают не мгновенное (“дифференциальное”), а долгосрочное (“интегральное”) равновесие этих тенденций и выдвигаются в рамках циклических теорий технико-экономической динамики.
Отмеченное противоречие между подходами Рикардо и Маркса имеет серьезные онтологические причины: это реальное внутреннее противоречие технико-экономической динамики, порождаемое и разрешаемое объективным ходом развития экономических систем. Накопление капитала, выступающее как технико-экономический процесс и характеризующееся единством технологических и экономических аспектов, содержит в себе и положительные, и отрицательные обратные связи. Рассматриваемый как технологическое явление (с точки зрения жизненных циклов технологий), он характеризуется отрицательной обратной связью, так как всякое развитие технологического уклада приближает его к своему технологическому пределу и тем самым исчерпывает предпосылки его дальнейшего развития. Рассматриваемый как экономическое явление, процесс капиталистического накопления не знает границ, которые лежали бы внутри стоимостной формы самовозрастания капитала, и потому характеризуется положительной обратной связью. Поэтому технико-экономическая динамика макросистем предстает как непрерывное становление и преодоление периодически возникающих технологических границ и пределов.
Разрешение этого противоречия, происходящее в реальных технико-экономических системах, имеет место постольку, поскольку технологический прогресс, вообще говоря, поступателен и необратим, а экономический рост, тем не менее, цикличен. Этот замечательный парадокс свидетельствует о том, что технико-экономическая динамика общества предстает как поступательно-циклический процесс, включающий в себя воспроизводство как положительных, так и отрицательных обратных связей. По этой причине государственная власть, регулирующая технико-экономическое развитие общества, в большинстве стран мира применяет систему встроенных и внешних стабилизаторов, выражающих отрицательные обратные связи, и стимуляторов, характеризующих положительные обратные связи.
Подобно тому как материи во всех ее видах и формах свойствен волнообразный характер движения, цикличность экономического роста была свойственна общественному производству на всех этапах его развития. В эпоху преобладания аграрного технологического способа производства ведущую роль в жизни людей и в динамике производства играли аграрные циклы, носившие сезонный характер. Продолжительность одного аграрного цикла в странах умеренного пояса равна одному году.
В эпоху господства индустриального технологического способа производства ведущую роль в экономическом развитии играли промышленные циклы, соответствующие специфике индустриального производства и выражающие его важнейшие технологические закономерности и вытекающие из них законы развития системы буржуазных общественных отношений, выступающей общественной формой развития индустриальных технологий. Промышленные циклы, длящиеся 8-11 лет и все укорачивающиеся по времени, не отменяют сезонных аграрных циклов, а лишь оттесняют их на второй план.
В современном мировом хозяйстве продолжительность промышленных циклов уменьшается, и наиболее значимыми становятся длинные волны экономической конъюнктуры, представляющие собой информационные циклы (циклы Кондратьева), динамика которых обусловлена всеобщими законами развития совокупного общественного знания и связана с жизненными циклами соответствующих технологических укладов. Эти информационные циклы, продолжительность каждого из которых равна 50-60 годам, также не отменяют ни аграрных, ни промышленных циклов, а существуют наряду с ними, но постепенно приобретают решающее, доминирующее влияние на характер экономической динамики, на протекание макроэкономических процессов.
Современный этап экономического развития дает основания говорить о том, что среднесрочные циклические факторы все больше отходят на задний план по сравнению с факторами структурного долгосрочного характера, что классический цикл формируется в рамках большого цикла экономической конъюнктуры. Этот факт, вообще говоря, означает, что в современных условиях долгосрочные экономические интересы носят приоритетный, доминантный характер по сравнению с краткосрочными, текущими, и оценка долгосрочных последствий принимаемых решений приобретает преимущественное значение.
Рис. 1.3
Жизненный цикл каждого технологического уклада продолжается в среднем около 100 лет. Детальные исследования показали, что за это время он испытывает два подъема, две восходящие волны[10] (рис. 1.3). Первая из них приходится на начало развития технологического уклада и обусловлена технологическими, внутренними причинами, вызванными закономерностями предложения новых технологий, когда данный уклад прокладывает себе дорогу в чужеродной социально-экономической среде.
Второй подъем приходится на начало второй половины его жизненного цикла, когда экономические отношения в обществе уже трансформировались в достаточной степени, чтобы воспринять технологические нововведения, предлагаемые данным укладом. Этот подъем обусловлен не технологическими, а экономическими причинами, внешними по отношению к развитию технологической основы производства, и выражает готовность общества к внедрению соответствующих инноваций и закономерное возрастание общественного спроса на них.
Заметим, что указанные два толчка в развитии технологических укладов — эндогенный и экзогенный — в целом выражают количественную динамику самых различных поступательно-циклических процессов, поэтому данная модель может служить для описания многих аналогичных явлений в природе и обществе. Применительно к количественной динамике технологических укладов эта модель носит название гипотезы Грублера — Фетисова и позволяет с достаточной точностью прогнозировать наступление переходных и кризисных периодов в развитии технико-экономических макросистем и отдельных технологий.
В целом замена технологических укладов осуществляется по закону, который математически описывается обобщенной логистической кривой. Эта функция удовлетворяет дифференциальному уравнению
при фиксированных константах k1 и k2 (k2 > k1 > 0), выражающих технологические пределы, характерные для данного технологического уклада, так что при всех t k1 < y(t) < k2.
Решением данного уравнения служит функция
(1.2)
при произвольном b > 0, где
.
В рассматриваемой модели время течет не линейно, а в некотором смысле пропорционально функции f(t). Поэтому вид функции y(t) существенно зависит от функции f(t). Простейший случай f(t) = const приводит к модели технологического сдвига Фишера — Прая, которая впервые была рассмотрена Н.Д. Кондратьевым в 1934 г.[11]. Чем менее функция f(t) напоминает константу, тем более нелинейно развиваются события, описываемые данной моделью.
В некоторых случаях в качестве f(t) следует рассматривать функцию типа импульса, пик которого приходится на некоторый момент времени t1 > t0. Например, функция вида
при , s > 0 хорошо согласуется с гипотезой о «двойной» волне замещения технологических укладов. В данной модели первый по времени подъем обусловлен логистическим характером роста функции типа (1.2), т. е. имеет эндогенную природу, а второй вызван локальным «сжатием» времени в момент t1, т. е. определяется экзогенными причинами.
Обобщенная логистическая кривая с произвольным числом точек перегиба может рассматриваться как модель процессов обучения сложных динамических систем[12], в которых периоды эволюционного, постепенного и революционного, скачкообразного развития попеременно сменяют друг друга. При этом волнообразные колебания накладываются на поступательный тренд, так что в целом развитие таких систем предстает как поступательно-циклический процесс.
Рис. 1.4
В качестве примера можно привести известный в математической экологии график[13], характеризующий возрастание эффективности X поведения сменяющих друг друга видов, занимающих одну и ту же экологическую нишу (рис. 1.4): огибающая эффективностей поведения отдельных видов представляет собой обобщенную логистическую кривую, характеризующую процесс приспособления биологических видов, их «обучения» изменяющимся условиям среды обитания. Совершенно аналогичная зависимость характеризует динамику макрогенераций, последовательно сменяющих друг друга в одной и той же отрасли хозяйства[14].
Рассмотрение научно-технической информации как фактора общественного производства выдвигает на повестку дня вопрос о том, верен ли по отношению к этому фактору закон убывающей производительности капитала. Заметим, что по отношению к информации закон убывающей отдачи в его локальной, «пофакторной» формулировке бессмыслен, ибо он утверждает убывание отдачи от инвестиций в прирост данного фактора производства в краткосрочном периоде, т.е. при неизменности прочих факторов производства. В то же время прирост научно-технической информации в производственном процессе автоматически предполагает модернизацию производства и повышение квалификации работников, т.е. изменение всех участвующих в этом процессе факторов производства.
Вместе с тем закон убывающей производительности капитала в его глобальной, «агрегированной» формулировке, касающейся долгосрочного периода и утверждающей убывание средней отдачи от добавочных инвестиций равной величины в одну и ту же отрасль хозяйства, вполне осмыслен и верен на определенных стадиях жизненного цикла технологических укладов. В частности, этот закон характеризует технико-экономическую динамику последней фазы жизненного цикла кластеров нововведений, покидающих производственный процесс и подлежащих замене новыми, овеществляющими более совершенные технологические принципы.
Первоначальные попытки включить в производственную функцию научно-техническую информацию как самостоятельный фактор производства наряду с трудом и капиталом выглядели как модификации функции типа Кобба — Дугласа, а именно:
где все константы положительны, a+b+g = 1. При таком подходе , поэтому фактически постулируется, что по отношению к информации как фактору производства имеет место закон убывающей отдачи. Одновременно другими авторами предлагалась модификация типа
,
где все константы положительны и a+b = 1. Этот подход автоматически предполагает по отношению к информации закон возрастающей отдачи, так как для данной функции независимо от значений входящих в нее параметров . Ряд исследователей в самом деле полагает, что применение информации в производственных процессах подчиняется закону возрастающей производительности. В качестве примера сошлемся на позицию Дэниела Белла: «Замена рабочих машинами приводит к экономии не только труда, но и инвестиций, так как каждая следующая единица капитала более эффективна и производительна, чем предыдущая, и, следовательно, на единицу продукции требуется меньше затрат…»[15]
Логистическая динамика технологических укладов позволяет утверждать, что наиболее адекватное экзогенное включение научно-технической информации как самостоятельного фактора производства в производственную функцию возможно в случае ее представления в виде
,
где y(I) – обобщенная логистическая кривая m-го порядка, представляющая собой функцию вида
где все константы ai, bi > 0, K = lim y(t) при t®¥. Обобщенная логиста m-го порядка[16] выступает решением дифференциального уравнения
y’(t) = amy(t)(1—y(t)/K(t)),
где am = max ai по всем i, K(t) — логиста (m—1)-го порядка, которая ограничивает сверху логисту m-го порядка y(t):
Поскольку вторая производная обобщенной логисты y(I) несколько раз меняет знак, то периоды возрастающей и убывающей отдачи от инвестиций в научно-техническую информацию данного технологического уклада попеременно сменяют друг друга. Это обстоятельство хорошо согласуется с тем, что моральный износ кластеров нововведений также характеризуется волнообразной, поступательно-циклической динамикой, в которой последовательно чередуются периоды ускоренного и замедленного старения научно-технической информации. При этом обобщенная логиста высокого порядка выступает огибающей семейства логистических кривых первого порядка, каждая из которых описывает жизненный цикл технологий, принадлежащих к одному кластеру нововведений, применяемых в производственных процессах.
В свете изложенной модели производственной функции идея макрогенераций (или технологических совокупностей — более дробных составляющих по сравнению с технологическими укладами), выдвигаемая представителями эволюционной экономики С.Ю.Глазьевым и В.И.Маевским[17], приобретает ясно выраженный смысл, доступный для обоснованного количественного анализа. В самом деле, начало развития каждой макрогенерации приходится на момент перегиба обобщенной логисты, в котором вторая производная меняет знак с минуса на плюс. За каждым таким моментом следует период очередного «взлета» логистической кривой, толчком к которому является рост соответствующей макрогенерации.
Заметим, что указанные точки перегиба обобщенной логисты находятся на разных расстояниях друг от друга, что вполне соответствует реальному развитию макрогенераций и динамике замещающих друг друга (и какое-то время развивающихся параллельно) кластеров технологий. При необходимости выделить циклы развития макрогенераций одной и той же продолжительности можно использовать более грубую аппроксимацию при помощи производственной функции, в тренде которой вместо обобщенной логисты содержится функция вида
в которой параметры a, b, c, d и w определяются методами регрессионного анализа, причем w соответствует искомой средней частоте появления макрогенераций.
Применение аппарата производственных функций с участием логистических моделей, отражающих внутреннюю логику развития технологических укладов, открывает путь к наиболее адекватной оценке вклада информационного производства в экономический рост.
Потребление научно-технической информации в системе общественного производства, в отличие от потребления вещества и энергии, снижает энтропию и повышает организованность, упорядоченность среды, в которой осуществляется производственный процесс. Именно поэтому компьютер как орудие труда, как машина для обработки информации может рассматриваться, по выражению И.Г. Николова, как диалектическое отрицание всех предшествующих орудий труда, предназначенных для обработки вещества и энергии[18].
Подобно тому как информация выступает универсальным фактором производства, в некоторой степени позволяющим преодолеть ограниченность других ресурсов, так и работа с информацией способна в известных пределах заменить собою оперирование вещественными факторами производства — впрочем, лишь постольку, поскольку это позволяет сделать текущий уровень развития производительных сил. Именно в силу этого факта широкое распространение информационных технологий влечет за собой все ускоряющееся отрицание разделения труда между сферами общественного производства. Это обстоятельство сразу определяет качественное отличие так называемого информационного общества, основанного на производстве и потреблении информации, от всех предшествующих, «доинформационных», обществ.
Современная экономическая наука исходит из того факта, что энтропия производственных процессов при потреблении вещества и энергии увеличивается с ростом масштабов их вовлечения в экономический оборот. Этот вывод в той или иной форме признают все сколько-нибудь популярные в наши дни экономические доктрины и так или иначе объясняют этот факт, называя его законом тенденции средней нормы прибыли к понижению либо законом убывающей производительности капитала и т.д.
Однако этот вывод требует существенной оговорки: он верен при неизменном техническом базисе. Радикально новые технологические решения отличаются от прежних более высокой эффективностью использования вещества и энергии. Поэтому и увеличение энтропии при потреблении человеком материалов и энергии не может продолжаться бесконечно: периодически совершающиеся крупные технологические сдвиги сопровождаются снижением материалоемкости и энергоемкости производственных процессов и, таким образом, уменьшают энтропию производственных систем. Этот факт выражается резким возрастанием нормы прибыли во время глобального технологического сдвига, за которым вновь следует относительно длительный период постепенного снижения нормы прибыли, после чего снова наступает короткий период коренной модернизации производства.
Именно поэтому энтропия общественного производства, рассматриваемого как замкнутая система, не возрастает, а имеет в целом тенденцию к снижению[19]. Таким образом, экономические системы, рассматриваемые в качестве замкнутых, изолированных от внешней среды, развиваются, вообще говоря, по законам эволюции, по законам самоорганизации сложных систем.
Тем самым производство информации и ее аккумуляция в производственных процессах являются важнейшим фактором, позволяющим эффективно противостоять энтропии, хаосу, надвигающемуся на социально-экономические системы из внешней для них среды или выступающему продуктом их собственного развития. Следовательно, воспроизводство научно-технической информации в экономических системах должно рассматриваться как фактор, повышающий степень их организации — и на уровне предприятия, и в масштабе общества в целом, как устойчивый антиэнтропийный фактор общественного развития.
В то же время производительные силы общества могут использоваться и как разрушительные силы, применяться в разрушительных целях, что увеличивает энтропию в социально-экономических системах. Те же самые технологические принципы, которые позволяют совершенствовать производственные процессы, облегчая человеческий труд, применяются также и для производства орудий разрушения и уничтожения, которые, будучи приведенными в действие, вызовут нарастание энтропии. Поэтому приращение научно-технической информации в социально-экономической системе не снимает возможности нарастания в ней энтропии (как возникшей внутри этой системы, так и идущей на нее из внешней среды), подобно тому, как приращение нашего ума не избавляет нас от глупости — как нашей собственной, так и привнесенной в нашу жизнь извне.
Раньше, чем в других отраслях, возрастание энтропии в замкнутых технико-экономических системах было замечено в сельском хозяйстве и получило название закона естественного убывания плодородия почвы. Однако данное явление имеет всеобщую природу, эта закономерность выступает проявлением всеобщего закона возрастания энтропии как необходимого свойства замкнутых динамических систем. В роли такой замкнутой системы в данном случае выступает технологический уклад хозяйства.
Смена технологических укладов вновь приводит к преодолению энтропии в экономических системах. Эволюционный подход к развитию социально-экономических систем позволяет утверждать, что их историческая тенденция определяется законом убывания энтропии. Социальные организмы могут жить и воспроизводить себя до тех пор, пока они способны эффективно противостоять энтропии, повышать уровень своей организации. Если же внутренняя структура социально-экономической системы на известном этапе вступает в противоречие с решением этой проблемы, то система подлежит коренной трансформации либо сменяется другой, более способной к выживанию в данной энерго-информационной среде. При этом повышение уровня организации всякой системы, в том числе и социально-экономической, происходит не плавно, а дискретно, скачкообразно, что порождает поступательно-циклический характер развития динамических систем.
Теория переходной экономики
и реальности экономического кризиса в России
В современной мировой экономической литературе страны, хозяйственная система которых претерпевает изменения, постепенно приобретая рыночные очертания, объединяются в одну группу, именуемую «страны с переходной экономикой». Это название, слишком емкое, чтобы быть содержательным, смешивает воедино разнокачественные по своим параметрам процессы, протекающие в каждой из этих стран, и вместе с тем сводит все многообразие совершающихся в них преобразований лишь к становлению рыночной экономики.
Столь очевидное (и, пожалуй, столь нарочитое) сужение спектра подлежащих обсуждению проблем оставляет за пределами внимания исследователей многообразие переходных процессов, протекающих на всем экономическом пространстве современного всемирного хозяйства и различным образом отражающихся на динамике экономических систем отдельных стран.
Современное мировое хозяйство — это тоже хозяйство с переходной экономикой, и основное содержание этого перехода заключается в становлении информационного технологического способа производства, неизбежно приводящего к формированию новой системы общественных отношений, которая должна и способна стать общественной формой движения информационных технологий. В ближайшие десятилетия мировую экономику ожидают коренные изменения в способах соединения живого и овеществленного труда, и наметившиеся в этой области сдвиги не могут не отражаться в том числе и на экономической динамике стран, осуществляющих рыночные преобразования.
В то же время данную группу стран объединяют (и отличают от многих других стран) определенные черты экономической динамики. Это сходство выглядит убедительным и даже несомненным на эмпирическом уровне, однако попытки так или иначе объяснить его неминуемо наталкиваются на слабую разработанность экономической теории переходных процессов. Анализ переходных экономических систем в настоящее время практически исчерпывается сопоставлением экономической динамики различных стран, переживающих сходные по своему характеру трансформации.
И в теории, и в практике экономических преобразований остается открытым важнейший вопрос: является ли экономический кризис неизбежной платой за становление рыночной экономики, неотъемлемо сопровождающей либерализацию хозяйственной жизни общества? По существу, сторонники либеральных рыночных реформ не предлагают убедительных объяснений кризиса, обрушившегося на подавляющее большинство стран с переходной экономикой. Употребляемое в англоязычной экономической литературе клише transitional recession (переходный спад) выступает лишь малосодержательной абстракцией, маскирующей реальные причины кризиса и мало пригодной для объяснения существующего положения вещей. Тем более остаются неизвестными причины, в силу которых переходный спад оказался столь глубоким и продолжительным, как в России, и привел к столь очевидному социальному расслоению и обнищанию основной массы населения страны.
По этому поводу чаще всего упоминаются три неопровержимых довода. Во-первых, экономика нашей страны в том виде, в каком она существовала в «дорыночный» период, объявляется институционально несостоятельной. Во-вторых, слишком велика была роль государства, систематически осуществлявшего непосредственное силовое вмешательство в хозяйственную жизнь страны. Наконец, в-третьих, наша страна десятилетиями проводила в жизнь автаркическую модель развития, изолированную от внешнего рынка. Преодоление этих трех важнейших препятствий к построению рыночной экономической системы и вызвало, по мнению многих экспертов, последствия, столь печальные для хозяйственного развития страны. Именно это обстоятельство побуждает к более подробному рассмотрению существа выдвигаемых аргументов[20].
- Институциональная структура переходных экономических систем по вполне понятным причинам привлекает пристальное внимание специалистов. Всякий институт (если понимать эту категорию в нортовском смысле, как правило взаимодействия агентов экономических отношений) должен решать проблему снижения совокупных трансакционных издержек. В основе радикальных институциональных реформ лежит неявно принимаемое (а иногда и открыто высказываемое) убеждение в том, что лишь старые, отжившие экономические институты способны повышать трансакционные издержки, однако опыт экономических преобразований в большинстве стран мира свидетельствует об ошибочности этого мнения. Нередки случаи, когда новые, едва сформированные институты наделялись функциями, противоречившими основным целям их функционирования, и вследствие этого повышали совокупные трансакционные издержки.
В качестве примера можно привести введение налогового кредита на прирост НИОКР в начале 1960-х годов в США, от которого вскоре были вынуждены отказаться ввиду его несоответствия быстро ухудшающимся условиям экономической конъюнктуры. Другим примером может служить введение платы, вносимой изобретателями за экспертизу их изобретений, в странах, переживающих период промышленного кризиса, сопровождающийся технологическим регрессом. Это стандартный пример того, как достижение краткосрочных целей (в данном случае — пополнение государственного бюджета) вызывает долгосрочные последствия, прямо противоположные объявляемым целям.
Подобные примеры убеждают в том, что для оценки эффективности функционирования рыночных институтов решающее значение имеет не продолжительность их существования, а функциональная роль, выполняемая ими в экономической системе общества. Заметим, что институциональная структура советской экономики, в течение десятилетий не претерпевавшая коренных изменений, обеспечивала устойчивый технологический прогресс и экономический рост. В то же время современный опыт реформ в КНР доказывает, что становление рыночной хозяйственной системы осуществляется с меньшими экономическими и социальными издержками в том случае, когда институциональная система подвергается плановой и последовательной трансформации, а не радикальной и стихийной ломке.
Иначе говоря, если опыт российских реформ доказывает невозможность их успешного проведения в условиях институциональной разрухи и экономического хаоса, то опыт Китая свидетельствует о ненужности коренной институциональной ломки во имя достижения целей рыночных реформ и опровергает тезис о неизбежности экономического кризиса как платы за достижение экономического роста в переходной экономике.
Впрочем, позиция экспертов МВФ и Всемирного банка по данному вопросу непреклонна, хотя и не блещет новизной. Во имя поддержания нерушимости тезиса о неизбежности «переходного спада» Китай и Вьетнам исключены из перечня стран с переходной экономикой и отнесены к числу развивающихся стран. Эта нехитрая операция, тем не менее, не меняет существа вопроса: какие источники позволяют поддерживать экономический рост и обеспечивать улучшение уровня жизни в периоды радикальных институциональных преобразований, факт наличия которых не могут отрицать даже эксперты МВФ.
- Пожалуй, ни одна проблема развития переходных экономических систем не вызывает такого количества разногласий и споров, как экономическая роль государства. Восстановление разрушенных хозяйственных систем ФРГ и Японии после Второй мировой войны потребовало активизации действий государства и усиления его вмешательства в экономическую жизнь. Реформы в Южной Корее начались в 1962 г. с принятием первого пятилетнего плана экономического развития.
В то же время, когда речь идет о России и странах Восточной Европы, западные эксперты вопреки опыту своих собственных стран единодушно утверждают, будто слишком сильное и слишком активное государство выступает серьезной помехой на пути проведения рыночных реформ. Дерегулирование экономики, ослабление государственного воздействия на хозяйственную жизнь страны было объявлено российским правительством в качестве одного из основных направлений осуществления экономических преобразований[21]. Отсутствие адекватной теоретической проработки макроэкономических последствий принимаемых мер способствовало проведению реформ под знаком радикального дерегулирования, и сегодня практика хозяйственных решений еще далеко не свободна от идеологии этого порочного курса.
В качестве примера необоснованно сильного вмешательства органов государственной власти в экономику нередко приводится перераспределение значительной доли национального дохода через госбюджет. Не отрицая значимости данного показателя как одного из критериев экономической силы государства, заметим, что в Швеции вторичному перераспределению через госбюджет подлежит более 55% валового национального продукта, тогда как в Советском Союзе даже в периоды наибольшего усиления административной системы эта доля не превышала 40%, а сейчас в России составляет около 25%. Среднегодовая доля государственных расходов в ВВП США составляла около 10% в конце XIX в., около 15% — в 20-е годы, около 30% — в 60-е, около 40% — начиная с 80-х годов XX в. и ориентир на будущее составляет 50%[22].
Вместе с тем никакое вторичное распределение финансовых ресурсов в нашей стране вот уже много лет не в силах обеспечить обслуживание государством даже своего внутреннего долга за счет аккумуляции валового внутреннего продукта. Является ли это свидетельством чрезмерной экономической мощи государства по сравнению с другими хозяйственными агентами или, напротив, показателем его слабости и неспособности решить важнейшие проблемы реформирования национальной экономики? Думается, что ответ очевиден. Ключевая проблема заключается не в том, сильно или слабо государственное регулирование экономики, а в том, насколько оно эффективно.
- Еще один момент, вызывающий множество вопросов и порождающий разногласия, — степень открытости экономической системы, необходимая для успешного осуществления рыночных реформ. Разумеется, в условиях глобальных технологических сдвигов, совершающихся в современном всемирном хозяйстве, автаркическая модель развития бесперспективна, ибо стране, избравшей ее, придется в одиночку конкурировать с объединенным интеллектуальным потенциалом остального мира.
В то же время разумный протекционизм и избирательная защита внутреннего рынка являются необходимыми условиями устойчивого экономического развития и вытекают из элементарных требований национальной экономической безопасности, как показывает опыт даже благополучных в хозяйственном отношении стран, в частности США и Японии. Для стран, переживающих длительный период промышленного спада, известная изоляция внутреннего рынка и жесткое квотирование импорта нередко выступают необходимыми предпосылками экономической стабилизации. Это обстоятельство вызвано тем, что в условиях неконтролируемого импорта искажения структуры производства, обусловленные экономическим спадом, могут усугубляться структурными диспропорциями, вытекающими из разрушения неконкурентоспособных на мировом рынке секторов национальной экономики.
Необходимо осознавать также, что открытость экономической системы не принадлежит к числу ясно очерченных и строго определенных экономических категорий. Например, в Бельгии в последние годы около 70% валового национального продукта ежегодно реализуется по каналам внешней торговли, а в США — только 11%. Означает ли это, что экономика США является менее открытой, более изолированной от мирового рынка? Следует помнить о том, что критерием открытости экономики страны выступает также проницаемость ее границ для валютно-финансовых потоков, технологий и рабочей силы. Однако практика проведения экономических преобразований в развитых странах мира и в этих вопросах достаточно противоречива.
Важнейшей проблемой осуществления каких бы то ни было экономических преобразований, в том числе и рыночных, выступает проблема критериев их успешности. Если исходить из того, что изначальной целью проведения рыночных реформ является либерализация экономической системы, то успешность осуществляемых преобразований следует измерять степенью сходства достигнутого состояния экономики с той моделью рыночного хозяйства, которая подразумевалась в качестве эталона при проведении реформ. Если же целью трансформации экономической системы считаются экономический рост и повышение уровня жизни подавляющего большинства населения страны, то именно эти параметры и должны рассматриваться в качестве показателей успешности реформ и правильности избранного курса.
В экономической литературе, посвященной проблемам развития стран с переходной экономикой, нередко совершается подмена тезиса: целью проведения реформ объявляется экономическое и социальное развитие, а в качестве критерия их успешности рассматривается их либерально-рыночная направленность. Столь разительное расхождение между словом и делом, когда либерализация экономической системы на словах служит лишь средством обеспечения экономического роста, а на деле при принятии практических решений воспринимается как самоцель, заставляет задуматься об изначальной правильности избранной стратегии достижения целей экономического и социального развития, ориентированной исключительно на ценности рыночных экономических систем. Как отмечают многие экономисты, одним из важнейших (и, по-видимому, неустранимых в рамках данной методологии) недостатков экономических преобразований, основанных на принципах «вашингтонского консенсуса», является смешивание целей осуществления реформ и средств достижения этих целей[23].
В России периода так называемых экономических реформ нередки ситуации, когда смешивание целей и средств проведения рыночных преобразований приобретает форму прямого подлога: на начальном этапе целью объявляется достижение эффективного экономического роста и социальной справедливости, а по завершении соответствующих трансформаций их авторы объясняют, что достижение этих целей вовсе не имелось в виду. В этом смысле показателен пример приватизации в России, проводимой на волне бездоказательного тезиса об изначальной неэффективности государственной собственности. Нетрудно сопоставить эту посылку с высказанным постфактум мнением идеологов приватизации о том, что создание частной собственности в России — это абсолютная ценность, и для достижения этой цели приходится иной раз жертвовать некоторыми экономически эффективными схемами[24].
Развитие теории переходной экономики, на наш взгляд, настоятельно требует углубленной теоретической разработки проблем экономического кризиса. Кризисная экономика подчиняется иным закономерностям, нежели экономическая система, пребывающая в фазе подъема. Это касается как количественных проблем (например, проблемы производственных функций, описывающих динамику экономического кризиса), так и сугубо качественных (в частности, вопрос возвышения неудовлетворенных потребностей, на который нет удовлетворительного ответа).
Кризисные состояния любой динамической системы, в том числе и социально-экономической, выносят на поверхность, на уровень явления сущностные причинно-следственные связи, управляющие бытием и движением этой динамической системы. Именно в этом, в частности, заключается эвристический смысл исследования экономических систем, находящихся в фазе кризиса.
Современная наука рассматривает цикличность экономического роста как его неотъемлемое свойство и, таким образом, воспринимает фазу кризиса не как трагическую случайность, а как одно из нормальных состояний экономической динамики, повторяемость которого причинно обусловлена. Вместе с тем современная экономическая теория унаследовала от классической политической экономии известное пренебрежение к проблемам кризисной динамики и занята по преимуществу исследованием закономерностей экономического подъема. О тех причинно-следственных связях, которые управляют экономическими системами, пребывающими в фазе кризиса, мы сегодня знаем на удивление мало.
К этому следует добавить слабое теоретическое осмысление достаточно обширного практического опыта стран, так или иначе решавших проблему преодоления спада производства. Столь скромная теоретическая разработка проблем кризисной динамики тем более удивительна, что проблема управляемости кризисной экономикой и разработки принципов ее государственного регулирования остается одной из наиболее острых и актуальных для всех стран мира независимо от уровня их экономического развития.
Приходится констатировать, что многие проблемы теории переходной экономики находятся лишь в начальной стадии теоретического осмысления. Думается, что в ближайшее время нам предстоит существенное уточнение постановок целого ряда проблем, открывающее пути для их теоретической разработки. Однако многие проблемы развития переходных экономических систем наша страна (как, впрочем, и другие) вынуждена решать на практике еще до того, как они получат свое теоретическое осмысление и выражение в форме экономических законов и категорий. Это означает, что теория переходных и кризисных процессов способна сыграть значительную роль не только в разработке определенных практических решений, но и в развитии и совершенствовании методологического аппарата экономической теории. Научный потенциал теории переходной экономики, резервы ее методологического развития выдвигают ее в число самостоятельных перспективных направлений современной экономической науки.
Сценарный подход к прогнозированию траекторий
развития национальной экономики
В рамках эволюционной экономики в последние годы успешно развивается ряд направлений, заслуживающих внимания ввиду разнообразия предлагаемых ими возможностей моделирования и относительно высокой адекватности разрабатываемых моделей экономическим реальностям. В частности, в последнее время бурно развивается инструментальный аппарат, реализующий так называемый сценарный подход к моделированию динамики сложных социально-экономических систем.
Логика сценарного подхода
Подавляющее большинство применяемых на сегодняшний день методов прогнозирования динамики макроэкономических систем ограничивается прогнозированием количественных значений определенных параметров экономического развития. Принципиальная ограниченность данного принципа вытекает из того факта, что прогнозы строятся в предположении сохранения так называемых «существующих тенденций», хотя чаще всего не подлежит сомнению, что это предположение является совершенно неправдоподобным. Однако разумность его допущения вытекает из факта невозможности прогнозирования момента изменения тенденций, существенных для понимания динамики изучаемой системы.
Данный недостаток преодолевается применением сценарного подхода, предполагающего, что прогнозированию подлежат качественные траектории, общий характер развития событий, а количественные параметры прогнозируются лишь в рамках каждого сценария в отдельности, исходя из общей логики данного сценария[25].
Среди параметров, значимых для понимания динамики сложных систем, как правило, достаточно много кумулятивных величин, т.е. таких, которые способны накапливаться со скоростью, зависящей от уже имеющегося их объема. Поэтому в развитии сложных динамических систем часто наступают моменты, когда простое продолжение тенденций, казавшихся незначительными и естественными, в конечном счете вызывает коренные изменения, перевороты в качественном развитии этих систем. Накопление критической массы неких параметров приводит к трудно предсказуемым изменениям. Таким образом, периоды скачков, переворотов, быстрых качественных изменений и периоды относительно стабильного эволюционного развития попеременно сменяют друг друга, так что динамика большинства исследуемых социально-экономических систем представляет собой волнообразный, поступательно-циклический процесс.
Адекватность модели в рамках сценарного подхода предопределяется выбором значимых параметров, описывающих состояние системы, и обоснованием логики их взаимного влияния. Каждый сценарий отражает характер изменения всей совокупности выделенных параметров с учетом возможного изменения не только их количественных значений, но и взаимосвязей между ними.
Методология прогнозирования, основанная на применении сценарного подхода, позволяет отслеживать траектории сложных динамических систем, определяемые изменениями величин их значимых параметров. Эффективность сценарного подхода к прогнозированию динамики макроэкономических систем в отличие от большинства традиционных подходов, прогнозирующих поведение отдельных показателей, предопределяется в первую очередь возможностью получения качественных характеристик определенных вариантов развития этих систем и отдельных сценариев их динамики.
Задачи управления динамическими системами часто требуют выделения принципиально различных вариантов поведения управляемых систем. Традиционные методы прогнозирования, как правило, не дают возможности такого понимания: поведение системы, с их точки зрения, напоминает положение путешественника в пустыне, где существует в принципе бесконечное множество направлений и изменить траекторию можно в любом месте пространства и в любой момент времени. На самом деле динамика реальных систем чаще напоминает движение автомобиля по шоссе: существует лишь ограниченное количество возможных вариантов развития (именно эти варианты и отражаются сценариями), и изменить траекторию системы можно лишь на определенных ее участках и лишь в определенные моменты времени, внося соответствующие управляющие воздействия.
Применение сценарного подхода позволяет обнаружить периоды виртуальных бифуркаций, соответствующие участкам разветвления вероятных траекторий изучаемых динамических систем. В противоположность таким периодам выделяются зоны устойчивости — интервалы времени, в течение которых траектория «притягивается» к одному из ограниченного числа возможных вариантов, характеризующих поведение данной системы. Подобное чередование зон аттракции и зон бифуркации предопределяет неравномерность и вариативность динамики некоторых классов сложных систем.
Применение сценарного подхода наиболее эффективно в ситуациях, когда необходимо принимать управленческие решения стратегического характера. В особенности это касается задач государственного управления макроэкономической динамикой. Современное состояние российской экономики характеризуется целым комплексом таких проблем, относительно слабая научная проработка которых грозит серьезными осложнениями экономической ситуации в стране. В качестве примеров можно упомянуть задачи формирования и реализации региональной экономической политики, научно-технической политики, государственной политики в сфере образования, реформы оборонного комплекса. Ошибочные решения в любой из перечисленных сфер вызывают реальные угрозы национальной безопасности и экономическому суверенитету Российской Федерации.
Современное состояние нашей страны по целому ряду параметров может быть охарактеризовано как неравновесное либо как состояние неустойчивого равновесия. Именно в такой ситуации цена ошибки на любом из стратегически важных направлений чрезвычайно высока. Страны, занимающие лидирующее положение в мировой экономике, потеряют не слишком много, приняв ошибочные решения в сфере разработки сценариев экономической политики. Для стран, составляющих «последний эшелон» всемирного хозяйства, объективные возможности влияния на ситуацию весьма ограниченны (реально их правительства уже подчинены зарубежным центрам принятия решений), и они вправе позволить себе не слишком интересоваться траекториями развития своих макроэкономических систем. Россия, занимающая промежуточное положение, вынуждена позаботиться о своевременном принятии грамотных, обоснованных решений в данной области. Применение сценарного подхода способно значительно облегчить разработку методологии государственного управления по целому ряду важнейших направлений социально-экономического развития[26].
Три типа взаимодействия сценариев
В реальной практике управления социально-экономическими системами наиболее часто встречаются случаи, когда в динамической системе оказывается несколько субъектов управления, способных вносить в систему управляющие воздействия. В этой ситуации неизбежно то или иное взаимодействие сценариев развития системы, продиктованных целями управления, которых пытаются достичь эти субъекты. Выделим три важнейших типа такого взаимодействия: наложение сценариев, их иерархия и конфликт.
- Бесконфликтное наложение сценариев возникает в случае, когда управляющие субъекты преследуют цели, хотя и различные, но не противоречащие друг другу. Например, Министерство промышленности разрабатывает систему мер по повышению эффективности производства, а Министерство внешней торговли стремится к росту эффективности внешнеторговых операций. Преподаватели вуза заинтересованы в снижении требований студентов к качеству преподавания, а студенты добиваются снижения требований преподавателей к качеству их знаний. Такого рода «мирное сосуществование» характеризуется отсутствием противоречащих друг другу целей, преследуемых различными действующими агентами.
- Иерархия сценариев возникает в случае, когда управляющие субъекты преследуют различные цели, находящиеся в иерархической зависимости. Министерство нефтяной и газовой промышленности добивается роста экспортной выручки предприятий своей отрасли, а Центральный банк пытается удержать курс национальной валюты на низком уровне, явно заниженном по сравнению с паритетом покупательной способности. Достижение первой цели автоматически происходит при достижении второй. Преподаватели вузов требуют от правительства увеличения объемов финансирования высшей школы, а студенты добиваются повышения размеров стипендии. Заметим, что при этом между субъектами управления может не быть иерархической зависимости.
Стандартный пример иерархии управляющих сценариев — это решение проблемы внешних эффектов деятельности хозяйственного агента. Если внешние эффекты велики по сравнению с «внутренними», прямыми эффектами, то для продолжения функционирования данного агента необходимы внешние управляющие воздействия, направленные на интернализацию части данного внешнего эффекта. Сферы науки, образования, здравоохранения, культуры, внешний эффект от функционирования которых относительно велик, нежизнеспособны без стабильной поддержки государственной власти. Другой пример такого рода — проблема наполнения федерального и регионального бюджетов, взаимодействие которых отражает логику бюджетного федерализма.
- Конфликт сценариев возникает в случае, когда управляющие субъекты преследуют противоречащие друг другу цели. Отметим, что этот вариант наиболее часто встречается в практике развития реальных экономических систем. Отраслевые министерства и отдельные регионы конкурируют друг с другом за инвестиционные ресурсы страны. Социальные службы борются за очередность погашения задолженности по соответствующим статьям бюджета. Правительство страны чаще всего преследует цели обеспечения ее экономического суверенитета, тогда как правительства других, более сильных стран предпринимают шаги в направлении ее закабаления. В таких случаях исход взаимодействия конфликтующих сценариев определяется сравнительной силой действующих агентов, а также характером управляющих воздействий, которые находятся в их распоряжении.
Заметим, что в результате практической реализации сценарного конфликта может возникнуть ситуация, наступления которой не желала ни одна из конфликтующих сторон. Возможности рассмотрения сценарного конфликта дают богатый материал для формирования сценариев, характеризующихся различной степенью «оптимизма» или «пессимизма» в зависимости от степени конфликтности преследуемых субъектами целей.
Конфликт сценариев следует отличать от пассивного сопротивления системы внесению определенных управляющих воздействий. Данное отличие определяется системами целей, которые выстраивают управляющие субъекты.
В ряде случаев возникают возможности перехода (или сознательного перевода) сценарного конфликта в состояние бесконфликтного наложения управляющих воздействий. Решения такого рода не всегда оптимальны с точки зрения действующих агентов, однако они могут быть продиктованы необходимостью учитывать объективные пределы устойчивости управляемых динамических систем. Речь идет о ситуациях, когда конфликтующие стороны договариваются о совместной разработке ограничений на допустимые управляющие воздействия, вносимые ими в систему. Подобная ситуация напоминает договоренность людей, находящихся в одной лодке, не слишком раскачивать ее даже во время взаимной борьбы. Большинство существующих систем взаимного страхования или коллективного гарантирования инвестиций, целесообразность которых вытекает из необходимости разумного распределения риска между участниками этих систем, основано именно на подобном принципе. В качестве примера можно привести организацию так называемых инкубаторов инновационного бизнеса, научно-технических консорциумов или фирм совместного риска (joint ventures).
Можно показать, что взаимодействие сценариев, вытекающее из наличия несовпадающих целей управления у различных действующих агентов, в принципе исчерпывается тремя описанными возможностями. Сценарный подход в целом выступает универсальным инструментом, позволяющим осуществить имитационное моделирование траекторий сложных динамических систем в условиях управляющих воздействий, вносимых различными субъектами управления, преследующими несовпадающие цели.
Сценарии развития экономики России
Основными особенностями нынешнего периода в развитии российской экономики является наступление депрессии — фазы, в которой закладываются макроэкономические и структурные предпосылки грядущего экономического подъема и масштабных техноиндустриальных сдвигов, начинающихся на восходящей волне промышленного цикла. В то же время технологический потенциал нашей страны продолжает разрушаться, тем самым ухудшая стартовые условия ожидаемого подъема.
Территориально-отраслевой анализ инновационного потенциала российской экономики показывает, что одной из ключевых проблем развития России выступает выделение приоритетных технологий, которые могли бы составить основу экономического роста на достаточно длительный срок. В качестве факторов, ограничивающих возможный выбор траекторий, рассматриваются фрагментация межрегионального технико-экономического пространства, социальные ограничения промышленной политики, а также возможность нарастания инфляционных тенденций, в частности в случае инвестиционной поддержки стареющих технологических укладов.
Существуют три принципиально разных вероятных сценария технико-экономического развития России в зависимости от выбора технологической основы экономического роста.
Сценарий первый (модернизация) исходит из того, что государство проводит в жизнь стратегию активного стимулирования инновационных процессов и предпринимает действия, направленные на широкое внедрение в производство элементов нового технологического уклада, одновременно пытаясь «отсечь» от инвестиционного процесса элементы отсталых технологических укладов. Этот путь возможен лишь на основе разработки и реализации комплексной федеральной инвестиционной программы, сравнимой по масштабам с планом ГОЭЛРО. Соответствующие шаги должны сопровождаться временной централизацией финансовой сферы, усилением перераспределительных функций бюджета, жестким контролем за приоритетным исполнением НИОКР и состоянием социальной сферы.
Среднесрочный прогноз показывает, что, несмотря на существенное снижение безработицы, падение реального потребления неминуемо, хотя оно в данном сценарии менее значительно, чем в двух других (в течение трех лет — примерно по 2% в год). Уровень инфляции в среднесрочной перспективе невысок (через три года — порядка 6-7% в год), несмотря на активное государственное обеспечение платежеспособного спроса, в том числе посредством разумного применения так называемых инфляционных мер стимулирования экономического роста. Основным источником накопления в краткосрочной перспективе выступают природная рента, а также внутренние и внешние займы, а основным источником их погашения — интеллектуальная и инновационная рента, образующаяся вследствие перемещения технологически отсталых и экологически вредных производств в менее развитые страны. Поступление природной ренты позволяет обеспечить необходимый запас времени для развертывания инновационных программ, и на шестом-седьмом году проведения в жизнь политики модернизации роль инновационной ренты (и, следовательно, внутренних источников накопления) начинает стремительно расти. Данный сценарий можно условно назвать оптимистическим.
Сценарий второй (выжидание) исходит из того, что стратегия модернизации для России в обозримом будущем недоступна, поэтому государственная власть осознанно берет курс на внедрение в производство элементов отмирающего в наиболее развитых странах технологического уклада, одновременно пытаясь вытеснить, вывести из инвестиционного процесса более отсталые технологические уклады и, по возможности, создать заделы для последующего (через 10-12 лет) модернизационного рывка. Это сценарий догоняющего развития, пожалуй наиболее дорогостоящий и наименее эффективный. Такой подход, основанный на пессимистической оценке технологических возможностей страны, предполагает достаточно высокую степень государственной координации инвестиционных решений, ставку в ближайшем будущем на развитие экспортно ориентированных сырьевых отраслей как основной источник доходов госбюджета, сознательное свертывание части дорогостоящих исследовательских программ и частичное распыление уже накопленного научно-технического потенциала.
В среднесрочной перспективе данный сценарий сулит достаточно умеренную инфляцию (через три года — порядка 10% в год), которую удается удерживать на приемлемом уровне, избегая финансирования слишком масштабных затратных проектов и ориентируясь на приоритетное развитие отраслей, продукция которых в обозримое время может достичь мирового уровня конкурентоспособности. Данный сценарий предполагает резкое падение реального потребления в краткосрочной перспективе (почти на 8% за первый год), однако примерно через три года ситуация выравнивается и наступает относительная стабилизация: показатели уровня жизни лишь немногим хуже, чем в первом сценарии. Основная опасность, возникающая при таком развитии событий, заключается в том, что государство может упустить из виду стратегические цели и «проспать» возможность радикальной модернизации производства, так что инвестиции в развитие пятого технологического уклада приобретут откровенно инфляционный характер и структурные перекосы в экономике станут труднообратимыми. Критическая точка в реализации данного сценария — 7-8 лет, в это время необходимо готовить очередной технологический рывок, сосредоточивая технологические и инвестиционные ресурсы на ключевых направлениях научно-технического прогресса.
Сценарий третий (дерегулирование) исходит из того, что технологическая основа производственных процессов в нашей стране не нуждается в пристальном внимании государства. Этот сценарий (к сожалению, наиболее реалистический) предусматривает дальнейшее ослабление роли государства в экономической жизни страны и продолжение либеральных рыночных реформ. В результате принятия данного сценария в экономической и социальной жизни общества неминуемы потрясения, связанные в первую очередь со значительным снижением уровня жизни населения. После первого года реализации этого сценария, несмотря на продолжение политики замораживания доходов, реальное потребление снижается всего лишь приблизительно на 3%, однако на втором году после очередного финансового кризиса (который возможен в середине 2003 г. при сохранении существующего курса реформ) начинается его обвальное падение, и к концу третьего года оно достигает около 88% исходного уровня. Добавим к этому растущие темпы инфляции, которая в течение третьего года составит почти 15% в год, значительное углубление дифференциации социально-экономического положения российских регионов и вынужденные структурные перекосы, вызванные технологической многоукладностью и серьезными уступками в пользу иностранного капитала, готового завладеть командными высотами в экономике нашей страны. В целом это сценарий деградации экономики, превращения страны в колониально зависимый придаток более развитых стран.
Рассмотренные три сценария технико-экономической динамики России связаны с реализацией трех возможных вариантов промышленной политики: политика модернизации (технологический рывок со ставкой на научно-технический потенциал), политика выжидания (структурно сбалансированный рост со ставкой на ресурсный потенциал) и политика дерегулирования (равносильная фактическому отсутствию собственной промышленной стратегии, сводящейся к вынужденным краткосрочным мерам, принимаемым под диктовку иностранного капитала). Разумеется, реализация последовательной политики, пусть даже осторожной, выжидательной, основанной на недооценке технологического потенциала и на недоверии к инновационным заделам и перспективам российской экономики, приводит к значительно лучшим последствиям, чем фактическое отсутствие национальной промышленной политики. При этом нацеленность на радикальную модернизацию и быстрое внедрение в производственные процессы информационных технологий представляет собой наилучший вариант из числа реально осуществимых. Каждый из вероятных сценариев содержит определенные точки бифуркации (разветвления траекторий) и ловушки, смысл которых заключается в ограничении выбора вариантов текущего регулирования в зависимости от ряда социально-экономических факторов, непосредственное воздействие которых на промышленную политику улавливается при помощи сценарного подхода.
Проблемы национальной безопасности современной России тесно связаны с экономическими процессами, от своевременной и правильной оценки которых решающим образом зависят возможные перспективы и вероятные сценарии дальнейшего развития нашей страны: устойчивая поступательная технико-экономическая динамика или углубляющийся технологический регресс, увлекающий экономику в пропасть; достижение стабильной социальной структуры с опорой на сильный средний класс или дальнейшая поляризация общества, вызывающая вспышки социальной напряженности; структурно сбалансированное экономическое развитие или окончательное превращение России в сырьевой придаток более развитых стран, означающее фактическую утрату экономического суверенитета.
Неотложной задачей государства, тесно связанной с проблемой преодоления депрессии, является сосредоточение усилий на поддержке решающих направлений научно-технического прогресса, от овладения которыми зависит технологическое и экономическое будущее нашей страны, характер ее участия в международном разделении труда. Именно в период депрессии принимаются основные решения по реализации технологических возможностей последующего подъема экономики, по концентрации ведущих технологий в тех отраслях хозяйства, которые должны сыграть роль структурных полюсов роста и развитие которых повлечет за собой инвестиции в другие отрасли. В этом состоит ключевой момент обеспечения предпосылок грядущего экономического подъема.
Глава 2
Либерализация хозяйственной деятельности:
предпосылки, цели, результаты
Цели либерализации и ее экономическое содержание
Согласно расхожему мнению, плановая социалистическая экономика зашла в исторический тупик потому, что базировалась на несостоятельной идее координации всех хозяйственных решений из единого центра и опиралась исключительно на государственное управление и принуждение, не допуская самостоятельной деятельности хозяйствующих субъектов, позволяющей реализовать их экономические интересы. Поэтому наступивший после смены политического строя на рубеже 80-х и 90-х годов переходный период в экономике постсоциалистических стран начался с шагов, имевших определяющее значение для раскрытия предпринимательского потенциала общества, — демонтажа административно-командной системы. Лишь затем страны приступили к другим системным преобразованиям: реформированию отношений собственности; формированию хозяйствующих субъектов, ориентированных на максимизацию прибыли и способных адекватно воспринимать рыночные сигналы; созданию институтов современной рыночной экономики, обеспечивающих эффективное функционирование рынков товаров и услуг, труда, капитала и земли; структурным реформам.
Ликвидация механизмов и институтов прежней системы сводилась к технически простым мероприятиям, и в большинстве реформируемых стран (в том числе практически во всех странах Центральной и Восточной Европы) ее удалось провести относительно легко и быстро, как правило, уже в первые месяцы переходного периода.
В последние годы существования плановой экономики контроль государства над текущей хозяйственной деятельностью предприятий был существенно ослаблен. Ослабление государственного контроля, не компенсированное дисциплиной рынка, стало приводить к дестабилизации народного хозяйства. Путей ее преодоления было два: либо вернуть государству прежние властные функции, сопровождая этот возврат усилением репрессивных мер в экономике, либо довести до конца начатые половинчатые преобразования и официально узаконить стихийно начавшиеся процессы либерализации, пытаясь ввести их в управляемое русло. Причем, если в экономике Китая и в известной степени Вьетнама либерализация началась не стихийно, а была подготовлена государственной властью, что в дальнейшем обеспечило управляемый характер рыночных реформ, то в большинстве других стран ситуация во многом вышла из-под контроля национальных правительств.
Государственная власть этих стран, становясь инициатором радикальных рыночных реформ в экономике, сосредоточила усилия главным образом на развале плановой системы хозяйства, тогда как конструктивные созидательные меры по нормализации воспроизводственных процессов явно запаздывали, чему в значительной степени способствовали слабая теоретическая разработанность проблем переходной экономики и отсутствие сколько-нибудь вразумительных представлений об оптимальной последовательности проведения рыночных преобразований.
Процедура демонтажа административно-командной системы сводилась к двум основным мероприятиям. Первое — упразднение системы государственного директивного планирования, что означало перенос центра тяжести процесса принятия хозяйственных решений на уровень хозяйственных субъектов, и системы централизованного распределения материально-технических ресурсов, которую стал заменять формирующийся рынок средств производства. Второе — либерализация хозяйственной (производственной и коммерческой) деятельности, заключавшаяся в снятии с нее большинства государственных запретов и ограничений. Это относится и к сфере частного предпринимательства, для развития которого во многих странах были созданы необходимые условия. В большинстве стран Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) был конституционно закреплен приоритет частной собственности и для ее развития установлен режим наибольшего благоприятствования, введен заявительный порядок регистрации собственного дела. В странах СНГ, а также в Китае, Вьетнаме и в бывших республиках СФРЮ был принят более взвешенный подход к проблеме соотношения форм собственности, а именно — было провозглашено равенство всех форм собственности.
Главными объектами либерализации стали цены, внутренняя торговля и внешнеэкономические связи.
Либерализация цен представляла собой их вывод из режима централизованного назначения специальными административными органами и предоставление производителям, продавцам и посредникам права устанавливать цены самостоятельно, под воздействием спроса и предложения. В ходе ее проведения в реформируемых странах с учетом мер, осуществленных рядом государств на предтрансформационном этапе (Венгрия, Польша, Югославия), к началу 90-х гг. было «отпущено» от 80 до 95% цен. В большинстве стран СНГ к 1995-1997 гг. либерализация цен охватила от 70 до 90% товарооборота. Одновременно правительства отказались от обязательства возмещать хозяйствующим субъектам убытки в случае превышения затрат над продажными ценами на продукцию.
Главная цель либерализации цен заключалась в том, чтобы добиться активного выполнения ими функции обеспечения равновесия между спросом и предложением. Необходимость проведения либерализации цен при переходе к рыночной экономике, в принципе, очевидна, поскольку свободное ценообразование — неотъемлемый атрибут рынка, где цены служат инструментом конкуренции, перераспределения ресурсов и перелива капитала, т. е. играют первостепенную роль в правильном функционировании механизмов саморегулирования экономики. Цены, которые устанавливались в социалистической экономике государством и выполняли в основном учетную функцию, не играли регулирующей роли и не оказывали влияния на принимаемые экономические решения, поскольку не позволяли определить реальную доходность той или иной хозяйственной деятельности, степень рациональности ее организации и управления, целесообразность инвестирования средств в ее развитие. Переход к свободным ценам, которые при наличии конкурентной среды способны информировать производителей об объеме и структуре спроса, позволял получить более правильный с экономической точки зрения ответ на главные вопросы: что, как, где и в каком количестве производить.
Тем не менее многие экономисты считали неоправданным и опасным решение о либерализации цен в еще государственных по своей сути и высокомонополизированных экономиках. Теоретически их позиция была понятной, и практика подтвердила многие из высказанных ими опасений относительно последствий «отпуска» цен в нерыночной среде. Но в большинстве стран ЦВЕ, СНГ и Балтии верх взяла точка зрения, согласно которой в сложившейся к концу 80-х — началу 90-х годов ситуации, когда производство практически не росло или даже сокращалось, разбалансированность в финансовой сфере усиливалась, а государство утратило способность эффективно контролировать цены, другое решение было невозможно.
Помимо свободы торговли и ценообразования хозяйственные агенты получили право самостоятельно принимать решения, касающиеся всех аспектов своей деятельности: определять объем производства и номенклатуру выпускаемой продукции, выбирать поставщиков и партнеров-смежников, организовывать сбыт, подбирать кадры и устанавливать размеры оплаты труда. С либерализацией заработной платы тарифная система оплаты труда с назначаемыми правительством ставками сохранила обязательный характер только для отраслей, финансируемых из государственного бюджета. В негосударственном секторе предприятиям было вменено в обязанность соблюдать лишь ее законодательно установленный гарантированный минимальный размер.
Либерализация внешнеэкономических связей заключалась, прежде всего, в отмене государственной монополии внешней торговли и предоставлении хозяйствующим субъектам (как государственным предприятиям, так и частным фирмам и смешанным обществам) права самостоятельно выходить на внешний рынок и осуществлять на нем экспортные и импортные операции. Порядок получения разрешений на ведение внешнеторговой деятельности был всюду максимально упрощен, а некоторые страны (например, Венгрия, Польша) сразу ввели регистрационный режим для основания внешнеторговых фирм в подавляющем большинстве отраслей хозяйства. В результате число участников внешнеэкономической деятельности резко возросло: в конце 80-х годов их было несколько десятков, а к середине 90-х годов счет во всех странах стал идти на тысячи, хотя у многих из них для успешного ведения внешнеэкономической деятельности не было ни достаточных капиталов, ни опыта работы[27].
Степень либерализации экспорта и импорта уже на начальном этапе реформ оказалась в постсоциалистических странах весьма высокой (было единовременно либерализовано до 90% импорта и 70% экспорта). Управление внешнеэкономическими связями стало осуществляться преимущественно с помощью косвенных методов — таможенных пошлин, квот и т.п.
Реализация предоставленного предприятиям права ведения внешнеэкономической деятельности требовала создания механизма, обеспечивающего доступ импортеров к иностранной валюте. Для этого была проведена либерализация валютных режимов, которая заключалась во введении обратимости национальных валют и отмене валютных ограничений (включая разрешение покупать и продавать валюту).
Либерализация внешнеэкономических связей преследовала цель создания открытой экономики, т. е. хозяйственной системы, ориентированной на максимальное участие в международном разделении труда и мирохозяйственных связях. Это было обусловлено тем, что искусственная изоляция экономики социалистических стран от мирового рынка и, соответственно, конкуренции зарубежных товаров служила, как полагали многие эксперты, одной из главных причин их отставания от промышленно развитых государств с рыночной экономикой по технологическому уровню производства и качеству большей части продукции. Экономическая реальность оказалась, разумеется, гораздо более сложной, чем это представлялось на начальных этапах либерализации. Однако в любом случае разрушение автаркических хозяйственных систем было направлено на более полное использование преимуществ международной специализации. Наконец, переход к модели открытой экономики включал страны в процессы интернационализации производства, международного движения капиталов, рабочей силы и научно-технических знаний и информации, что было особенно важно в связи со стремительным повышением роли научно-технического прогресса как фактора экономического развития.
Анализ показывает, что большинству европейских стран пришлось заплатить высокую цену за либерализацию хозяйственного механизма. Реакция экономики на форсированное разрушение привычных механизмов управления при отсутствии или слабости новых, рыночных институтов и неотлаженности косвенных рычагов макроэкономического регулирования оказалась крайне болезненной. В результате все страны в первые годы трансформации были охвачены глубоким экономическим кризисом. Его главными проявлениями стали стремительное нарастание инфляции, угрожавшее в некоторых странах развалом государственных финансов, и падение объемов производства. Возникли также серьезные проблемы в социальной сфере.
Эти последствия либерализации были закономерными с учетом особенностей хозяйственной среды, существовавшей на момент ее проведения. Так, получение ожидавшегося эффекта от «освобождения» цен без сопутствующих потерь было бы возможно лишь при наличии условий для свободной конкуренции, когда рынок открыт в равной степени для всех покупателей и продавцов и отсутствуют препятствия для перераспределения ресурсов и движения капитала. В этом случае в борьбе за потребителя автоматически возник бы механизм ценовой конкуренции и у производителей появилось бы стремление к снижению затрат и цен (или к повышению объемов выпуска и качества продукции при неизменной цене). Однако совершенной конкурентной среды в реальной жизни не существует, а в странах с переходной экономикой она на старте реформ отсутствовала вовсе. Поэтому либерализация цен всюду, хотя и в неодинаковой мере, вела к стагфляции, т.е. к росту цен при снижении объемов производства.
Кроме того, либерализация цен проводилась в экономиках, чрезвычайно подверженных инфляции. Таковыми их делали, во-первых, унаследованная несбалансированность отраслевой структуры, вызывавшая неравновесие между спросом и предложением на различные группы товаров, и, во-вторых, образовавшийся во многих странах в конце существования административно-командной системы «денежный навес» — существенное превышение массы денег на счетах предприятий и сбережений населения над товарной массой на внутренних рынках. Нехватка товаров при стабильном уровне административно устанавливаемых цен порождала скрытую, подавленную инфляцию, которая после либерализации ценообразования приняла открытую форму. Дополнительными, причем весьма существенными, факторами роста цен на начальном этапе реформ стали: 1) падение доходов государства из-за сокращения производства и ослабления финансовой дисциплины в народном хозяйстве и 2) покрытие возникших вследствие этого дефицитов государственных бюджетов в основном за счет эмиссии денег. Велика была и роль системного фактора инфляции, связанного с сохранением в переходный период государственной поддержки предприятий и редким применением в реальной хозяйственной практике процедуры банкротств, что порождало нерыночную реакцию предприятий на спросовые ограничения (прежде всего в форме неплатежей).
Резкий скачок инфляции в конце 80-х — начале 90-х годов произошел во всех странах ЦВЕ и СНГ. Однако масштабы инфляции, последовавшей за либерализацией цен, были в различных странах разными (табл. 2.1, 2.2; см. также табл. 9 приложения 1). Они зависели от накопленного в экономиках инфляционного потенциала и характера текущей денежно-кредитной, валютной и бюджетной политики. Различия состояли в темпах и продолжительности инфляции, а в конечном счете — в способности государственной власти управлять этим процессом.
Таблица 2.1[28]
Среднегодовые темпы прироста потребительских цен, в %
1990 г. | 1991 г. | 1992 г. | 1993 г. | 1995 г. | 1997 г. | 1999 г. | 2000 г. | |
Болгария |
24 | 339 | 79 | 72,8 | 62,1 | 1082,3 | 0,3 | 9,9 |
Венгрия | 29 | 32 | 22 | 22,5 | 28,2 | 18,3 | 10,0 | 9,8 |
Македония1) | 608 | … | 1927 | 349,8 | 15,9 | 4,4 | -1,1 | 10,5 |
Польша | 586 | 60 | 44 | 35,3 | 27,8 | 14,9 | 7,3 | 10,1 |
Румыния | 5 | … | 199 | 256,1 | 32,3 | 154,8 | 45,8 | 45,7 |
Словакия | 10 | 58 | …. | 23,2 | 9,9 | 6,1 | 10,6 | 12,0 |
Словения | 552 | 247 | 93 | 32,9 | 13,5 | 8,4 | 6,1 | 8,9 |
Хорватия1) | 610 | … | … | 1517,5 | 2,0 | 3,6 | 4,2 | 6,2 |
Чехия | 10 | 52 | … | 20,8 | 9,1 | 8,5 | 2,1 | 4,0 |
Югославия1) | 580 | … | … | 1165´1012 | 78,6 | 21,6 | 44,9 | 85,7 |
1) Розничные цены
Только в Венгрии годичные темпы инфляции в самые трудные годы практически не выходили за рамки 30%, а в Чехии и Словакии более высокий уровень инфляции, 60%, отмечался лишь в 1991 г., после чего ее темпы заметно снизились. Другие страны ЦВЕ инфляция потрясала более значительно. В Польше, Болгарии и Румынии она приняла галопирующий характер и выражалась трехзначными показателями. В 11 странах, включая страны Балтии, инфляция по крайней мере в течение одного года составляла более 200%, а в Эстонии, Боснии, Хорватии, Сербии и Болгарии пиковые значения инфляции преодолевали 1000%-й рубеж. В то же время большей части этих стран удалось сравнительно быстро обуздать инфляцию. Так, начиная с 1996 г., она уже не выходила за рамки 10% в Словакии, Сербии, Хорватии, Боснии, Словении и Македонии, а в странах Балтии после 1997 г. опустилась ниже 8%.
Совсем иная картина наблюдается в странах СНГ. В 1992-1994 гг. ежегодные темпы инфляции во всех странах СНГ, за исключением Беларуси, превышали 300%, а пиковые значения превышали 1000% в год. При этом в Казахстане, Грузии, Азербайджане и Украине в течение того же периода темпы инфляции не опускались ниже 900% в год, в Туркмении в 1993-1994 гг. ежегодные темпы инфляции составляли около 3000%, а пиковое значение инфляции в Грузии преодолело в 1994 г. отметку в 15 000% (см. табл. 2.2).
Во второй половине 90-х годов многие страны СНГ попытались преодолеть затяжную гиперинфляцию и перейти к режиму управляемого роста цен. Однако это удалось далеко не всем. Лишь Армения и Азербайджан смогли не только понизить в 1996 г. уровень инфляции до уровня 20%, но и, начиная с 1998 г., удерживать ее темпы ниже 8% в год (в Азербайджане — ниже 2% в год). В рамках 20% в год удерживают инфляцию с 1997 г. также Казахстан и Грузия. Для остальных стран успехи, произошедшие в борьбе с инфляцией в последние годы, носят пока неустойчивый характер. Даже в 2000 г. в пяти странах СНГ — России, Украине, Беларуси, Узбекистане и Таджикистане — уровень инфляции составлял более 20%, причем в Беларуси он превышал 170%.
Таблица 2.2
Динамика инфляции (рост потребительских цен,
декабрь к декабрю предыдущего года, %)
1991 | 1992 | 1993 | 1994 | 1995 | 1996 | 1997 | 1998 | 1999 | 2000 | |
Армения | 100,0 | 825,0 | 3700,0 | 440,5 | 189,5 | 18,2 | 13,8 | 8,1 | 1,3 | -1,2 |
Азербайджан | 100,0 | 925,0 | 1095,1 | 1695,9 | 411,4 | 20,0 | 3,7 | -0,7 | -8,3 | 2,0 |
Беларусь | 80,0 | 966,7 | 1191,7 | 129,8 | 711,4 | 52,9 | 64,1 | 62,9 | 299,5 | 171,5 |
Грузия | 80,0 | 900,0 | 3094,4 | 15552,2 | 161,1 | 40,4 | 7,6 | 4,2 | 18,9 | 4,5 |
Казахстан | 80,0 | 1594,4 | 1670,5 | 1798,1 | 178,0 | 38,6 | 17,7 | 7,5 | 8,0 | 13,0 |
Кыргызстан | 80,0 | 844,4 | 782,4 | 3233,3 | 47,0 | -86,7 | 23,1 | 12,1 | 35,7 | 19,2 |
Молдова | 160,0 | 1284,6 | 788,9 | 315,6 | 35,3 | 45,8 | 36,6 | 9,5 | 7,6 | 11,8 |
Россия | 90,0 | 1352,6 | 896,4 | 300,0 | 190,9 | 48,0 | 14,7 | 28,9 | 85,7 | 20,8 |
Таджикистан | 110,0 | 1161,9 | 2088,7 | 348,3 | 611,5 | 418,9 | 87,5 | 44,4 | 26,9 | 33,3 |
Туркменистан | 100,0 | 500,0 | 3108,3 | 2809,1 | 998,2 | 56,9 | -4,8 | 17,0 | 23,0 | 7,8 |
Украина | 90,0 | 4900,0 | 1163,2 | 900,0 | 375,0 | 80,7 | 16,5 | 10,0 | 22,7 | 28,4 |
Узбекистан | 110,0 | 638,1 | 525,8 | 1601,0 | 306,1 | 56,7 | 67,6 | 29,0 | 29,1 | 24,6 |
Чехия | 60,0 | 12,5 | 22,2 | 9,1 | 8,3 | 7,7 | 7,1 | 13,3 | 2,9 | 2,9 |
Польша | 70,0 | 41,2 | 37,5 | 33,3 | 27,3 | 19,6 | 14,9 | 3,9 | 15,0 | 9,8 |
Болгария | 330,0 | 81,4 | 73,1 | 96,3 | 1,9 | 3,7 | 1060,7 | 18,5 | 2,6 | 10,1 |
Рассчитано по: World Economic Outlook, May 1999; May 2002.
Скачок инфляции стал одной из главных причин экономического спада, поскольку, обесценив доходы населения и оборотные средства предприятий, «сжал» потребление. Большую роль в этом сыграло то, что на старте реформ большинство реформируемых стран пошло на болезненные для производства и населения меры «шоковой терапии». Либерализация хозяйственной деятельности сопровождалась реализацией радикальных программ макроэкономической (финансовой) стабилизации, направленных на подавление инфляции, укрепление национальных денежных единиц и придание устойчивости валютным курсам и другим макроэкономическим финансовым параметрам. Неотъемлемой составляющей этих программ были стандартные монетаристские схемы подавления спроса через ограничение денежной массы, установление высокой ставки рефинансирования и сокращение бюджетного дефицита. Жесткая финансовая политика, проводимая даже не всегда последовательно, позволила практически всем странам ЦВЕ уже к 1994 г. (а странам СНГ — к 1997 г.) свести показатели годовых темпов инфляции к относительно невысоким двузначным числам, а к концу 90-х годов они уже нигде, кроме Румынии и Югославии, не превышали 10%. Однако ограничение спроса ради подавления инфляции на первых порах разрушало производство, которое теряло сбыт.
В результате перечисленных обстоятельств совокупный валовой внутренний продукт стран ЦВЕ уменьшился за 1989-1993 гг. на 20%, сокращение промышленного производства было вдвое большим (см. табл. 2.3, а также табл. 1 и 3 приложения 1). Особенно пострадала тяжелая промышленность, составлявшая в большинстве стран основу экономики. Внутренний спрос на ее продукцию упал, взаимные поставки между постсоциалистическими странами, на которые традиционно ориентировались крупные предприятия, после распада СЭВ и Советского Союза резко сократились, а на западных рынках товары из восточноевропейских стран, за небольшим исключением, не выдерживали конкуренцию из-за низкого качества и высоких цен.
Таблица 2.3
Изменения в реальном уровне ВВП, 1990-1999 гг. (1990=100%).
1990 | 1992 | 1993 | 1994 | 1995 | 1996 | 1997 | 1999 | |
Армения | 100,0 | 54,7 | 49,9 | 52,6 | 56,2 | 59,5 | 63,0 | 64,0 |
Азербайджан | 100,0 | 72,6 | 55,8 | 44,8 | 39,5 | 40,0 | 42,2 | 53,0 |
Беларусь | 100,0 | 84,7 | 78,3 | 68,4 | 61,4 | 62,9 | 66,0 | 83,0 |
Грузия | 100,0 | 51,7 | 36,5 | 39,8 | 41,0 | 45,7 | 50,2 | 37,0 |
Казахстан | 100,0 | 88,8 | 80,7 | 65,6 | 60,3 | 60,6 | 61,8 | 62,6 |
Кыргызстан | 100,0 | 80,8 | 68,2 | 54,5 | 51,6 | 54,5 | 56,2 | 63,1 |
Молдова | 100,0 | 66,6 | 65,8 | 45,3 | 44,5 | 40,9 | 40,1 | 32,8 |
Россия | 100,0 | 80,2 | 73,3 | 63,9 | 61,3 | 57,9 | 58,2 | 59,4 |
Таджикистан | 100,0 | 64,7 | 53,5 | 46,7 | 40,9 | 34,0 | 32,7 | 53,4 |
Туркменистан | 100,0 | 127,3 | 129,1 | 107,0 | 96,3 | 96,4 | 92,5 | н.д. |
Украина | 100,0 | 84,5 | 72,5 | 56,0 | 49,2 | 44,3 | 42,0 | 40,8 |
Узбекистан | 100,0 | 83,5 | 81,2 | 77,1 | 76,2 | 77,4 | 79,9 | 94,7 |
Чехия* | 100,0 | 80,0 | 80,4 | 82,6 | 86,6 | 90,1 | 91,4 | — — |
Польша | 100,0 | 95,5 | 99,1 | 104,4 | 111,6 | 118,3 | 125,2 | — — |
Югославия | 100,0 | 64,4 | 44,6 | 45,8 | 47,5 | 49,6 | 50,1 | — — |
*) В 1992 г. — Чехословакия.
Источник: Human Development Report for Europe and the CIZ. UNDP 1999. P. 14; Россия в цифрах. М., 2000. С. 281-382.
Темпы сокращения ВВП в большинстве стран СНГ в 90-е годы оказались значительно выше, чем в странах с переходной экономикой в Центральной и Восточной Европе, и сопоставимы лишь с темпами падения ВВП в Югославии, пережившей в последнее десятилетие распад государства и несколько кровопролитных войн. К странам, имеющим наихудшие показатели динамики ВВП, следует отнести Грузию, Молдову, Украину и Туркмению: длительная отрицательная динамика усугубляется здесь и без того самыми высокими темпами падения ВВП среди всех стран СНГ. Например, в 1999 г. уровень ВВП в этих трех государствах составлял соответственно 37, 33 и 41% от уровня 1990 г.
В России минимальный за прошедшие 10 лет ВВП составил 58% от уровня 1990 г. (это случилось в 1998 г.), в Украине — 41, в Молдавии — 36, в Киргизии и Армении — 48, в Грузии — 28, в Казахстане — 61, в Белоруссии — 65% от уровня 1990 г. Начавшееся с 1994 г. постепенное оживление экономики смогло частично восполнить трансформационный спад и в некоторых странах ЦВЕ вывести производство на дореформенный уровень лишь к концу 90-х годов. Из бывших республик Советского Союза к 2000 г. ни одна еще не смогла превзойти уровень 1990 г., а в 2001 г. это удалось Узбекистану (103% к уровню 1990 г.) и Эстонии (102%).
Траектории динамики ВВП (по отношению к показателям 1990 г.) для некоторых стран с переходной экономикой приведены на рис. 2.1.
Рис. 2.1. Динамика ВВП в странах с переходной экономикой
Кризис в экономике стал причиной ухудшения положения в социальной сфере. В годы трансформационного спада в большинстве стран уменьшился объем ВВП на душу населения, рассчитанный по паритету покупательной способности (один из показателей жизненного уровня, положенных в основу проводимых ООН международных сопоставлений) (табл. 2.4; см. также табл. 11 и 12 приложения 1). Произошло заметное снижение доходов населения, которое сопровождалось усилением социального неравенства.
Таблица 2.4
Валовой внутренний продукт на душу населения,
в тыс. долл. по ППС*
1990 | 1993 | 1999 | |
Болгария |
5,2 | 4,8 | 5,2 |
Венгрия | 7,6 | 8,0 | 11,2 |
Македония | 3,9 | 3,8 | 4,5 |
Польша | 4,8 | 5,4 | 8,8 |
Румыния | 5,7 | 5,2 | 5,9 |
Словакия | 7,9 | 6,8 | 10,7 |
Словения | 10,7 | 10,7 | 15,6 |
Хорватия | 6,3 | 4,7 | 7,1 |
Чехия | 10,6 | 10,6 | 13,0 |
* Оценка Венского института международных экономических исследований.
Повсеместно стала расти безработица. По официальной статистике, ее уровень по отношению к экономически активному населению, составлявший в регионе в 1989 г. лишь 1,5–2%, в 1994 г. превысил 10%. В дальнейшем рост продолжился, и в 2000 г. уровень безработицы уже варьировался от 9% в Венгрии и Чехии до 18% в Словакии и Болгарии и 22-32% в бывших республиках СФРЮ (Хорватии, Югославии и Македонии). При этом, по оценкам специалистов, действительная численность безработных во всех странах значительно больше официальной.
Рис. 2.2. Динамика конечного потребления
в странах с переходной экономикой
Разрушительные социальные последствия рыночных реформ немедленно отразились на динамике конечного потребления населения (табл. 12 приложения 1). Траектории динамики данного показателя для некоторых стран с переходной экономикой отражены на рис. 2.2, где все данные отнесены к показателям 1990 г.
Данный рисунок показывает (еще более отчетливо, чем рис. 2.1), что наибольших успехов в достижении конечных целей рыночных реформ достиг Китай, не испытавший кризисного спада. Промежуточное положение занимают страны ЦВЕ и Балтии, причем среди них лучшие показатели у Польши и Латвии, более взвешенно и последовательно проводивших политику рыночной трансформации, худшие — у Болгарии, испытавшей повторный кризис в середине 90-х годов. За ними плотной группой расположились страны СНГ, включая Россию, где падение конечного потребления остается одним из наиболее глубоких среди стран с переходной экономикой.
Системный кризис был в странах ЦВЕ менее глубоким, чем в России, и социально-экономическая ситуация в большинстве из них сегодня значительно лучше. Различия между странами внутри восточноевропейского региона также весьма существенны — как по масштабам трансформационного спада, так и по темпам его преодоления. Частично это объясняется объективными причинами, связанными с исходными условиями системных преобразований, — размерами экономики (влияющими на ее управляемость), общим уровнем хозяйственного развития, особенностями отраслевой структуры (в особенности долей в ней военно-промышленного комплекса), глубиной сложившихся макроэкономических диспропорций, степенью реформированности хозяйственных систем и психологической подготовленности населения к смене общественного строя.[29] В Центральной и Восточной Европе, а также в странах Балтии эти условия были в целом благоприятнее, чем в России, а в Чехии, Венгрии и Польше способствовали более успешному «вхождению в рынок», чем, например, в Румынии или Болгарии. Немаловажную роль сыграл также внешний фактор, в том числе масштабы поддержки реформ международными финансовыми организациями, перспективы интеграции в ЕС или, напротив, прямое и косвенное давление, оказываемое на правительства переходных стран (например, натовская поддержка албанских сепаратистов в Югославии, включающая бомбардировки мирного населения этой страны).
Однако большинство исследователей сходятся во мнении, что перечисленные факторы не были определяющими для хода системных преобразований и хозяйственной динамики. Решающую роль сыграли степень понимания, качество постановки и воля к реализации властными структурами трансформационных задач и проводившаяся государством экономическая политика[30].
2000-й год стал первым годом, успешным для экономики всего восточноевропейского региона. Впервые с начала системной трансформации во всех без исключения странах ЦВЕ отмечался рост ВВП. Причем некоторые из стран, которые числились в «отстающих», превзошли по его динамике традиционных «лидеров» в развитии переходной экономики. Средние темпы прироста ВВП в регионе более чем удвоились. Несмотря на негативное воздействие на экономику резкого скачка мировых цен на нефть, в Восточной Европе не произошло ни одного сколько-нибудь крупного валютного, бюджетного или банковского кризиса[31].
Переход к экономическому росту можно расценивать как завершение в Восточной Европе первого этапа трансформации, в ходе которого в странах была с той или иной степенью успешности проведена либерализация, достигнута относительная макроэкономическая стабилизация и осуществлены основные институциональные преобразования. В странах СНГ ситуация в целом существенно хуже, чем в Восточной Европе, и системные преобразования в большинстве этих стран еще далеки от завершения.
Режим проведения либерализации и роль государства:
опыт европейских стран
Уже с первых шагов системных преобразований стала отчетливо проявляться связь между их социально-экономическими последствиями и сделанным на практике выбором масштабов и скорости либерализации хозяйственной деятельности. Не вызывает сомнения, что страны, прошедшие этап либерализации с меньшими издержками и достигшие наилучших результатов на последующих этапах реформ, обязаны этим не в последнюю очередь меньшей идеологизации политики правительств, их осмотрительности в вопросе следования положениям неолиберальной теории, требующим полного ухода государства из экономики.
Из всех шагов по дерегулированию экономики решительнее всего была проведена либерализация ценообразования, после которой по свободным ценам стало реализовываться от 70 до 95% товарооборота. Правда, следует иметь в виду, что этот результат не везде был связан с системной трансформацией. Ряд стран приступил к либерализации цен задолго до ее начала: в Югославии их основная часть была освобождена еще в ходе хозяйственной реформы 1965 г., в Венгрии либерализация систематически проводилась с 1968 г., Польша стала последовательно сужать сферу действия государственных цен с начала 80-х годов. В результате к концу 80-х годов свободные или договорные цены во всех этих странах уже доминировали, и «долиберализация» ценообразования сама по себе не вносила резких изменений в условия деятельности хозяйствующих субъектов, они были к ней хорошо подготовлены. Тем не менее и в этих обстоятельствах Польша, например, провела ее в 1989 г. не одномоментно, а в два этапа — в августе были отпущены цены на продовольствие, а в декабре — на промышленные потребительские товары и основную часть средств производства[32].
Второй важный момент заключается в том, что, хотя ценообразование и стало носить преимущественно рыночный характер, полного отказа государства от воздействия на него не произошло. Часть цен, охватывавшая в разных странах от 5 до 30% внутреннего товарооборота, осталась под теми или иными видами государственного регулирования и контроля. Как правило, это были цены на электроэнергию и энергоносители, некоторые виды сырья, транспортные тарифы, цены на товары и услуги повышенной социальной значимости — лекарственные препараты, некоторые основные продукты питания, коммунальные услуги и т.п. В качестве методов регулирования чаще всего применялись замораживание цен на конкретные виды продукции и услуг на определенный отрезок времени, централизованное установление предельно допустимых границ цен (чаще – верхней), введение обязательного заблаговременного (с соблюдением установленных минимальных сроков) уведомления государственных органов о готовящемся повышении цены.
Характерно, что почти во всех странах под давлением обстоятельств за первоначальной масштабной либерализацией последовало ужесточение политики ценообразования. Так, в Польше после проведенной в 1989 г. либерализации «свободными» стали около 90% цен, однако вскоре под те или иные формы государственного регулирования было возвращено около четверти цен. В Болгарии в результате либерализации цен в феврале 1991 г. доля свободных цен охватила 97% товарооборота, но в 1993-1995 гг. она уже составляла от 84 до 92%. В 1996 г. была сделана попытка сдержать начавшийся взрыв инфляции путем расширения сферы контролируемых цен, введены фиксированные цены на 11, предельные цены — еще на 40 видов товаров и услуг.
Аналогичной была «волнообразная» ценовая политика в КНР, где вслед за периодами либерализации экономики, включая ценообразовательные процессы (например, введение двухколейной системы цен на ряд важнейших товаров промышленного производства), неизменно наступали периоды «урегулирований», предполагавшие частичный возврат к государственному контролю над ценами.
Государственное регулирование части цен позволило на начальном этапе реформ смягчить «ценовой шок» для потребителей (предприятий и населения) и способствовало скорейшей финансовой стабилизации. С ее достижением круг регулируемых цен в большинстве стран сузился, а формирование тех из них, которые остались под контролем государства, стало в значительной мере основываться на закономерностях рыночной экономики, учитывать не только производственные издержки, но и реальный покупательский спрос. Но все же и сегодня в сфере ценообразования за государством остается важная регулирующая роль, особенно в части цен на продукцию естественных монополий. Сохраняются, хотя и в ограниченном масштабе, государственные дотации к ценам (например, на пассажирские перевозки).
Либерализация доходов из-за опасений раскручивания инфляционной спирали «цены — доходы — цены» проводилась в большинстве реформируемых стран еще более осторожно, чем либерализация цен, сопровождаясь жестким государственным регулированием динамики заработной платы на предприятиях всех форм собственности с помощью мер косвенного характера. С самого начала было введено прогрессивное налогообложение прироста фонда заработной платы предприятий (в Чехословакии, Польше, Болгарии и др.) или заработной платы работников (например, в Венгрии, где либерализация заработной платы была проведена еще в 80-е годы). В периоды высокой инфляции были и случаи временного «замораживания» заработной платы для ее использования в качестве «якоря» в антиинфляционной политике.
Государственный контроль над ростом заработной платы сыграл на первом этапе либерализации экономики важную стабилизирующую роль. Однако достаточно быстро, как правило еще до подавления высокой инфляции, налоговые ограничения на рост оплаты труда в большинстве стран стали смягчаться, что отражало стремление остановить начавшиеся быстрый безработицы, снижение уровня жизни и «сжатие» спроса населения. Например, в Польше со второй половины 1991 г. налог на рост фонда заработной платы с частных и смешанных предприятий перестал взиматься вообще. Вскоре и большинство других стран отказались от регулирования оплаты труда в частном секторе экономики и стали постепенно смягчать ограничения ее роста для предприятий других форм собственности. Дольше всех среди стран ЦВЕ «нерыночные» методы сдерживания роста заработной платы использовались в Чехословакии. Лишь в 1993 г., по достижении относительной финансовой стабильности, правительство отказалось от них, приняв по образцу некоторых западноевропейских стран механизм ее регулирования, основанный на повышении страховых тарифов, отчислений на социальное обеспечение и в фонд занятости.
С развитием реформ в странах ЦВЕ были предприняты попытки перейти на организацию оплаты труда через институт социального партнерства, в рамках которого инструментами формирования заработной платы служат трехсторонние соглашения (правительство, работодатели, профсоюзы) на общегосударственном и отраслевом уровнях и индивидуальные договоры с работниками на уровне предприятия. Однако эти попытки на практике натолкнулись на отсутствие полноценного рынка, который мог бы давать ориентиры для определения цены рабочей силы. Относительно низкая профессиональная и социальная мобильность рабочей силы, административные ограничения, сковывающие работников в проявлении их способностей к труду (например, наличие прописки или регистрации, в некоторых странах заменившей ее по названию, но не по сути), препятствуют становлению полноценного рынка труда во многих переходных странах. Кроме того, равновесие на рынке труда, которое характеризовалось бы равновесным уровнем цены, в реальной перспективе недостижимо, поскольку рынки труда реформируемых стран характеризует устойчивое превышение предложения живого труда над спросом.
В вопросе контроля над процессами во внешнеэкономической сфере правительства также исходили в основном из прагматических соображений – соблюдения национальных интересов и обеспечения национальной экономической безопасности. После либерализации внешней торговля для защиты внутренних рынков стали не только применяться присущие рыночной экономике меры косвенного тарифного воздействия на внешнеторговый обмен (таможенные пошлины), но и были введены административные импортные и экспортные ограничения в виде лицензий, квот и даже прямых запретов[33]. При этом, как только обнаружилось, что резкий переход к открытой экономике создает непосильную для национальных товаропроизводителей конкуренцию и грозит исчезновением с внутренних рынков некоторых видов продукции национального производства, во внешнеэкономической политике усилились элементы протекционизма. Это обстоятельство значительно усилило процессы автаркизации, обособления внутренних рынков большинства переходных стран — вначале стран ЦВЕ, а затем этот же путь в еще более усиленном варианте повторило большинство стран СНГ, правительства которых вводили прямые административные запреты на экспорт важнейших видов продукции и тем самым ограничивали эффективный спрос на соответствующую продукцию отечественного производства емкостью внутреннего рынка.
Роль инструментов внешнеторгового регулирования была в разных странах не одинаковой. Польша, например, быстро и практически полностью отказалась от административного воздействия на внешнеторговые операции, но уже в 1991-1992 гг. резко подняла импортные тарифы. Венгрия и Румыния в дополнение к повышению тарифных ставок использовали нетарифные ограничения. В частности, в Венгрии в середине 90-х годов система лицензирования охватывала 30% экспорта и 7-8% импорта (прежде всего из бывших стран — членов СЭВ). Для защиты внутренних рынков от некачественных товаров страны ЦВЕ и Балтии, а затем и другие постсоциалистические страны освоили применение таких административных правил, как обязательная сертификация импортируемой продукции, обязательное сервисное обслуживание импортных товаров и др. В определенной мере исключением из данной закономерности является Болгария, где отношение импорта товаров и услуг к ВВП в 1991 г. составляло 31,6%, а в 1992 г. — уже 52,7%, и хотя в дальнейшем этот показатель несколько раз снижался, его значение все еще остается достаточно высоким. Протекционистские меры, своевременно принятые большинством стран ЦВЕ, позволили частично уберечь национальное производство и внутренние рынки от разрушения.
Принципиально иную логику проведения либерализации исповедовали правительства большинства республик бывшего СССР: иностранные фирмы были допущены на внутренний рынок без серьезных ограничений, результатом чего стал фактический захват иностранными производителями значительных секторов внутреннего рынка и разорение огромного числа отечественных производителей. В этом смысле показателен пример Украины, где отношение импорта товаров и услуг к ВВП выросло с 22,0% в 1992 г. до 38,5% в 1994 г., а также Эстонии, где в 1991 г. импорт составлял 27,0% ВВП, в 1992 г. — 54,1%, а в 1993-м — уже 73,1%, в дальнейшем это соотношение продолжало нарастать и в 2000 г. (отчасти за счет реэкспорта российских товаров) составило 101,0%.
Важнейшим результатом проведенных во внешнеэкономической сфере либерализационных мер является расслоение отраслевой структуры производства большинства стран с переходной экономикой на две группы отраслей — экспортно ориентированные (в основном ресурсодобывающие) и ориентированные на внутренний рынок. В развитии экспортно ориентированных отраслей заинтересованы как развитые страны, потребляющие основную долю ресурсов, вывозимых из менее развитых стран, так и сами правительства переходных государств, поскольку именно эти отрасли приносят львиную долю экспортной валютной выручки, часть которой составляет важную статью бюджетного дохода страны. В развитии отраслей, ориентированных на внутренний рынок, заинтересованы лишь национальные правительства и население соответствующих стран, а более развитые страны, лоббируя на внешних рынках интересы своих производителей, чаще всего стремятся подорвать внутренние рынки стран с переходной экономикой и захватить их, навязав свои правила игры.
Из табл. 2.5 и табл. 16 приложения 1 можно выявить различия в динамике либерализации внешней торговли стран ЦВЕ и СНГ: несмотря на их некоторое сближение по многим макроэкономическим параметрам, эта разница остается достаточно ощутимой.
Таблица 2.5
Отношение импорта товаров и услуг к ВВП, %
Страны | 1991 г. | 1992 г. | 1993 г. | 1994 г. | 1995 г. | 1996 г. | 1997 г. | 1998 г. | 1999 г. | 2000 г. |
Армения | 60,1 | 73,1 | 62,3 | 56,0 | 58,3 | 52,9 | 49,8 | 50,8 | ||
Беларусь | 83,0 | 84,3 | 54,0 | 50,4 | 65,7 | 64,0 | 64,3 | 62,8 | ||
Болгария | 31,6 | 52,7 | 42,3 | 45,6 | 46,2 | 59,8 | 55,9 | 45,5 | 52,2 | 53,4 |
Венгрия | 33,7 | 31,7 | 34,6 | 35,4 | 38,2 | 39,9 | 45,5 | 52,7 | 55,4 | 66,7 |
Вьетнам | 16,0 | 19,5 | 24,0 | 43,5 | 41,9 | 51,8 | 51,2 | 52,2 | 52,7 | 56,7 |
Кыргызстан | 46,6 | 41,1 | 40,0 | 43,8 | 58,7 | 46,2 | 58,0 | 57,0 | 56,2 | |
Китай | 8,3 | 8,5 | 9,3 | 9,6 | 11,5 | 12,9 | 13,7 | 21,3 | 14,5 | 17,0 |
Латвия | 43,5 | 44,4 | 49,3 | 59,0 | 59,5 | 64,6 | 54,1 | 54,5 | ||
Литва | 85.0 | 61.5 | 64.7 | 63.3 | 65.0 | 59.3 | 50.1 | 51,8 | ||
Македония | 54,7 | 48,4 | 42,8 | 38,5 | 50,3 | 57,6 | 55,4 | 56,7 | ||
Польша | 25,5 | 22,2 | 21,9 | 21,5 | 23,0 | 25,8 | 29,9 | 33,3 | 32,5 | 33,0 |
Россия | 47,5 | 30,0 | 23,2 | 24,3 | 20,6 | 21,0 | 23,6 | 19,8 | 17,5 | |
Румыния | 21,6 | 36,0 | 28,0 | 26,9 | 33,3 | 36,7 | 36,4 | 31,5 | 33,3 | 39,8 |
Словакия | 67,5 | 60,0 | 61,0 | 68,0 | 68,0 | 72,0 | 67,0 | 76,0 | ||
Словения | 57,7 | 57,8 | 57,2 | 56,8 | 58,6 | 58,2 | 56,9 | 60,2 | ||
Украина | 22,0 | 26,0 | 38,5 | 50,3 | 48,2 | 43,6 | 44,1 | 51,5 | 55,5 | |
Чехия | 33,7 | 45,0 | 51,0 | 53,2 | 58,4 | 58,9 | 62,5 | 59,9 | 62,2 | 75,1 |
Эстония | 27,0 | 54,1 | 73,1 | 86,8 | 80,3 | 78,6 | 89,7 | 89,5 | 83,3 | 101,0 |
Рассчитано по: UNCTAD Statistical Yearbook, 2001.
К либерализации валютно-финансовой деятельности государства Центральной и Восточной Европы, особенно преуспевшие в реформах, подошли весьма осмотрительно, и отмена валютных ограничений производилась в них взвешенно и поэтапно[34].
Внутренняя обратимость национальных денег в твердые валюты была всюду законодательно введена уже на старте реформ. Однако в таких странах, как Венгрия, Польша, Чехия, Словакия, государство в течение достаточно длительного времени продолжало осуществлять жесткое валютное регулирование и контроль с довольно широким применением административных рычагов. Действовали законодательные нормы, обязывающие экспортеров к полной передаче центральным банкам в жестко установленные сроки всей валютной выручки (с зачислением на их счета эквивалентных сумм в национальной валюте), запрещающие предприятиям иметь собственные валютные счета, а также ограничивающие конвертируемость депозитных средств. Продажа и покупка валюты юридическими лицами производилась только по специальным разрешениям центральных банков. Покупка валюты гражданами допускалась лишь в рамках установленных центральными банками лимитов (правда, эти лимиты постоянно повышались). Ограничивались валютные суммы, вывозимые гражданами при поездках за рубеж.
Из всех стран ЦВЕ только в Румынии и Болгарии с введением внутренней обратимости валют было принято относительно мягкое валютное законодательство. В них предприятия сразу получили право открывать валютные счета в национальных коммерческих банках и переводить на них (сначала частично, а вскоре и полностью) выручку от экспортных операций, был либерализован порядок вывоза и ввоза валюты и др. Однако вызванные подобными решениями финансовые проблемы впоследствии заставили эти страны ограничивать свободу валютной деятельности: были приняты законодательные нормы, запретившие использование иностранных валют в качестве средства платежа на внутренних рынках, временно блокировались валютные счета предприятий и т.п.
Еще более осторожным был подход стран ЦВЕ к отмене ограничений на экспорт капитала. Если привлечение иностранного капитала, особенно в форме прямых инвестиций, быстро стало приоритетом экономической политики во всех постсоциалистических странах, и они старались установить для него максимально благоприятный режим (иностранным инвесторам были изначально созданы равные, а в некоторых странах даже льготные по сравнению с национальными инвесторами налоговые условия, дано право открытия счетов в национальных банках, гарантирован свободный трансферт прибыли за границу; ограничения действовали только на приобретение нерезидентами недвижимости), то их отношение к оттоку национального капитала оказалось значительно более «сдержанным». Хозяйственная деятельность за рубежом, кредитные отношения с иностранными партнерами, приобретение за границей недвижимости, покупка иностранных ценных бумаг, открытие счетов в зарубежных банках были, как правило, запрещены или требовали специальных разрешений отечественных центральных банков.
Такие меры позволили предотвратить отток капитала за границу и избежать широко развившейся в России валютизации экономики. В большинстве восточноевропейских стран иностранная валюта не заняла большого места в денежном обращении (в Венгрии и Польше на нее никогда не приходилось более 25%, в Чехии и Словакии — более 15% его объема) и не использовалась широко ни в качестве средства платежа, ни в качестве средства накопления. Законы, заметно смягчавшие валютные режимы, стали приниматься в странах — лидерах системных преобразований только по мере укрепления их валютного положения. Так, в Венгрии, Польше и Чехии предприятия получили право открывать валютные счета в национальных коммерческих банках и были освобождены от обязанности продавать государству всю валютную выручку лишь в 1994-1996 гг. Вслед за этим была введена конвертируемость валют при расчетах за товары и услуги по текущим операциям. Во всех странах были отменены лимиты на покупку валюты гражданами.
Со второй половины 90-х годов стала отмечаться и некоторая либерализация в области движения капитала из стран ЦВЕ. В Чехии, Венгрии и других странах предприятия получили право осуществлять прямые инвестиции за рубежом, был установлен заявительный порядок приобретения за границей недвижимости, для резидентов и нерезидентов введен уведомительный режим вывоза крупных сумм иностранной валюты, разрешена покупка иностранных ценных бумаг. Однако полностью барьеры на пути вывоза капитала не сняты: осталась обязательной репатриация в отечественные коммерческие банки прибыли от прямых инвестиций за рубежом, сохраняется весьма жесткое регулирование портфельных инвестиций за границей. Более того, отмечались случаи введения ограничений на ввоз иностранного краткосрочного капитала (например, в Венгрии).
По мере приближения стран ЦВЕ к поставленной цели вступления в ЕС возможности проведения ими протекционистской внешнеэкономической политики сужаются, и в будущем жесткие условия вступления в эту организацию, видимо, исключат их полностью.
Режим, в котором проводилась либерализация, был важным, но не единственным фактором, определившим тяжесть вызванных ею экономических потерь и социальных издержек. Большое значение имело место, которое заняло государство в новых хозяйственных системах, и эффективность проводившейся им экономической политики в широком смысле слова.
Ошибочность овладевшего умами первых реформаторов убеждения, что государство должно отказаться от регулирования экономического процесса, стала очевидной уже с первых шагов реформ. Многие задачи современного общества нельзя решить с помощью рыночных механизмов даже в государствах с устоявшимися рыночными системами, поскольку рынок их попросту игнорирует (это относится, например, к поддержанию конкурентной среды, производству «общественных благ», социально приемлемому распределению доходов и др.). Тем более решение сложнейших задач социально-экономического развития оказалось невозможным без государственного участия в странах с переходной экономикой, где рыночные институты еще не окрепли, а в начале системной трансформации отсутствовали вовсе. Поэтому, провозгласив либеральный экономический курс, реформаторские правительства стран — лидеров системных преобразований в своих последующих практических действиях не уповали на всесилие «экономической свободы» и «рыночной самоорганизации»: за государством в экономике были сохранены широкие функции и тем самым обеспечена относительная управляемость процессом трансформации. На некоторых направлениях регулирующая роль государства даже усилилась.
Естественно, что сфера и характер государственного воздействия на экономику постсоциалистических стран при этом изменились. Государство старается решать прежде всего задачи, относящиеся к его компетенции в любой развитой экономике, т.е. заниматься тем, что не под силу рыночному механизму. В институциональном отношении многое сделано для перехода органов государственного управления от подмены рынка к его поддержке и стимулированию работы; прямой государственный интервенционализм уменьшился, усилилась роль косвенных рычагов экономического регулирования — налогов, пошлин, ссудного процента, валютного курса и других финансовых инструментов.
Однако, учитывая специфику переходной экономики, слабость ее институциональной базы, государство сохранило за собой и некоторые функции, не свойственные ему в условиях развитого рынка. Правительства ряда стран, добившихся в ходе либерализации и последующих реформ наилучших результатов, оперативно реагировали на симптомы зарождения тех или иных негативных тенденций с помощью не только экономических, но и, в случае необходимости, административных рычагов.
Как и в любой экономике, государство выполняет в переходных экономиках два вида функций — административно-правовые и собственно экономические.
По поводу первой группы функций, которая заключается в формировании адекватного рыночным экономическим системам правового поля и механизмов принуждения к соблюдению хозяйственными субъектами установленных на нем «правил игры», заметим лишь, что благодаря своевременно начатой и последовательно проводившейся работе по созданию нормативно-правовой базы экономики, лидирующие в системной трансформации Венгрия, Польша и Чехия смогли в максимально короткие сроки заполнить образовавшийся после демонтажа административно-командной системы «институциональный вакуум», создать благоприятные условия для хозяйственной деятельности и относительно надежную систему ее защиты. В качестве примеров можно привести налоговое право, систему страхования, акционирование собственности и ряд других институтов, адекватно работающих в странах — лидерах переходного процесса, в отличие от большинства стран СНГ. Своевременность институциональных трансформаций помогла правительствам предотвратить или свести к минимуму некоторые негативные черты, проявившиеся в экономике России и некоторых других стран, затянувших с институциональными реформами, — ведения экономической деятельности по неформальным и зачастую вредным для общества правилам, глубокой криминализации хозяйственной сферы, широкомасштабной коррупции.
Список собственно экономических функций, которые выполняло и продолжает выполнять государство в реформируемых странах в переходный период, достаточно широк. Остановимся лишь на некоторых, с нашей точки зрения, наиболее важных.
Одновременно или сразу после проведения либерализации главной функцией государства стало макроэкономическое регулирование. Во главу угла государственной экономической политики во всех странах ЦВЕ и Балтии, а также в большинстве стран СНГ была поставлена задача финансовой стабилизации, которая решалась прежде всего посредством инструментов денежно-кредитной и бюджетной политики. Были законодательно закреплены обязанности центральных органов в отношении соблюдения ими иных параметров бюджетной сбалансированности (лимитов или запретов на кредитование правительств центральными банками, ограничений на наращивание внутреннего государственного долга, внешних заимствований и бюджетного дефицита), проведены налоговые реформы. Однако для макроэкономической стабилизации одних лишь методов монетарного характера было недостаточно, так как в начале переходного периода большую роль играли немонетарные факторы инфляции (структурный, системный, внешней задолженности и др.), не поддающиеся быстрому устранению. Поэтому наряду с ограничением бюджетных дефицитов и эмиссии денег во многих странах применялись такие «нерыночные» методы, как административное регулирование цен и заработной платы, а также замораживание («якорь») или более мягкие формы фиксирования («коридоры», «ползучая привязка» и т.п.) валютных курсов[35]. Опыт показал, что именно страны, реализовавшие комплексный подход в своей антиинфляционной политике, раньше других добились устойчивых результатов в стабилизации экономики.
Активным было участие государственных органов переходных стран в закладке фундамента рынка – финансового капитала. Они содействовали созданию таких новых для постсоциалистических экономик субъектов хозяйственной деятельности, как коммерческие банки, товарные, фондовые и валютные биржи, инвестиционные фонды и т.д. Для предотвращения злоупотреблений и финансовых махинаций на кредитно-финансовых рынках был налажен достаточно жесткий государственный контроль за действиями экономических субъектов. Одновременно государство заботилось о стабильном функционировании финансовых рынков. Так, для повышения надежности банковской системы велась работа по укрупнению коммерческих банков и совершенствованию системы экономических нормативов их деятельности. К настоящему времени в основном завершен переход на европейские стандарты требований к минимальному размеру уставного капитала и собственных средств банков, нормативов достаточности капитала, лимитов отдельных и совокупных крупных кредитных рисков и т.д.
Еще одним примером заботы об устойчивости банковского сектора, который во всех переходных странах пережил в процессе становления серьезные проблемы, может служить реализация широкомасштабных государственных программ его санации. Эти программы включали меры, освобождающие банковские балансы от «плохих» долгов за счет реструктуризации задолженности на основе договоренности с должниками, продажи долгов, их обмена на имущество или акции предприятий-должников, выкупа у банков государством за деньги или государственные облигации, пополнения капитала банков из госбюджета (докапитализация) и др. Их осуществлению предшествовал тщательный аудит банковских портфелей. Основное внимание правительства обращали на крупнейшие банки, от которых во многом зависело положение в банковской сфере в целом.
Государственные программы финансового оздоровления банков помогли устранить возникавшую почти во всех реформируемых странах угрозу кризисов банковских систем. Доля «плохих» долгов, превышавшая в начале 90-х годов, по оценкам, в Чехии 20% и доходившая в Польше до 60%, была снижена до 8-10%, т.е. до уровня, обычного для западноевропейских стран[36]. Санация банковской системы несла немалую нагрузку на государственные бюджеты, но это не останавливало правительства, поскольку лишь после нее банки обретали возможность участвовать в реструктуризации предприятий и инвестиционном процессе. Некоторым странам, например Польше и Венгрии, удалось с помощью лицензионного регулирования подключить к санации проблемных банков иностранный капитал (выдача банковских лицензий нерезидентам в течение некоторого времени увязывалась с их участием в оздоровлении проблемных банков).
Важной задачей постсоциалистических государств, столкнувшихся с проблемой спада производства, стало стимулирование экономического роста. На первом этапе рыночной трансформации правительства пытались ее решать в основном инструментами денежно-кредитного и налогового регулирования (в частности, после относительной финансовой стабилизации они стали идти по пути осторожного увеличения денежной массы). Инвестиционная, промышленная и научно-техническая политика, необходимая для структурной адаптации производства к требованиям внутреннего и мирового рынка, почти не проводилась как по причине недостатка средств, так и из-за идеологических предубеждений. В этот период в правящих кругах большинства переходных стран господствовало ошибочное мнение, будто лучшая промышленная политика – это ее отсутствие.
Однако выявившаяся достаточно быстро особенность трансформационного спада, отличающая его от циклических кризисов в развитой рыночной экономике, заставила изменить подходы. Эта особенность состояла в том, что из-за резкого ухудшения условий хозяйствования (трудности со сбытом из-за нахлынувшего на внутренние рынки импорта и частичной утраты традиционных внешних рынков, изменение условий приобретения топлива и сырья и др.) наряду с неэффективными и устаревшими производствами стали сворачиваться и современные производства, особенно в машиностроении и других отраслях тяжелой промышленности. Поэтому стало ясно, что «отбор» перспективных производств и перераспределение ресурсов в их направлении, которые в условиях развитого рынка могут происходить естественным образом, в переходный период нуждаются в регулировании, и государственные органы управления многих стран взяли на себя некоторые функции поддержки реального сектора, которые им не приходится выполнять в странах с развитой рыночной экономикой. Пожалуй, наибольших успехов в этом добился Китай, где промышленная политика проводится в жизнь в том числе и посредством централизованного перераспределения ресурсов.
Одной из серьезных проблем, с которой столкнулось большинство постсоциалистических стран, стала проблема вывоза капитала, существенно затруднившая аккумулирование ресурсов внутреннего накопления, необходимых для восстановления экономики. В мировой практике известны три разновидности оттока капиталов:
трансграничный отток — вывоз (перевод) купленных в стране инвалютных активов за рубеж;
скрытый трансграничный отток — аккумуляция резидентами инвалютных активов непосредственно за границей (например, в виде оставления за рубежом части выручки по внешнеторговым сделкам);
внутренний отток (например, долларизация) — перевод активов из национальной валюты в иностранную без вывоза ресурсов за рубеж.
В зависимости от развития макроэкономической ситуации в реформируемых странах в различные периоды их истории преобладали те или иные механизмы вывоза капитала, среди которых важнейшими являются следующие[37]:
1) механизмы утечки капиталов по внешнеторговым каналам:
невозврат в страну экспортной выручки (легальный в тех пределах, в которых это допускается законодательством, либо нелегальный — под предлогом различных чрезвычайных обстоятельств);
коммерческое кредитование экспортных поставок на условиях рассрочки платежа;
заключение мнимых внешнеторговых сделок с фирмой-нерезидентом: ложный товарный импорт, сопровождаемый необоснованными авансовыми перечислениями; ложный товарный экспорт, сопровождаемый преднамеренным невзиманием платежей; манипуляции с контрактными ценами — преднамеренное занижение контрактных цен при экспортных операциях и завышение при импортных; ложный импорт услуг;
2) механизмы утечки капиталов через движение фиктивного капитала:
ложное кредитование нерезидентов российскими банками;
ложные кредитные заимствования резидентов у зарубежных банков;
3) механизм утечки капиталов через создание компаний в офшорных зонах.
Мотивация вывоза капитала достаточно сложна и разнообразна, но в целом она умещается в два направления — максимизация прибыли в условиях отсутствия точек выгодного приложения капитала внутри страны и минимизация риска в условиях экономической и политической нестабильности. Сюда входят уход от налогов, создание более стабильных инвестиционных условий, страхование от чрезмерно высокой инфляции, сокрытие и отмывание теневых доходов, легитимизация происхождения собственности, ожидание различных потрясений в собственной стране.
Оценки специалистов, касающиеся масштабов вывоза капитала из стран, где это явление стало наиболее распространенным (например, России), существенно различаются в зависимости от принимаемой ими методики подсчетов. Добавим к этому расхождение данных Госкомстата РФ и МВФ относительно показателей российского платежного баланса. Например, Министерство экономики РФ оценивало суммарную утечку капитальных ресурсов из страны в 90-е годы в 230 млрд долл., тогда как, по данным МВД РФ, учитывающим исключительно нелегальные формы вывоза капитала, эта цифра составляет около 50-70 млрд. долл. Некоторые российские экономисты (например, А.С. Булатов из МГИМО, В.К. Сенчагов и Б.В. Губин из Института экономики РАН) считают, что к 2000 г. объем вывоза капитала из России составил порядка 180-200 млрд долл. Аналогичную оценку дают Ю.А. Петров и М.В. Жукова из ЦЭМИ РАН, основывающие свои расчеты на постатейном анализе платежного баланса страны[38].
По мнению Н.В. Смородинской из Института экономики РАН, суммарная величина вывоза капитала из России складывается преимущественно из трех составных частей, отражаемых в платежном балансе страны: статья «чистые ошибки и пропуски», непосредственно коррелирующая с величиной неучтенного вывоза активов, статья «изменение задолженности по своевременно не поступившей экспортной выручке и непогашенным импортным авансам», отражающая отток капитала через механизм невозврата экспортной выручки и через необоснованные авансовые перечисления по импортным поставкам, и сальдо двух статей — «торговые кредиты и авансы предоставленные» и «торговые кредиты и авансы привлеченные», отражающие отток средств по каналам коммерческого кредитования российскими экспортерами своих и зарубежных контрагентов. С учетом данных платежного баланса, к которым следует прибавить как минимум 65 млрд долл., вывезенных за рубеж за 1992-1993 гг., когда статистика ведения российского платежного баланса еще не соответствовала международным стандартам, совокупная утечка капитала из нашей страны к 2000 г. составила не менее 170 млрд долл.
Негативное воздействие утечки капитала на экономический рост внутри стран с переходной экономикой побуждает государственную власть принимать меры по снижению интенсивности данного процесса. Опыт реформируемых стран свидетельствует о наличии различных путей противодействия негативным тенденциям в данной сфере, начиная от последовательного проведения жестких валютных ограничений при соответствующей адаптации к ним основных принципов экономической политики (например, Беларусь) и заканчивая мягкими институциональными изменениями, рассчитанными на долгосрочную перспективу и отводящими основную роль формированию надлежащего инвестиционного климата в стране (Азербайджан, Чехия, Латвия).
Макроэкономическая среда, благоприятная для внутреннего инвестирования, может быть сформирована более быстрыми темпами, если государство своевременно оказывает поддержку ряду ключевых отраслей реального сектора. Как свидетельствует практика развития многих постсоциалистических стран, набор возможных инструментов, применяемых в этой области государством, значительно более разнообразен.
Впервые государственная поддержка была оказана реальному сектору при решении общей для многих постсоциалистических стран проблемы неплатежей. В начале системной трансформации «компенсаторной» реакцией предприятий на резко изменившиеся условия, прежде всего на ломку привычной системы финансирования и материально-технического снабжения, стало наращивание задолженности перед бюджетами, социальными фондами, поставщиками и банками. Взлет цен и нехватка оборотных средств не оставляли им другого выбора. В результате возникших платежных заторов даже в относительно «благополучных» Чехии, Венгрии и Польше основная масса предприятий, особенно крупные заводы в отраслях тяжелой промышленности, оказалась, как и в России, неплатежеспособной[39]. В некоторых странах (например, в Болгарии, Румынии) их тяжелое финансовое положение усугублялось несвоевременными расчетами государства по госзакупкам.
Применение принятых во всех странах ЦВЕ уже в первые годы реформ законов о банкротствах обернулось бы закрытием большого числа предприятий-должников, а также технологически связанных с ними эффективно работающих фирм со всеми вытекающими отсюда социальными последствиями (с этим столкнулась Венгрия — единственная страна ЦВЕ, попытавшаяся в 1992 г. осуществить финансовое оздоровление реального сектора посредством банкротств). Во избежание этого государственные ведомства ряда стран (Польши, Чехии, а затем и Венгрии и др.) провели финансовую реструктуризацию имеющих наиболее важное народно-хозяйственное значение предприятий с использованием самых различных, в том числе нерыночных, методов, требующих немалых бюджетных затрат (отсрочка погашения долгов, взаимозачет и списание части из них, предоставление гарантий по новым займам, таможенных и налоговых льгот и др.). Долги других предприятий, признанных жизнеспособными и попавшими в трудное положение не по своей вине, переводились в долгосрочные банковские кредиты с одновременной реструктуризацией по различным схемам. В Польше был также создан рынок долговых обязательств предприятий: они стали продаваться на публичных аукционах или обмениваться на акции, как это принято в мировой практике.
Предпринятые шаги позволили оздоровить финансы реального сектора, избежав лавинообразного роста числа банкротств на первом, наиболее болезненном этапе спада производства. Реальной процедуре банкротства с распродажей активов в большинстве стран подверглась лишь незначительная часть предприятий, в основном мелкие. Практика судебных процедур финансовой реструктуризации через ликвидацию и банкротства стала постепенно расширяться только после урегулирования проблемы массовых неплатежей.
После финансового оздоровления экономики законодательные и исполнительные органы власти стали уделять больше внимания активизации инвестиционного процесса. В отношении предприятий и отраслей, имеющих стратегическое значение или повышенную социальную значимость, используются такие формы государственной поддержки, как инвестиционные налоговые льготы, льготные инвестиционные кредиты, государственные гарантии по кредитам, потребительские кредиты, освобождение от некоторых видов обязательных платежей (например, платы за фонды и процентов на капитал), а в ряде случаев и меры таможенной политики. Сохранились также, хотя и в меньших, чем раньше, объемах, государственные заказы. Государственные капиталовложения резко сократились, и для повышения эффективности использования ограниченных государственных инвестиционных средств во многих странах стал вводиться конкурсный порядок их распределения.
Наряду с этим в странах с переходной экономикой прилагаются усилия к увеличению заинтересованности и возможностей банков в мобилизации средств, в том числе сбережений населения, для вложения в реальный сектор экономики. Из-за низкой прибыльности и высоких рисков кредитования производства банки стали отдавать предпочтение вложению денег в более надежные и доходные государственные ценные бумаги. Для переориентации национального капитала из финансово-спекулятивной сферы в материальное производство и концентрации кредитной деятельности банков на общественно необходимых направлениях в различных странах стали разрабатываться государственные целевые программы (например, программы поддержки и модернизации экспортно ориентированных отраслей, в частности добывающих — в тех странах, где эта проблема актуальна) создаваться специализированные государственные и смешанные институты долгосрочного инвестирования (первые опыты такого рода были связаны с конверсией оборонного сектора в ряде стран ЦВЕ и СНГ). Кредиторам и кредитополучателям предоставляются налоговые льготы, осуществляется государственная поддержка жилищных кредитов и т.д. Эти меры стимулируют распространение банковского кредитования на рисковые отрасли и сферы экономики, повышают доступность кредитов для предприятий и населения и, в конечном счете, обеспечивают постепенный перевод финансирования экономики на нормальную кредитную основу.
Большое внимание было уделено созданию благоприятного инвестиционного климата. В рамках проводимых для этого мероприятий немаловажное значение придавалось развитию конкурентной среды. Речь идет прежде всего об обеспечении равных и прозрачных финансово-экономических и правовых условий для деятельности предприятий различных форм собственности, улучшении информационного обеспечения субъектов рынка, а также о законодательной и практической работе по преодолению монополизма в экономике и устранению препятствий для появления на рынке новых участников.
В условиях неразвитого и нестабильного финансового рынка государство во всех реформируемых странах взяло на себя функцию поддержки развития частного сектора, возникающего на собственной основе. Во всех странах были упрощены правила регистрации и ведения бизнеса. Субъекты малого предпринимательства получали финансовую помощь в виде гарантий под коммерческие кредиты, субсидирования части процентной ставки по кредитам и прямых льготных кредитов; для них вводились упрощенные схемы налогообложения и устанавливались налоговые льготы; принимались меры по облегчению их доступа к лизинговым фондам и рынкам капитала, к тендерам и конкурсам по государственным закупкам; в помощь их деятельности создавались информационно-консультативные системы, организовывалось обучение предпринимателей управлению предприятиями, оказывалось содействие в подключении к международным программам развития малого предпринимательства. Особое внимание уделялось целевой поддержке общественно значимых видов деятельности субъектов малого бизнеса, предпринимательских проектов в экономически депрессивных районах и проектов, направленных на создание новых рабочих мест, внедрения в производство инноваций, экспортной деятельности субъектов малого предпринимательства.
Наиболее ощутимой была государственная поддержка малого предпринимательства в Польше и Венгрии, а также в Китае. Благодаря оказанной ему в этих странах финансовой и организационной помощи существенно выросла доля мелких и средних предприятий, работающих в сфере производства. Между ними наладились кооперационные связи, происходит их активное включение в интеграционные системы с крупными предприятиями. Развившийся на собственной основе частный сектор стал, особенно в Польше, основным фактором прекращения трансформационного спада производства и перехода к экономическому росту.
В целях восстановления подорванной за первые годы преобразований экспортной базы и стимулирования экспорта, играющего роль важного фактора экономического роста, правительства всех реформируемых стран в той или иной мере оказывали и продолжают оказывать организационную и финансовую поддержку национальным экспортерам. В последние годы в ряде стран центральное место в системе этой поддержки заняло государственное страхование экспортных рисков, хотя в некоторых странах все еще достаточно широко используются льготное кредитование и прямое субсидирование экспортеров, в первую очередь малых и средних предприятий (например, в Чехии). Субсидии выделяются, в частности, для реализации ими проектов развития ориентирующихся на экспорт производств, внесения залогов для участия в тендерах по зарубежным инвестиционным проектам и т. п.
Ну и, конечно же, говоря о роли государства в переходной экономике, нельзя не подчеркнуть, что оно не устранялось от регулирования «естественных монополий», в основном посредством контроля над ценами (в сфере энергетики, трубопроводного транспорта, железнодорожных перевозок, связи, коммунального хозяйства, включая водо- и теплоснабжение), создания «общественных благ» (поддержание обороноспособности, обеспечение общественного порядка, охрана окружающей среды, развитие транспортной системы, фундаментальной науки и т.п.) и предоставления населению социально значимых услуг (в сфере образования, медицины, культуры и т.п.).
Остается отметить, что тезис о сохранении важной регулирующей роли государства находит практическое подтверждение в параметрах государственных бюджетов, которые в определенной мере отражают степень государственного вмешательства в экономику. Вопреки либеральной теории, которая предполагает минимизацию перераспределения государством результатов экономической деятельности, в странах ЦВЕ и СНГ оно достаточно активно влияет на направление финансовых потоков с помощью налогов, пошлин и иных методов. Благодаря этому бюджетные ассигнования на удовлетворение общенациональных нужд остаются достаточно высокими. При этом практика опровергла утверждение о прямой зависимости между сокращением участия государства в перераспределении национального дохода и увеличением темпов экономического роста. Доля государственных расходов в ВВП в странах с положительной хозяйственной динамикой (Польша, Венгрия, Словения) составляет сегодня 45-50%, а с отрицательной или застойной (Болгария, Румыния) — 25-35%. В годы трансформационного спада доля бюджетных расходов в ВВП в большинстве стран даже увеличивалась. Так, в Венгрии она повысилась за 1990-1994 гг. почти на 9 процентных пунктов и достигла максимального уровня в 62%. Отмечался ее рост, хотя и не столь значительный, в Польше, Словении, Хорватии, Македонии. Из рассматриваемых стран эта доля на первом этапе реформ значительно снизилась лишь в Чехии и Словакии — с 64,5% в 1989 г. до соответственно 43,3 и 48% в 1994 г.
Важно подчеркнуть, что относительно высокие бюджетные расходы в переходный период не были связаны с финансированием государством производственных процессов. Объем бюджетной поддержки предприятий резко сократился уже с первых лет реформ (табл. 2.6). В настоящее время дотации и субсидии предприятиям ни в одной из стран ЦВЕ не превышают 1% ВВП, а в некоторых отменены полностью.
Таблица 2.6
Доля расходов консолидированных бюджетов на субсидии и дотации в ВВП (в %)
1989 г. | 1990 г. | 1991 г. | 1992 г. | 1993 г. | 1994 г. | |
Чехия*) | 25,0 | 16,2 | 7,7 | 5,0 | 3,9 | 3,4 |
Польша | 12,9 | 7,3 | 5,1 | 3,3 | 2,2 | 2,2 |
Венгрия | 12,1 | 9,5 | 7,4 | 5,5 | 4,3 | 4,5 |
Болгария | 15,5 | 14,9 | 4,2 | 1,8, | 4,8 | 1,6 |
Албания | 8,3 | 15,7 | 20,3 | 2,8 | 2,2 | 0,9 |
*) Данные за 1989-1991 гг. относятся к бывшей Чехословакии
Подавляющая часть государственных расходов шла на социальные нужды, и если в большинстве стран СНГ многие социальные гарантии оказались утрачены с началом радикальных реформ, то в большинстве стран ЦВЕ никогда не ставилась под угрозу способность правительства выполнять свои обязательства по минимальным социальным гарантиям и предоставлять населению необходимый объем базовых социальных услуг. Только по мере преодоления трансформационного спада и повышения уровня доходов населения широкомасштабная социальная поддержка стала в них постепенно сворачиваться и наметилась тенденция к повышению адресности социальной помощи и постепенному переходу на платный принцип предоставления большинства видов социальных услуг.
Относительным успехом, по сравнению с ситуацией в России увенчались и усилия правительств многих стран ЦВЕ по устранению неприемлемого социального неравенства с помощью инструментов политики доходов (установление обеспечивающего достойную жизнь гарантированного минимума оплаты труда, выравнивание доходов с помощью налогов, выплата пособий нуждающимся и т.п.). В тех странах, где государственная социально-экономическая политика была наиболее продуманной, социально ориентированное перераспределение ресурсов смягчило для населения «шоковый» эффект проводимых реформ и обеспечило их относительную поддержку со стороны общества.
Либерализация экономики КНР: уроки и достижения
По сравнению с рыночными преобразованиями в других странах с переходной экономикой трансформация хозяйственной системы КНР отличается рядом особенностей. Среди важнейших из них необходимо упомянуть следующие.
- Важной предпосылкой проведения реформ в Китае стала деидеологизация принимаемых на государственном уровне решений, «раскрепощение сознания». В стране созданы условия для развития различных школ и направлений экономической мысли, ни одно из которых не объявлено запретным, научно несостоятельным, дискредитировавшим себя как инструмент научного познания, и т.д. В Китае широко и целенаправленно, в атмосфере свободного обмена мнениями проводятся дискуссии по различным аспектам теории и практики хозяйственной реформы.
В результате была преодолена боязнь неизбежного в условиях быстрых изменений несоответствия между реальной хозяйственной практикой и устаревшими, но все еще жизнеспособными теоретическими взглядами. Руководству страны удалось в короткие сроки закрепить в общественном сознании отказ от ряда догматических установок, сковывающих движение вперед, — в отличие от большинства других реформируемых стран, где произошла замена одних догм другими, нередко еще более нелепыми: например, миф о максимальной эффективности директивного планового управления экономикой страны сменился мифом о его априорной неэффективности. На самом деле это вопрос о степени эффективности различных методов реализации конкурентных преимуществ, которая всецело зависит от характера этих преимуществ.
Важно также подчеркнуть, что руководству и большинству ученых КНР удалось избежать весьма распространенного в других странах тезиса о неотвратимости перехода к рыночным методам управления экономикой, которые всегда рассматривались лишь как средство решения определенных социально-экономических задач, стоящих перед страной, но никогда не воспринимались как самоцель.
- Изначальной целью проведения реформ объявлялся не рост благосостояния населения, а подъем производства и развитие производительных сил. Тем самым руководство молчаливо оставляет за собой право проведения «непопулярных» мер, ущемляющих экономические интересы значительной части населения страны. При этом именно рост производства, а не соответствие экономической жизни страны тем или иным априорно сформированным моделям выступает высшим критерием правильности осуществляемых преобразований.
- Важнейшей чертой рыночной трансформации экономики КНР является управляемый характер, подконтрольность проводимых преобразований управляющим воздействиям государственной власти. Это обстоятельство позволяет в случае необходимости корректировать логику проводимых реформ и достигать поставленных целей. В стране была создана сеть государственных органов по разработке и осуществлению хозяйственной реформы, в том числе государственный комитет по реформе хозяйственной системы, аналогичные комитеты или канцелярии на местах, исследовательские центры при центральном и местных правительствах. Целенаправленно проводится активная популяризация реформы, заметно способствовавшая повышению уровня экономического мышления специалистов-практиков и управленческих кадров всех уровней.
- Как реформа в целом, так и ее отдельные направления носят экспериментальный характер. Приступая к рыночным преобразованиям, руководство страны не имело ясных представлений об устройстве экономической модели, к которой осуществляется переход. Поэтому большинство решений относительно текущих изменений режима хозяйствования, принимаемых на уровне макрорегулирования, проходит апробацию в отдельных регионах страны или на ограниченном числе хозяйствующих субъектов. В зависимости от результатов апробации проводимые начинания могут быть либо свернуты, либо распространены на более широкий круг субъектов. В ходе реформы имеет место всесторонний учет региональных и местных хозяйственных условий, достигаемый благодаря многовариантности, многообразию реализации на местах единых принципов, диктуемых общегосударственными правовыми нормами и хозяйственными решениями.
- Руководство КНР неизменно доказывает приверженность социалистическим ценностям (коллективизм, гуманизм, социальная ответственность и т.д.). Это обстоятельство служит залогом того, что в ходе рыночных преобразований в максимальной степени учитываются интересы и потребности различных социальных групп. В стране проходят постоянные социологические обследования реакции населения на реформу, результаты которых реально учитываются руководством страны. Такой подход обеспечивает широкую социальную базу реформ, их поддержку подавляющим большинством населения.
Это существенно отличает китайскую реформу от рыночных преобразований в большинстве других стран, населению которых, пострадавшему в результате реформ, упорно внушают мысль о необходимости идти на жертвы во имя приобщения к достижениям цивилизации, обретения так называемого национального суверенитета и т.д. «Помимо экономических стимулов к переменам и стремления к демократии, — отмечают Айан Кроуфорд и Алан Томпсон, — у бывших социалистических стран есть дополнительный мотив — желание добиться национального самоопределения. Народы стран Прибалтики, Чешской Республики, Венгрии и Польши готовы заплатить необходимую цену за свободу. Отчасти эта цена заключается в том, чтобы принять на себя краткосрочные и, пожалуй, даже среднесрочные тяготы, в том числе и безработицу, уровень которой будет беспрецедентен даже по сравнению с 30-ми годами»[40]. В отличие от западных экспертов и правительств реформируемых стран, проводящих в жизнь их рекомендации, руководство Китая считает подобный путь осуществления реформ неприемлемым и опасным.
В то же время многие специалисты отмечают[41] противоречивый характер социальной политики Китая, вызванный стремлением совместить социалистические представления о социальной справедливости с рыночными принципами функционирования экономики, в условиях которых патерналистские функции государства не могут быть преобладающим инструментом социальной защиты населения.
Отличительные черты экономической реформы в КНР, определяющие ее несходство с реформами в европейских странах, — взвешенность предпринимаемых мер и постепенный характер преобразований — проявились с особенной ясностью и силой в либерализации экономики. Реформа цен на предварительном этапе (1978-1984 гг.) проводилась без изменения механизма ценообразования: ценовые ведомства директивно повышали цены на дефицитные товары и понижали цены на производившиеся в избыточном количестве, обеспечивая тем самым приближение плановых цен на эти товары к равновесным ценам. Начиная с 1985 г. реформа цен вступила во второй этап. Основным содержанием реформы цен на этом этапе стал постепенный отпуск цен на конечную продукцию и материальные ресурсы, формирование «двухколейной» системы цен, при которой цены на плановую часть той или иной продукции определяются правительством, а на внеплановую — рынком. К 1996 г. товары, цены на которые полностью определялись рынком, составляли 93% общего объема розничных продаж, 79% общего объема закупок сельскохозяйственной продукции, 81% общего объема реализации средств производства.
Китайские экономисты утверждают, что реформа ценообразования проводилась по принципу «перепрыгнуть пропасть в два прыжка»[42]. Основная проблема заключается в том, что деформированная система цен неминуемо искажает и отраслевую структуру производства, а это значит, что мгновенная либерализация цен сопряжена с большим риском, она неизбежно нанесет удар по интересам хозяйствующих агентов, заинтересованных в поддержании стабильных и низких цен на факторы производства, а это вызовет скрытое или открытое противодействие реформам и приведет к экономическому спаду. Иными словами, если пропасть между плановыми (деформированными, подлежащими исправлению) и рыночными ценами окажется слишком широкой, то ее будет невозможно перепрыгнуть за один шаг и возникнет серьезная опасность провалиться в нее.
Именно поэтому был избран путь реформирования цен, связанный с переходом к «двухколейной» системе. Поскольку цены на продукцию, произведенную сверх установленного плана, были свободны, преобразования хозяйственного звена на микроуровне, наделение предприятий целым рядом экономических свобод дали им возможность для развития. Поэтому основная часть предприятий была вовсе не против внеплановой системы распределения ресурсов и рыночных цен. Легализация рыночных цен потребовала урегулирования плановых цен и предоставила соответствующую систему ориентиров (рыночных сигналов), а потому стало возможным реформирование плановых цен в тех масштабах и теми методами (например, с предоставлением субсидий), которые могут выдержать предприятия.
Поскольку быстрый рост экономики в основном приходился на негосударственные сектора, находящиеся за пределами сферы прямого планирования, то рамки и объем действия рыночных цен непрерывно расширялись. Поэтому даже если общий объем регулирования посредством системы плановых цен оставался неизменным, то вслед за непрерывным сужением относительной доли планового регулирования его влияние на функционирование экономики в целом постоянно сокращалось. Кроме того, путем постепенного урегулирования плановых цен государство постоянно сокращало разницу между плановыми и рыночными ценами, что делало уже не столь значительным расхождение экономических интересов, связанное с наличием двухколейной системы цен. В это время «пропасть» была уже почти засыпана и можно было совершенно безопасно переходить ее в два шага. Хотя использование этого метода привело к запаздыванию реформы макроэкономической среды в процессе преобразований в Китае, в целом это обеспечило низкий риск и, следовательно, низкую плату за достижение основных целей реформ: поддержать стабильный рост физических объемов производства и не допустить массового разорения предприятий.
Аналогичным образом проводились либеральные реформы и в других направлениях. Либерализации банковской системы предшествовало упорядочение величины процентной ставки. Создание налоговой системы началось с реформирования объемов прямых неналоговых отчислений. Лучшим примером последовательности и постепенности может служить реформа в валютной сфере Китая. Первоначально с целью стимулирования активности хозяйственных организаций по зарабатыванию валюты была расширена самостоятельность предприятий в области ее использования и введена система сохранения у них части заработанной валюты. В 1988 г. был официально разрешен рынок перераспределения валюты, что вызвало неуклонное расширение внутреннего оборота валюты на территории страны, вплоть до унификации валютного курса в 1994 г. Таким образом, еще до того как был образован единый валютный курс, регулируемый в соответствии с рыночным уровнем, 80% обращающейся в стране иностранной валюты уже проходило через валютный рынок с его рыночным курсом. Одновременно с этим после многократных упорядочений официального курса разрыв между официальным и рыночным курсом существенно сократился. В этом заключается основная причина того, что довольно болезненная для большинства реформируемых стран практика перехода к унифицированному валютному курсу в Китае прошла достаточно гладко.
Однако было бы неверно полагать, будто экономическая реформа в Китае происходила «линейно». Время от времени возникала необходимость возвращаться назад и вновь проводить преобразования, которые казались уже завершенными. Вслед за оживлением экономической жизни нередко нарастал хаос, который создавал опасность перегрева экономики и потому пресекался государственной властью, ориентированной на рост ВВП как важнейший критерий успешности проводимых реформ. После реформирования хозяйственного механизма на микроуровне у предприятий появились собственные интересы и стремление к росту объема производства и валового объема прибыли. В ситуации, когда цена денег по-прежнему остается искусственно заниженной, стоит только правительству ослабить контроль над кредитованием и инвестициями, как предприятия активно добиваются кредитов для расширения производства, а неразвитая инфраструктура (энергетика, транспорт) и в известной мере даже сырьевые отрасли оказываются не в состоянии удовлетворить их спрос, так что в экономике образуются узкие места и возникают инфляционные тенденции (инфляция спроса), требующие вмешательства правительства, которое проводит упорядочение и насильственно сдерживает инвестиционный процесс.
Правительственные меры по упорядочению экономики включают в себя следующие основные моменты:
1) контроль над ценами, позволяющий стабилизировать потребительские цены, цены на средства производства, процентную ставку, валютный курс;
2) возврат делегированных предприятиям хозяйственных прав. В некоторых случаях правительство ограничивает и переданные отдельным ведомствам права по распределению ресурсов;
3) усиление контроля над масштабами кредитования. В силу фиксированности процентной ставки спрос и предложение на денежном рынке требуют прямого государственного контроля, который достигается лишь усилением вмешательства государства в деятельность хозяйственных агентов;
4) торможение развития негосударственных секторов экономики. Эта мера является неизбежным следствием стремления государства к первоочередному удовлетворению плановых потребностей в ресурсах, что вызывает дискриминацию негосударственных предприятий в обеспечении ресурсами.
Пожалуй, наиболее глубокое отступление такого рода было совершено в середине 1980-х годов, в период так называемой административной децентрализации. Перечисленный комплекс мер, воплощающий, как говорят в Китае, «пресечение, следующее за хаосом», вызывает отток ресурсов из сравнительно эффективных негосударственных укладов. Предприятиям начинает недоставать жизненных сил, они несут убытки, цены вновь оказываются неспособными регулировать спрос и предложение на факторы производства, снижаются темпы роста, возникают затруднения с наполнением госбюджета и т.д. Поэтому за «пресечением» следует, как говорят китайские экономисты, «безжизненность» (затухание деловой активности), в условиях которой на микроуровне слышатся все более громкие призывы и совершаются все более энергичные действия с требованием передачи прав предприятиям, негосударственные уклады усиливают борьбу за получение ресурсов. Снова начинают поощряться реформы хозяйственного механизма и системы распределения ресурсов, связанные с передачей прав предприятиям и разрешением им распоряжаться прибылью. Таким образом, за «безжизненностью» вновь следует оживление, и возникают условия для повторения витка той же спирали «оживление — хаос».
Целый ряд подобных витков, проведенных в течение всего периода реформ, послужил основой циклического характера экономического развития КНР. Основные показатели экономического развития Китая, так же как и большинства развитых стран мира, в последние 20 лет обнаруживают промышленные циклы продолжительностью по 4-5 лет. Единственное условие, которое оставалось неизменным на всех этапах реформы, заключалось в том, что экономический рост выступал решающим критерием, ориентация на который подсказывала государству логику действий в направлении дальнейшей либерализации экономической жизни или, напротив, проведения очередного упорядочения. Быть может, важнейший мирохозяйственный итог, предопределяющий общемировую значимость китайских реформ, заключается в наглядной демонстрации того факта, что централизованно управляемая государством экономика способна вписаться в циклическую динамику современного мирового хозяйства. Циклы экономики КНР, предопределяемые логикой государственного управления, и циклы стран с рыночной экономикой, в основе которых лежат законы стихийного обновления основного капитала, в основных чертах совпадают по длительности и по характеру.
Среди других уроков китайской экономической реформы, которые имеют, несомненно, международное значение (хотя и не могут быть некритически перенесены на хозяйственную практику других стран), необходимо выделить следующие[43]:
управляемый характер реформ, активная регулирующая роль государства, направляющего экономические преобразования и определяющего правила поведения хозяйствующих субъектов;
всесторонний учет объективных экономических интересов различных социальных слоев и групп, социальная ориентированность реформ;
формирование благоприятного инвестиционного климата, системы правовых и финансовых гарантий для отечественных и иностранных инвесторов, институциональных форм защиты внутреннего рынка;
развитие многоукладной экономики, формы налаживания сотрудничества между государством и бизнесом, между крупным и мелким бизнесом, между хозяйствующими субъектами различных форм собственности;
создание свободных экономических зон, зон интенсивного развития, технополисов, научных инкубаторов и других региональных полюсов роста;
различные формы привлечения сбережений населения для внутреннего кредитования развития экономики и обеспечения гарантий сохранности этих сбережений со стороны государства;
опыт конверсии оборонных предприятий, использование технологий двойного назначения;
формы сотрудничества государства с зарубежной китайской диаспорой;
опыт многосторонних политических консультаций, создание структур широкого патриотического фронта всех слоев населения в интересах обеспечения внутренней политической стабильности и укрепления международных связей и авторитета страны.
Экономическая реформа в Китае проводится не в соответствии с некой идеальной моделью или заранее намеченным временным графиком. Новые, эффективные способы распределения ресурсов и механизм стимулирования не могут в одночасье проявить свое действие сразу во всех секторах экономики. Они в первую очередь начинают действовать в виде прироста национального дохода, создаваемого в секторах, ранее других начавших преобразования или возникших в результате проведенных реформ. Китайские экономисты неизменно подчеркивают «приростный» характер реформ, смысл которых заключается не в перераспределении имеющегося объема ресурсов, а в повышении роли рыночного механизма в создании и распределении увеличивающейся части ресурсов. Такой подход позволяет обеспечить «Парето-оптимальный» характер экономических преобразований: минимальный ущерб для хозяйствующих агентов, постепенно начинающих ориентироваться на рыночные сигналы обратной связи, и, следовательно, минимальное сопротивление проводимым реформам.
Характеризуя основные итоги экономических реформ в КНР, которые, разумеется, нельзя считать окончательными, следует отметить непрерывно растущие макроэкономические показатели — среднедушевой ВВП, объем промышленного производства, среднедушевое потребление и располагаемый денежный доход на душу населения. Производительность труда непрерывно растет, и темпы этого роста также обнаруживают достаточно отчетливые 4-5-летние циклы (табл. 26 приложения 1). Темпы роста всех показателей в последние два года замедлились, что свидетельствует о достаточно непростых проблемах, связанных с исчерпанием возможностей экстенсивного роста. Однако в реформируемых странах ЦВЕ, СНГ и Балтии экономика после кризиса также воспроизводится не на основе масштабной технологической модернизации, а на прежнем или регрессирующем техническом уровне, и это обстоятельство уменьшает их шансы на благополучный выход из депрессии.
Заметим, что Вьетнам, который, как и Китай, придерживается стратегии последовательности и упорядоченности в проведении экономических преобразований, также не испытал так называемого переходного спада, который ряд западных теоретиков считает неотъемлемой чертой трансформации экономической системы.
Некоторые основные данные об экономическом развитии Китая и Вьетнама приведены в табл. 2.7 (см. также табл. 26 приложения 1).
Таблица 2.7
Некоторые макроэкономические показатели Китая и Вьетнама, 1990-2000 гг.
1990 г. | 1991 г. | 1992 г. | 1993 г. | 1994 г. | 1995 г. | 1996 г. | 1997 г. | 1998 г. | 1999 г. | 2000 г. | |
Показатели Китая | |||||||||||
Численность населения, млн чел. | 1145 | 1160 | 1175 | 1185 | 1200 | 1210 | 1225 | 1235 | 1250 | 1260 | 1265 |
Занятое население, млн чел. | 640 | 648 | 655 | 665 | 672 | 680 | 689 | 696 | 700 | 706 | 712 |
Его доля в общей численности населения, % | 55,9 | 55,9 | 55,7 | 56,1 | 56,0 | 56,2 | 56,2 | 56,4 | 56,0 | 56,0 | 56,3 |
Трудящиеся по найму, млн чел. | 141 | 145 | 148 | 149 | 150 | 149 | 148 | 147 | 124 | 118 | 113 |
Доля трудящихся по найму в общей численности занятых, % | 22,0 | 22,4 | 22,6 | 22,4 | 22,3 | 21,9 | 21,5 | 21,1 | 17,7 | 16,7 | 15,9 |
ВВП, млрд юаней | 1855 | 2160 | 2665 | 3465 | 4675 | 5850 | 6790 | 7445 | 7835 | 8200 | 8940 |
Фонд зарплаты наемных работников, млрд юаней | 295 | 330 | 395 | 490 | 665 | 810 | 910 | 920 | 930 | 990 | 1065 |
Его доля в ВВП, % | 15,9 | 15,3 | 14,8 | 14,1 | 14,2 | 13,8 | 13,4 | 12,4 | 11,9 | 12,1 | 11,9 |
Средняя зарплата рабочих и служащих, юаней: | |||||||||||
годовая | 2140 | 2340 | 2710 | 3370 | 4540 | 5500 | 6210 | 6470 | 7480 | 8345 | 9370 |
месячная | 178 | 195 | 226 | 281 | 378 | 458 | 518 | 539 | 623 | 695 | 780 |
Средняя месячная зарплата, долл.: | |||||||||||
по текущему обменному курсу | 33,50 | 36,80 | 41,10 | 48,85 | 43,95 | 54,85 | 62,05 | 64,55 | 74,60 | 83,37 | 94,00 |
по текущему ППС юаня | 125 | 140 | 150 | 190 | 200 | 235 | 275 | 300 | 335 | 370 | 375 |
Показатели Вьетнама | |||||||||||
Численность населения, млн чел. | 66,25 | 67,75 | 69,15 | 70,50 | 72,00 | 74,00 | 75,25 | 76,00 | 77,00 | 78,00 | 79,00 |
Занятое население, млн чел. | 31,75 | 38,75 | 39,75 | 40,75 | 41,75 | 43,00 | 44,00 | 44,50 | 45,25 | 46,00 | 46,75 |
Его доля в общей численности населения, % | 57,0 | 57,2 | 57,5 | 57,8 | 58,0 | 58,3 | 58,4 | 58,5 | 58,7 | 58,9 | 59,2 |
Трудящиеся по найму, млн. чел. | 6,65 | 8,15 | 8,45 | 8,75 | 9,05 | 9,40 | 9,70 | 9,90 | 10,20 | 10,50 | 10,75 |
Доля трудящихся по найму в общей численности занятых, % | 20,9 | 21,0 | 21,3 | 21,5 | 21,7 | 21,9 | 22,1 | 22,3 | 22,5 | 22,8 | 23,0 |
ВВП, млрд. донгов | 100 | 115 | 130 | 155 | 180 | 230 | 170 | 315 | 360 | 400 | 445 |
Фонд зарплаты наемных работников, млрд. донгов | 14,30 | 18,50 | 20,40 | 24,20 | 27,70 | 34,50 | 39,70 | 45,00 | 50,40 | 56,00 | 60,50 |
Его доля в ВВП, % | 14,3 | 16,0 | 15,7 | 15,6 | 15,4 | 15,0 | 14,7 | 14,3 | 14,0 | 14,0 | 13,6 |
Средняя зарплата рабочих и служащих, донгов: | |||||||||||
годовая | 2150 | 2275 | 2415 | 2765 | 3060 | 3670 | 4100 | 4545 | 4940 | 5335 | 5625 |
месячная | 180 | 190 | 200 | 230 | 255 | 305 | 340 | 380 | 410 | 445 | 470 |
Средняя месячная зарплата, долл.: | |||||||||||
по текущему обменному курсу | 17,00 | 17,50 | 18,75 | 20,50 | 23,20 | 27,75 | 30,50 | 32,50 | 33,00 | 34,00 | 35,00 |
по текущему ППС донга | 80 | 85 | 100 | 115 | 125 | 140 | 145 | 150 | 155 | 165 | 175 |
Рассчитано Б.М.Болотиным по: China Statistical Yearbook 2001. Beijing, 2002; International Financial Statistics, 1999-2002. Wash., 1999-2002.
Из рассмотренного опыта реформируемых стран вытекает, что представление о быстрой всеобъемлющей либерализации хозяйственной деятельности и невмешательстве государства в экономический процесс как решающих факторах успеха реформ является заблуждением. Либерализация действительно выступала важным элементом и даже условием системных преобразований, она раскрепостила личную инициативу людей и дала импульс становлению в постсоциалистических странах предпринимательского класса. Но одновременно либерализация несла с собой угрозу дестабилизации экономики и развития многих хорошо известных негативных явлений. Поэтому социально-экономическое положение сегодня намного лучше в тех переходных странах, где либерализация проводилась взвешенно, в сочетании с контролем государства над разворачивающимися процессами и действиями субъектов хозяйствования, где разрушение старых механизмов управления не вызвало хаоса в экономике и социальной сфере, а сопровождалось созданием адекватной рыночным условиям системы государственного администрирования и эффективным выполнением законодательными и исполнительными государственными органами своих новых функций по регулированию социально-экономического развития.
Глава 3
Приватизация, институциональные реформы
и формирование инфраструктуры рынка
Приватизация и управление собственностью
Практически общим местом в ходе подготовки трансформационных процессов стало положение о необходимости поиска «эффективного» собственника ввиду неэффективности сложившейся на предыдущих этапах системы отношений собственности.
Для существовавших в плановой экономике отношений собственности были характерны крайне запутанная схема распределения правомочий собственности на государственных предприятиях; расширение сферы нерегулируемой экономики (и, соответственно, «неопределенных» отношений собственности), пронизывающей все элементы социально-экономической системы. При этом в ряде стран, пытавшихся за счет расширения прав первичного хозяйственного звена сделать экономическую систему более гибкой и эффективной, нарастала несогласованность между юридически закрепленными правами собственности и экономическими возможностями их реализации[44]. Все это вело к усилению дестабилизации экономической системы, нарастанию в ней кризисных явлений.
Было очевидно, что командно-административная экономика в большинстве стран, где она существовала, неспособна обеспечивать хотя бы даже простое воспроизводство. В ходе поиска ответа на вопрос о причинах возрастающих социальных и экономических трудностей широкое распространение получило мнение, согласно которому неудачи и окончательный развал системы командной экономики были предопределены преобладанием в ее рамках государственного владения собственностью. Единственно возможным путем подъема экономической эффективности систем хозяйствования постсоциалистических стран в таком случае признавалась их широкомасштабная приватизация. С ней связывались надежды на быстрое формирование эффективной рыночной экономики, появление эффективных собственников, способных коренным образом изменить сценарий экономического развития.
Предпосылки приватизационных процессов
Страны Центральной и Восточной Европы, а также СНГ и Балтии пошли к изменению отношений собственности через широкомасштабную приватизацию.
Как правило (и это правило подтверждает анализ российской научной литературы[45]), приватизация трактуется относительно узко. Под приватизацией понимается передача собственности от государства частному сектору, т.е. в центре внимания находится переход собственности на активы существующих предприятий из государственного сектора в частный. Существующие предприятия рассматриваются в качестве приемлемых «сочетаний» производственных факторов. В этой ситуации все, что ожидается от приватизации, — это перераспределение собственности на активы между участниками экономических отношений в рамках «нулевого результата», когда государственный сектор «теряет» активы в пользу частного сектора. При этом открытым остается вопрос о том, какая часть активов предприятий должна быть передана в частные руки, чтобы передача была признана актом приватизации. В западной литературе начала 80-х годов под приватизацией понималась продажа по меньшей мере половины акций компании одному или более частным лицам или организациям. На этапе теоретических разработок в странах ЦВЕ также наблюдался осторожный подход к определению данного понятия[46]. Однако в ходе борьбы за «вал», сопровождавшей практическую реализацию приватизационных программ, «критерии» приватизации были существенно «смягчены». Некоторые эксперты стали понимать под ней даже простую смену организационно-правовой формы предприятия, например, создание на базе государственного предприятия акционерного общества со 100%-й государственной собственностью.
В западной научной литературе наряду с «нулевым», как его следовало бы назвать, подходом имеет место и более широкий. Так, например, Э.Савас считает, что «…в расширенном понимании «приватизировать» означает в большей мере опираться на частные институты общества и в меньшей на правительство в целях удовлетворения нужд населения. В более же узком понимании приватизация — это акт усиления роли частного сектора или ослабление роли правительства в распоряжении или владении финансовыми активами»[47]. Данное определение носит открытый характер, оно подчеркивает динамичный аспект увеличения доли экономических показателей частного сектора и не делает чрезмерного акцента на перераспределении собственности существующих предприятий. Действительно, приватизация должна не только перераспределить существующие активы, но и, может быть прежде всего, предоставить необходимую базу для прочного механизма создания частного капитала.
Если приватизация означает увеличение всеми возможными способами доли частного сектора в национальном продукте, то следует подвергнуть рассмотрению многие способы достижения этой цели — как официальные, так и неофициальные. Ряд из них уже выделен в научной литературе. Так, германские экономисты наряду с передачей прав собственности на активы существующих предприятий от государства частному сектору под приватизацией понимают:
организационные меры (создание новых частных предприятий, разделение компетенции между государственными и частными субъектами хозяйствования и т.д.);
финансовые меры, предусматривающие перекладывание издержек государственных выплат на индивидуальных потребителей;
обеспечение частных предприятий льготными услугами государственного сектора;
приватизацию доходов, полученных в результате государственных инвестиций в частный сектор.
В научной литературе расширение понятия «приватизация» относительно принятого в официальных документах проводится и по другим направлениям. Например, Ч. Грей, ведущий эксперт Всемирного банка, утверждает, что приватизация — это не только смена отношений собственности, но и процесс возникновения предпосылок для ее эффективного функционирования. В силу этого американский ученый включает в понятие приватизации вопросы формирования механизмов корпоративного управления предприятиями и возникновения институтов, необходимых для адаптации предприятий в рыночных условиях[48].
Указанную точку зрения разделяет и Кристиан фон Хиршхаузен. Он считает, что идентификация прав собственности — первый, абсолютно необходимый шаг. Однако недостаточно только инициировать реструктуризацию среди новых собственников бывших социалистических предприятий. Опыт показывает, что помимо этого надо создать пути для реформирования, адаптации или реструктуризации этих остатков (обломков) в новые эффективные предприятия.
Исходя из всего сказанного, при анализе приватизации следует исходить из того, что приватизация — это не просто процесс перехода собственности на активы существующих государственных предприятий в частный сектор, но и создание условий для возникновения частных капиталов, для увеличения различными способами доли частного сектора в совокупных активах и национальном продукте страны. Тем самым важно подчеркнуть, что приватизация должна быть направлена на создание макроэкономической среды, характеризующейся благоприятными условиями для воспроизводства частного капитала.
Анализ первого опыта реформируемых стран в области приватизации экономики подтверждает правомерность такого подхода. Приватизация в странах, проводимая на основе принятых законов и приватизационных программ («официальная»), дополнена здесь как минимум тремя процессами:
- формированием частного сектора на собственной основе;
- активно протекавшей на основе теневых экономических операций «неофициальной приватизацией», затронувшей главным образом финансовую сферу и представлявшей собой перекачивание в частные руки средств государственного бюджета, кредитных ресурсов коммерческих банков, личных сбережений населения;
- планируемой или спонтанной декапитализацией государственного сектора.
В научной литературе выделяются экономические, политические и социальные причины, обусловливающие необходимость проведения приватизации в постсоциалистических странах. Касаясь политических аспектов приватизации, И. Гросфельд, Д. Липтон, Дж. Сакс, в частности, подчеркивали, что политическая демократия в странах с переходной экономикой только зарождается. Без здоровой рыночной экономики и хорошо развитой частной собственности всегда существует опасность отката назад в процессе демократизации. Таким образом, приватизация — это наилучший способ создания прочных основ жизнеспособной демократии[49].
По мнению ученых, приватизация чрезвычайно важна и как способ покончить с громоздкой системой политического регулирования экономики. «Без появления института независимых частных собственников, — пишет И.Майор, — будет превалировать сращивание политического государства, экономических органов управления и руководства предприятий, т.е. произойдет возрождение системы командной экономики, которая, в отличие от коммунизма, строится по другим идеологическим канонам»[50]. Следует согласиться с венгерским экономистом, что опасность действительно реальна и, как показывает опыт некоторых реформируемых стран, легко реализуема и в условиях активно проводимой приватизации[51].
В литературе отмечалось, что без стремительной и всеобъемлющей приватизации, начатой государством, может произойти (и на начальном этапе активно происходила) своеобразная «дикая» или «спонтанная» приватизация, т.е. экспроприация национальных активов представителями номенклатуры. Наличие такой опасности многие считали наиболее важной причиной и движущей силой приватизации в Восточной Европе[52].
Через стадию так называемой спонтанной или номенклатурной приватизации прошли все страны ЦВЕ. В Польше руководителями государственных предприятий в большом количестве создавались так называемые «номенклатурные компании». В этих целях они активно использовали ресурсы предприятий в условиях ощутимого в обществе дефицита. В России почва для развития спонтанной приватизации была подготовлена принятием целого ряда законодательных актов (Закон о предприятии, Закон о кооперативах и т.д.), обеспечивших практически полную свободу действий руководителям государственных предприятий при отсутствии каких-либо рыночных механизмов воздействия на их деятельность.
Анализ показывает, что оценка спонтанной приватизации как явления существенно различалась по странам. Так, в Польше по итогам спонтанной приватизации был инициирован процесс пересмотра в судебном порядке целого ряда приватизационных сделок. В России она рассматривалась в качестве одного из инструментов «обмена власти на собственность». Однако российская практика показала, что обмена власти на собственность не получилось: вместо этого произошло подкрепление власти собственностью и в известной мере их сращивание.
Перечисленные аргументы в поддержку приватизации высказывались в западной и немногочисленной восточноевропейской научной литературе еще в 80-е годы. В самом начале 90-х годов появилось несколько новых аргументов, родившихся уже на почве развернувшейся трансформации.
По мнению ряда влиятельных политических групп и партий, основным аргументом в пользу приватизации являлась необходимость восстановить справедливость по отношению к тем, кто владел собственностью до коммунистических преобразований в Восточной Европе и некоторых странах СНГ и был лишен ее в результате смены общественно-экономической системы. Защитники полной или частичной реприватизации государственной собственности утверждали, что «священность частной собственности» не может быть восстановлена до тех пор, пока все конфискованное имущество не будет возвращено прежним владельцам. Требования возврата национализированной или конфискованной собственности, положившие начало приватизации в Восточной Германии после объединения, и реприватизация стали центральным моментом дискуссий в Чехословакии, Болгарии и Венгрии. В Германии около полутора миллионов требований о возвращении собственности были направлены в Попечительское ведомство. В Венгрии Закон о компенсации затронул, по данным на конец 1996 г., более 2 млн человек, что составляет третью часть всех семей. В Чехии реституция коснулась 30 тыс. граждан в соответствии с законом о малой приватизации и 100 тыс. — в рамках большой[53]. В Болгарии на момент завершения реституционной кампании (конец 1996 г.) бывшим владельцам была передана собственность на сумму свыше 200 млн долларов.
Следующим аргументом в поддержку приватизации является стремление к созданию среднего класса. На этапе теоретических разработок многие политические группы, в особенности в странах ЦВЕ, видели будущий капитализм в этих странах как биполярную политическую и экономическую систему, опирающуюся на миллионы мелких частных предпринимателей, с одной стороны, и сильное централизованное государство, — с другой. Исторически данное представление восходило к Веймарской Республике в Германии 1920-х годов и предвоенному режиму в Венгрии в конце 1930-х. При такой системе в процессе отбора — вводимого или направляемого государством — создавались группы мелких частных собственников, которым обеспечивалась со стороны государства помощь в приобретении собственности в обмен на политическую лояльность[54]. При таком подходе «благодарность, лояльность и зависимость» связывают вновь возникших собственников с правящими политическими силами. В этом смысле идея «капитализма мелкого предпринимательства» и концепция реституции сближаются друг с другом.
Экономическое обоснование преимуществ частной собственности и, следовательно, необходимости осуществления приватизации экономики, базируется на понятии эффективности. Основными функциями эффективно действующей экономической системы признаются:
- инициатива и ответственность;
- жесткие бюджетные ограничения;
- конкуренция;
- децентрализация принятия решений;
- управление риском;
- разрешение проблемы «собственник — субъект управления»;
- мобильность капитала.
По мнению сторонников преимуществ частной собственности, только на ее основе возможна эффективная реализация названных функций.
Осуществление по крайней мере трех из названных функций эффективно действующей экономической системы напрямую зависит от степени самостоятельности субъекта хозяйствования, которая является важным, но далеко не достаточным условием обеспечения жизнеспособности той или иной формы собственности.
Встает вопрос, детерминируется ли обособленность и, соответственно, самостоятельность хозяйствующего субъекта формой его имущественных прав? В какой степени та или иная форма собственности создает (или не создает) благоприятные условия для принятия эффективных хозяйственных решений рыночными агентами?
Анализ практики социалистических стран[55] свидетельствует о полной зависимости пользования правами собственности от их санкционированности обществом. К такому же выводу приходит и китайский экономист Л. Сан, который утверждает, что «формы собственности созданы социумами, сформированы борьбой между различными интересами, изменяются во времени и в условиях различных институциональных сред. Поэтому теоретически возможно бесконечное число модификаций прав собственности»[56]. Не случайно в последние годы в западной литературе по вопросам соблюдения контрактов, организации промышленности активно обсуждается усиливающаяся тенденция к «ослаблению» прав собственности, которое происходит под воздействием ограничений, вводимых правительствами на использование активов, получение в результате этого доходов, а также на свободу передачи предпринимателями части своих полномочий другим лицам[57]. На самом деле нормой в современном мировом хозяйстве становится расщепление прав собственности, при котором функции владения, пользования и распоряжения отделяются друг от друга и каждая из них, в свою очередь, способна расщепляться, переходя в различных ситуациях к разным хозяйственным агентам под воздействием формальных и неформальных институтов, существующих в хозяйственной среде.
Следует согласиться с мнением В. Кузнецова, что в принципе ничто не мешает законодательным и исполнительным органам власти создать равные условия принятия хозяйственных решений для руководителей производственных ячеек различных форм собственности, например для менеджеров частных акционерных компаний и руководителей государственных предприятий. Как арбитр последней инстанции государство определяет круг прав и обязанностей современного собственника, а следовательно, и меру свободы его хозяйственного поведения. Любой хозяйственник (менеджер) подчиняется не только «невидимой руке» рыночной конкуренции (из-под нее он, как правило, стремится выскользнуть при первой возможности и укрыться в какой-нибудь монопольной нише), но и постоянно осязаемой властной руке государства в лице парламента, правительства и администрации. В экономике, основанной на производстве редких благ, именно правовые нормы создают институциональный каркас, который определяет качество конкурентной борьбы как главной движущей силы режима рыночного регулирования[58].
Итак, степень свободы субъекта рынка в принятии решений в значительной степени предопределена действующей нормативной регламентацией. Жизнеспособность же той или иной формы собственности в выполнении функций эффективно действующей экономической системы зависит прежде всего от качества конкурентной среды, в которой функционируют предприятия, их размеров (эффективность корпоративного управления в значительной степени определяется не формой собственности, а размером предприятия, качеством законодательного обеспечения и пр.), степени диверсифицированности капитала, столь важной в процессе управления рисками, и многих других факторов.
Анализ накопленного различными странами опыта (как на этапе предтрансформационных реформ, так и в ходе самой трансформации) показывает, что нормативная регламентация практически никогда не была нейтральной по отношению к разным формам имущественных прав. Для отдельных форм собственности вводились специальные льготные фискальные и кредитные режимы. Облегчались или ужесточались, в зависимости от обстоятельств, правила образования и функционирования частных и кооперативных предприятий.
Первые годы реформирования экономик бывших социалистических стран также показали, что в идеологии реформ редко господствовал принцип обеспечения равных условий конкуренции между различными формами собственности. Так, например, в Польше государственные предприятия путем дискриминирующей системы налогов были сознательно поставлены в худшее положение по сравнению с частными. Независимо от их реального экономического состояния госпредприятиям отказывали в инвестиционных кредитах, налог на капитал изымался без учета рентабельности и требований восстановления основных фондов. Иностранная помощь и кредиты практически на 100% использовались для целей развития частных предприятий[59]. Таким образом, государственно-административное неравенство отношения к отдельным формам собственности может стать важной причиной различий хозяйственной эффективности имущественных прав как таковых. Было бы попросту непрофессионально делать вывод о заведомо низкой эффективности предприятий какой бы то ни было формы собственности, если она поставлена в худшие условия воспроизводства по сравнению с остальными.
Практика реформирования стран с переходной экономикой показывает, что в условиях переходной экономики оба сектора — государственный и частный — в равной мере способны к монопольному поведению, а значит к:
- завышению заработной платы, становящемуся фактором инфляционного давления;
- незаинтересованности в осуществлении эффективных нововведений;
- небрежному распоряжению ресурсами со стороны руководства предприятий, их неразумному распределению (или попросту разграблению) и отсутствию гибкости в действиях предприятий.
Развернувшаяся в печати по данным проблемам дискуссия имеет давние истоки, и, видимо, правы авторы, полагающие, что высказываемые утверждения трудно доказать с помощью экономической теории[60]. Далеко не достаточными, на наш взгляд, являются и ссылки на анализ опыта отдельных стран на тех или иных этапах их развития. Представляется, что говорить о достоинствах или недостатках одной из форм собственности можно только конкретно-исторически, в сравнении с другими конкретно-историческими формами. И если в отдельные периоды на передний план выходит одна форма, а другие отступают на задний план, то происходит это не потому, что она по природе своей стоит ближе к субстанции собственности вообще, а потому только, что в данный момент лучше отражает потребности общественного производства либо интересы частных лиц, принимающих решения по данной группе проблем.
В свете опыта, накопленного по итогам хозяйственных реформ в большинстве стран, даже некоторые искренние сторонники частной собственности вынуждены были признать, что «государство классической социалистической системы было не таким уж «плохим» собственником… Вся система была сконструирована так, что сбыт продукции и услуг никогда не был проблемой для менеджмента предприятия — рынок и спрос были всегда. Этому служила защита внутреннего рынка от импорта, действия государства по развитию внешнего рынка, СЭВ и, например в случае Венгрии, — открытость в направлении Запада. Насколько это важный вопрос, мы осознали лишь тогда, когда вместе с крахом политической системы исчез и рынок… Государство изо всех сил старалось оградить собственные предприятия от конкуренции, от банкротства, и в подавляющем большинстве случаев успешно[61]. Если свести оценку к судьбе конкретного предприятия, то можно сказать, что государство по существу было «хорошим» собственником»[62].
Перечисленные выше аргументы в защиту приватизации являются дискуссионными и едва ли могут быть доказаны в рамках теоретических дебатов. Дополнительными доводами в пользу необходимости проведения приватизации стали аргументы, основанные на анализе текущих финансовых проблем государств Восточной Европы в начале 90-х годов. Приватизация в эти годы начинает рассматриваться экспертами и правительствами как средство восстановления финансового равновесия этих стран. Как известно, финансовые перекосы в странах Восточной Европы имеют несколько аспектов: за годы социалистического строительства появился огромный внутренний долг, связанный с запуском многочисленных гигантских проектов. Государственный долг автоматически увеличивался ввиду возможностей восточноевропейских правительств практически бесплатно заимствовать средства в национальных банках. В таких странах, как Венгрия и Польша, где уровень инфляции в 80-е годы был значительным, разница между рыночной процентной ставкой и очень низкой процентной ставкой, уплачиваемой правительством, приводила к увеличению государственного долга.
Дефицит государственного бюджета, ставший по существу частью государственного долга, держал правительства в постоянном напряжении, заставляя искать дополнительные ресурсы для покрытия бюджетных расходов. В такой ситуации доходы от продажи государственной собственности рассматривались как важный источник удовлетворения постоянно растущих финансовых потребностей. На опасность использования доходов от продажи собственности для латания дыр в бюджете неоднократно указывали многие экономисты. Однако соблазн «ухватить» легкодоступный источник доходов и использовать его для поддержания своей убывающей популярности оказался слишком велик для многих реформаторских правительств.
Еще один аргумент (стимул) для использования доходов от приватизации в интересах восстановления финансовой сбалансированности связан с огромным внешним долгом, накопленным постсоциалистическими странами. Правительства рассматривали часть государственных активов как товар, подлежащий продаже иностранным инвесторам. Доходы от «сделки» должны были пойти на погашение государственного долга. Данные о внутренней и внешней задолженности стран приведены в табл. 3.1 (см. также табл. 20 приложения 1).
Таблица 3.1
Внутренняя и внешняя задолженность в странах ЦВЕ
(в % к ВВП)
Страна | 1990 г. | 1993 г. | 1994 г. | 1995 г. | 1996 г. | 1999 г. |
БолгарияВнутренний долг Внешняя задолженность |
35,6 161,9* |
37,2 131,0 |
52,0 118,9 |
39,6 78,5 |
63,4 103,0 |
12,6 72,89 |
ВенгрияВнутренний долг Внешняя задолженность |
3,6 56,8 |
23,4 60,2 |
24,0 59,0 |
24,7 61,2 |
26,5 46,8 |
|
ПольшаВнутренний долг Внешняя задолженность |
… 82,2 |
9,7 55,1 |
10,9 45,5 |
14,0 37,4 |
… … |
21,8 20,1 |
Румыния
Внутренний долг Внешняя задолженность |
1,9* 3,0 |
2,4 |
2,1 |
3,9 18,7 |
5,5 19,6 |
8,0
|
Источник: данные национальной статистики.
Итак, мы перечислили основные аргументы в поддержку приватизации, которые высказывались на этапе разработки приватизационных программ. Следует отметить, что решающее воздействие на приватизационные планы зачастую оказывали противоречивые устремления конкурирующих политических групп как в составе правительств реформируемых стран, так и вне их пределов. В результате столкновения политических позиций изначально разработанные сценарии приватизации и реальная практика нередко значительно расходились, а результаты оказывались далекими от первоначально задуманных.
Модели приватизации государственных активов
На начальном этапе трансформации практически во всех странах господствовала иллюзия возможности быстро, за два-три года, осуществить передачу государственных активов в руки частных собственников. Однако довольно скоро стало очевидно, что сделать это невозможно, если не вступить на путь формальной приватизации, т.е. простой замены одной юридической формы на другую. В результате приватизационный процесс в большинстве стран разворачивался медленнее, чем в России. Наиболее успешно реформируемые страны следовали принципу жесткой взаимозависимости между накоплением предпринимательского капитала, в том числе и за счет иностранных инвестиций, и темпами, формами и методами приватизации. Исходя из этого принципа, в польской практике, например, на первое место было поставлено государственное акционирование предприятий как метод их подготовки к последующей приватизации.
Относительно быстро и эффективно прошла так называемая малая приватизация. Небольшие предприятия торговли, общественного питания и сферы услуг в большинстве своем были распроданы за «живые» деньги. При этом, как правило, в большей степени, чем в России, были учтены интересы потребителей. Так, в Чехии и Словакии для предотвращения переориентации деятельности купленного объекта на более прибыльную, но менее общественно значимую в Закон о малой приватизации был включен специальный раздел об обязанностях нового владельца. В нем предусматривалось, что лицо, ставшее собственником приватизированного объекта, может в течение двух лет продать его только отечественному гражданину. Если на аукционе покупался продовольственный магазин, то его работа должна была возобновиться не позднее чем через 7 дней со дня покупки, а специализация сохранялась минимум на два года. В случае нарушения данного пункта закона на нового собственника налагались высокие штрафы.
Аналогичные меры защиты общественных интересов были приняты в ходе приватизации малых предприятий в Китае. Как правило, приватизация касалась только убыточных предприятий, испытывающих серьезные проблемы в текущем управлении, и рассматривалась как один из способов преодоления этой убыточности. При проведении открытых приватизационных конкурсов (не аукционов, а именно конкурсов) решающее значение имела не цена, которую готов заплатить предполагаемый собственник за право получения этой собственности, а план вывода предприятия из состояния убыточности, который всесторонне оценивался конкурсной комиссией. Победитель конкурса заключал договор с органом власти, которому подведомственно приватизируемое предприятие (в случае малых предприятий таким органом чаще всего выступал муниципалитет).
Согласно этому договору новый собственник принимал на себя обязательства по сохранению профиля работы предприятия (либо планового изменения этого профиля, если ему удавалось убедить муниципальную комиссию в необходимости этого шага), по динамике объема продукции, численности занятых на этом предприятии (большинство приватизационных схем предусматривало обязательство не сокращать персонал), а также — в некоторых случаях — по уровню отпускных цен. За нарушение принятых на себя обязательств собственник приватизированного предприятия наказывался и экономическими санкциями, и административными мерами, в зависимости от результатов его хозяйственной деятельности и обоснованности принимаемых им решений. При обнаружении фактов «ненадлежащего управления» (разворовывания активов новыми собственниками или бесхозяйственности) нередкими были случаи, когда органы власти принимали решение о ренационализации приватизированного объекта и объявлении нового приватизационного конкурса.
Приватизация крупных предприятий во всех реформируемых странах столкнулась со значительно большими проблемами, чем предполагалось первоначально. Реализуемые в ее ходе задачи оказались не только сложными, но и противоречивыми. Предприятия в огромном числе случаев не отвечали требованиям, выдвигаемым перед ними рыночной экономикой. Они стали неэффективны в новых условиях, обременены излишней рабочей силой, дорогостоящими социальными фондами и обязательствами. Ввиду того что органы централизованного планирования стремились экономить на трансакционных издержках, многие предприятия функционировали как монополии.
Во всех государствах ЦВЕ, как видно из табл. 3.2, были использованы смешанные схемы, объединившие эквивалентные и неэквивалентные методы перевода государственной собственности в частный сектор экономики.
Таблица 3.2
Соотношение между денежной и неэквивалентными формами
приватизации
Страна | Неэквивалентная приватизация | Денежная
приватизация |
||
Бесплатная
массовая приватизация |
Льготы трудовым
Коллективам |
Реституция и
компенсация |
||
Болгария | Практическая реализация программы массовой приватизации за боны начата в конце 1996 г. | Значительные (скидки к цене при покупке акций, учет стажа работы, рассрочка по оплате) | Реституции отводилось первостепенное значение | 5 из 18% приватизированных материальных долгосрочных активов приходятся на процедуры денежной (кассовой) приватизации |
Венгрия | Не предусмотрена | Практически не предусмотрены | Реприватизация в форме компенсации затронула около 2 млн граждан | Приоритет денежной (платной) приватизации |
Восточные Земли Германии | Не предусмотрена | Определенные льготы непрямого характера предусмотрены при приватизации предприятий по схеме МВО | Реприватизация коснулась 10% приватизированной собственности | Преимущественно платная (более 70% приватизированных предприятий) |
Польша | Приступила к реализации в 1996 г. | Льготы значительные | Не предусмотрена, но продолжаются дискуссии | Постоянно возрастающая доля |
Россия | В рамках массовой приватизации к июню 1994 г. приватизировано более 70% предприятий | Значительные льготы трудовым коллективам, в результате чего они стали собственниками 75% всех приватизированных предприятий | Не предусмотрена | Денежный этап приватизации начат с 1995 г. |
Румыния | На первоначальном этапе в рамках массовой приватизации реализовывалось 30% собственности, подлежавшей трансформации | Были предусмотрены при использовании схемы МЕВО, однако широкого распространения на практике этот метод приватизации не получил | Не предусмотрена; подготовка соответствующих документов инициирована новым либеральным правительством | На первоначальном этапе денежная приватизация затронула 70% подлежавшей приватизации собственности; с 1997 г. приоритетное направление |
Словения | Массовой приватизацией охвачено все совершеннолетнее население страны; учет трудового стажа при наделении сертификатами собственности | Широкий спектр льгот | Не предусмотрена | Денежная приватизация носит вспомогательный характер |
Чехия | Широкое распространение; более 60% собственности, приватизированной на первом этапе, реализовано за купоны | Льготы минимизированы | Получила широкое развитие, удовлетворено более 130 тыс. прошений о возврате собственности | Играет важную роль, особенно начиная с 1995 г. |
Хорватия | Массовая приватизация носит компенсационный характер: коснулась пострадавших в ходе последней войны | Огромны привязаны к стажу работы | Не предусмотрена | Носит вспомогательный характер: набирает динамизм в последние 2 года |
Югославия | Широкомасштабная массовая приватизация, в ходе которой бесплатные акции получили 80% совершеннолетних граждан страны | В виде бесплатной и льготной передачи акций работникам предприятий | Не предусмотрена | Предусмотрена для специально выделенных групп предприятий |
Первоначально правительства большинства реформируемых стран предполагали приватизировать государственные предприятия путем их продажи за реальные деньги крупным внешним (прежде всего, иностранным) инвесторам, обладающим специальными знаниями в области управления промышленностью. Перед глазами был успешный опыт подобной приватизации в Великобритании и Чили. Такая форма приватизации обещала три основных преимущества:
- значительные доходы от продажи;
- появление реальных собственников, обладающих знаниями и желанием управлять предприятиями эффективно, а также значительных капиталов, необходимых для реструктуризации бывших государственных предприятий;
- реализация дополнительных требований, которые теоретически могли быть выдвинуты перед покупателем собственности.
Хотя в ряде случаев перечисленные преимущества действительно имели место, в целом продажа внешним инвесторам оказалась делом значительно более трудным, чем первоначально представлялось. Иностранный капитал в большинство стран шел неохотно (во всяком случае, во многие отрасли реального сектора, на который первоначально возлагались значительные надежды), отечественные же внешние инвесторы были недостаточно сильны, чтобы оказать серьезное влияние на ход приватизации. Стало очевидно, что прямые продажи как метод приватизации успешны в случае наличия развитых институтов рынка и крайне проблематичны в иных ситуациях.
За пять лет (1990-1994 гг.) Венгрия смогла продать только треть своих государственных активов[63]. Болгария, Польша и Румыния попытались использовать этот метод на начальной стадии приватизации, успех имел крайне ограниченные масштабы. В результате приватизировать путем продажи подавляющее большинство предприятий внешним инвесторам удалось лишь в Восточной Германии. Однако это стало возможным только благодаря огромной технической и финансовой помощи, оказанной Западной Германией, причем ценой сокращения огромного числа рабочих мест[64]. Прочие страны, которые не могли рассчитывать на экономическую поддержку, подобную германской, смогли широко использовать метод прямых продаж лишь после того, как отказались от сохранения в своих руках контроля за базовыми отраслями экономики, стратегически важными предприятиями, естественными монополиями.
Разновидностью прямой продажи является размещение акций государственных предприятий на фондовой бирже. Однако возможности использования этого метода приватизации зависят от степени развитости фондовых бирж, которые в большинстве стран с переходной экономикой, особенно на начальном этапе трансформации, находятся лишь в стадии становления. К тому же такая форма приватизации приемлема только в отношении наиболее успешно функционирующих предприятий, имеющих хорошую репутацию. Неэффективна она и в случае необходимости проведения серьезных структурных изменений на предприятии, поскольку размещение акций на бирже ведет к дисперсии собственности, что не создает у новых собственников заинтересованности в осуществлении необходимых преобразований.
Ни одной из постсоциалистических стран не удалось избежать проведения приватизации без использования неэквивалентных методов распределения собственности. Продажа или передача бесплатно либо со скидками (льготами) всей или части компании (предприятия) менеджерам или работникам получили широкое распространение в России, Хорватии, Польше, Словении, Литве, Югославии, Болгарии. В тех странах, где внутренние инвесторы обладали значительной властью, им удалось сохранить свое влияние и практически обеспечить себе право вето на принятие решений относительно приватизации. В ряде стран право вето трудовых коллективов является практически абсолютным (например, в Словении), в иных — носит ограниченный характер (Польша).
Подводя итоги плюсов и минусов, имеющих место в случае продажи или передачи государственной собственности трудовым коллективам, можно отметить, что для собственности менеджеров/рабочих характерна высокая степень адаптируемости к требованиям держателей акций. Значительно менее эффективна эта форма при выработке механизмов корпоративного управления или в привлечении новых капиталов и знаний. Особенно проблематично использование этой формы на предприятиях, не способных выжить без соответствующей реструктуризации: возникающие в коллективе конфликты интересов в этом случае блокируют возможность серьезных преобразований. Создание предприятий в собственности рабочих и менеджеров более эффективно в случае хорошо работающих компаний, способных генерировать внутренние источники инвестирования, либо мелких предприятий (как это имеет место, например, в Словении). В интересах сохранения фирмы в этих случаях, как показывает практика, рабочие иногда готовы пойти даже на болезненное сокращение заработка. Однако маловероятно, чтобы в отношении крупных фирм, требующих значительных дополнительных капиталовложений, форма коллективных предприятий способствовала аккумуляции необходимых ресурсов, генерированию стимулов, знаний и навыков, важных для проведения крупномасштабной реструктуризации.
Третий подход, широко используемый в постсоциалистических странах, — ваучерная или массовая приватизация. Необходимость ее использования изначально обосновывалась целями социальной справедливости с учетом огромной разницы между стоимостью приватизируемой собственности и объемами имеющихся в реформируемых странах частных накоплений (табл. 3.3).
Таблица 3.3
Основные фонды и частные сбережения
в Центральной и Восточной Европе в 1989 г.
Венгрия | ГДР | Польша | СССР | ЧССР
|
|
Стоимость основных фондов (млрд долл.) | 72,1 | 187,6 | 144,5 | 197,2 | 175,0 |
Частные сбережения (млрд долл)* | 5,0 | 44,5 | 10,1 | 25,4 | 10,7 |
Отношение частных сбережений к стоимости основных фондов * (%) | 6,9 | 23,7 | 7,0 | 12,9 | 6,1 |
Частные сбережения (млрд долл.)** | — | — | 14,1 | 32,4 | — |
Отношение частных сбережений к основным фондам ** (%) | — | — | 9,8 | 16,4 | — |
Источник: Рассчитано по данным национальной статистики.
* Официальные данные о сбережениях.
** Официальные данные плюс оценки.
В ходе массовой приватизации населению раздавались или продавались за небольшую плату сертификаты собственности (ваучеры, боны, купоны), которые становились платежным средством в ходе приватизации государственной собственности. Так называемая программа равного доступа к собственности посредством ваучеров (купонов) охватывает как внутренних, так и внешних инвесторов. Она уже реализована либо в ближайшее время будет завершена в Болгарии, Чехии, Польше, Румынии, Словакии, а также в ряде государств СНГ (Россия, Украина, Армения, Молдова и др.).
Хорошо разработанная ваучерная приватизация позволяет полностью решить либо по меньшей мере смягчить многие проблемы, возникающие в ходе применения тех или иных вариантов прямой продажи собственности. Среди них такие, как нехватка отечественных капиталов, трудности при определении стоимости приватизируемых активов, несправедливость при распределении собственности с социальной точки зрения. Поскольку ваучерная приватизация может быть осуществлена относительно быстро, она может одновременно стимулировать развитие рыночных институтов, формирование новых собственников и усиление заинтересованности уже существующих собственников в развитии реформ.
Во многих странах подчеркивалась роль ваучерной приватизации как механизма, способствующего разрыву существовавших на этапе социалистического строительства тесных связей между предприятиями и государством. Эта задача, действительно, решается в ходе массовой приватизации. В результате государство в значительной степени снимает с себя ответственность за проведение необходимой на огромном числе предприятий реструктуризации, требующей огромных средств из бюджета. Польша, которая приступила к ваучерной приватизации позже, чем большинство восточноевропейских стран, учла не только это, но и обратную сторону возникающей проблемы. Нередко в ходе ваучерной приватизации предприятия лишались средств бюджета и, не имея иных источников развития, были вынуждены сворачивать производственную деятельность. Поэтому в Польше в программу ваучерной приватизации были включены только здоровые рентабельные предприятия, которым на предыдущем этапе была оказана государственная помощь в прямой или косвенной форме.
Среди важнейших проблем, выявившихся в ходе реализации ваучерного подхода к приватизации, отметим следующие:
- невозможность для государства получить доходы в результате реализации своей собственности;
- проблематичность появления в результате массовой приватизации эффективного собственника, заинтересованного в формировании надлежащей системы корпоративного управления, имеющего значительные капиталы и необходимые знания для проведения эффективной реструктуризации предприятия.
В ряде случаев практика проведения ваучерной приватизации развеивает и необоснованные надежды на быстроту осуществления соответствующих преобразований. В качестве примера укажем на опыт Азербайджана, где в течение первых трех лет проведения ваучерной приватизации, начавшейся в 1997 г., вышло из обращения лишь 11% чеков, выпущенных в рамках приватизационной программы (соответствующий показатель в Чехии составил 56%, в Польше — 60, в Литве — 93, в Кыргызстане — 93,3%). Это, согласно оценкам экспертов, привело к разрушению механизма трансформации структуры собственности в стране, вызвало усиление имущественной дифференциации населения и открыло представителям компрадорской буржуазии пути отмывания «грязных» денег[65].
Схемы ваучерной приватизации, реализованные в реформируемых странах, различаются по целому ряду моментов. Например, в них по-разному решается вопрос о том, какие предприятия и в какой форме будут участвовать в ваучерной приватизации. В приватизационных программах 1991 г. Польша и Румыния выступали за централизацию этого процесса. Правительствам были предоставлены большие права при принятии решений о том, какие предприятия и в какой форме будут участвовать в приватизации. В Румынии такой подход столкнулся с меньшими трудностями в силу традиций жесткой централизации управления на предыдущих этапах развития страны, чем в Польше, где централизованное управление процессом приватизации практически было блокировано диффузией властных структур. В результате на практике работники польских предприятий и их менеджеры сохранили за собой право вето при выборе метода приватизации, а список предприятий, предназначенных для ваучерной приватизации, формировался правительством и охватил всего 600 акционерных обществ Госказны. В Румынии же каждое предприятие должно было передать 30% своей собственности для приватизации в рамках ваучерной схемы.
Многие программы приватизации предусматривали создание институтов-посредников, которые должны были представлять интересы собственников на конкретных предприятиях. В Чехии и Словакии было разрешено создание частных фондов. Эти фонды конкурировали между собой за получение от населения ваучеров в обмен на акции фондов. Аккумулировав в своих руках ваучеры населения, фонды инвестировали их в акции предприятий, приватизируемых на аукционах. Такой подход, базирующийся на свободе создания фондов и на их конкуренции между собой, позволял снизить роль прямого государственного контроля за процессом приватизации.
В отличие от чешской, румынская и польская программы 1991 г. предусматривали создание ряда инвестиционных фондов-посредников, штат которых назначался наблюдательными советами, избранными правительством (такой подход практически был подтвержден и в последующих модификациях ваучерной схемы). В Румынии акции фондов распределялись между гражданами. Аукционы при этом не проводились. Правительство надеялось, что фонды примут активное участие в реструктуризации предприятий, которые находились в их ведении, а затем продадут их серьезным инвесторам. Такой подход имел большие плюсы. В частности, практически исключалась возможность различного рода махинаций с сертификатами, переданными населением фондам. Вместе с тем фонды оказались мало пригодными для восприятия сигналов рынка и по существу превратились в государственные холдинговые компании, находящиеся под покровительством правительства. В 1991 г. Фонд государственной собственности Румынии сосредоточил в своих руках 70% акций каждого из приватизируемых предприятий и был уполномочен ежегодно реализовывать 10% этих акций. В течение истекших затем четырех лет Фонд практически не решал поставленную перед ним задачу по реализации собственности, сосредоточив внимание на проведении необходимой реструктуризации объектов собственности.
Свобода создания фондов и обеспечение конкуренции между ними, провозглашенные в Чехии, теоретически предпочтительнее бюрократического подхода, выбранного Польшей и Румынией. Однако создание частных фондов с ярко выраженной рыночной мотивацией поведения — задача исключительно сложная для всех стран с переходной экономикой. Вечный вопрос — «кто контролирует контролеров» — возникает в ходе любых подобных экспериментов.
Теоретически институты-посредники играют положительную роль в реализации программ ваучерной приватизации: они объединяют власть индивидуальных ваучеров и таким образом содействуют выполнению собственниками своих контрольных функций. Фонды наряду с банками могут стать важными институтами финансовой инфраструктуры, что чрезвычайно существенно для развития рыночной экономики. Однако достижение этих целей не происходит автоматически. Оно требует решения многих сложных проблем. Правительства, в частности, должны иметь ясное представление о том, как регулировать деятельность фондов, чтобы предотвратить их самоуправство и стимулировать ответственное поведение.
Говоря о различиях в моделях массовой бесплатной приватизации, следует отметить и тот момент, что граждане разных стран имели различные права при реализации ваучеров. В Чехии, Словакии, Польше предусматривалось вложение ваучеров гражданами как в предприятия непосредственно, так и через инвестиционные фонды. В Румынии инвестирование ваучеров непосредственно в предприятия запрещалось.
В результате оформились два подхода к проблеме оборота ваучеров. Их свободное хождение с самого начала было разрешено в России. Чехия и Словакия, запретив перепродажу ваучеров (хотя запрет не был жестко проведен в жизнь), стимулировали вторичный оборот приобретенных за ваучеры акций, торговля которыми активно развивалась через Пражскую биржу, а также посредством внебиржевых операций. Для многих экспертов неожиданными оказались концентрация собственности и появление перекрестной собственности в результате проведения ваучерной приватизации в Чехии. Собственность была сконцентрирована в руках нескольких фондов. При этом фонды нередко владели акциями конкурирующих между собой предприятий. Фонды, а также связанные с ними банки запутались в сложной паутине перекрестной собственности. Порой происходило перекрещивание с «собственной собственностью» в результате приватизации банков за ваучеры[66]. В процессе ваучерной приватизации банки избежали давления со стороны конкурентов, а правительство продолжало вплоть до последнего времени контролировать 40% экономики, если не более, через свои пакеты акций в приватизированных банках.
Говоря о различиях приватизационных моделей, следует подчеркнуть, что порой схемы приватизации отличались между собой минимально, различия начинали проявляться на этапе вторичного передела, характеризующемся концентрацией собственности. Особенно важным оказался этот момент для стран, в которых доля неэквивалентной приватизации была значительной.
Запуску вторичного передела собственности практически уже на этапе ее первоначальной «раздачи» содействовали такие механизмы, как:
а) выпуск ваучеров «на предъявителя» и обеспечение их свободного оборота;
б) отказ от приведения в соответствие совокупной стоимости выпущенных ваучеров объему подлежащего приватизации имущества (или формальное соблюдение этого соответствия, фактически нарушенное еще до окончания ваучерной приватизации, как это было, например, в России);
в) начало приватизации без необходимой переоценки государственного имущества; оценка стоимости приватизируемых и сдаваемых в аренду объектов госсобственности на основе балансовых отчетов предприятий в условиях, когда администрация предприятий заинтересована в занижении этих данных; последующая переоценка имущества в условиях высокой инфляции с временной задержкой;
г) запуск механизма высокой инфляции, позволившей многократно снизить цены приватизируемой собственности, обесценить результаты уже состоявшейся приватизации либо вынудить подавляющую часть населения в условиях возникших огромных материальных трудностей максимально быстро обменять «знаки собственности» на скудные наличные средства;
д) предоставление «своим» — «новой номенклатуре» — благоприятных условий для обогащения, основным источником которого стало растаскивание под тем или иным предлогом объектов государственной собственности и средств государственного бюджета.
Таким образом, характер сертификатов собственности (именной или на предъявителя), правила обращения приобретенных акций, степень свободы финансовых посредников, возможности руководителей приватизированных предприятий проводить теневые операции по концентрации акций в собственных руках и др., т.е. условия, определяемые прежде всего институтами приватизации, имели в конечном итоге решающее значение с точки зрения формирования структуры прав собственности. Они определили и стратегию поведения новых собственников.
Основные итоги приватизации
Наряду с передачей государственных активов в руки частных собственников происходил процесс формирования частного сектора на собственной основе. И, как показывает анализ, результат реформирования экономики во многом зависит от соотношения вновь создаваемых частных предприятий и приватизируемых государственных. Чем больше доля первых (пример Польши, Словении и Венгрии), тем выше темпы экономического роста. Иными словами, успешными оказываются те страны, где реформы создают условия для развития новых видов деятельности, а не концентрируют предпринимательскую энергию на переделе ранее созданного.
В качестве примера страны, создающей среду для эффективного роста новых хозяйствующих агентов, можно привести Китай. Тем не менее и в этой стране в последнее десятилетие происходит массовая распродажа убыточных предприятий государственной и коллективной форм собственности, направленная на развитие эффективных методов хозяйствования. В особенности широко эта кампания развернулась на селе. Так, в одном лишь районе Сунань (юг провинции Цзянсу) в 1997-1999 гг. было распродано и преобразовано в другие формы собственности более 30 тыс. коллективных предприятий[67].
Однако, как отмечают эксперты, не всегда ускорение преобразования мелких предприятий приводило к повышению их жизнеспособности и к росту эффективности производства[68]. Продажа многих небольших государственных предприятий больше была похожа на растаскивание (как говорят в Китае, утечку) государственных активов. В связи с этим было принято «Уведомление о прекращении увлечения продажами государственных мелких предприятий» и даны дополнительные установки для завершения этой работы. Руководство страны подчеркнуло, что нельзя делать продажу основной формой преобразования мелких предприятий, необходимо пресекать различные злоупотребления со стороны новых собственников, прежде всего попытки невозврата банковских кредитов и неуплаты налогов.
Вследствие широкомасштабной приватизации в большинстве стран сложился значительный по масштабам частный сектор. Его доля в созданном валовом внутреннем продукте Чехии и Венгрии к концу 2000 г. достигла 80%, Словакии — 75%, в Польше и Болгарии достигла 70%, в Румынии и Хорватии — 60%, в Словении и Македонии — 55%, Боснии и Герцеговине — 35%[69]. Приватизация ускорилась практически повсеместно с 1995-1996 гг. По мере нарастания несбалансированности государственных бюджетов и платежных балансов реформируемых стран большинство из них отказалось от идеи сохранения в государственной собственности стратегически важных отраслей экономики, ранее выделенных в специальные списки объектов, вовсе не подлежащих приватизации либо подлежащих в длительной перспективе.
С точки зрения завершенности процесса приватизации страны оказываются в разном положении. В Венгрии, например, признается, что предел возможной приватизации практически достигнут, и даже уже имели место акты ренационализации в банковском секторе. Югославия прибегла к сужению сферы частного сектора в сложных политических и экономических условиях, вызванных военными действиями и международными экономическими санкциями. Румыния и Болгария, в середине 90-х годов испытавшие повторный кризис, попытались в этот период максимально быстро распродать все, что может быть реализовано частным собственникам.
В большинстве стран СНГ массовая приватизация предприятий прошла в первой половине 90-х годов. Например, в Узбекистане уже в 1996 г. доля негосударственного сектора в произведенном национальном доходе составляла около 69%, в промышленном производстве — 54%, в производстве сельскохозяйственной продукции — 98%. В 2000 г. численность занятых в негосударственном секторе экономики превысила 6,6 млн человек, что составило почти 75% занятого населения[70]. Приватизация в Армении началась еще в 1991 г. с приватизации земли, однако массовая приватизация государственных предприятий была запущена только в 1995 г. Как и в России, в Армении использовалась ваучерная приватизация, быстро приведшая к скупке активов предприятий по низким ценам у неимущего населения и концентрации собственности в руках немногочисленной экономической элиты. Однако внутри страны инвестиционных ресурсов для реструктуризации предприятий не нашлось, и приватизация не изменила общей стагнации экономики.[71] Новый этап приватизации, основанный на привлечении иностранных инвесторов и использовании «живых» денег, начался в Армении только в 1998 г. при активном участии государства в процедуре отбора и в подготовке предприятий к продаже.
Наиболее сложным путем происходило становление института частной собственности в Беларуси. По официальным данным, негосударственный сектор уже в 1990 г. давал почти 22% объема произведенной продукции в ценах того же года, а в 1999 г. этот показатель превысил 40%. В отличие от других стран СНГ приватизация в Беларуси носила точечный характер и проходила под жестким контролем государства, которое не оставляло попечительства над предприятиями и после приватизации. Несмотря на то, что за период с 1991 по 1999 г. в негосударственную собственность было преобразовано более 4400 предприятий, а доля занятых в малом бизнесе, по официальным данным, в 1999 г. составила 15%, политика государства на протяжении всего десятилетия настойчиво тормозила развитие частного сектора[72].
Анализ показывает, что прямой зависимости между приватизацией и темпами экономического роста нет. Так, Словения, Польша — государства, где приватизационный процесс разворачивался медленнее, чем в других странах ЦВЕ, — демонстрируют высокие темпы экономического развития. Из сказанного, однако, не следует делать ложного вывода, что приватизация отрицательно влияет на экономическую эффективность производства. Речь идет о другом — о том, что она оказывает значительно более сложное воздействие на экономические результаты, чем предполагалось ранее, а ее положительный эффект достижим только при осуществлении целого ряда дополнительных условий.
Следует признать, что для того чтобы приватизация внесла позитивный вклад в развитие экономики и в изменение экономической системы, она должна сопровождаться трансформацией институциональной среды и эффективной экономической политикой, направленными на создание движущего механизма рыночной экономики, — конкуренции, должна быть дополнена разработкой и реализацией развитого корпоративного законодательства. Формирование надлежащего институционального каркаса призвано в определенной степени уравновесить достижение целей экономической эффективности и социальной справедливости. Данная проблема оказывается сложной и в странах с развитой рыночной экономикой. В качестве примера упомянем весьма неоднозначные итоги приватизационных процессов последних 10-15 лет в странах Латинской Америки[73]: страны, которые в ходе проведения приватизации преследовали в первую очередь цель пополнения бюджета, не смогли в приемлемые сроки обеспечить достижение экономического роста на новой институциональной основе.
Постепенно в реформируемых странах происходит становление своеобразных моделей корпоративного управления. Реализация таких известных рыночной экономике моделей, как: 1) контроль со стороны рынка капитала; 2) банкоцентричный активный контроль за корпорациями, осуществляемый через кредитные соглашения, финансирование компаний в счет погашения долга и пр.; 3) итальянская модель активного контроля, для которой характерно участие политических институтов в управлении крупными предприятиями, — оказывается затрудненной в силу ряда объективных причин. Известно, например, что модель пассивного контроля (англо-американская) требует предельно развитых рынков капитала с высокой информационной насыщенностью и интенсивной конкуренцией между их участниками. Достижение такого уровня развитости институциональной среды в подавляющем большинстве постсоциалистических стран требует значительного времени и больших финансовых затрат.
Не меньших материальных и временных затрат требует и развитие активного контроля с помощью банков, к тому же в ряде случаев (как показывает пример Чехии) банки трансформируемых стран попадают в двойственное положение, связанное с «перекрестной» собственностью и не способствующее эффективному осуществлению ими контрольных функций собственников.
Осуществление итальянской модели активного контроля, опирающегося на значительную долю государственной собственности на крупных предприятиях и на права государственной собственности в преимущественно государственном банковском секторе (что для многих трансформируемых стран могло бы быть привлекательным), предполагает большую, чем имеется в большинстве постсоциалистических государств, степень политической стабильности.
В результате складываются смешанные модели управления корпорациями и можно говорить лишь о преобладании той или иной тенденции, а не о развитии модели в чистом виде. Так, более или менее четко просматривается англо-американская модель пассивного контроля за корпорациями через действие рынка капитала в Венгрии; налицо значительные элементы итальянской модели в Польше и Румынии; банкоцентричной — в Чехии.
А каково же положение новых собственников в реформируемых странах и кто ими стал?
Формирование значительной по масштабам собственности внутренних инвесторов оказалось характерным, естественно, прежде всего для тех стран, где приватизационные программы предусматривали особые льготы для трудящихся и менеджеров приватизируемых предприятий (Россия, Словения, Болгария, Югославия, Хорватия, Польша). Например, в Словении в руках внутренних собственников (работников и менеджеров предприятий) к концу 1996 г. оказалось 47% акций приватизированных предприятий. В Хорватии в пользу трудовых коллективов были приватизированы практически все мелкие предприятия и около 50% предприятий общественной собственности. Из примерно 2200 предприятий, приватизированных в Польше до 31 марта 1996 г., в собственность внутренних инвесторов перешла примерно одна треть (эти данные не включают в себя предприятия, находившиеся вне компетенции Министерства по преобразованию собственности в момент приватизации, либо ставшие собственностью трудовых коллективов в результате процедуры банкротства предприятия).
Сходная ситуация возникла и там, где предпринимались попытки поставить коллективы приватизируемых предприятий в равные условия с прочими участниками приватизационных процедур (малая приватизация в Чехии) либо принимались очень ограниченные по масштабам программы содействия развитию собственности внутренних инвесторов (Венгрия). Так, в Венгрии в собственности трудовых коллективов оказалось 54,7% всех предприятий, приватизированных через аукционную продажу в рамках малой приватизации (таковых было 50% общего числа малых предприятий, подлежащих приватизации). В Чехии, по данным выборочных обследований, эта цифра достигла 53%[74].
В Восточных Землях Германии за период существования Попечительского ведомства (1991-1995 гг.) по схеме management-by-out было приватизировано 19-20% всех предприятий. В Венгрии после принятия Закона о собственности трудовых коллективов (июнь 1992 г.) и программы, содействующей развитию аренды и собственности менеджеров (1993 г.), приватизация по данным схемам ускорилась, в результате чего 29% предприятий, приватизированных Государственным имущественным агентством до конца 1994 г., также оказались в руках трудовых коллективов и менеджеров.
Возникновение собственности инсайдеров — фактически неизбежный результат посткоммунистической трансформации собственности, причем не только вследствие «идеологического наследия прошлого», оказывавшего влияние на разработчиков приватизационных программ, как это часто отмечается в западной литературе. На то было несколько объективных причин, как свидетельствует, например, опыт приватизации в Восточных Землях Германии. Важнейшая среди них — невозможность найти внешнего стратегического инвестора для многих государственных предприятий, подлежащих приватизации. В свою очередь, основная причина этого — неблагоприятный инвестиционный климат в странах, испытывающих экономический спад, следствием чего явилась нехватка инвестиционных ресурсов, прежде всего отечественных, существующих в виде накоплений населения. В таких условиях инсайдеры, заинтересованные в выживании предприятия, оказываются едва ли не единственно возможными покупателями своей фирмы.
Второй исключительно важной причиной широкого распространения собственности инсайдеров в постсоциалистических странах является особое положение руководителей предприятий, которое они занимали в системе общественных отношений на предшествующих этапах развития. Как бы ни был силен «центр» в условиях плановой экономики, он всегда, независимо от системы хозяйствования, сложившейся на том или ином этапе развития, зависел от администрации предприятий в процессе разработки планов, а также в ходе их реализации. В первом случае требовалась информация «снизу», а во втором — определенные усилия «сверх предписаний» (порой достаточно напряженные) для выполнения не очень реалистичных плановых заданий либо для проведения широкомасштабных кампаний по перевыполнению планов. Учитывая масштабы и логику планирования, центр был обречен полагаться на управленцев низших уровней, в первую очередь на руководителей предприятий. Последние не только пользовались привилегиями, предоставляемыми номенклатуре во всех странах, но еще и создали сложную систему рычагов для укрепления занимаемого ими положения (как формального, так и неформального) в процессе принятия решений.
Таким образом, объективно роль инсайдеров в ходе приватизации в постсоциалистических странах неминуемо должна была быть значительной, что и показал практический опыт проведения соответствующих преобразований.
Многими исследователями отмечается отсутствие какого-либо положительного влияния приватизации на побудительные мотивы и поведение работников предприятий. Наибольший «приватизационный интерес», который они проявляли, был связан с получением возможных дивидендов. Но и он постепенно ослаб, учитывая низкий уровень дивидендов и ограниченные возможности их выплаты на многих предприятиях.
Заинтересованность акционеров в выработке стратегии развития предприятия и в принятии решений почти повсеместно оказалась гораздо слабее, чем предполагалось первоначально. Дж. Блаши и А. Шлайфер в ходе исследования приходят к выводу, что рядовые работники практически не представлены в наблюдательных советах приватизированных компаний в странах ЦВЕ, не проявляют активности на собраниях акционеров[75], что нередко является результатом манипуляций менеджеров накануне их проведения, традиционного недоверия работников к возможности воздействия на ход событий. В Польше, несмотря на то, что представительство не-менеджеров в наблюдательных советах приватизированных предприятий достигает 20-30%, их реальная власть невелика и имеет тенденцию к снижению[76]. Слабость институциональных форм представительства трудящихся на коллективных предприятиях отмечают исследователи и в Венгрии[77]. В случае проявления малейшей активности со стороны сотрудников руководством «включаются» все возможные и невозможные механизмы ее блокирования; активистам редко удается провести решения, противоречащие позиции руководства. Весьма редки альянсы рядовых сотрудников и внешних инвесторов, направленные на поддержку рядовых акционеров — сотрудников предприятия в их противостоянии руководству.
В практике постсоциалистических стран, однако, есть и исключения. Так, в Словении, где по результатам приватизации на большинстве малых, а также средних и даже крупных предприятий собственниками акций являются занятые на них работники, с конца 1996 г. заметно вырос интерес трудовых коллективов к возрождению рабочих советов как органов консолидации мелких акционеров. Больше всего рабочих советов создано на предприятиях металлообрабатывающей и электротехнической промышленности. В ноябре 1996 г. в Любляне состоялось организованное профсоюзами совещание, посвященное роли рабочих советов в новых условиях. На нем был рассмотрен опыт участия трудящихся развитых стран в управлении производством. Были приведены данные, согласно которым рабочее самоуправление в разных формах уже присутствует на каждом третьем словенском предприятии.
Основной фигурой на приватизированном предприятии, где преобладает собственность инсайдеров, является руководитель (директор, ведущие менеджеры). У многих исследователей первоначально существовала иллюзия, что в случае если руководители станут собственниками предприятий, они сосредоточатся на достижении максимальной прибыли, — а это именно то, чего требует рыночная система хозяйствования[78]. С. Эстрин подчеркивает, что в условиях, когда собственники не осуществляют непосредственного контроля за процессами принятия решений, необходимо создать механизмы, которые обеспечили бы заинтересованность руководства предприятий в получении максимальной прибыли[79].
Реальный ход событий в ряде реформируемых стран требует уточнения этого тезиса: речь должна идти о максимизации прибыли предприятия, а не личных доходов руководства, которые чаще всего не имеют прямого отношения к результатам деятельности компании. Как показывает анализ, в настоящее время далеко не все руководители предприятий увеличение собственных доходов ставят в зависимость от доходов предприятий; они нередко отделяют свои личные интересы от интересов предприятия, которым фактически владеют или над которым осуществляют полный контроль. В качестве примера можно указать на практику функционирования ряда убыточных предприятий угольной промышленности России, работники которых бастуют, добиваясь выплаты зарплаты за несколько месяцев, а директора регулярно получают установленную самим себе зарплату размером в десятки тысяч рублей и расходуют средства на покупку автотранспорта, обслуживающего, по существу, их личные цели.
Существует много различных методов перекачки средств предприятий в личные карманы менеджеров. Среди них назовем два наиболее распространенных:
- выплата менеджерам чрезвычайно высоких доходов;
- создание вокруг приватизированных предприятий так называемых сателлитных фирм, большинство которых организовано менеджерами непосредственно либо их приближенными лицами и родственниками (о широком распространении такой практики в Восточной и Центральной Европе свидетельствуют, в частности, результаты исследований американских ученых[80]).
Большую, чем в России, роль в приватизации в большинстве реформируемых стран играют внешние инвесторы. На финансовых рынках постсоциалистических стран наиболее активны частные компании. Они целенаправленно приобретают акции для того, чтобы получить контроль или, по крайней мере, влияние на деятельность приватизируемых предприятий. В лучшем случае деятельность внешних инвесторов направлена на реанимацию предприятий реального сектора, попавших в полосу затяжного кризиса. В худшем случае (и много примеров тому, к сожалению, наблюдается в России) имеет место захват контроля над предприятием с целью его фактического развала, распродажи его оборудования, интеллектуальной собственности и прочих активов, в результате чего целые отрасли хозяйства весьма непросто будет восстановить даже в условиях улучшающейся экономической конъюнктуры.
Влиятельными внешними инвесторами в ряде стран стали приватизационные фонды. Предполагалось, что приватизационные фонды будут выступать в качестве посредников в процессе обращения акций и ваучеров (приватизационных чеков), преодолевать дисперсию прав собственности, материализованных на начальной стадии в виде приватизационных сертификатов. Следуя этой логике, приватизационные фонды должны были играть роль основных корпоративных внешних собственников. На практике существуют огромные различия в мотивах поведения инвестиционных фондов, что связано с реализуемыми в странах приватизационными моделями, порядком формирования и регулирования деятельности фондов.
В Чехии право создания инвестиционных фондов (ИФов) было предоставлено отдельным гражданам, компаниям, банкам. К началу приватизационного процесса в стране функционировало около 430 ИФов, которые конкурировали между собой на рынке за инвестиционные баллы по ваучерам. Инвестиционные баллы использовались при приобретении акций в ходе массовой приватизации. Таким образом, заранее не был определен ни адрес, ни стоимость распределяемых активов. За них конкурировали население и инвестиционные фонды.
Аккумулировав в своих руках более 70% инвестиционных баллов, фонды приобрели почти 60% активов предприятий, приватизированных с использованием ваучеров, и оказались в центре структуры управления ими.
Лучшие фонды были созданы крупнейшими банками[81]. Связь между банками и фондами сохранялась практически до 1998 г., несмотря на положение закона, согласно которому ИФы обязаны были стать независимыми от своих учредителей в течение трех месяцев.
Аналитики первоначально ожидали, что инвестиционные фонды предпримут решительные меры по реструктуризации предприятий, держателями акций которых они стали. Однако это оказалось справедливо лишь в отношении крупнейших ИФов, способных наладить эффективное корпоративное управление. Большинство фондов являлось пассивными инвесторами, редко идущими на замену менеджеров подконтрольных им предприятий. Такое поведение объяснялось несколькими причинами. Во-первых, менеджеры предприятий значительно лучше, чем менеджеры фондов, были осведомлены об операциях компаний. Подробный мониторинг предприятий стоил дорого и был крайне затруднен. К тому же, как правило, силы инвестиционного фонда были распылены на приобретение акций слишком большого числа предприятий. Во-вторых, торговля акциями, теневые операции с ними оказывались значительно более выгодными для инвестиционных фондов, чем борьба за прибыли и дивиденды в результате повышения эффективности управления компанией, которые являлись лишь незначительной частью доходов фондов.
В Польше созданные в рамках концепции массовой приватизации 15 национальных инвестиционных фондов (НИФ) являются важными внешними собственниками, играющими решающую роль в управлении приватизированными предприятиями. В отличие от только что рассмотренной чешской модели в польской предусмотрено предварительное распределение акций приватизируемых предприятий между всеми фондами по установленной строгой схеме:
- 33% переходят к одному из НИФов,
- 27% поровну распределяются между остальными НИФами,
- 25% остаются в руках госказны,
- 15 % передаются трудовым коллективам.
Схема предполагает наделение каждого фонда статусом головного управляющего в отношении определенного круга предприятий (до 30 единиц). По отношению к ним фонд выступает в качестве холдинговой компании. При этом, однако, НИФы не распоряжаются собственными активами, эта функция передается независимым управленческим компаниям, работающим на договорной основе. Порядок формирования аппарата фондов свидетельствует о значительной политической составляющей в складывающейся системе управления: менеджеры фонда назначаются и контролируются наблюдательным советом, который сам формируется комиссией, подчиненной правительству страны.
Нечто подобное имело место и при формировании фондов собственности в Румынии — пяти Фондов частной собственности (ФЧС), действовавших в режиме коммерческих акционерных обществ и являвшихся держателями акций на бесплатно передаваемую населению часть государственного имущества, а также Фонда государственного имущества (ФГИ) — держателя акций, составляющих госимущество, подлежащее открытой продаже. Несмотря на то, что ФЧС и ФГИ являлись юридически самостоятельными лицами, государство на основе закона жестко контролировало процесс их деятельности. Члены руководства ФЧС утверждались обеими палатами парламента страны сроком на пять лет, в течение которых было намечено завершить бесплатную передачу госимущества населению, после чего ФЧС были преобразованы в финансово-инвестиционные общества. Из 17 членов руководства ФГИ, выбираемых на семь лет, 5 (в том числе председатель Фонда) назначались президентом страны, 3 — постоянным бюро верхней палаты парламента, 3 — постоянным бюро палаты депутатов, 5 — правительством. За подобной схемой достаточно легко прочитывается некое подобие баланса политических интересов.
Банки выступают в качестве внешних собственников либо непосредственно, либо создавая свои инвестиционные фонды, либо так или иначе участвуя в предприватизационной подготовке предприятий. Отношение к банкам как потенциальным внешним собственникам существенно различалось в разных странах. В Венгрии, например, несмотря на многочисленные корректировки приватизационной концепции на протяжении 1990-х гг., отношение к перспективам срастания банков и промышленных предприятий оставалось неизменно отрицательным. Вследствие этого прямое участие банков в приватизации было запрещено законом, и они были обязаны продать даже те акции промышленных предприятий, которые оказались в их собственности в результате волны банкротств промышленных предприятий 1992-1993 гг.
Значительную роль в приватизации играли банки в Чехии. Как уже отмечалось, ими были созданы наиболее влиятельные инвестиционные фонды. Банки были тесно связаны с правительством через Национальный фонд имущества (ФНИ), который вплоть до последнего времени владел большими пакетами акций крупнейших банков (в Чешском сберегательном банке его доля составляла 45%, в Коммерческом банке — 48,8%, в Чешском торговом банке — 66,6%) и, кроме того, является крупнейшим держателем акций многих предприятий. Такое тесное переплетение государства, банков и предприятий интерпретировалось некоторыми чешскими экономистами как «банковский социализм».
По итогам массовой приватизации в Чехии произошло переплетение в банках функций собственников и кредиторов, контролирующих и управляющих структур, причем нередко интересы собственников оказывались слабее, чем позиции кредиторов. В результате чешские банки не использовали своих правомочий для активного участия в разработке стратегии предприятий, не вели себя как стратегические инвесторы[82].
Поскольку конкуренция в банковском секторе оставалась относительно слабой, банки имели возможность получать большие прибыли за счет существенной разницы между процентными ставками по кредитам и депозитам. Проведенное же частичное списание «плохих» кредитов и частичная рекапитализация усилили пассивное поведение банков. Изменить сложившееся положение был призван Закон о коммерческих банках, принятый в конце 1997 г. Он предусматривает отделение кредитной деятельности от инвестиционной в коммерческих банках; ужесточает правила и снижает лимиты участия банков в капитале и управлении промышленными компаниями. Согласно новым правилам, банк не имеет права осуществлять контроль над промышленными предприятиями[83]; инвестиции банка в паи и акции одной промышленной компании не должны превышать 15% капитала банка, а суммарные инвестиции в паи и акции промышленных компаний — 60% капитала банка. Банкам предоставляется трехлетний срок для освобождения от образующегося при новом нормативном уровне «излишка» корпоративных бумаг.
Скромным было прямое участие банков в польской, словацкой, словенской приватизации. При этом их роль оказалась значительной в предприватизационной реструктуризации предприятий. В Польше, например, в целях трансформации собственности предприятий-должников банки могут проводить коммерциализацию предприятия (т.е. преобразование его в акционерное общество, находящееся в собственности госказны), которая является предварительным условием для начала процедуры соглашения между предприятием-должником и его кредиторами. В результате этой меры предприятие:
- лишается права свободного распоряжения своими активами;
- ставится под строгий контроль наблюдательного совета;
- вынужденно совершенствует внутреннюю систему управления.
Реализуя процедуру соглашения, банк обязывал должника предпринять определенные действия по оздоровлению предприятия, определял принципы обмена долгов предприятия на акции, если такая процедура предусматривалась соглашением. Последнее означало реструктурирование долгов, а также облегчение должнику поиска новых финансовых средств и, в частности, отсрочку выплаты долгов, снижение или отмену процентных ставок по долгам или по части долгов, временную капитализацию процентов по долгам, разделение во времени сроков выплаты процентов и основного долга, обмен части или всей задолженности на акции предприятия, погашение всех или части долгов, в том числе процентов по долгам, предоставление должнику новых займов, кредитов или кредитных гарантий.
Банк имел право продавать долги предприятия по рыночным ценам, не спрашивая предварительного согласия предприятия-должника. Для обеспечения реализации банковского соглашения и контроля за этим процессом создавался совет кредиторов с участием представителей Минфина.
Часто используемое «акционирование долгов» в рамках банковского соглашения позволяло банкам участвовать в управлении предприятием и по мере улучшения его финансового положения получать выгоды от продажи акций. Банки рассматривали обмен долгов на акции как среднесрочные инвестиции (на срок от одного года до пяти лет) и нередко занимались поиском стратегических инвесторов, которые хотели бы приобрести акции предприятий.
Определенные позиции в структуре новых собственников в постсоциалистических странах заняли физические лица — внешние инвесторы. Среди них можно выделить две группы. Первая группа не очень велика и состоит из «свободных предпринимателей», которые приобретают небольшие пакеты акций предприятий для того, чтобы получать дивиденды и/или осуществлять спекулятивные сделки на рынке. Эта группа совершенно не заинтересована в управлении предприятием, ее интересы ограничиваются получением дивидендов. Большое число представителей этой группы можно встретить в Венгрии, Польше — странах, где благодаря многолетним реформам население в большей степени информировано относительно «правил рыночной игры», а институты рынка в большей мере приспособлены к «общению» с индивидуальными собственниками.
Вторая группа представляет собой более сложное образование. Она состоит из людей, которые формально не имеют ничего общего с предприятиями, т.е. не являются их сотрудниками, но поддерживают тесные связи с предприятиями. Это либо высшее руководство или коалиции руководителей, контролирующие предприятие или стремящиеся к установлению полного контроля над ним, либо частные организации, преследующие те же цели. В обоих случаях интересы и стратегия акционеров этого типа полностью зависят от позиции лиц, стоящих за их спиной.
Определяющей в приватизации экономики большинства постсоциалистических стран следует признать роль иностранных инвесторов. Иностранный инвестор — это тот стратегический собственник, который знает, зачем он приобретает собственность и что собирается с ней делать. Иностранные инвесторы, среди которых более 40 крупнейших транснациональных корпораций, а также десятки тысяч мелких инвесторов, приняли активное участие в приватизации предприятий, создании новых совместных и полностью иностранных компаний. При этом в практике большинства реформируемых стран имели место случаи как непосредственной приватизации предприятий с участием иностранного капитала, так и перепродажи уже приватизированных предприятий за рубеж в ходе вторичных переделов собственности, в гораздо меньшей степени подконтрольных национальным правительствам.
Участие иностранного капитала в приватизации возможно в двух формах — прямых (вложения непосредственно в предприятия) и портфельных инвестиций (приобретение ценных бумаг приватизированных предприятий на фондовом рынке).
Все прямые иностранные инвестиции могут быть разделены на 4 группы:
- направленные на завоевание рынков (в двух возможных формах — продвижения западных товаров на восточные рынки через создание филиалов или сборочных производств, либо в результате приватизации национальных предприятий, работающих на потребительский рынок; возможны также случаи участия иностранных инвесторов в приватизации с целью уничтожения или подчинения конкурентов);
- используемые для обеспечения доступа к природным ресурсам;
- ведущие к более эффективной работе за счет использования сравнительных преимуществ страны в международном разделении труда (фактор наличия дешевой или высококвалифицированной рабочей силы, высокоразвитой инфраструктуры рынка и др.);
- направленные на приобретение стратегических активов.
Первое направление прямых иностранных инвестиций является важнейшим в отношении всех стран Центральной и Восточной Европы, а также Балтии. Речь идет о завоевании рынка с населением более 60 млн человек. Например, в Эстонии объем прямых иностранных инвестиций превысил 1,2 млрд долл., что для страны с населением в 1,4 млн чел. — весьма большая величина. В ходе приватизации определился «костяк» ведущих западных фирм, продвигающих свои товары на рынки постсоциалистических стран. Среди них:
- компании по производству бытовой техники Германии, Южной Кореи;
- предприятия по производству бытовой химии США, Франции;
- автомобилестроительные предприятия Японии, Южной Кореи.
Завоевание внутреннего рынка происходило путем приватизации с участием иностранного капитала прежде всего предприятий химии и нефтехимии, по производству резиновых изделий и пластмасс, пищевой, табачной, винно-водочной промышленности, а также лучших предприятий легкой промышленности и бытовой химии.
Прямые иностранные инвестиции на этом направлении в Чехии вылились в приватизацию автомобильного предприятия «Skoda, Mlada Boleslav» с участием германской компании «Volkswagen» (25 млрд крон); предприятия табачной промышленности «Tabak, Kutna hora» американской компанией «Philip Morris» (13 млрд крон); автомобильного предприятия «Avia, Letnany» южнокорейским консорциумом «Daewoo-Steyer» (10 млрд крон). В Венгрии (по состоянию на середину 1997 г.) 45% из приватизированных 83% предприятий пищевой промышленности было куплено иностранными фирмами[84].
Прямые иностранные инвестиции с целью доступа к природным ресурсам в странах ЦВЕ были единичными. Практически они ограничились вложениями средств в развитие нефтепромыслов Румынии. Зато многочисленные примеры такого рода демонстрируют иностранные инвестиции в добывающие отрасли России, Казахстана, Азербайджана и некоторых других стран. В Казахстане свыше 80% всей промышленности находится под прямым контролем иностранцев, а объем прямых иностранных инвестиций на 1997 г. оценивался в сумму около 3 млрд долл. Эта страна лидирует среди стран СНГ по объему прямых иностранных инвестиций на душу населения. В Азербайджане иностранные инвестиции в разработку нефтяных месторождений по уже одобренным проектам должны превысить 12 млрд долл.
Неоднозначная картина сложилась на третьем направлении прямых иностранных инвестиций, учитывающих относительные преимущества стран в международном разделении труда. Исследования, проведенные в первые годы трансформации, показали, что рынок рабочей силы в постсоциалистических странах по своим количественным и качественным показателям должен был быть привлекательным для иностранных инвесторов. Трудовые ресурсы этих стран отличаются максимальным по мировым стандартам уровнем занятости, высокой долей квалифицированной рабочей силы в сочетании с ее низкой стоимостью. Средняя заработная плата в регионе в начале 1990-х гг. составляла лишь 40% средней заработной платы в Западной Европе. Таким образом, состояние рынка рабочей силы должно было стимулировать прямые зарубежные инвестиции как в трудоемкие отрасли промышленности, так и в создание сложных наукоемких производств.
На практике заинтересованность иностранных инвесторов на третьем направлении прямых иностранных инвестиций оказалась не слишком высокой. Причем парадоксальным образом в Чехии и Польше фактор невысокой цены рабочей силы (1,25 долл. в час, что в 7 раз ниже, чем, например, в Германии) привлекал иностранных инвесторов меньше, чем в Словении и Венгрии, где средняя почасовая оплата соответственно составляла 3 и 2 долл. В первом случае сказывалась относительно низкая производительность труда, а в случае Польши еще и опасность на начальном этапе трансформационных реформ массовых забастовок. Тем не менее в 1997 г. в России, где цена рабочей силы составляла около 50 центов в час, крупные западные инвесторы получили до 200% прибыли на вложенный капитал — при средней рентабельности в отечественной промышленности, равной в том же году 5-7%.
Наконец, четвертое направление прямых иностранных инвестиций, некоторое время сдерживаемое в странах законодательно, активизировалось, начиная с 1995-1996 гг. Как уже говорилось ранее, первоначально стратегически важные отрасли и предприятия были выведены за рамки приватизации во всех постсоциалистических странах. Первой отказалась от сохранения национального контроля над этими отраслями Венгрия в конце 1995 г., пойдя на приватизацию шести региональных газораспределительных предприятий. Их собственность была поделена между компаниями Германии, Франции и Италии. Доля реализованного имущества составила 50%+1 голос. В декабре того же года Венгрия провела тендер по приватизации двух электростанций и шести электрораспределительных сетей крупнейшей национальной государственной монополии в этой области — МВМ. В результате 46,8% активов монополии перешло в руки германских, французских и бельгийских собственников. В этот же период венгерское государство продало около 38% акций крупнейшей монополии в области телефонной связи — компании «МАТАВ». Заслуживает особого внимания тот факт, что в большинстве случаев новые иностранные собственники являются государственными компаниями[85].
В 1995 г. началась активная приватизация крупнейших банков Венгрии. К середине 1997 г. она в основном завершилась, в руках иностранцев оказалось около 60% банковского сектора страны[86]. В частности, консорциум «Дрезден Банк — Банк Насьональ де Пари» владеет крупным пакетом акций ведущих финансовых учреждений Венгрии — Венгерского кредитного банка и Всевенгерского торгово-кредитного банка. Этот консорциум совместно с Западногерманским земельным банком и «Ситибанком-Будапешт», 80% акций которого принадлежат иностранным инвесторам, ведет счета примерно 85% предприятий страны, осуществляя, таким образом, контроль за развитием венгерской национальной экономики[87]. Они в значительной степени влияют на монетарную политику, объем находящейся в обращении денежной массы и другие важные экономические рычаги.
Из 19 страховых компаний в Венгрии 12 полностью принадлежат иностранному капиталу, 5 имеют смешанный капитал и лишь две являются чисто венгерскими. При несомненном положительном краткосрочном влиянии иностранных страховых компаний на оздоровление отечественной финансовой системы нельзя не заметить, что национальная экономика в то же время теряет контроль над «длинными» деньгами населения, т.е. над финансовыми ресурсами, которые могли бы послужить источником долгосрочных инвестиций.
В Румынии с приходом в 1997 г. к власти либерального правительства с приватизации стратегически важных отраслей и отдельных предприятий были сняты всякие ограничения. Прошедшая в 1997-1999 гг. серия открытых биржевых аукционов с продажей контрольных пакетов акций позволила западным компаниям стать владельцами крупнейших предприятий нефтехимической, цементной, шарикоподшипниковой, пищевой, электротехнической промышленности, компании океанического рыболовства. Начинающаяся приватизация банковской системы Румынии повысила активность крупных западных финансовых структур, многие из которых уже стали совладельцами румынских коммерческих банков, открыли сеть своих отделений и представительств.
Все больше примеров перехода в руки иностранных собственников стратегически важных отраслей экономики демонстрирует Хорватия. В частности, 65,5% собственности крупнейшей хорватской судоремонтной верфи «Виктор Ленац» (Риека) приобретены голландской (41%), американской (14%) и итальянской (10,5%) фирмами. Шведская фирма «Эрикссон» приобрела 49% акций известного электротехнического завода «Никола Тесла» (Загреб). С участием иностранного капитала приватизированы крупнейшие цементные предприятия страны.
По этому пути быстрыми темпами идет и большинство стран СНГ. В качестве примера отметим Азербайджан, где в рамках недавно стартовавшей так называемой второй программы приватизации началась приватизация объектов стратегического назначения — предприятий и объединений химической, машиностроительной, топливно-энергетической промышленности, отрасли связи, авиатранспорта и др. Данная программа предусматривает переход в частное владение примерно 50 тыс. средних и крупных предприятий, общая стоимость которых оценивается в 25 млрд долл.
Немало примеров подчинения стратегически важных производств иностранным капиталом демонстрирует Россия. В частности, следует напомнить о скупке контрольного пакета акций Красноярского и Братского алюминиевых заводов гражданами Израиля, о приобретении гражданином США 30% акций Московского электродного завода, на котором началось производство стратегических изделий для США в ущерб выполнению заказов военно-космических сил России, о скупке гражданином США крупного пакета акций единственного в России завода редкоземельных элементов в Забайкалье.
Аналогична история с производством изделий из кварца для нужд оборонной промышленности[88]. Соответствующие предприятия (главное из них находится в городе Гусь-Хрустальный) не были включены в список стратегически важных производств и оказались приватизированы. Как выяснилось позднее, за спиной «эффективных» собственников стояли американцы, и современное предприятие, оснащенное новейшим оборудованием, по распоряжению новых хозяев прекратило производство кварца, без которого не могут быть изготовлены необходимые образцы электронной и медицинской техники. Вывод заключается в том, что в число стратегически важных необходимо включать не только предприятия, производящие вооружения, но также производство ключевых технологических компонентов и материалов.
Отметим также проблемы информационной безопасности и государственной информационной политики, которым не уделялось должного внимания в большинстве реформируемых стран: соответствующие отрасли чаще всего не рассматривались государством стратегически важными. В качестве яркого примера назовем Чехию, где к 1997 г. 80% всех средств массовой информации контролировалось иностранным капиталом.
В ходе приватизации стратегически важных отраслей хозяйства практически во всех постсоциалистических странах произошло ослабление (подрыв) национального суверенитета — либо в прямой форме (в частности, в странах, заявивших о своих намерениях относительно вступления в ЕС), либо в косвенной форме, под прикрытием навязанных извне программ приватизации и реформирования национальной экономики. В результате прямых иностранных инвестиций, осуществленных на всех четырех рассмотренных направлениях, собственники-нерезиденты стали играть большую, а в ряде стран решающую роль в осуществлении контроля над экономикой.
Как отмечалось выше, наибольшую активность иностранный капитал продемонстрировал в Венгрии. Его доля в промышленности страны достигла 75%, в энергетическом комплексе и банковском деле — более 60%, в совокупных инвестициях, осуществленных в 1991-1999 гг., — более 40%. Две трети доходов от приватизации было получено в иностранной валюте.
В течение последних лет значительно ускорился приток прямых иностранных инвестиций в экономику Польши. Они составили на середину 1999 г. более 30 млрд долл. Иностранные капиталовложения в 1997-1999 гг. составляли около 20% совокупных капиталовложений в экономику страны, в том числе в промышленность — 35%. Из-за ограниченности финансовых возможностей потенциальных отечественных инвесторов около половины проектов фондовой приватизации реализовано с привлечением иностранного капитала. Иностранные инвестиции в больших или меньших объемах присутствуют примерно на 30 тыс. польских предприятий.
В последние два года ускорился приток иностранного капитала в приватизацию Чехии, Словакии, и Болгарии. Велика его доля в экономике Словении, где иностранцы пошли по пути создания собственных предприятий, будучи ограниченными в возможностях участия в приватизации существующих общественных и государственных активов.
Наряду с бесспорно позитивными моментами участия иностранного капитала в приватизации экономики постсоциалистических стран (приток необходимого для реструктуризации экономики капитала, сдерживание инфляции в результате расширения производства, создание новых рабочих мест, внедрение передовых технологий и эффективных методов управления и т.д.) имели место и однозначно негативные процессы. Иностранные инвесторы нередко использовали практику открытия филиалов на территории постсоциалистических стран с целью перемещения в эти страны экологически вредных и эргономически опасных производств. Приток иностранных инвестиций углублял структурные деформации национальной экономики, вызывал утечку первоклассных специалистов в зарубежные фирмы, приводил к присвоению зарубежными инвесторами значительной части природной ренты, вывозимой из страны в форме трансферта прибылей, дивидендов, лицензионных платежей.
Практически во всех странах отмечены случаи приобретения иностранными инвесторами в собственность предприятий, являющихся их потенциальными либо действующими конкурентами, в целях постановки конкурента под контроль либо его ликвидации. Характерным в этом отношении является пример российского концерна «Подольскшвеймаш»[89]. Еще в 1989 г. советское правительство вложило в него 90 млн долл., вследствие чего было создано активно работающее предприятие, налажен выпуск высококачественной техники. В середине 90-х гг. это предприятие обеспечивало 57% всех поставок швейных машин на внутреннем рынке России и выходило на мировой рынок. Но уже в 1996 г., после того как контрольный пакет акций перешел в руки «Зингера» и предприятие было превращено в АО «Зингер», производство на нем практически прекратилось.
Вопрос о том, в чьих интересах проводится приватизация собственности, является одним из центральных проблем социальной и экономической политики реформируемых стран. В этом смысле весьма показателен пример России, где данные социологических опросов однозначно свидетельствуют, что в обществе утвердилось мнение о криминальном характере приватизации. В табл. 3.4 приведены данные, отражающие мнение населения о том, кто выигрывает от приватизации государственной собственности.
Таблица 3.4
Мнение населения о том, кто выиграет от приватизации
государственной собственности
Август
1992 г., N = 1232 |
Январь
1995 г., N = 1534 |
Август
1997 г., N = 1600 |
Ноябрь
1999 г., N = 1607 |
|
Рабочие, крестьяне | 1,1 | 0 | 1 | 0,5 |
Работники управления | 16,0 | 15,4 | 36 | 42 |
Интеллигенция, служащие | 0,7 | 0,2 | 1 | 2 |
Кооператоры | 8,4 | * | * | * |
Предприниматели | * | 14,4 | 22 | 32 |
Представители других стран СНГ | 1,4 | 1,0 | 5 | 5 |
Представители иностр. капитала | 7,3 | 5,4 | 22 | 37 |
Демократы, новая номенклатура | 23,1 | 20,5 | 42 | 41 |
Партократы, старая номенклатура | 15,0 | 10,0 | 22 | 32 |
Мафия вне России | 13,7 | 11,2 | 20 | 33 |
Работники торговли | 11,6 | 2,3 | 10 | 20 |
Трудовые коллективы | 3,0 | 0,7 | 2 | 4 |
Теневые дельцы | 35,2 | 52,8 | 53 | 68 |
Выиграет все общество | 8,8 | 1,3 | 3 | 2 |
«Я и моя семья» | * | 0,8 | 2 | 4 |
Затрудняюсь ответить | 17,9 | 18,9 | 14 | 9 |
Источник: Российское общество и радикальные реформы: Мониторинг социальных и политических индикаторов /Под общ. ред. В.К.Левашова. М.: Academia, 2001. С. 873.
Согласно данным последнего опроса (ноябрь 1999 г.), первые пять мест в списке социальных групп, выигравших от приватизации, занимают: теневые дельцы — 68%, работники управления — 42, демократы, новая номенклатура — 41, представители иностранного капитала — 37 и мафия вне России — 33% (в табл. 3.4 выделены соответствующие строки). Ответ «теневые дельцы» устойчиво лидировал в опросах, проводимых в течение всего рассматриваемого периода, причем доля людей, выбиравших этот ответ, неуклонно росла. Отмечаемый большинством опрошенных криминально-номенклатурный характер приватизации свидетельствует об оценке обществом логики рыночных реформ, осуществляемых в нашей стране.
За семь лет, охваченных данным опросом, вдвое уменьшилось количество людей, затруднившихся дать ответ на поставленный вопрос: значит, общество определилось во мнении относительно характера проводимой приватизации. С января 1995 г. по ноябрь 1999 г. более чем в шесть раз выросла доля людей, считающих, что приватизация проводится в интересах иностранного капитала (с 5,4 до 37%). При этом всего лишь за два с небольшим года (с августа 1992 г. по январь 1995 г.) развеялись романтические иллюзии по поводу социальной справедливости осуществляемых преобразований: в шесть раз снизилась доля опрошенных, полагающих, что приватизация проводится в интересах всего общества (с 8,8 до 1,3%).
Приведенные результаты опросов в значительной степени объясняются самой схемой приватизации, осуществленной в нашей стране. Источником роста частных капиталов выступал преимущественно передел государственной собственности, формально принадлежавшей ранее всему обществу. Не удивительно, что к активному участию в этих процессах оказались лучше всего готовыми организованные преступные группировки, в конечном счете преуспевшие в них.
Мнение населения относительно необходимости ренационализации ранее приватизированных предприятий приведено в табл. 3.5.
Таблица 3.5
Мнение населения о необходимости национализации
ранее приватизированных предприятий
Август
1997 г., N = 1600 |
Ноябрь
1999 г., N = 1607 |
|
Да, все приватизированные предприятия | 22 | 21 |
Да, некоторые из них | 34 | 58 |
Нет, национализировать не надо | 15 | 18 |
Затрудняюсь ответить | 29 | 3 |
Источник: Российское общество и радикальные реформы: Мониторинг социальных и политических индикаторов /Под общ. ред. В.К.Левашова. М.: Academia, 2001. С. 874.
Как следует из табл. 3.5, за два года число респондентов, выступающих за частичную деприватизацию, увеличилось на 24%, а число противников национализации выросло на 3%. При этом в стране почти не осталось людей, не составивших своего мнения относительно итогов приватизационной кампании.
К числу результатов приватизации в различных постсоциалистических странах следует отнести также разрыв технологических цепочек, вызвавший болезненные процессы дезинтеграции экономики, и примитивизацию ее отраслевой структуры, а также концентрацию собственности в руках немногих представителей отечественного и зарубежного капитала.
Основные итоги приватизации в различных постсоциалистических странах сведены в табл. 3.6.
Таблица 3.6
Результаты приватизации в странах с переходной экономикой
Страна | Методы приватизации | Приватизированные в 1997 г. активы госпредприятий, % | Кол-во приватизированных в 1994-1997 гг. крупных и средних предприятий (их доля к концу 1997 г., %) | Кол-во приватизированных в 1994-1997 гг. малых предприятий (их доля к концу 1997 г., %) | Совокупная доля частного сектора в ВВП на середину 1998 г., % | ||
основные | вспомогательные | ||||||
Албания | ПА, ВП | МП1 (прервана в 1997 г.) | до 25 | 71 | 5600 | 75 | |
Болгария | ПА (ПП) | МП1 | 20,0 | н.д. | (21,1) | 50 | |
Чехия | МП1 | ПА (ПП) | Более 50 | 1680 (74,2) | н.д. | 75 | |
Словакия | ВП (ПП) | МП1, СФ | 62,0 | 1281 (79,4) | н.д. | 75 | |
Босния и Герцеговина | не определено (МП, ВП, ПА, реституция) | н.д. | н.д. | н.д. | 35 | ||
Хорватия | ВП | СФ | До 50 | 1600 (67,5) | н.д. | 55 | |
Македония | ВП | ПП, СФ | До 50 | 70,8 | 55 | ||
Словения | ВП | СФ, МП, ПА, ПБ | Более 50 | (72,0) | 55 | ||
Венгрия | ПА (ПП) | ЛК, ВП | Более 50 | 1566 | (87,7) | 80 | |
Польша | ВП | МП1, ПА (ПП) | более 50 | (35,7) | н.д. | 65 | |
Румыния | ВП | ПА (ПП) | До 50 | (28,4) | (95,5) | 60 | |
Армения | МП1 | МП2, ВП | До 50 | 1010 (72,3) | (77,8) | 60 | |
Азербайджан | МП1 | ПП, ВП | 70% активов, 3200 предприятий к середине 2000 г. | (71,0) | 45 | ||
Грузия | МП2 | ВП (ПП) | Более 50 | 876 (73,1) | (93,8) | 60 | |
Казахстан | МП1 | ПА (ПП) | 70 | н.д. | (100,0) | 55 | |
Кыргызстан | МП1 | ВП | До 50 | (63,8) | 60 | ||
Эстония | ПА (ПП) | ВП, МП | Более 50 | (99,0) | (99,6) | 70 | |
Латвия | МП1 | ПА (ПП) | 38,2 | 1351 | н.д. | 60 | |
Литва | МП1 | ВП, ПП | До 50 | 1034 | н.д. | 70 | |
Беларусь | ВП | МП | н.д. | (25,5) | 20 | ||
Молдова | МП2 | ПА (ПП) | До 50 | 1100 | н.д. | 45 | |
Россия | МП2 | ПА, ВП | Более 50 | 35000 | 115000 | 70 | |
Украина | МП1 | ВП | До 25 | 7800 (72,4) | н.д. | 55 | |
Таджикистан | ВП | МП | до 25 | (11,3) | (50,0) | 30 | |
Туркменистан | ВП | ПП | н.д. | 15 | 1779 | 25 | |
Узбекистан | ВП | МП, ПП, ПБ | До 50 | 18264 | 45 | ||
Монголия | МП | ВП | н.д. | 470 (70,0) | н.д. | н.д. | |
Источник: Трансформация отношений собственности и сравнительный анализ российских регионов. М., 2001. С. 21.
Примечание. МП1 — массовая (ваучерная) приватизация с равным доступом для всех граждан, МП2 — массовая (ваучерная) приватизация со значительными льготами для инсайдеров, ВП — выкуп предприятий администрацией и персоналом, ПА — продажа аутсайдерам, ПП — прямая продажа, ЛК — льготное кредитование, ПБ — процедура банкротства, СФ — передача акций социальным фондам; н.д. — нет данных.
Практически во всех странах, где была проведена широкомасштабная приватизация, сложившаяся в результате первичного закрепления собственности структура экономики оказалась неэффективной, что потребовало ее последующих переделов. На многошаговость процесса поиска настоящих собственников в 1995 г. указывал В. Клаус, выступая на 10-м Европейском экономическом конгрессе. «Цель трансформационной приватизации — не завершить реструктуризацию прав собственности, а лишь начать ее. Задача приватизации… — поиск первых, а не конечных частных собственников[90]», — подчеркивал «отец» чешской экономической реформы.
Такая позиция хорошо согласуется с хищническими устремлениями национальных элит ряда постсоциалистических стран, которые, различными способами устраняя конкурентов при проведении приватизационных мероприятий, получают доступ к сравнительно дешевым государственным активам с целью последующей их перепродажи «более эффективным» собственникам, чаще всего иностранным, располагающим объемами инвестиционных ресурсов, реально необходимыми для поддержания производства.
За годы реформ наметились тенденции изменения роли отдельных групп собственников. Так, характерная для первоначального этапа распределения собственности распыленность акционерного капитала в большинстве стран имеет тенденцию к уменьшению[91], что нередко положительно сказывается на экономических показателях деятельности предприятий и экономики в целом. Концентрации капитала способствуют, в частности, становление вторичного рынка акций, структурная перестройка компаний через слияние предприятий, продажу акций и т.д. Еще более сильное воздействие на наметившийся процесс концентрации капитала начинают оказывать новые подходы к приватизации на завершающем этапе — переход к преимущественно денежным формам, стремление к продаже собственности стратегическим инвесторам. В то же время характер отдельных приватизационных процедур, чреватый развитием коррупции, в некоторых случаях подрывает эффективность соответствующих институциональных форм и стимулирует хищническое использование объектов собственности, полученных в результате приватизации.
Анализ показывает, что приватизация даже в случае успешного проведения юридической процедуры и конкретизации собственников сама по себе не является инструментом повышения экономической эффективности и может служить лишь предпосылкой изменения процессов в сфере производства. Она оказывает положительный экономический эффект лишь в том случае, если сопровождается институциональной трансформацией и эффективной экономической политикой, направленными на создание движущего механизма рыночной экономики, — конкуренции. Таким образом, последствия приватизации в той или иной стране в значительной мере зависят от степени развитости рыночной инфраструктуры.
Институциональные реформы
и формирование рыночной инфраструктуры
Институциональные аспекты рыночной трансформации
На первоначальном этапе постсоциалистической трансформации в большинстве реформируемых стран господствовало убеждение, будто для формирования жизнеспособной рыночной экономики вполне достаточно разрушить механизмы контроля, свойственные административно-плановой системе, провести стандартные меры стабилизации и либерализации экономики, а также приватизировать большую часть государственного имущества, дав тем самым простор здоровым рыночным силам и структурам. Реальные процессы перехода оказались значительно сложнее. Демонтировав в короткие сроки старые институты, обеспечивавшие так или иначе приемлемый уровень бюджетной, финансовой, производственной, социальной стабильности, реформы не смогли столь же быстро сформировать каркас рыночной экономики, гарантирующий устойчивость системы на макро- и микроуровне и представленный многочисленными институтами, никогда не существовавшими в социалистической системе.
Речь идет прежде всего о частной собственности как важнейшем институте рыночной экономики, многочисленных правовых регулирующих институтах, обеспечивающих четкое и гарантированное разграничение имущественной ответственности (кодексы, законы), институтах, определяющих ответственность за собственность других лиц (нормы бухгалтерского учета, банковское регулирование, регулирование рынка ценных бумаг и инвестиционных посредников), институтах, структурирующих и делающих предсказуемым поведение партнеров по рыночным отношениям (прежде всего контрактное право) и др.
Опыт реформирования постсоциалистической экономики подтверждает первостепенную важность институционального аспекта трансформации, его определяющую роль даже в сравнении с экономической политикой, которая могла быть в принципе вполне успешной на определенных отрезках времени (например, с точки зрения целей финансовой стабилизации), но частичные позитивные ее результаты не обеспечивали все же продвижения по пути к нормальному устойчивому рыночному саморазвитию.
Анализ более чем десятилетнего опыта социально-экономической трансформации в постсоциалистических странах свидетельствует также и о том, что реальные процессы формирования нормально функционирующих институтов рынка существенно отстают от принятия организационных мер по имитации элементов рыночной инфраструктуры, известных из опыта развитых стран. Наличие коммерческих банков, бирж, инвестиционных посредников, номинального рынка ценных бумаг вовсе не гарантирует здоровых государственных и корпоративных финансов, эффективного рынка капиталов и ликвидности производительного капитала, роста инвестиций в реальный сектор экономики. Причем проблема состоит не столько в том, что нет достаточной массы законодательных рыночных норм и соответствующих структур, сколько в неэффективности, а в ряде случаев и невозможности безусловного следования этим нормам, в активном общественном пренебрежении, нарушении нового правопорядка. Организации и физические лица прямо сопротивляются, казалось бы, разумным требованиям властей и придерживаются правил и норм поведения, плохо согласующихся с новыми рыночными институтами[92].
Корни проявляющегося во множестве противоречий и конфликтов рассогласования формальных и неформальных институтов в переходной экономике следует искать в институциональной системе сравнительно недавнего административно-планового прошлого. В недрах плановой экономики с ее весьма жесткими формальными правилами сложилась достаточно мощная система неформальных институтов, исподволь опиравшихся на своего рода “рыночные” нормы, успешно компенсировавшие ее дефициты, дисбалансы и прочие препятствия для экономической активности. Во всех социалистических странах, таким образом, существовали рыночные отношения, для которых не было правовых институтов. Причем действовали как скрытые, так и полулегальные рынки. Их было множество, и они опирались на скрытый товарообмен, происходивший в обход обязательных планов. Выгодные сделки заключались повсеместно, однако они, разумеется, не могли опираться на сколько-нибудь длительные и устойчивые нелегальные отношения и реализовали в основном кратковременные интересы участников. У этих рынков и рыночных отношений не было главного института, обязательного для любой нормальной сделки и способствующего наиболее полной реализации потенциала ее сторон, — договорного (контрактного) права.[93] В предпринимательских кругах сформировалось устойчивое убеждение, что все эффективное, выгодное, “рыночное” осуществляется вопреки действующим легальным нормам. Этот глубоко укоренившийся неформальный институт принимался также властями, хорошо понимавшими пользу скрытых рынков для плановой экономики, но не допускавшими их легализации как формального института.
Такое “двоемыслие”, двойной стандарт, особенно характерный для позднего социализма, прочно укрепился в общественном сознании и продолжал работать уже после введения новых институтов, сформировавшихся с началом рыночных реформ. Устойчивость практики двойных стандартов поддерживалась сложившимися группами интересов, носители которых хорошо усвоили опыт противостояния легальной доктрине. Однако если в плановой экономике неформальные институты такого рода поддерживали упорядоченность и устойчивость системы, чего не могли обеспечить только механизмы административно-иерархической власти, то в переходной экономике, напротив, они способствовали консервации привычных алгоритмов действий и их приспособлению к принципиально новым институтам лишь формально, без сущностных перемен. Характерно, что поведение организаций и граждан, как правило, лишь тогда полностью согласуется с рамками формальных правил, когда допущенные нарушения реально и неотвратимо влекут за собой карающие санкции властей. В остальном предпринимательская деятельность с большим предпочтением опирается на неформальные институты, соблюдая требования формальных в той степени, в какой они не противоречат сложившимся интересам.
Помимо этого, необходимо заметить, что с началом рыночных преобразований реальная хозяйственная практика дополнилась большим количеством новых деструктивных моделей поведения и рутин, порожденных хищнической мотивацией как новой номенклатуры, так и новых собственников. Отношение к приватизированным предприятиям как к объектам наживы, их разграбление и перевод ликвидных активов за рубеж, построение частных и государственных финансовых пирамид, вывоз капитала в различных формах, уклонение от уплаты налогов — таков далеко не полный перечень новых рутин, закрепивших традиции «двойных стандартов» и заметно снизивших эффективность экономики переходных стран.
Одна из важных причин возникновения этих новых рутин заключается в слабой легитимности приватизационных процессов в общественном сознании, что отчасти связано с сопровождавшими эти процессы коррупцией и многочисленными злоупотреблениями, отчасти — со стереотипами общественного мнения, осуждающего присвоение благ, не заработанных собственным трудом, и, следовательно, негативно воспринимающего обогащение отдельных частных лиц в результате приватизации государственной собственности.
Природа массового пренебрежения законами становится более понятной, если принять во внимание особенности содержания и взаимодействия формальных и неформальных институтов. Формальные правила после принятия юридических решений могут меняться одномоментно, “за одну ночь” (смена законодательства, судебные решения, изменения «метаправил», например, конституции). Эти правила образуют в системе институтов своего рода внешний, поверхностный слой, поддающийся быстрым изменениям и корректировкам. Иное дело — неформальные институты (общепринятые привычные стереотипы и нормы поведения, укоренившиеся в индивидуальном и общественном сознании, которые составляют наиболее устойчивое ядро системы институтов, медленно, с трудом поддающееся изменениям. Неформальные институты, выражающиеся в устойчивых нормах и стереотипах, глубоко укорененных в социокультурной среде и определяющих характер действий граждан, фирм, организаций, властных структур, не случайно обозначаются в институциональной экономике термином “рутины”[94]. Неформальные нормы и правила при всех изменениях окружающей среды меняются лишь постепенно, по мере формирования у организаций и индивидуумов альтернативных моделей поведения, связанных с новым восприятием ими выгод и издержек. Новые неформальные нормы с необходимостью возникнут и начнут укореняться с развитием нового легального частного бизнеса в условиях либерализации торговли и движения капиталов, приватизации государственного имущества, когда будут созданы эффективные рыночные и административные механизмы принуждения к соблюдению правил добросовестной конкуренции и честной деловой практики.
Радикальная и быстрая ломка предшествующей системы институтов, возможная, разумеется, лишь в части формальных норм и правил, может привести к катастрофическому рассогласованию формальных и неформальных институтов. Именно таким случаем и было привнесение в ряд постсоциалистических стран неоклассической экономической модели. Общественное согласие, возникшее на волне демократических политических преобразований, позволило довольно быстро провести ломку старой системы формальных норм и выстроить на ее месте некий новый каркас из принципиально иных социально-экономических институтов. Однако было невозможно столь же быстрое возникновение и закрепление новых стереотипов экономического поведения. А это, в свою очередь, неизбежно должно было привести к ухудшению общей экономической ситуации, особенно если конкретные изменения окружающей среды не позволяли использовать прежние стереотипы.
В принципе рассогласование рутин и новых формальных норм сопровождает любое реформирование и постепенно преодолевается по мере отбора и накопления предпринимателями оптимальных для изменяющейся среды способов поведения, закрепляемых в новых рутинах. Особенность стран с переходной экономикой (их отличие от развитых и развивающихся стран) заключается, в частности, в наличии огромной массы разнообразных предприятий, одновременно испытывающих стресс перемен[95]. В этом случае нормальная адаптация к изменившейся среде затруднена, и происходит углубление кризиса. Поэтому трансформационный спад имеет вполне логичное институциональное объяснение. А чтобы кризис не обернулся катастрофой, необходимо сохранить на время перехода какую-то часть привычных правил, которую можно использовать в качестве своего рода “якоря” в нестабильной среде. Выбор конкретных вариантов стабилизирующих институтов для переходного периода определяется специфическими условиями каждой страны. Особая роль в этом выборе отводится государству, значение которого в переходный период является решающим.
В этом смысле опыт первых лет трансформации в большинстве стран, когда преобладала политика как можно большего дерегулирования в экономике, весьма показателен. Неоклассическая доктрина требовала свободного формирования рыночных институтов при минимальном участии государства. А между тем решение главных задач перехода к рынку без последовательного государственного контроля было невозможно. Структурные сдвиги в экономике (в большинстве стран поистине тектонических масштабов), либерализация торговли, ее принципиально новые законодательные нормы и организационные структуры, оздоровление бюджета, преодоление инфляции, урегулирование проблем внутреннего и внешнего долга, установление и защита правопорядка частной собственности — удовлетворительное решение всех этих вопросов не могло происходить на основе саморазвития соответствующих институтов.
Более того, при отсутствии сознательной целенаправленной политики государства вакуум институтов рынка заполняется псевдорыночными структурами, подменяющими функции государственных органов или имитирующими инфраструктуру рынка. Общеизвестно массовое и практически бесконтрольное образование в первые годы реформ всевозможных бирж, фондов, финансовых и инвестиционных компаний, банков, холдингов и т.п.[96] В структурах государственного аппарата, в свою очередь, возникали многочисленные группы интересов и их разнообразные коалиции, использовавшие слабость государства и отсутствие четких норм государственного контроля. Псевдорыночная инфраструктура, особенно в финансовом секторе, не только не способствовала реальной реструктуризации компаний и эффективному переливу капиталов, но и прямо противодействовала им. И к этому в немалой степени подталкивали опыт и навыки работы на скрытых рынках плановой экономики. В некоторых реформируемых странах (в разных странах в различной степени) произошло заполнение институционального вакуума криминализацией экономических отношений и установление контроля организованной преступности над теми функциями регулирования экономики, которые перестала выполнять государственная власть.
Многие просчеты реформ как раз и объясняются недоработанностью вопроса о роли государства в создании и защите институтов рынка. Анализ показывает, что именно этот фактор определяет в конечном счете успехи или провалы в переходной экономике. Темпы и последовательность конкретных мероприятий реформы, которым придавалось такое большое значение в первые годы трансформации и которые до сих пор бурно дискутируются в кругах сторонников “шокотерапии” или градуализма, «правых» или «левых», оказываются уже не столь принципиально важными в сравнении с перестройкой системы институтов. Конкретные действия государства могут быть различными в зависимости от национальной специфики и состояния экономики в каждый данный момент. Но государство ответственно за главное в сложных условиях переходного периода — не допустить коллапса институтов, обеспечить “мягкую” смену институциональной системы без слишком больших конфликтов между разрушающимися старыми и возникающими новыми институтами[97].
В соответствии с неолиберальной доктриной, оказавшей на первоначальном этапе решающее влияние на действия реформаторов в большинстве реформируемых стран, предприятия должны были бы при выработке новых стереотипов поведения делать оптимальный или по меньшей мере рациональный выбор из множества потенциальных возможностей в складывающейся рыночной среде. В действительности основная их масса предпочла линию на преемственность делового поведения в условиях неопределенности и сохраняла устойчивые стереотипы, базирующиеся на привычных рутинах. Реальный запас рутин, накопленных за десятилетия господства административно-плановых методов управления экономикой, позволял выбрать нужные для каждой конкретной новой ситуации, причем эффективность этого выбора зависела от опыта и способностей менеджмента.
В неопределенной, реформирующейся среде, недостаточно структурированной и организованной новыми формальными институтами, удачный выбор и исполнение рутин одними организациями служат сигналом для других. Возникают цепи взаимосвязанных алгоритмов поведения со своими «лидерами» и «ведомыми». Именно это происходило при катастрофически быстром распространении неплатежей, перераставшем в ряде стран в настоящий платежный кризис, для которого, собственно, далеко не всегда были адекватные макро- и микроэкономические причины. К ужесточению денежной политики большинство предприятий стало приспосабливаться хорошо известными им методами, ответив на финансовый “зажим” властей не сокращением расходов и поиском других возможностей финансового оздоровления, а ростом взаимного кредитования. Такое расширение взаимного кредитования логически вытекало из привычной пассивной денежной политики предприятий в плановой экономике, когда кредиты и долги, в сущности, не обременяя ни должников, ни кредиторов, просто списывались. Взаимные неплатежи предприятий, как и банковские неплатежи, быстро охватили реальный сектор, втянув в свои цепи также и те предприятия, которые вполне могли либо заплатить по обязательствам, либо понести необходимую имущественную ответственность[98].
Чрезвычайная важность института частной собственности в рыночной экономике явилась причиной того, что переход к рынку в большинстве постсоциалистических стран связывают прежде всего с приватизацией. Между тем преимущества рыночной экономики могут быть задействованы главным образом через институты развития предпринимательства, эффективных и защищенных контрактных отношений, развитого ликвидного рынка капиталов, четких правил формирования и деятельности субъектов экономики, нормального конкурентного порядка с соответствующими правилами входа-выхода на рынки. Частный сектор экономики в реформируемых странах представлен так называемыми новыми частными фирмами и приватизированными предприятиями. Институциональные предпосылки рыночной экономики рассчитаны на частный сектор как таковой независимо от того, как возникают частные предприятия — путем приватизации госсобственности или за счет нового частного капитала. Во многих постсоциалистических странах не было условий для достаточно быстрого и массового возникновения новых частных предприятий. Дилемма между «новым» частным сектором и приватизированными предприятиями явно решалась в пользу приватизации. Вместе с тем реформы не содержали достаточно целенаправленных мер по созданию надежных институтов быстрого развития предпринимательства — необходимой полноты правопорядка и защиты частной собственности и контрактного права. А сама по себе приватизация не создавала ни системы частного права, ни частного сектора экономики.
Пассивность государства на первоначальном этапе трансформации стала причиной того, что в переходной экономике большинства стран не были своевременно созданы (и сейчас весьма слабы) правовые основы частной собственности и соответствующая инфраструктура. Приватизация же, да и в целом рыночная трансформация, имеет смысл только в том случае, если такие институты есть. Причем гарантом защиты права частной собственности и использования контрактов должно быть именно государство. Видимо, верно и другое: наличие защищенных и гарантированных государством институтов предпринимательства и частной собственности позволило бы не слишком торопиться с приватизацией[99].
Важным институциональным аспектом рыночной трансформации во всех постсоциалистических странах является создание своего рода “опосредующих” институтов, наличие которых необходимо в период радикальных социально-экономических перемен. В странах с развитой рыночной экономикой и прочными демократическими традициями общество и отдельные индивиды достаточно терпимо относятся как к различиям в нормах прибыли фирм, отраслей и регионов, так и к существующему вполне привычному имущественному расслоению. Социалистическое общество с принципиально иными традициями патернализма, уравнительности, коллективизма, общих стандартов социальной защищенности и справедливости создало и другие формальные и неформальные институты, несовместимые с нормами рыночной экономики. Во избежание резкого дестабилизирующего институционального конфликта как раз и необходимы опосредующие институты, облегчающие переход. Это могут быть формальные нормы урегулирования конфликтных ситуаций, например законы о забастовках, правопорядок отношений наемных работников и работодателей (чего до сих пор нет в законодательной практике большинства стран). Роль опосредующих институтов могут исполнять и четко определенные социальные ориентиры реформ — выработка пакетов социальных гарантий (имеются в виду не только социальные выплаты, но и такие “макроэкономические” меры, как индексация заработной платы в зависимости от уровня инфляции), государственные программы помощи безработным, борьбы с бедностью и др.
Итак, рыночная трансформация постсоциалистической экономики связана с радикальной перестройкой всех институциональных основ. Изменения глубинных неформальных институтов, рутин в связи с изменениями социально-экономической и политической среды происходят довольно медленно и отстают от быстрой смены формальных институтов, главным образом конституции и законов. Однако для ускорения институциональной адаптации необходима достаточная масса первоначальных институциональных изменений, которые должны и способны дать толчок рыночным преобразованиям и обеспечить их необратимость. К числу таких норм можно отнести правопорядок частной собственности, контрактное право, антимонопольное законодательство, рыночное трудовое право, определение сфер естественных монополий, включение предприятий, остающихся в собственности государства, в конкурентную рыночную среду, защиту свободы торговли.
Правовая и регулирующая инфраструктура
Переходная экономика постсоциалистических стран с ее неокрепшими и противоречивыми рыночными институтами особенно нуждается в эффективной правовой и регулирующей инфраструктуре (ПРИ). Законы, правила и права, составляющие основу ПРИ, формируют ограничительные рамки, стабильную среду для нормального развития институтов рынка. Вместе с тем ПРИ — это не только формальные правила в виде правовых актов различного ранга, это также механизмы и структуры защиты правовых норм и их безусловного исполнения. Практический опыт трансформации показал, что для создания и бесперебойного функционирования столь необходимой для переходной экономики ПРИ недостаточно подготовить и принять стандартный набор законов и организовать действующую судебную систему.
Приходится признать, что в переходных экономиках большинства постсоциалистических стран возникают серьезные проблемы во взаимодействии и взаимовлиянии экономической политики, проводимой политическим руководством, и процессов формирования эффективной рыночной институциональной инфраструктуры. Сложилась очевидная тенденция к самодостаточности экономической политики и явного небрежения к вопросам формирования основных институциональных блоков рыночной экономики. Перекос в сторону макроэкономической политики подпитывался убеждением, что монетарные стабилизационные программы и другие известные элементы стандартного “трансформационного пакета” быстро позволят улучшить экономическую ситуацию даже при отсутствии или недостатке надежных правовых регулирующих предпосылок. Собственно, на это в большинстве случаев и были рассчитаны планы первоначального рывка реформ, опиравшиеся на решительные макроэкономические меры. Наглядный пример такого подхода представляет собой “план Л. Бальцеровича” в Польше. Краткосрочные стабилизационные эффекты и частичные улучшения сменялись нарастанием проблем, с которыми страна была ранее не знакома: технологическая деградация и спад объемов производства в реальном секторе, рост безработицы, имущественное расслоение и т.п. Общественное сознание, увязывавшее логику рыночных реформ прежде всего с лежащими на поверхности «непопулярными» мерами экономической политики и вытекающими отсюда социальными проблемами, отторгало рынок, тогда как его институты еще не были должным образом сформированы.
Конечно, связь институтов и экономической политики — тонкая материя. Но нельзя не учитывать этой взаимосвязи, особенно в стремлении обеспечить общественную поддержку реформам. Опыт показывает, что экономическая политика весьма подвержена конъюнктурным колебаниям и уязвима для давления разнообразных групп интересов, заново складывающихся в обществе. Причем группировки по политическим интересам, например, старая и новая правящие элиты, быстро сменяются экономическими — на передний план выходят менеджеры компаний, новые монополисты, представители новых секторов экономики, прежде всего финансового, т.е. все те, кто любыми средствами в погоне за привилегиями воздействует на власть и ее экономическую политику. При этом могут легко утрачиваться первоначальные ориентиры экономической политики, и от качества и полноты ПРИ существенно зависит то, чьи интересы в этой политике перевесят. Именно поэтому формирование многих институтов в различных (не только постсоциалистических) странах происходит под давлением и при участии соответствующих экономических группировок, заинтересованных в том, чтобы эти институты обеспечивали реализацию их интересов. В то же время при формировании каждого блока ПРИ необходимо равновесие интересов общества в целом и его отдельных групп влияния (например, при формировании институтов социальной защиты в условиях безработицы и снижения уровня жизни), без чего общественная поддержка реформ невозможна.
Показателен пример Венгрии, описанный Я. Корнаи[100]. Общественная поддержка венгерских реформ продолжалась до тех пор, пока их стратегия опиралась на привычную для населения по опыту последних 25-30 лет социальную ориентацию экономической политики через “умиротворение перераспределением”. Когда же в 1995 г. ухудшение финансового положения заставило правительство сменить ориентиры и перейти к более жесткой политике (“пакет Бокроша”), ему пришлось во избежание общественного отторжения буквально тайком «протаскивать» непопулярные меры без привычного в стране общественного обсуждения перемен и открытых консультаций с профессионалами.
Отсутствие общественной поддержки реформ опасно не столько из-за возможности открытого социально и политически активного протеста, сколько из-за неизбежного при этом саботажа, контрреформ в виде массового нарушения формальных институтов, увода в тень реальных интересов под прикрытием привычной демагогии и двойных стандартов. Вот почему так важно наличие добротной правовой инфраструктуры, обеспечивающей организациям и гражданам уверенность в защищенности их прав.
Во многих реформируемых странах практические мероприятия реформ, в том числе и такие важные, как, например, приватизация, нередко опережали создание соответствующего законодательства. Так, спонтанная приватизация, не опиравшаяся по существу на достаточную правовую и регулирующую инфраструктуру и довольствовавшаяся частными постановлениями государственных органов, могла в большинстве стран успешно использоваться в интересах отдельных социальных групп и кланов благодаря общей политической эйфории начального этапа перехода. Законодательство было создано позже и вынуждено было не столько прописывать рамки институтов собственности, сколько разбираться с полномочиями участников процесса, вводить корректирующие нормы, приспосабливаться к потребностям реально складывающейся экономической политики.
Вот несколько примеров. В Венгрии в 1997 г. в целях расширения базы денежной приватизации и привлечения инвестиций в стратегические отрасли был принят специальный закон, изменяющий положения основного закона о приватизации от 1995 г. Новое правовое регулирование позволяло Государственному акционерному обществу по приватизации и управлению государственным имуществом существенно сократить государственные доли в капитале компаний ключевых отраслей венгерской экономики и расширить число применяемых при этом способов продаж[101]. В Польше законы о приватизации принимались дважды с интервалом в пять лет, а кроме того, существовали отдельные законы по реструктуризации (финансовой) предприятий и банков, а также закон об особых правилах приватизации стратегически значимых предприятий. В Румынии пришли к выводу, что предусмотренная в 1997-1998 гг. радикализация основных направлений реформы потребует быстрого принятия 80 новых законов, в том числе о приватизации. Изменения в закон о приватизации с целью ее ускорения вносились в 1994 и 1998 гг. в Болгарии. В Словении частичные изменения норм основного приватизационного закона вводились специальными правительственными программами, а в Чехии — так называемым проектом Министерства финансов, содержащим принципы и правила дополнительной приватизации государственных пакетов акций в промышленности, социальной сфере и на транспорте.
Вообще практика “дотягивания” в правительственных программах тех проблем реформы собственности, которые не урегулировались законодательством, распространена во всех постсоциалистических странах. Показательно, что достаточно полное и непротиворечивое регулирование процедур ликвидации и банкротства компаний, а также отношений обмена в ряде случаев обеспечивается добротными довоенными правовыми нормами. Так, в Польше эти процессы регулируются Торговым кодексом, Законом о банкротстве и Законом о согласительной процедуре от 1934 г.
Формальные нормы и правила, составляющие правовую и регулирующую инфраструктуру, образуют некую иерархию, структурирующую институциональную среду. Наиболее общие нормы в этой иерархии представлены конституционными правилами. Переходный период в большинстве постсоциалистических стран знаменовался принятием новых конституций, фиксировавших нормы демократического гражданского общества. Однако конституционные правовые нормы существуют не только на уровне государства, они с необходимостью затрагивают практически каждую организационно и юридически обособленную структурную единицу общества и экономики — город, общину, фирму и т.д. Конституционные нормы, касающиеся субъектов экономики, призваны устанавливать правила распределения произведенных благ, права и способы их реализации, формы взаимоотношений участников рынка с окружающей средой. Конституционные нормы — это своего рода политический контур права.
Конкретные формы хозяйственной деятельности регулируются экономическими нормами и правилами. Это институты, структурирующие отношения кооперации и конкуренции субъектов экономики и материализующиеся в конкретных законах, — о создании хозяйственных организаций и начале предпринимательской деятельности, о формах организации хозяйственной деятельности, о запрете на монопольное поведение и поощрении конкуренции, о слиянии, поглощении, ликвидации и банкротстве компаний и т.п. Иными словами, экономические нормы и правила структурируют и регулируют отношения обмена в экономике, входа предприятий на рынки и ухода с них.
Основой для возникновения и структуризации экономических отношений, а значит, и их регулирования являются права собственности. Это центральное звено системы экономических норм и правил. Право собственности более чем какие-либо другие права человека и организаций требует четких правил, структурирующих отношения и реально приложимых к отдельным физическим и юридическим лицам. Права — это продукт правил, поэтому полнота и качество правил определяют специфику прав. В этом смысле расплывчатость, неполнота и неопределенность прав собственности, так сильно препятствующие реструктуризации и инвестициям в реальный сектор переходной экономики, объясняются непоследовательностью, противоречивостью, изменчивостью действующих правил. И тут немалую роль играет упомянутый приоритет экономической политики перед формированием институтов рыночной экономики в условиях трансформации.
Контракты — это тот уровень ПРИ, для которого и создается необходимая правовая среда в виде конституционных и экономических правил. Договорное, т.е. контрактное, право позволяет устанавливать условия контрактов, определять процедуры их выполнения, создавать условия для разрешения споров, определять способы компенсаций в случае нарушения контрактов, а также способы возможного предсказуемого реагирования на непредвиденные обстоятельства, возникающие в ходе выполнения контракта[102]. В этом смысле распространение коррупции среди государственных чиновников ряда стран с переходной экономикой (прежде всего в исполнительной и судебной власти) выступает мощным фактором подрыва ПРИ и деградации экономики, поскольку от этого явления страдает звено обратной связи между деятельностью хозяйственных агентов и реакцией государственной власти, — то звено, которое как раз призвано корректировать логику их экономического поведения, приводить его в соответствие с существующими правилами.
Правовая и регулирующая инфраструктура в постсоциалистических странах не может пока обеспечить правовых основ здорового функционирования и роста рыночной экономики не только из-за несовершенства необходимых прав и правил. Само по себе никакое законодательство не создает условий для рационального распределения ресурсов и развития предпринимательской инициативы. Нужны еще механизмы и структуры, обеспечивающие безусловное выполнение правил всеми агентами экономики, всеми “игроками”, включая правительства. А опыт реформируемых стран свидетельствует как раз об обратном: содержание и исполнение законов могут подменяться политическими решениями, программами и проектами, участники которых вполне легально оказываются вне поля действия правовых норм. В таких случаях вся иерархия правовых институтов нарушается, игнорируются основные декларированные права, прежде всего конституционно гарантируемые права собственности и соблюдения контрактов. Доверие же к конституционным основам, устойчивость и жизнеспособность правовой и регулирующей инфраструктуры, без которых невозможна рыночная экономика, требует как минимум гарантированного выполнения трех условий: защищенности, неприкосновенности прав частной собственности, исполнения контрактов и неотвратимости ответственности за причиненный ущерб.
Институциональные реформы и макроэкономическое равновесие
В административно-плановой системе макроэкономическое равновесие надежно обеспечивалось как централизованным контролем за динамикой цен и заработной платы, так и контролем за конверсией безналичных денег предприятий в наличные деньги населения. Не было в собственном смысле налоговой системы, а фискальные функции выполняло изъятие в бюджет прибыли предприятий. Финансовые ресурсы предприятий под плановые цели пополнялись за счет бюджетных поступлений, т.е. перераспределения ранее изъятой прибыли, а также банковского кредита под символические проценты, который затем в большинстве случаев списывался и предприятиям, и банкам. По существу депозитные средства предприятий, заблокированные в банках, также находились в руках государства, так как могли расходоваться только на “разрешенные” властью цели.
Вся равновесная конструкция при этом держалась на централизованном директивном ценообразовании. В этих условиях государство могло удерживать макроэкономическое равновесие до тех пор, пока уровень изъятия у предприятий прибыли обеспечивал достаточные государственные доходы, с одной стороны, и ограничивал несанкционированное увеличение денежных доходов населения через рост заработной платы — с другой. И хотя эта конструкция в годы позднего социализма подвергалась постепенному размыванию как в результате сознательного реформирования властями, так и под воздействием скрытых рынков, общая логика сохранялась. Главное — сохранялись внутренние неформальные нормы поведения предприятий, прежде всего в виде склонности к пассивной денежной и кредитной политике.
Либерализация цен и отмена директивного планового контроля над предприятиями мгновенно разрушили эту конструкцию равновесия. Частная экономика требовала иных институтов и иной инфраструктуры стабилизации на макро- и микроуровне. Так, на смену скрытому налогообложению в виде изъятия прибылей должна была прийти налоговая система, банки из государственных расчетных центров должны были трансформироваться в полновесный элемент финансового сектора экономики, а сам этот сектор — получить отсутствовавший в плановой экономике финансовый рынок, в том числе денежный, фондовый, инвестиционный и другие его сегменты, должны были быть созданы условия для здоровой конкуренции и соответствующее антимонопольное законодательство. Централизованный контроль за заработной платой в либерализованной экономике сохраняется только в ограниченных рамках госпредприятий и бюджетной сферы, а в остальном ее уровень определяется преимущественно рынком.
В переходной экономике причудливо переплетаются старые и новые институты и элементы инфраструктуры. Причем дилемма, стоящая перед правительствами всех реформируемых стран, а именно — создавать ли по преимуществу новые институты и структуры или трансформировать имеющиеся, — не так остра: как правило, приходится делать одновременно и то, и другое. Конечно, груз прошлого (особенно старые неформальные институты) мешает переходу. Именно они превращают новые рыночные структуры лишь в имитацию, слепок со структур западных стран — акционерных обществ, рынков капитала, бирж и др.[103]. Между тем государство при всех условиях должно обеспечить, во-первых, достаточно быстрое формирование рыночной инфраструктуры. А уж из старых или новых блоков она может состоять — решается всякий раз по-разному в зависимости от конкретных обстоятельств[104]. Во-вторых, должны быть сразу же установлены соответствующие формальные нормы, “правила игры”, задающие рамочные условия их деятельности в новой среде.
Решающее значение в смене системы хозяйства имеет создание налоговой системы, которая как важнейший рыночный институт смогла бы не только обеспечить стабильные ориентиры для уровня эффективности хозяйствующих субъектов, но и создать новое качество экономических отношений в целом. Как свидетельствует опыт развития налоговых систем в нормально функционирующих рыночных экономиках, в частности опыт стран ЕС, сложились определенные устойчивые тенденции развития этих систем, на которые должно ориентироваться и реформирование в странах с переходной экономикой. Так, налоговым системам, формирующимся взамен бывшего тотального бюджетного перераспределения доходов предприятий, необходимо выработать четкие основания для налоговых платежей, обеспечить выполнение главных функций налогов (фискальной, социальной, регулирующей), установить допустимые пределы бремени налоговых изъятий, а также стабильные условия взимания налогов. Рыночные налоговые системы включают принципиально новые для реформируемых стран налоги — такие, как налог на размер и прирост капитала, налог на ценные бумаги, на землю и др. Вводятся также новые налоги, позволяющие осуществлять основные функции налоговой системы в нестабильных условиях инфляции, например НДС.
Более чем десятилетний переходный период показал, что в принципе формирующиеся налоговые системы в переходных странах подчиняются тем же тенденциям, что и в странах с развитой рыночной экономикой. К числу таких тенденций можно отнести мобильность налоговых систем и более полный учет изменений в основаниях налогов (например, на новые виды доходов, по новым группам налогоплательщиков), тенденция к снижению общего налогового бремени, а также отдельных конкретных налогов, в том числе, например, социальных, благодаря постепенному перенесению социальных расходов с государства на частных лиц. О том, что в наиболее успешно трансформирующихся странах ЦВЕ (Польша, Венгрия, Чехия) новые налоговые системы органично вписываются в правовую и регулирующую инфраструктуру, свидетельствует как рост налоговой составляющей государственных доходов (в Польше и Чехии — до 90%), так и достаточно высокий уровень собираемости налогов (например, в Польше собираемость по НДС и акцизам уже в 1996 г. приблизилась к 96-97%)[105].
Наиболее отчетливо противоречия старых и новых структур проявились в банковском секторе. Еще на рубеже 80-90-х годов в большинстве стран ЦВЕ начали формироваться двухуровневые банковские системы[106]. При этом речь шла не только о реорганизации монобанка в обычный для рыночной экономики центральный банк (эмиссионный центр, банк банков и финансовый центр государства) и новые для постсоциалистических экономик институты — коммерческие банки. Банковская система рыночного типа требовала внутренних институциональных изменений, построения принципиально новых отношений банковской системы с государством и субъектами экономики. Столкновение старых и новых институтов обнаружилось с первых же шагов банковских реформ на обоих уровнях банковской системы и не преодолено по сей день.
Центробанки почти всех постсоциалистических стран просто не могут беспрепятственно проводить долгосрочную финансовую политику, хотя и имеют, как правило, номинальный статус независимости[107]. Однако повседневные финансовые проблемы в экономике, резкие изменения в экономической политике государства в неустойчивой переходной среде обусловили сохранение возможности давления правительств на центробанки, а иногда прямого вмешательства в их деятельность. Так, политика Словацкого национального банка в конце 90-х годов все еще определялась борьбой с текущими финансовыми сложностями и не могла опираться на долгосрочную антиинфляционную политику, для которой до сих пор нет четких целевых ориентиров. СНБ не практикует систематического контроля за системой денежного обращения, предпочитая сосредоточиваться на разрешении периодически возникающих частных проблем. В Румынии центробанку законодательно не запрещено кредитовать правительство для финансирования кассовых разрывов, а на практике центробанк кредитует бюджетный дефицит.
Главной финансовой проблемой в большинстве стран с переходной экономикой остается деятельность коммерческих банков. В конечном итоге слабость банковского сектора идет от клиентской базы — предприятий. Практически везде сохраняется переплетение интересов и капиталов банков и предприятий-клиентов, прежде всего крупных. Корни целого ряда банковских проблем растут из приватизации (главным образом массовой, ваучерной), проведенной во многих случаях без предварительной «расчистки» балансов и без урегулирования вопросов задолженности. В результате безнадежные долги приватизированных и все еще значительного числа государственных предприятий легли на балансы банков. Так, в Болгарии убытки только госпредприятий в отдельные периоды достигали от 13 до 30% ВВП, что немедленно отражалось на балансах коммерческих банков, делая их неликвидными. Безнадежные долги по состоянию на конец 1995 г. достигали 74% всех банковских активов, что соответствовало почти 40% ВВП. Они продолжали нарастать и в 1996 г., причем 75% безнадежных требований приходилось на 10 государственных коммерческих банков. Остановить этот процесс можно было исключительно путем уменьшения долгов предприятий, а они продолжали расти. К концу 1996 г. задолженность госпредприятий не только не снизилась, но выросла еще на 25%[108].
В гораздо более благополучных Чехии и Словакии переплетение банковских и промышленных капиталов, неизбежное после купонной приватизации, также стало причиной серьезных финансовых проблем в экономике. В обеих странах обремененный долгами неустойчивый банковский сектор нуждался в государственных гарантиях. В целом Всемирный банк оценивает совокупные государственные гарантии банковскому сектору Словакии в 10-20% ВВП. Это гораздо выше, чем, например, в Польше и Венгрии, но ниже, чем в Чехии (по тем же оценкам, около 30% ВВП). К этому следует добавить и своего рода скрытую задолженность промышленности и банков, которую принимают на себя консолидационные банки обеих стран в целях санации банковских систем и предприятий.
Выход из создавшегося положения в Чехии и Словакии многие специалисты усматривают прежде всего в санации (консолидации) и приватизации банков. В 1999 г. в Чехии началась приватизация “священных коров” финансовой системы — наиболее крупных банков, сохранявшихся полностью или в значительной части в собственности государства. Проблемные кредиты при этом берет на себя Фонд национального имущества с перспективой списать их позднее также на консолидационный банк. В Словакии исподволь готовится сначала санация, а затем приватизация трех наиболее крупных государственных финансовых институтов (двух банков и государственной организации сберегательных касс), на которые в 1998 г. приходилось по меньшей мере две трети «плохих» кредитов банковского сектора. Программы так называемой “ревитализации” крупных предприятий в обеих странах имеют серьезные институциональные проблемы. Хотя соответствующие государственные комиссии и были созданы в 1997 г., но и к 2000 г. все еще не были выработаны надежные правовые основы (правда, есть чисто технические критерии) отбора предприятий и банков под программы, нет достаточно квалифицированного конкурсного законодательства, и есть опасность, что “ревитализация” пройдет просто путем привычного по опыту прошлых лет списания долгов. К тому же непрозрачность приватизации, когда сделки проводятся “между своими”, без публичного информирования о начальной стоимости капитала и ценах продаж, — прекрасная возможность для реализации частных интересов под видом развития вполне цивилизованных рыночных институтов. Опыт реформируемых стран подтверждает тот факт, что частная экономика подразумевает не только численное доминирование частных предприятий, но и верховенство соответствующего правопорядка, при котором правовые нормы едины как для частных, так и для коллективных и коммерциализированных государственных предприятий.
Институциональная ситуация “пластикового макета Уолл-Стрита” сложилась и в другой важной инфраструктуре переходной экономики — на рынке капиталов. Основные атрибуты этих рынков активно создавались с началом рыночной трансформации. В настоящее время во всех странах действуют фондовые биржи, на которых уже обращаются акции нескольких десятков приватизированных компаний и банков, а в последнее время (например, в Польше) появились и акции инвестиционных фондов.
Роль рынков капиталов в рыночной экономике совершенно особая: только там может быть получена реальная оценка стоимости активов компаний и обращающихся на вторичном рынке ценных бумаг (при этом равно важны как биржевая, так и всевозможные небиржевые формы движения капитала). Ликвидность этого рынка обеспечивает возможности структурного перелива капитала, столь необходимого для трансформирующихся экономических систем. Не менее значима и другая функция рынка капиталов — решение бюджетных проблем путем государственных заимствований через специально эмитируемые долговые ценные бумаги, а также первичного или вторичного размещения акций приватизируемых компаний. Между тем именно несовершенство институтов финансовых рынков нередко затрудняет решение бюджетных проблем и поддержание связанного с ними макроэкономического равновесия.
Например, в Польше запланированные бюджетные поступления 2001 г. от приватизации оказались под серьезной угрозой из-за неустойчивости фондового рынка. Фактически рынок обрушили западные инвесторы, не выполнившие своих обязательств по достигнутым ранее договоренностям об условиях покупки в 2001 г. акций двух крупнейших государственных компаний — первично размещаемого 50%-го пакета акций государственной страховой компании и вторично размещаемого 30-процентного пакета акций национального телекоммуникационного гиганта[109]. Отсутствие полноценных рынков капитала, недокапитализация экономики повсеместно служит фактором, направляющим финансовые рынки в спекулятивное русло и способствующим сооружению финансовых пирамид, подрывающих экономические интересы в конечном счете всех хозяйствующих агентов, за исключением их строителей.
Проблемы рынков ценных бумаг компаний и фондов, так же как и банковские, восходят к качеству активов приватизированных предприятий. Предприятия не только не всегда хотят, но и не могут решать свои инвестиционные задачи на рынках капиталов. Пока там преобладают краткосрочные спекулятивные сделки и мало надежных, высоколиквидных корпоративных ценных бумаг. Следует отметить понимание этих проблем в большинстве стран, стремление укрепить рынки капиталов. Так, в Чехии готовится всеобъемлющая реформа рынка капиталов, предпосылками которой уже стало образование комиссии по ценным бумагам (которая вычленена из минфина), повышение прозрачности рынка, новое правовое регулирование деятельности инвестиционных фондов, приватизация банков. В Польше установилась в целом позитивная тенденция роста курсов акций и национальных биржевых индексов. К началу 2000 г. даже удалось преодолеть негативные последствия мирового финансового кризиса. На рынок акций пришли пенсионные фонды, так как обозначилась тенденция к росту его доходности. А выход акций национальных инвестиционных фондов на фондовую биржу придал импульс всему рынку акций, повышая стоимость акций промышленных компаний. В принципе перспективы дальнейшего укрепления рынков капитала будут зависеть от того, насколько быстро удастся сделать эти рынки прозрачными для потенциальных инвесторов и каким будет соответствующее законодательство (собственно по рынку, по правам частной собственности, по проблемам возмещения причиненного ущерба и т.п.).
К числу важнейших институтов частной экономики относится также здоровая конкурентная среда. Конкурентное поведение не возникает само собой после либерализации экономики, оно обеспечивается соответствующими институтами — законодательством и структурами. Антимонопольные законы были приняты в большинстве реформируемых стран с самого начала трансформационных процессов. Эти законы запрещали известные в рыночной экономике виды монополистического поведения, прежде всего соглашения о фиксировании цен, разделе рынка, привилегии одним субъектам рынка и дискриминацию других, препятствия к выходу на рынки новых производителей. Вместе с тем в законодательстве отчетливо видны знакомые признаки старых институтов. В законах допускается множество весьма показательных исключений, например смягчение запретов на монополистическую деятельность, если соответствующая практика является “необходимой для осуществления экономической активности и не вызывает существенного ограничения конкуренции” (Польша), если доля участников монопольного соглашения составляет менее 5% соответствующего рынка (Чехия и Словакия).
Однако главная проблема заключается в том, что никакое, даже самое хорошее законодательство не сможет воспрепятствовать антиконкурентной практике. Опыт ряда стран показывает, что закон можно легко обойти, опираясь на хорошо укорененные нормы неформальных соглашений (например, между участниками перекрестного владения акциями), когда монопольный сговор трудно выявить. Нередко под видом защиты рынка защищаются как раз интересы хорошо организованных групп, использующих свое монопольное положение. Наиболее типичный случай — взвинчивание цен под любым предлогом, отражающее логику действий монополистических группировок, контролирующих соответствующие рынки. Рост цен провоцирует новые витки инфляции, повышая социальные расходы, а это требует от правительства коррекции исполнения текущего бюджета. Тем самым приходится признать, что деятельность монополий часто противоречит усилиям государственной власти, направленным на достижение макроэкономической стабилизации экономики. Типичны также различные формы защиты национальных производителей от конкуренции импорта (тарифные и нетарифные барьеры). Невзирая на антимонопольный контроль, государство по социальным и иным соображениям закрывает глаза на монополистический лоббизм, например в тех случаях, когда дело касается экономических интересов естественных монополий.
Сложности в преодолении монополистических тенденций в переходных экономиках во многом объясняются сложившейся в свое время в плановой экономике монополистической системой хозяйства. Хорошо известен сверхвысокий уровень концентрации и централизации в большинстве отраслей, особенно в промышленности. Например, в Венгрии и бывшей Чехословакии несколько сотен крупных фирм охватывали до 90% промышленного производства. Глубоко укорененный монополизм требует последовательной длительной работы по его преодолению с помощью всех доступных государственной политике правовых, административных и экономических методов.
Антимонопольные ведомства многих переходных стран испытывают значительные трудности в борьбе с монопольной практикой, имеющей наиболее губительные последствия для экономики, а именно в области ценообразования. Крайне редки случаи, когда эти ведомства могут реально вмешаться в деятельность хозяйствующих агентов даже при явных признаках злоупотреблений монопольным или доминирующим положением на рынке. Обычно контролю доступны лишь цены, регулируемые государством (в Венгрии и Чехии, например, это не более 5% объема промышленной продукции). Не меньшие трудности для антимонопольного регулирования представляют часто практикующиеся манипуляции с корпоративным капиталом. Используя аргументы сохранения технологического единства и внешней конкурентоспособности, компании не только сопротивляются разукрупнению, но и прибегают к различным вариантам корпоративных слияний, усиливающих доминирование на рынках. Антимонопольным ведомствам чрезвычайно трудно, если вообще возможно, вскрыть стоящий за корпоративными операциями картельный сговор.
Настоящим локомотивом ускоренного формирования институтов и инфраструктур рыночной экономики для многих стран ЦВЕ и Балтии стало предстоящее вступление в Европейский союз. ЕС регулярно отслеживает ход рыночной трансформации в постсоциалистических странах и присваивает (или не присваивает) марку “страна с функционирующей рыночной экономикой” или “инвестиционно привлекательная страна”. Одно из первейших требований ЕС — приспособление законодательства вступающих в него стран к стандартам Союза. Речь идет прежде всего о таких нормах, как законы о защите конкуренции или антитрестовское законодательство, законы о кредитных институтах, законы о ценных бумагах и др. К числу стран с функционирующей рыночной экономикой уже отнесены Венгрия, Польша, Чехия, Словения. К концу первого десятилетия XXI в. практически все страны с переходной экономикой могут завершить формирование институтов и инфраструктур рыночной экономики.
Глава 4
Макроэкономическая стабилизация
и статистический анализ переходных экономик
Качественные модели экономических реформ
и варианты макроэкономической стабилизации
Совершающиеся в странах с переходной экономикой трансформации экономических систем различаются в первую очередь по ряду качественных признаков, совокупность которых предопределяет наличие некой логики, характеризующей направленность проводимых реформ. Таким образом, есть основания исследовать определенные качественные модели переходных процессов, отражающих объективную динамику происходящих в этих странах изменений. Выделяемые ниже названия моделей достаточно условны и призваны указать на важнейшие качества господствующих в рамках каждой модели экономических отношений[110].
Модель корпоративно-рыночного реформирования «мутантного социализма» возникла как исторически первая и является сейчас (в существенно более продвинутом по пути либерализации виде, нежели в Югославии или Венгрии 70-х) чуть ли не единственным примером успешного, с экономической точки зрения, реформирования прежней системы (Китай, Вьетнам).
Отличительные черты этой модели: ограничение качественных изменений определенной совокупностью секторов экономики при постепенном отмирании экономических отношений прежней хозяйственной системы и свойственных ей глубинных основ воспроизводства; доминирование инерционности, постепенности изменений над «революционными» методами; развитие рыночных, капиталистических начал преимущественно на собственной основе, а также за счет реформирования, а не разрушения прежней системы.
В сфере аллокации ресурсов ведущую роль продолжает играть централизованный бюрократический контроль государства, доминирующий как над рыночным саморегулированием, так и над локальным монополистическим регулированием и контролем; собственность остается преимущественно под государственно-корпоративным регулированием при широкой экспансии (преимущественно на собственной основе) прежде всего мелкой частной (а не частно-корпоративной) собственности; социальные ориентиры сводятся к умеренному росту потребления и патерналистской модели социальной защиты. В зависимости от социальной ситуации, качества институционально-политической системы и других неэкономических факторов эта модель может обеспечивать быстрый рост или стагнацию.
С методологической точки зрения эта модель предполагает экспансию рыночных, буржуазных отношений, в том числе развитие отношений купли-продажи рабочей силы, и тенденцию к социализации и гуманизации экономики, однако эти процессы развиваются в рамках данной модели в патерналистской форме.
«Государственно-корпоративная» модель буржуазной трансформации характеризуется во многом сходными чертами, за исключением одного важнейшего пункта: она предполагает не реформирование «мутантного социализма», остающегося в целом в рамках этой системы, а его демонтаж и выход с самого начала на траекторию буржуазной эволюции. При этом, соответственно, происходит качественно более радикальное перераспределение экономической власти, контроля и собственности от центральных государственных структур к отдельным получастным корпорациям. Для этой модели характерны абсолютное доминирование локального монополистического контроля и регулирования в области аллокации ресурсов, корпоративно-капиталистической собственности и предельная степень развития корпоративной конкуренции (столкновения кланов и т.п.). При слабости институциональной системы и центральной власти эта модель неизбежно будет двигаться по пути инфляции и стагнации. Социальные цели реализуются в этом случае только как минимальные подачки трудящимся и населению с целью сдерживания социальной напряженности или для массовой поддержки того или иного клана.
В рамках этой модели в наименьшей степени и в крайне деформированных формах пробивает себе дорогу тенденция социализации и гуманизации мирового трансформационного процесса. Весьма значимый вектор либерализации развивается в превратной корпоративно-монополистической форме.
Либерально-корпоративная модель буржуазной трансформации характеризуется существенно иными доминантами той же по сущности (буржуазно-корпоративной) эволюции. В области аллокации ресурсов рыночные механизмы саморегуляции не подавлены полностью корпоративным контролем крупнейших монополий и государства; права собственности, будучи (как и в предыдущей модели) отчуждены от трудящихся, концентрируются в большей степени в руках частных корпораций и предпринимателей; патернализм в области социальной сферы в гораздо меньшей степени характерен для этой модели, чем для предыдущей. В зависимости от того, насколько структура экономики, менталитет граждан и традиции, институциональная среда приспособлены для либерально-рыночных реформ, а также от господствующих методов преобразований эта модель может сопровождаться более или менее глубоким и продолжительным трансформационным кризисом.
Данная модель может иметь два подвида, в основе выделения которых лежат существенные различия в методах проведения реформ. В случае «бархатной революции» качественные и революционные по содержанию изменения («шоковая терапия») осуществлялись и осуществляются при наличии институциональных и социально-политических предпосылок, в большей степени на практике (но не в лозунгах лидеров) ориентируясь на принципы «социального рыночного хозяйства», нежели на государственно-патерналистские или праволиберальные установки. Отношения собственности также преобразовываются с несколько большей дисперсией прав собственности среди населения, хотя доминирование корпоративно-капиталистической собственности является типичным и для этой модели.
При определенной стабильности институционально-политической системы эта модель характеризуется относительно неглубокой (по сравнению с Россией, например, но катастрофической по сравнению с «обычными» кризисами в Западной Европе) стагфляцией; при наличии неблагоприятных институциональных факторов она может приводить к такому же обвалу, как и более жесткие модели.
В рамках этой модели в наибольшей степени (из числа осуществленных на практике моделей трансформации постсоциалистических стран) реализуется общецивилизационная тенденция гуманизации и социализации экономической жизни, но даже в этом случае она остается подчиненной господству корпоративно-капиталистической сущности трансформационной модели.
Либерально-корпоративная модель буржуазной трансформации может осуществляться и в условиях, не адекватных для быстрого перехода к либерально-буржуазным отношениям. Эта неадекватность может проявиться со стороны структуры экономики, институциональной системы, менталитета населения, социально-политической обстановки и т.п. В этом случае попытка применить методы «шоковой терапии» оборачивается не «бархатной революцией», а «реформами в ежовых рукавицах» — непоследовательными и противоречивыми попытками осуществить «шок» при помощи сколь угодно жестких (в том числе волюнтаристски-бюрократических) методов. Выбор последних и степень их жесткости при этом предопределяются «сопротивлением среды», отторжением экономикой и населением радикальных буржуазных преобразований. Для этого подвида третьей модели типичными чертами являются неспособность и одновременно стремление любой ценой обеспечить мгновенное, осуществляемое насильственными административными методами, разрушение прежней системы бюрократического централизованного планирования и «внедрение» рынка, а также ускоренную передачу государственной собственности в руки частных лиц, обладающих достаточными капиталами и/или административной властью. Эти методы ориентированы на достижение «точки невозврата» (создание буржуазной рыночной модели) как самоцели, за реализацию которой общество обязано заплатить любую, сколь угодно высокую экономическую и социальную цену.
В этих условиях в экономике рыночная саморегуляция оказывается существенно потеснена корпоративно-монополистическим управлением при разрушении государственного регулирования и превращении его в один из видов локального контроля; частная собственность оказывается по своему содержанию корпоративно-номенклатурной; экономика развивается по асоциальному пути, а «финансовая стабилизация» оказывается прямой дорогой в стагфляционную ловушку.
В конкретной социально-экономической обстановке середины 1990-х годов было уже практически невозможно однозначно свести экономику определенной страны к одной из названных выше моделей трансформации. С некоторой долей приближения можно утверждать, что Китай находился на полпути от первой ко второй, а в начале нового тысячелетия вновь возвратился в русло первой; Чехия и Венгрия оставались в рамках первого подвида третьей модели; Россия, Болгария, Украина и большинство других государств колебались между вторым подвидом третьей модели и попытками выйти на путь государственно-корпоративной буржуазной трансформации. При этом в зависимости от крайне значимых для переходных обществ неэкономических факторов каждая из моделей (или переходных ситуаций) порождала весьма различные последствия: от полного хаоса в Югославии и на Кавказе до «терпимого» кризиса в Венгрии и стабильного подъема в Китае.
Менее тонкая и более распространенная классификация моделей рыночных преобразований в странах с переходной экономикой заключается в разделении соответствующих трансформационных процессов на “шоковую терапию” и градуализм. В.М. Кульков справедливо отмечает, что данная классификация характеризует не только и не столько темпы экономических преобразований и глубину отдельных трансформационных мер, сколько определенную логику, субординацию их осуществления[111].
В модели «шоковой терапии» основными элементами являются: в институциональных преобразованиях — приватизация, в либерализации — либерализация цен, в макростабилизации — финансовая стабилизация, проводимая монетарными методами. Для нее характерна крайне высокая степень радикализма (одномоментность проведения и разрушение прежней экономической системы).
В градуалистской модели на первый план выходят: в институциональной сфере — пересмотр и обновление функций государственных институтов при сохранении важной роли государства в экономике, в либерализации — расширение самостоятельности предприятий всех форм собственности и стимулирование отечественных товаропроизводителей, в макростабилизации — структурная перестройка и обеспечение роста производства. Для нее характерны постепенность преобразований, активное использование элементов прежней экономической системы.
Таким образом, приоритеты макроэкономической стабилизации (а также и ее результаты) в значительной степени зависят от избранной модели преобразований. Вместе с тем существует проблема последовательности и субординации указанных преобразований как в отношении отдельных сторон (например, вопрос о первичности либо приватизации и демонополизации экономики, либо либерализации цен), так и в отношении блоков в целом.
В странах с переходной экономикой в отличие от развитых стран макроэкономическая стабилизация направлена на преодоление не столько кризисных явлений как фазы экономического цикла, сколько системного кризиса, охватывающего различные стороны социальной, экономической, общественно-политической жизни и имеющего разнообразные причины (наследие прежней системы, не способной к воспроизводству на собственной основе, болезненность реформирования экономики, ошибки экономической политики в переходный период).
Макроэкономическая стабилизация в странах с переходной экономикой представляет собой не просто набор определенных экономических мер, направленных на достижение и поддержание макроэкономического равновесия, а одновременно и формирование новой системы экономических отношений. В этом смысле она носит не только функциональный, но и трансформационный характер. Макроэкономическая стабилизация способствует переходу от одной системы хозяйствования к другой, формирует новый режим функционирования экономики, действия новых экономических институтов. Иначе говоря, она является важным элементом системных преобразований в переходной экономике. Без ее осуществления либерализация цен может вылиться в гиперинфляцию, а действия новых рыночных институтов приобретут откровенно спекулятивную ориентацию.
В то же время макроэкономическая стабилизация предполагает осуществление институциональных изменений и микроэкономической либерализации, поскольку без создания и функционирования институтов, адекватно реагирующих на рыночные импульсы, и без расширения механизма свободного функционирования различных секторов экономики она теряет связь с рынком и приобретает директивно-централизованную форму. Таким образом, все элементы трансформационных процессов взаимосвязаны, и именно в силу этого их комплексное осуществление носит характер системных преобразований.
Несмотря на универсальность наиболее общих характеристик макроэкономической стабилизации, содержательный набор ее элементов, а также их субординация и последовательность этапов их осуществления могут различаться. В зависимости от этого выделяются разные варианты макростабилизации в условиях переходной экономики. Они в значительной мере связаны с различными моделями экономических преобразований. Первый вариант может быть определен как либеральный, монетаристский или «шоковый» вариант, имея в виду его тесную связь особенно на начальном этапе преобразований с политикой «шоковой терапии». Макростабилизация в рамках этого варианта — это прежде всего финансовая стабилизация, достигаемая главным образом при помощи монетарных рычагов (инструментов). Поэтому и сам вариант может быть обозначен как монетарный вариант стабилизации.
Второй вариант — это вариант макростабилизации, при котором акцент делается на непосредственном развитии производственного потенциала страны, на структурной перестройке экономики. Он может быть определен как структурно-производственный вариант.
Каждый из указанных вариантов может проявляться в нескольких разновидностях, существуют и смешанные варианты, частично заимствующие отдельные черты того и другого. Остановимся на двух основных вариантах макростабилизации.
Монетарный вариант макростабилизации
В данном варианте проблема финансовой стабилизации имеет ключевое значение, поскольку при этом подходе цели макроэкономической стабилизации достигаются (или не достигаются) государственной властью главным образом при помощи монетарных рычагов. Различают два основных вида указанного варианта макроэкономической стабилизации. Это ортодоксальный и гетеродоксальный подходы. В обоих из них центральное место отводится осуществлению антиинфляционной стабилизационной программы, однако с некоторыми различиями.
В ортодоксальном подходе делается упор на сокращении дефицита государственного бюджета как за счет уменьшения государственных расходов (на управление, оборону, социальные цели, внешнюю «помощь», на поддержку госсектора, на государственные субсидии и капиталовложения и т.п.), так и за счет увеличения доходной базы (ужесточение налоговой политики путем сокращения налоговых льгот и увеличения собираемости налогов, поступления от приватизации государственных предприятий, устранение внебюджетных фондов и т.п.). Жесткая бюджетная политика сопровождается ужесточением денежно-кредитной политики, что реализуется в политике «дорогих денег»: ограничение денежной эмиссии, сокращение кредитов Центрального банка, повышение учетной ставки процента, увеличение нормы резервных требований, продажа государственных ценных бумаг на фондовом рынке и т.п.
Ортодоксальный подход имеет две основные разновидности в зависимости от выбора экономических стабилизаторов (так называемых «якорей»). В первом случае выбирается денежный «якорь»: в основу кладутся монетаристские методы, основанные на жесткой бюджетной, налоговой, денежно-кредитной политике при «плавающем» обменном курсе национальной валюты, когда в качестве основы антиинфляционных мер выдвигается сокращение совокупного спроса и ограничение денежной массы (перечисленные выше общие характеристики ортодоксального подхода относятся прежде всего к этому направлению). Во втором случае выбирается валютный «якорь», когда более значительный акцент делается на стабилизацию валютного курса (путем управляемых девальваций, установления валютного «коридора» либо фиксированного курса); указанная мера способствует снижению инфляционных ожиданий, повышению степени предсказуемости действий экономических субъектов, привязывает внутренние цены к объявленному курсу и тем самым имеет антиинфляционные последствия.
Две отмеченные разновидности ортодоксального подхода отличаются друг от друга по ряду позиций. Во-первых, способом подавления инфляции: в одном случае — это ограничение денежной массы, в другом — стабилизация обменного курса валюты. Во-вторых, целями использования денежно-кредитной политики: в одном случае это широкий набор возможных целей, включая воздействие на цены, занятость, обменный курс и др.; в другом — это единственная цель, связанная с поддержанием объявленного обменного курса. В-третьих, результатами экономической политики: в одном случае — это возможное увеличение ВНП при стимулирующей денежно-кредитной политике и отсутствие влияния на ВНП при стимулирующей бюджетной и налоговой политике; в другом — совершенно обратная картина (работа с бюджетом и налогами может вызвать рост ВНП, а денежно-кредитные рычаги его существенно не изменят). В-четвертых, внешнеэкономическими последствиями: в одном случае это сохранение заметной неопределенности в сфере внешнеэкономических связей (вплоть до временной отмены конвертируемости национальной валюты по ряду операций); в другом — это, напротив, более высокая степень определенности с возможным наличием при этом внешнеторговых затруднений экспортно ориентированных производств, часто связанных с завышенностью обменного курса национальной валюты (в данном случае исключение составляют многие страны СНГ включая Россию).
Гетеродоксальный подход делает упор на политику стабилизации применительно к ценам и доходам, хотя при этом может вбирать в себя и оба «якоря» ортодоксального подхода (и монетарную политику, и стабилизацию обменного курса). Речь идет фактически о «замораживании» (чаще всего временном) цен и доходов, что может рассматриваться как появление третьего «якоря» финансовой стабилизации.
Указанный подход — особенно в «шоковой» форме (резкое и всеобщее «замораживание», или так называемый гетеродоксальный шок) — способен дать быстрый антиинфляционный эффект, однако порождает и негативные результаты: деформируется система ценовых импульсов и оценок, утрачиваются стимулы развития производства продукции с «замороженными» ценами, что способно вызвать товарный дефицит. Может быть подорвано доверие к государству, если оно решится на «замораживание» своих обязательств по внутреннему долгу, в частности по государственным ценным бумагам.
В целом вариант финансовой стабилизации, решая антиинфляционные задачи, исходит из понимания инфляции преимущественно как инфляции спроса. Однако каждый из рассмотренных выше подходов содержит свои особенности.
Ортодоксальный подход исходит из важной роли в «раскрутке» инфляции инфляционных ожиданий, которые снижаются в ходе последовательной и целенаправленной жесткой денежно-кредитной политики государства, а также при введении валютного «якоря». Гетеродоксальный подход отталкивается от признания важной роли так называемой «инфляционной инерции», когда повышение цен во многом определяется экстраполяцией субъектами рынка сложившихся в предыдущие периоды инфляционных тенденций на текущий период; разрубить «гордиев узел» инфляционной инерции при этом способна как раз политика стабилизации цен и доходов.
Мировая практика к настоящему времени накопила немалый опыт использования различных разновидностей монетарного варианта макроэкономической стабилизации. В частности, заслуживает внимания практика латиноамериканских стран, осуществлявших в 70-90-е гг. стабилизационные программы как ортодоксального, так и гетеродоксального типов — нередко с их чередованием или переплетением. Опыт латиноамериканских стран показывает, что удачными и неудачными могут быть как ортодоксальные, так и гетеродоксальные меры финансовой стабилизации; что нет ни одной модели однозначно положительного и последовательного осуществления стабилизации (как правило, происходит чередование успешных и неудачных этапов); что такие меры, как привязка к валютному «якорю», «замораживание» и индексация доходов и цен не дают долговременного экономического эффекта, тем более в условиях смягчения денежно-кредитной политики; что для обеспечения устойчивого экономического роста нужен комплекс мер, не ограничивающийся только финансовой стабилизацией.
В странах ЦВЕ проблемы макростабилизации носят в значительной мере специфический характер, проистекающий главным образом из трансформационного характера происходящих в них социально-экономических преобразований. Тем не менее общие подходы к осуществлению финансовой стабилизации (а именно монетарный вариант макростабилизации стал господствующим в данном регионе) сохраняются.
Считается, что большинство стран ЦВЕ избрали гетеродоксальный тип финансовой стабилизации[112]. В наиболее продвинутых случаях (в частности, Польша, Чехия и др.) проводилась жесткая бюджетная и кредитно-денежная политика в сочетании с ограничением доходов (например, в Польше путем налогового зажима прироста фондов зарплаты в госсекторе, а также занижения индексации доходов по сравнению с темпами инфляции). Если быть более точным, такая политика представляет собой сочетание ортодоксального и гетеродоксального подходов. В итоге она обусловила ряд позитивных сдвигов в обуздании инфляции, однако ее применение неизменно вызывало обвальный спад производства. В Польше, например, темпы инфляции упали почти с 600% в 1990 г. до 30% в 1994 г., в Чехии с 1991 г. по 1994 г. темпы инфляция упали с 45 до 9%, однако в Польше объем промышленного производства за 1990-1991 гг. уменьшился примерно на 35%, в Чехии за 1991-1992 гг. он упал почти на 30%, в Румынии — более чем на 40%.
Российскую реформу обычно связывают с ортодоксальным типом финансовой стабилизации, имея в виду как начальный «ортодоксальный шок» 1992 г. (либерализация цен, повлекшая за собой ликвидацию денежного «навеса» в экономике), так и последующую политику макростабилизации, связанную с использованием преимущественно монетаристских методов. Вместе с тем использовались и меры гетеродоксального характера. Некоторые из них носили открытый характер (постепенный отпуск цен на энергоресурсы, железнодорожный транспорт, коммунальные услуги и др.; существование до 1996 г. налога на превышение оплаты труда; введение единой тарифной сетки по оплате работников бюджетной сферы); другие реализовывались в косвенной форме, приобретая чаще всего социально уродливый характер (обесценение денежных вкладов населения в результате либерализации цен, массовые невыплаты заработной платы).
Макроэкономическая политика правительства в реформируемой России, несмотря на ее непоследовательность, была сориентирована на монетарный вариант макростабилизации, т.е. ставила своей целью достижение финансовой стабилизации преимущественно либерально-монетаристскими методами. При этом одна часть российских экономистов связывает инфляцию в России главным образом с монетарными (денежными) факторами, считая, что она выступает преимущественно инфляцией спроса, другая считает, что инфляция издержек, порождаемая немонетарными факторами, доминирует и является решающим фактором развития инфляционных процессов. В соответствии с этим предлагаются и меры антиинфляционной политики, рассчитанные на подавление либо инфляции спроса, либо инфляции издержек. Указанные меры, разумеется, связаны с тем или иным вариантом макростабилизации.
Достаточно распространенным стало представление о том, что российская инфляция имеет монетарную природу и что, следовательно, антиинфляционная политика должна в первую очередь сводиться к ограничению денежной массы и конечного спроса. Между тем имеется немало оснований для вывода о существенном значении инфляции издержек в российской экономике. К ее причинам можно отнести следующие:
— развившиеся в рамках плановой экономики кредитно-инвестиционные факторы инфляции: массовые невозвраты кредитов, списания безнадежных долгов (в частности, аграрному сектору), распространенность «незавершенки» и «долгостроя», стимулируемых валово-затратным подходом к оценке результатов хозяйственной деятельности предприятий;
— межотраслевая несбалансированность, структурные диспропорции («утяжеленность» экономики, высокая степень ее милитаризации, разрыв между ценами на сырье и на конечную продукцию и т.п.);
— технологически отсталая, затратная структура производства, сравнительно низкий уровень производительности труда, высокий удельный вес ручного труда в целом ряде секторов хозяйства;
— высокая степень монополизации экономики, в том числе на товарных рынках;
— незавершенность формирования инфраструктуры рынка, высокая степень бюрократизации и криминализации экономики;
— глубокий спад физических объемов производства, резко снижающий товарное покрытие денежной массы без существенных изменений ее объема;
— разрыв хозяйственных связей из-за распада СССР и СЭВ;
— гипертрофированный рост «деловых услуг» (посреднического, финансового характера и т.п.), усиление роли спекулятивных начал в экономике;
— резкий рост цен на энергоресурсы (вследствие их заниженности в плановой экономике, монополистического положения сырьевых корпораций, высокой степени экспортной ориентации и меньшей подверженности спросовым ограничениям на внутреннем рынке), неуклонное приближение (в частности, по нефти и газу) и превышение (в частности, по автобензину, дизельному топливу) уровня мировых цен.
Некоторые из указанных факторов обусловлены особенностями плановой экономики, другие возникают в ходе рыночных преобразований.
Россия и некоторые другие республики бывшего СССР испытали серьезные трудности, связанные с осуществлением монетарного варианта макростабилизации. К их числу относятся следующие:
1) низкая инвестиционная и в целом деловая активность и медлительность ее преодоления в условиях глубокого спада производства;
2) ослабление научно-технического потенциала, нарастающая угроза деградации промышленной и научно-технической базы;
3) углубление кризиса неплатежей, рост дефицита оборотных средств у предприятий;
4) ограничение возможностей расширения производства в условиях сжатия спроса и денежной массы;
5) интенсификация замены денежных средств различного рода «суррогатами», усиление бартеризации торговых отношений;
6) резкое сокращение налогооблагаемой базы и уменьшение доходной части государственного бюджета;
7) падение доли отечественных товаров на внутреннем рынке, ослабление экономической безопасности страны.
Сторонники монетарного варианта макростабилизации нередко исходят из того, что экономический рост выступает следствием финансовой стабилизации, если под ней понимать снижение темпов годовой инфляции до 40% или среднемесячной до 2,8% в течение как минимум 6-8 месяцев[113]. При этих условиях возникают благоприятные возможности для сбережений и для их вложения в производство, становятся оправданными долгосрочные инвестиции, стимулирование которых может быть еще более усилено сокращением налоговых ставок. В результате начинается выход из инвестиционного кризиса, выступающий предпосылкой экономического роста. Кроме того, в рамках финансовой стабилизации происходит адаптация производителей к спросовым ограничениям, к новой институционально-экономической среде, создаются более благоприятные условия для развития конкурентоспособных производств, а следовательно, для прогрессивных структурных сдвигов. Таким образом, финансовая стабилизация становится основой экономического роста.
Против изложенного подхода, связывающего достижение подъема экономики с непременной стабилизацией монетарных параметров, существуют объективные контраргументы, суть которых вкратце можно свести к следующему.
- Достижение финансовой стабилизации путем ужесточения денежной политики приводит к такой деформации денежной системы (распространение денежных «суррогатов» и бартера, строительство финансовой пирамиды как способ неинфляционного покрытия дефицита бюджета и т.п.), которая обусловливает обесценение оборотных средств предприятий, кризис неплатежей, переток финансовых средств из сферы производства в сферу спекулятивных операций (например, в России — операций с ГКО, обращение которых расшатало финансовую систему страны в 1997-1998 гг.). Кроме того, сверхдоходность «горячих» краткосрочных обязательств и сокращение налоговых поступлений существенно ограничивают инвестиционные возможности бюджета и чреваты новым обращением к инфляционным источникам покрытия его дефицита.
- Нельзя говорить об экономическом росте вообще, не касаясь проблемы качества роста, обеспечения прогрессивных структурных сдвигов. Период достижения финансовой стабилизации оказывается весьма болезненным с точки зрения долговременного ухудшения условий воспроизводства: устаревание и «проедание» основного капитала предприятий, деградация сферы НИОКР и в целом научно-образовательного потенциала, резкое увеличение доли импортных товаров на внутреннем рынке и т.п. В этих условиях стимулы низкой инфляции могут оказаться недостаточными для преодоления глубокого кризиса. Таким образом, существует опасность «ловушки» равновесия на низком уровне, о которой предупреждал Я. Корнаи: экономика может не выбраться из кризиса, несмотря на бесспорную стабилизацию монетарных параметров[114].
Следует также помнить о том, что прекращение спада производства само по себе не является предпосылкой оживления экономики, а рост инвестиционной активности невозможен без наличия инвестиционно привлекательной структуры экономики страны и надлежащей технологической основы, включающей элементы современных технологических укладов. Следовательно, финансовая стабилизация может при определенных обстоятельствах выступать важной предпосылкой перехода к экономическому росту, но никогда не является его причиной. Поэтому необходимо признать, что проблемы, обрушившиеся на страны с переходной экономикой, которые последовали путем монетарной макростабилизации, были обусловлены не только ошибками в экономической политике правительств, но и самой методологией реформ, изначально принятой ими в качестве теоретической основы проводимых преобразований.
Структурно-производственный вариант макростабилизации
Данный вариант макростабилизации в отличие от монетарного варианта получил не столь широкое распространение в странах с переходной экономикой. В качестве примеров его применения можно указать современный Китай, осуществляющий мощную модернизацию производственно-экономического потенциала в условиях усиления рыночных начал экономики в рамках сложившегося общественного строя. В других переходных странах этот вариант макростабилизации не реализовывался в чистом, преобладающем или хотя бы заметно ощутимом виде. Однако его апробация известна из мирового опыта, непосредственно не связанного с современными переходными экономиками. В частности, это примеры Японии и Южной Кореи, которые на протяжении последних десятилетий вели активную целенаправленную политику по структурной перестройке экономики, подъему производительных сил.
Основные характеристики структурно-производственного варианта макростабилизации сводятся к следующему:
1) поддержание активной экономической роли государства не только в форме финансового регулирования, но и путем прямого воздействия на условия и процессы воспроизводства, в том числе через сохранение основных рычагов управления в ключевых секторах экономики, активную структурную и инвестиционную политику государства и т.п.;
2) осуществление структурной перестройки национальной экономики путем ликвидации сложившихся диспропорций, концентрации усилий на перспективных направлениях, соответствующих требованиям НТП и способных обеспечить модернизацию производства;
3) активизация инвестиционной деятельности путем всестороннего стимулирования инвестиций (прежде всего производственных) не только чисто финансовыми способами, но и через прямое участие государства в капиталовложениях, в гарантиях инвесторам, в поддержке сферы НИОКР, в создании «точек роста»;
4) усиление производственных приоритетов экономической деятельности, обеспечение поддержки отечественных товаропроизводителей, стимулирование предложения товаров и услуг, реализация конкурентных преимуществ в мирохозяйственном разделении труда;
5) выдвижение на первый план не мероприятий, ограничивающих совокупный спрос в целях финансовой стабилизации, а, напротив, действий, стимулирующих конечный спрос как со стороны фирм, так и со стороны домашних хозяйств, что способно расширить емкость внутреннего рынка и производственные возможности национальной экономики;
6) придание большего значения в объяснении инфляционных процессов в переходной экономике факторам, лежащим главным образом на стороне инфляции издержек, а не инфляции спроса.
Указанные характеристики структурно-производственного варианта макростабилизации, как правило, увязываются с курсом на эволюционное, постепенное преобразование экономической системы, не допускающим ее резкого слома, чреватого потерей управляемости. Данный вариант выступает в трансформационном аспекте как антипод «шоковой терапии», а в аспекте макростабилизации — как антипод монетарного варианта стабилизации. Его теоретической основой выступают разработки нескольких теоретических направлений экономической мысли: кейнсианства, институционализма, эволюционной экономики, а также ряда течений социоэкономики (от технократического до социал-демократического). В целом по своим методологическим основаниям данный вариант противостоит узколиберальным, монетаристским трактовкам экономических преобразований и, в частности, макростабилизации.
Нетрудно заметить, что в данном варианте системных преобразований гораздо меньшее значение имеют приватизация государственной собственности, либерализация цен и внешней торговли, т.е. те направления, которые предполагаются в качестве исходных в монетарном варианте стабилизации.
Однако было бы ошибкой полагать, будто производственный вариант макростабилизации отрицает требования финансовой стабилизации и антиинфляционной политики. Речь идет об изменении субординации элементов макроэкономической политики и о различиях в способах их осуществления. В рамках данного варианта финансовая стабилизация становится не самодовлеющим, а во многом сопутствующим, производным элементом, а осуществление антиинфляционной политики основывается на достижении целей экономического роста и повышения уровня жизни.
К числу наиболее важных черт структурно-производственного варианта макростабилизации можно отнести разработку и реализацию экономической стратегии государства, направленной на использование конкурентных преимуществ страны в мирохозяйственном разделении труда. Эта стратегия при проведении преобразований обеспечивает ориентацию на активную государственную политику, направляющую действие рыночных механизмов на достижение важнейших стратегических целей экономического развития и предполагающую целенаправленные усилия прежде всего в сфере структурно-инвестиционной деятельности. Следует отметить важную роль программирования ключевых направлений развития, участие государства в межотраслевом переливе ресурсов, стимулирование частных инвестиций, регулирование объемов и сроков обновления капитала и т.п. При всем многообразии экономических стратегий, вытекающих из конкретных обстоятельств, в которых осуществляется модернизация, призванная обеспечить экономический рост, можно выделить основные направления приложения усилий государственной власти.
- Структурная перестройка экономики. Восстановление технологически продвинутых секторов экономики, включая сферу НИОКР, целенаправленная поддержка «точек роста», перспективных направлений и форм научно-технического развития. Последовательная линия структурного обновления экономики: от развития и широкого распространения ресурсосберегающих технологий (на начальных этапах модернизации) к развертыванию наукоемких постиндустриальных технологий.
- Активизация инвестиционной деятельности. Повышение роли бюджета в возрастании инвестиционного спроса посредством развития федеральных инвестиционных программ, госзаказа, налоговых льгот для перспективных и рискованных капиталовложений и т.п. Стратегический курс на объединение усилий государственных и частных структур, федеральных и региональных администраций, коммерческих и бесприбыльных организаций в финансировании долгосрочных и масштабных проектов. Усиление инвестиционных возможностей предприятий путем восстановления их оборотных средств, косвенное стимулирование роста инвестиций собственных средств предприятий в основной капитал, систематическая индексация амортизационных отчислений и развитие механизма ускоренной амортизации, распространение лизинга, предоставление предприятиям налоговых и кредитных льгот по инвестированию и т.п.
- Устранение ценовых диспропорций, состоящих в недооценке живого труда по сравнению с овеществленным и вызывающих серьезные перекосы в ценовой структуре всей экономики страны. На этой основе — ликвидация диспаритета цен, состоящего в завышенности цен на сырье и энергоресурсы по отношению к ценам на готовую продукцию, что привело к сужению внутреннего рынка, снижению конкурентоспособности готовой продукции, обесценению оборотных средств предприятий и т.п.; усиление контроля за ценообразованием на продукцию естественных монополий.
- Реформирование финансовой системы, усиливающее ее ориентацию на производственную и структурно-инвестиционную деятельность. Ограничение сферы и стимулов спекулятивных операций, ведущих к оттоку финансовых средств с кредитного рынка и из производственного сектора экономики. Вытеснение из обращения денежных суррогатов, очистка финансового рынка от неликвидов. Создание условий и стимулов, усиливающих инвестиционную нацеленность банковской системы. Расширение протекционистских мер, способствующих разумной защите отечественного производства от внешней конкуренции и усиливающих инвестиционный спрос на продукцию реального сектора отечественной экономики.
По мнению сторонников данного подхода, подтверждаемого и опытом развития стран, идущих по пути структурно-производственной стабилизации, указанный комплекс мер, реализующийся в рамках контролируемой (управляемой) инфляции, способен обеспечить достижение экономического роста.
Активная структурная, производственная, инвестиционная политика приводит к модернизации производительных сил, обновлению и загрузке производственных мощностей, снижению издержек производства и повышению конкурентоспособности отечественной продукции, к росту товарного предложения, а следовательно, имеет в конечном счете антиинфляционный эффект. Осуществляются и меры по стимулированию платежеспособного спроса населения (с одновременным решением социальных проблем, как правило очень острых в переходной экономике), а также спроса предприятий (прежде всего через восстановление оборотных средств) и государства (в первую очередь реализуемого посредством государственных заказов).
Реализация структурно-инвестиционных программ развития экономики в сочетании с указанными мерами по стимулированию спроса неизменно вызывает необходимость в смягчении кредитных ограничений, в дополнительной денежной эмиссии, а следовательно, приводит к краткосрочному повышению инфляции. Однако опыт применения данного варианта макростабилизации показывает, что, во-первых, можно удержать ситуацию в рамках контролируемой инфляции (через постоянное отслеживание макроэкономической динамики, через контроль за ценами на продукцию естественных монополий, через развитие безналичных форм расчетов и т.п.), и, во-вторых, это повышение инфляции будет ощущаться на начальном этапе, а затем погасится благодаря оживлению и подъему производства. Финансовое перенапряжение периода «разогрева» экономики сменится, таким образом, финансовой стабилизацией. В качестве примера успешного развития такого рода можно привести экономику Китая, где руководству страны удается удерживать инфляционные процессы под контролем, несмотря на рост объема денежной массы, значительно опережающий рост физических объемов производства, в течение последних 15 лет.
Финансовая стабилизация, достигаемая подобным путем, существенно отличается от ее либерально-монетаристской версии. Она выступает не как самоцель, а как сопутствующий элемент и результат общей макростабилизации, осуществляемой в структурно-производственном варианте. Она с самого начала предполагает проведение курса на расширение емкости внутреннего рынка, рост физических объемов производства, укрепление экономической безопасности страны, реализацию ее конкурентных преимуществ в мирохозяйственном разделении труда, что предполагает проведение в жизнь национальной стратегии экономических реформ, не допускающей превращения национальной экономики в сырьевой придаток более развитых стран. Следовательно, критерием успешности такой финансовой стабилизации становится не достижение определенных количественных значений монетарных показателей (темпы инфляции, дефицит госбюджета, стабильность курса национальной валюты), а экономический рост и повышение уровня жизни населения.
Несмотря на то что структурно-производственный вариант макростабилизации обладает рядом достоинств, его практическое осуществление наталкивается на непростые проблемы. Прежде всего, для его осуществления необходима высокая степень обоснованности направлений структурной перестройки и распределения инвестиционных ресурсов, что, как показывает практика, весьма затруднено сильной бюрократизацией принимаемых решений. Существует серьезная опасность коррупции и принятия решений на основе частных интересов отдельных государственных чиновников в ущерб национальным интересам[115]. Возникают неизбежные трудности с мобилизацией значительных финансовых ресурсов, позволяющих осуществлять структурно-производственные преобразования без ощутимого снижения уровня жизни населения.
К этому следует добавить достаточно высокую продолжительность периода ожидания отдачи от кредитно-инвестиционного «разогрева» экономики, направленного на стимулирование внутреннего спроса. Необходимо признать, что в условиях крупных финансовых затрат на развитие производства и смягчения кредитно-денежной политики достаточно сложно удержать инфляцию в рамках, не позволяющих допустить расстройства денежной системы, в особенности в тех странах, где уже начался экономический спад, вызывающий негативные явления турбулентности и дезинтеграции.
Предпочтительным выглядит такой путь осуществления макростабилизации, который сочетал бы достоинства каждого из двух вариантов, нивелируя недостатки крайних форм их реализации. Однако на практике существует опасность превращения идеи сочетания вариантов в такую политику, которая будет характеризоваться неопределенностью, отсутствием ясно обозначенных приоритетов экономической стратегии, «топтанием на месте» или выбором в пользу стратегии догоняющего развития, не сориентированного на реализацию конкурентных преимуществ, вытекающих из экономических особенностей развития реформируемой страны.
В самом общем виде интегрирование может заключаться в том, что структурно-производственный вариант макростабилизации и непосредственная ориентация на экономический рост должны реализовываться в рамках, не допускающих серьезной финансовой дестабилизации, а финансовая стабилизация не должна приобретать самодовлеющего характера. Следует помнить о том, что монетарное равновесие — не самоцель проводимых преобразований, а предпосылка достижения экономического роста и повышения уровня жизни подавляющего большинства населения страны.
Необходимость интеграции может быть отнесена и к основным элементам трансформационного процесса. Вероятно, наиболее позитивные результаты следует ожидать от такого варианта соотношения этих элементов, когда институциональные преобразования и либерализация хозяйственной деятельности экономических агентов, с одной стороны, финансовая стабилизация — с другой, экономический рост — с третьей, берутся с самого начала в единстве. Это сразу придает рыночному реформированию конструктивный характер. В противном случае институциональные преобразования и либерализация, взятые в отрыве от двух других сторон, могут сформировать такой экономический климат, в котором будут господствовать спекулятивные операции и, соответственно, спекулятивная ориентация предпринимательства, банковского сектора и других институтов. Переход от такого состояния к финансовой стабилизации и экономическому росту станет крайне болезненным для хозяйственных агентов и способен усугубить депрессивный характер переходной экономики в целом, исказить и затормозить позитивные перемены. Изначальная же интеграция различных сторон реформирования экономики способна предотвратить или значительно ослабить негативные процессы и с самого начала нацелить экономическую политику реформируемых стран на созидательные цели.
Классификация стран с переходной экономикой
и корреляционный анализ макроэкономической динамики
Задачи количественных сопоставлений требуют проведения классификации постсоциалистических стран не только по качественным, но и по количественным параметрам. В соответствии с задачами сравнительного анализа были проведены две различные классификации, одна из которых отражает динамику экономических реформ в странах с переходной экономикой, а другая — текущие итоги этих реформ. Поскольку целями осуществления экономических преобразований изначально были объявлены обеспечение экономического роста и подъем уровня жизни населения, то за основу обеих классификаций взяты параметры, отражающие успешность достижения именно этих целей. Классификации строились с использованием алгоритмов, разработанных в лаборатории Института проблем управления РАН[116]. Результаты расчетов отражены в приложении 2.
Классификация № 1 проводилась по двум параметрам: отношение ВВП текущего года к ВВП 1990 г. и конечное потребление на душу населения. Набор значений этих двух параметров, характеризующий каждую из рассматриваемых стран в каком-либо году (с 1991 по 2001 г.), рассматривался как самостоятельный объект. Анализировались данные по 28 странам с переходной экономикой. Таким образом, классифицировались 28х11=308 объектов. В результате эти объекты разбились на семь классов — непересекающихся неравных по численности групп.
Результаты этой классификации приведены в табл. 28 приложения 2, где для каждого класса обозначены математическое ожидание и дисперсия по каждому из параметров, лежащих в основе данной классификации. Первый, второй, третий, пятый и шестой классы объектов располагаются в порядке последовательного убывания среднего значения обоих параметров. Четвертый класс по показателям ВВП близок ко второму, а по конечному потреблению в среднем несколько отстает от пятого. Наконец, 8 объектов, составляющих «нулевой» класс, не поддаются описанному выше упорядочению, так как по динамике ВВП они в среднем вдвое превосходят среднее значение ВВП для самой лучшей, первой, группы, а по конечному потреблению лишь не намного опережают самую худшую, шестую.
Этот «нулевой» класс составляют значения параметров развития Китая за последние восемь лет. В силу этих причин динамику экономической реформы Китая невозможно объективно оценить в соответствии с данной классификацией. Итоговая классификация остальных стран по динамике экономических реформ строилась следующим образом. За каждый год реформ (с 1991 по 2001 г.) каждая страна получала «отметку», равную номеру класса, в котором оказалась эта страна в этом году (1 — самая высокая отметка, 6 — самая низкая). По совокупности отметок за 11 лет реформ все страны наглядно разделились на 5 категорий.
Больше всего «единиц» получила Словения, которая устойчиво находилась в первом классе в течение всего рассматриваемого периода. Эта страна и получила первую, высшую, категорию по данной классификации. Во вторую категорию попадают страны, у которых «двоек» и «единиц» оказалось больше, чем остальных «отметок». Это Польша (5 «единиц», 6 «двоек»), Венгрия (одна «единица», остальные «двойки»), Чехия (все «двойки»), Эстония (две «единицы», 6 «двоек», 3 «тройки»), Латвия (8 «двоек», 3 «тройки») и Хорватия (7 «двоек», 4 «тройки»).
В третью категорию попадают страны, оказавшиеся в третьем и более высоких классах чаще, чем в остальных. Эту, самую многочисленную, категорию можно разделить на две категории — 3а и 3б. В категорию 3а попали страны, не опускавшиеся по своим показателям ниже третьего класса (т.е. не имеющие «отметок» ниже «троек»): это Словакия, Беларусь, Литва и Болгария. Категорию 3б составили страны, хотя бы раз опустившиеся ниже третьего класса. Это Босния и Герцеговина, Македония, Россия, Румыния, Югославия, Казахстан. В этой категории лидируют Босния и Македония (у них по 10 «троек» и по одной «пятерке»), а на последнем месте — Казахстан (6 «троек», 5 «пятерок»).
В четвертую категорию попадают Албания и Узбекистан, динамика которых характеризуется преимущественно показателями четвертого класса — высоким приростом ВВП при достаточно низком уровне жизни.
Пятую категорию составили Армения, Кыргызстан и Туркмения, у которых «пятерок» и более высоких «отметок» оказалось больше, чем «шестерок». Последнюю, шестую, категорию получают страны с преобладанием «шестерок». Это Азербайджан и Украина, показатели которых лишь недавно покинули шестой класс, а также Молдова, Грузия и Таджикистан, которые в него «свалились» и не могут выбраться до сих пор.
Таким образом, предложенная классификация (табл. 4.1) позволяет ранжировать страны с переходной экономикой в зависимости от успешности их макроэкономической динамики в течение всего хода реформ в координатах «прирост ВВП — конечное потребление на душу населения». Итог данной классификации выглядит следующим образом (табл. 27 приложения 2).
Таблица 4.1
Классификация № 1
(динамика стран с переходной экономикой)
Категория | Страны |
1 | Словения |
2 | Польша, Венгрия, Чехия, Эстония, Латвия, Хорватия |
3а | Словакия, Беларусь, Литва, Болгария |
3б | Босния, Македония, Россия, Румыния, Югославия, Казахстан |
4 | Албания, Узбекистан |
5 | Армения, Кыргызстан, Туркмения |
6 | Азербайджан, Украина, Молдова, Грузия, Таджикистан |
Классификация № 2, призванная охарактеризовать текущие итоги рыночных реформ, проводилась по двум параметрам — по отношениям среднедушевых ВВП и конечного потребления 2001 г. к аналогичным показателям 1990 г. В данной классификации никак не учитывалась динамика рассматриваемых показателей в течение последних 10 лет, имел значение лишь итог, с которым постсоциалистические страны пришли к концу 2001 г. по сравнению с 1990 г.
Классификация 28 рассматриваемых объектов по двум выделенным признакам приводит к разбиению их на шесть линейно упорядоченных классов, т. е. классы, которые являются лучшими по одному из параметров, являются лучшими и по другому. Статистические характеристики соответствующих классов (математическое ожидание и дисперсия параметров, по которым проведена классификация) приведены в табл. 31 приложения 2. Итог данной классификации выглядит так (табл. 4.2).
Таблица 4.2
Классификация № 2
(итоги реформ в странах с переходной экономикой)
Класс | Страны |
1 | Китай |
2 | Венгрия, Польша, Словения, Эстония |
3 | Словакия, Хорватия, Беларусь, Латвия |
4 | Албания, Болгария, Румыния, Чехия, Югославия, Босния и Герцеговина, Македония, Узбекистан, Литва |
5 | Россия, Армения, Казахстан, Кыргызстан |
6 | Украина, Молдова, Азербайджан, Грузия, Туркмения, Таджикистан |
Данная классификация является основной для характеристики текущих экономических итогов (по состоянию на 2001 г.) проводимых в различных странах хозяйственных преобразований. Бесспорным лидером реформ является Китай, намного опередивший следующую за ним группу стран по обоим параметрам, положенным в основу данной классификации.
По сравнению с результатом классификации № 1 конечные достижения Словении (по отношению к стартовому уровню 1990 г.) не столь очевидны, и потому в классификации № 2 она слилась с рядом других стран из догоняющей ее группы. Аутсайдеры бывшей второй группы (Латвия и Хорватия) и лидеры бывшей третьей (Словакия и Беларусь) образовали самостоятельный третий класс.
Наиболее многочисленный четвертый класс сформировался из слияния бывших третьей и четвертой групп, за исключением лидеров третьей группы, передвинувшихся классом выше, и ее аутсайдеров, — России и Казахстана, откатившихся в пятый класс. Свою позицию по сравнению с предыдущей классификацией ухудшили также Чехия, перешедшая из лидирующей группы в «средний» четвертый класс, и Туркмения, переместившаяся в число аутсайдеров.
Следует заметить, что сравнительная характеристика итогов экономических реформ, предоставляемая классификацией № 2, является в некотором смысле условной по двум причинам. Во-первых, экономические реформы в разных странах начались в разные годы, поэтому приведение значений параметров, характеризующих итоги реформ, к уровню 1990 г., не во всех случаях следует считать показательным. Иначе говоря, для сопоставления итогов развития стран за рассматриваемый период имеет важное значение производная (скорость роста или падения) указанных показателей.
Во-вторых, помимо отношений уровня 2001 г. к уровню 1990 г. существенны и абсолютные значения рассматриваемых показателей. Что же касается абсолютных значений, например, ВВП на душу населения (табл. 11 приложения 1), то среди 29 стран с переходной экономикой Словения устойчиво удерживала лидерство на протяжении всего 11-летнего периода. Китай сделал рывок, переместившись с предпоследнего места на 9-е с конца. Но на этом фоне не менее выдающимся следует признать успех Польши, которая поднялась с 7-го места, занимаемого ею в 1990 г., на 2-е (уже в 1994 г.) и сохраняет его до конца периода. Узбекистан, в 1990 г. занимавший 6-е место с конца, к 1998 г. улучшил свои показатели на 5 позиций, а Россия, наоборот, за этот период откатилась с 9-го места в данной группе стран на 15-е. Чехия, занимавшая вторую строчку в начале 90-х годов, в 2001 г. оказалась лишь шестой.
Далее были рассчитаны матрицы корреляции важнейших макроэкономических параметров по отдельным странам (табл. 32-60 приложения 2) и по классам, объединяющим различные страны в соответствии с классификацией № 2 (табл. 61-69 приложения 2). На основе проведенных расчетов можно сделать выводы относительно статистической связи различных макроэкономических показателей по отдельным странам и группам стран.
В первую очередь, требуют анализа и оценки проблемы взаимосвязи «физических» и «монетарных» параметров развития стран с переходной экономикой.
- Экономический рост и монетарные параметры
Прежде всего заслуживает внимания распространенное убеждение в наличии обратной связи между экономическим ростом и инфляцией, опровергаемое опытом развития многих постсоциалистических стран. Для исследования взаимосвязи между динамикой инфляции и «физических» макропараметров была использована проведенная ранее классификация № 1, учитывающая динамику объемов ВВП и конечного потребления на душу населения. Все показатели инфляции по каждой стране за каждый из 11 рассматриваемых лет (с 1991 по 2001 г.) были разбиты на семь классов в зависимости от годовых темпов прироста индекса потребительских цен. Показатели инфляции менее 5,5% в год образуют класс 1 (сюда входит и дефляция, имевшая место в некоторых странах в отдельные годы), показатели от 5,6 до 15,5% — класс 2, от 15,6 до 45,5% — класс 3, 45,6–135,5% — класс 4, 135,6–405,5% — класс 5, 405,6–1215,5% — класс 6 и выше 1215,6% — класс 7.
Текущая динамика показателей прироста ВВП и конечного потребления, определяемая в соответствии с классификацией № 1, была выписана совместно с рангом инфляции, устанавливаемым описанной выше классификацией (табл. 29 приложения 2). Попытка проведения ранговой корреляции, сопоставляющей динамику объемов производства и уровня жизни с динамикой инфляции, не дает значимых результатов.
Сопоставление динамики прироста потребительских цен за последние годы (табл. 9 приложения 1) позволяет сделать вывод о том, что дальше всего от стабилизации по данному показателю находятся Киргизия, Россия, Таджикистан, Молдавия. Относительная стабилизация наступила в большинстве восточноевропейских стран (исключение составляет, пожалуй, Румыния, где еще рано делать вывод о наступлении ценовой стабильности), а также в Азербайджане, Армении, странах Балтии и Китае.
Когда в странах ЦВЕ и республиках бывшего Советского Союза начались экономические преобразования, эксперты констатировали бесспорный факт, состоящий в том, что одновременно с резким спадом в 1990-1992 гг. в большинстве этих стран отмечался и всплеск инфляции. В середине 90-х годов в ряде стран (Польша, Словения, Латвия) снижение темпов инфляции сопровождалось сокращением спада, а затем и оживлением производства. Однако отсюда отнюдь не вытекает, что дальнейший ход событий должен подтвердить данную зависимость между этими параметрами. В целом ряде стран экономическая динамика свидетельствует об обратном.
В Чехии успехи в подавлении инфляции (с 56,6% в 1991 г. до 11,1% в 1992 г.) не смогли обеспечить рост экономики. А вот ускорение темпов инфляции в 1993 г. по сравнению с 1992 г. (с 11,1 до 20,8%) сопровождалось переходом от спада к экономическому росту. Примерно такая же картина наблюдалась в этот период и в Словакии. Стабилизация темпов инфляции в Венгрии в 1990-1993 гг. также не сопровождалась экономическим ростом. В Болгарии в 1994 г. экономический рост происходил при инфляции в 96,2%, в Хорватии в том же году рост происходил при инфляции в 98%, а в Армении — даже при инфляции в 5273%! В России сокращение темпов инфляции в 1994 г. по сравнению с 1993 г. сопровождалось увеличением темпов экономического спада. То же самое можно наблюдать в 1996 г. — заметное сокращение темпов инфляции по сравнению с 1995 г. при некотором увеличении темпов экономического спада. В то же время, всплеск инфляции в 1999 г. сопровождался приростом годовых объемов производства.
Из проведенного анализа вытекает, что спад физических объемов производства выступает одним из важных факторов инфляции, однако снижение инфляции, хотя и является в общем благотворным для экономической динамики, само по себе неспособно обеспечить экономический рост. Более того, в некоторых случаях для достижения целей экономического роста нет необходимости в подавлении инфляционных процессов. Иногда и сам инфляционный разогрев экономики, осуществляемый в узких, осторожно нащупываемых пределах, выступает как стимул экономического роста, что в известной мере подтверждает теоретическую правоту кейнсианской трактовки рассматриваемых процессов. Примером такого положения вещей является экономика Китая, где наблюдается устойчивая положительная корреляция между темпами прироста ВВП и темпами инфляции, составляющая 87% (табл. 43 приложения 2).
В целом между темпами роста ВВП и темпами роста потребительских цен (табл. 2 и 9 приложения 1) не удается обнаружить значимой корреляции ни по одной группе стран, разбитых на классы в соответствии с классификацией № 2 (табл. 61-69 приложения 2). Среди отдельных стран отрицательная корреляция между данными показателями наблюдается в Боснии и Македонии, а также в республиках бывшего СССР, за исключением России, Беларуси, Молдовы и Грузии, а положительную корреляцию обнаруживают Китай и Вьетнам. Тем самым, очевидно, что связь между высокой инфляцией и экономическим спадом является не общей закономерностью, а следствием определенной логики проведения экономических реформ.
- Объем денежной массы и инфляция
Анализ отношения объема денежной массы к ВВП (табл. 15 приложения 1) развеивает всякие иллюзии относительно необходимости ограничения денежной массы для успешного осуществления макроэкономической стабилизации. Лидером по данному показателю является Китай, где объем М2 в последние три года в 1,5 раза превышает уровень ВВП. Следом (по данным 2001 г.) идут Чехия (73,7%) и Словакия (67,6%), за ними плотной группой (43-50%) следуют успешно реформируемые восточноевропейские страны (Словения, Хорватия, Польша) и не знавший экономических спадов Вьетнам.
Сопоставление стран ЦВЕ между собой по данному показателю лишь подтверждает общий вывод. В 2000 г. наименьшее отношение М2 к ВВП среди стран этого региона было у Румынии (23,2%), тогда как по темпам инфляции в том же году она устойчиво лидировала, в 4,5 раза обгоняя следующих за ней Болгарию и Венгрию. Среди стран Балтии отношение М2 к ВВП выше у Эстонии, где реформы более успешны по сравнению с ее ближайшими соседями, что подтверждается обеими классификациями.
Среди всех стран с переходной экономикой лишь Украина и Латвия показывают положительную корреляцию между темпами инфляции и отношением М2 к ВВП, а отрицательную — Польша, Словения, Китай (в этих трех странах она составляет более 80%), а также Румыния и Хорватия. Положительная корреляция между темпами инфляции и совокупным объемом денежной массы М2 обнаруживается в Украине и Румынии, а отрицательная — в Венгрии, Словении, Чехии, Словакии, Молдавии, Азербайджане, Казахстане, Эстонии, Литве, Китае, Вьетнаме, а также в Латвии и России.
Исследования, проведенные экспертами Всемирного банка, также показали наличие вполне определенной обратной корреляции между количеством денег в обращении (денежная масса в процентном отношении к ВВП) и уровнем инфляции: чем меньше денег в обращении, тем выше темпы инфляции[117]. Этот факт, решительно противоречащий привычным монетаристским представлениям, нуждался, естественно, в объяснении. Эксперты Всемирного банка вынуждены были использовать для объяснения столь странной (с точки зрения неоклассической теории) ситуации не монетаристские, а скорее кейнсианские концепции. Они представили дело таким образом, что страны, где наблюдался наиболее высокий уровень инфляции, испытывали наибольший спад производства, который сопровождался значительным падением спроса на деньги. В этих условиях центральные банки этих стран, хотя и сокращали реальное количество денег в обращении, все же делали это не в той мере, в какой падал спрос на деньги. Таким образом, хотя денежная масса и сокращалась, она все равно оказывалась избыточной.
Это объяснение можно было бы признать правдоподобным при выполнении двух условий, ни одно из которых не имеет места в действительности. Во-первых, оно неявно опирается на факт положительной корреляции между темпами инфляции и спадом производства, который, как мы видели, является мифом, не соответствующим реальному положению вещей. Во-вторых, данное объяснение для своего подтверждения требует обнаружить в переходных экономиках с высокой инфляцией феномен «бегства от денег». Однако подобная гипотеза также противоречит реальностям трансформационных процессов. Например, в России, где произошло наибольшее сжатие объема денежной массы М2, в соответствующие годы наблюдался кризис ликвидности, имела место очевидная нехватка оборотных средств предприятий для осуществления текущих расчетов, что привело к кризису неплатежей и натурализации экономических связей (бартер), которые, таким образом, оказались спровоцированы хозяйственной политикой правительства.
На самом деле объяснение обратной связи между объемом М2 и инфляцией весьма несложно. Ограничительная финансовая политика, направленная на сжатие агрегата М2, не влечет за собой сокращения объема денежной массы, а вызывает лишь ухудшение ее качества. Взамен ликвидных денежных агрегатов каналы денежного обращения наполняются финансовыми неликвидами, суррогатами денег, различными долговыми обязательствами, накопление которых приводит к кризису неплатежей. В России, например, в середине 90-х годов совокупный объем «квазиденег» в обращении достигал, по некоторым оценкам, половины всего объема денежной массы, а в отдельных отраслях составлял 80-90% совокупного объема операций российских предприятий[118]. Кризис неплатежей вызывает углубление экономического спада, а он, в свою очередь, выступает важнейшим фактором инфляционных процессов, поскольку усиливает диспропорции между количеством денег в обращении, которое остается практически неизменным (несмотря на сжатие М2), и объемом их товарного покрытия.
«Гетеродоксальный шок», связанный с замораживанием бюджетных выплат, негативно отражается на состоянии реального сектора, поскольку включается так называемый мультипликатор неплатежей, подобный инвестиционному мультипликатору: каждый рубль, не выплаченный правительством из бюджета, оборачивается, по оценкам экспертов, в 5-6 рублей неплатежей в реальном секторе экономики[119]. В результате использования суррогатных денежных средств (в том числе проведения взаимозачетов, когда правительство фактически объявляет деньгами отложенные или просроченные долговые обязательства предприятий) единый платежный оборот страны разрывается на два сегмента. Один из них — спекулятивный финансовый сегмент, сосредоточивший средства на рынках краткосрочных обязательств, другой — реальный сектор, образовавший уникальную платежную систему, в которой доминируют квазиденьги, необеспеченный коммерческий кредит и бартер[120].
Кризис неплатежей вынуждает правительство к эмиссии суррогатных денег, долговых обязательств, которые обращаются на рынке, помогая исправно работающим предприятиям уходить от налоговых обязательств перед бюджетом («плохие» деньги, с которых можно не платить налоги, вытесняют из оборота «хорошие», ликвидные деньги). При этом безнадежные должники, для облегчения положения которых и были введены суррогатные деньги, так и остаются в должниках. В результате собираемость налогов резко падает, и значительная часть предприятий перемещается в теневой сектор, где к 1998 г. функционировало около 40% российской экономики. Тем самым эмиссия суррогатных денег — это своего рода порча монеты, убыток от которой несет государство-эмитент, рискующий окончательно потерять контроль над системой денежного обращения. При этом меры, приведшие к разбалансированности денежной системы страны, правительство, по иронии судьбы, называет жесткой финансовой дисциплиной.
Помимо этого, при обращении суррогатов поставщики, пребывающие в монопольном положении, нередко завышают цены по сравнению с рыночными, и с этим ввиду безвыходности ситуации приходится соглашаться всем заинтересованным сторонам (в том числе и населению, когда речь идет, например, о поставках электроэнергии). Таким образом, кризис неплатежей увеличивает бюджетный дефицит и способствует росту цен, что, в свою очередь, провоцирует новые всплески инфляции.
Несмотря на формальный выбор большинства стран Восточной Европы в пользу монетарного варианта финансовой стабилизации, соответствующего рекомендациям МВФ, на самом деле далеко не во всех случаях финансовая стабилизация достигалась путем внезапного применения комплекса жестких дефляционных мер, подобного тому, что было сделано, например, в России. В частности, Венгрия смогла достичь требуемых результатов, избегая разрушительного мгновенного сжатия объема денежной массы. С другой стороны, весьма глубокий дефляционный шок в России (сокращение объема М2 более чем в 2,5 раза только за 1992 г. и более чем в 4 раза за весь период до 2000 г.) сопровождался высоким уровнем инфляции, а формально достигнутая к весне 1996 г. финансовая стабилизация сопровождалась значительным сокращением объемов производства и реальных доходов населения при фактической неспособности государства обслуживать внутренний долг.
Согласно расчетам, сделанным в рамках многофакторной модели в Институте системного анализа РАН, в начале 90-х гг. первым по значимости фактором инфляции в России стал неограниченный вывоз сырья и других товаров за границу без репатриации валютной выручки, что фактически равносильно вывозу капитала из страны. Вторым фактором было предоставление рублевой наличности и разрешений на безналичную эмиссию рублей странам «рублевой зоны» — своего рода импорт инфляции из других стран СНГ. Третьим по значимости фактором было эмиссионное финансирование дефицита госбюджета. Четвертым — эмиссионные попытки покрытия быстро обесценивающихся оборотных средств предприятий. Пятым фактором была нелегальная эмиссия (подделки авизо и пр.). При этом, в соответствии с проделанными расчетами, третий и четвертый факторы, упоминаемые правительством в качестве ведущих, в совокупности детерминировали инфляционные процессы лишь на 23%[121].
Экономисты, близкие к монетаристской парадигме, обычно объясняют длительную безуспешность попыток финансовой стабилизации в России тем, что здесь не были в достаточно полной мере реализованы все составляющие стандартного пакета стабилизационных мер, рекомендуемого МВФ. Но то же самое можно сказать и про любую из стран, добившихся успехов в борьбе с инфляцией, — ни одна из них не была ортодоксальным последователем рекомендаций МВФ.
Более того, можно заметить, что страны ЦВЕ, проводившие наиболее резкое ограничение количества денег в обращении (Болгария и Румыния), испытали и наибольшие проблемы с инфляцией, да и с преодолением спада производства. Практически ни одной стране ЦВЕ (за исключением Польши и Венгрии) не удавалось проводить сокращение денежной массы долее чем в течение года. Во многих из этих стран