Россия и Запад

Иванников Россия и Запад-v1-2022-03-22

Предисловие

Данное издание в своей основе подготовлено автором в 2020 г., но в значительной степени сохраняет свою значимость и сегодня, а целый ряд рассмотренных в книге вопросов приобретает особую актуальность именно в настоящий момент. Более того, отношения с Западом из состояния скрытого противостояния перешли в фазу гибридной войны. И то, что сегодня Российская армия решает поставленные задачи на территории Украины, а не Европы, не должно никого вводить в заблуждение. И украинский нацизм, и украинский неолиберализм являются всего лишь инструментами западной политики. Они лишены какой-либо субъектности и все их задачи в настоящий момент сводятся к максимальному разрушению страны, от имени которой они выступали и об интересах которой они якобы заботились.

Этот конфликт имеет очевидный межцивилизационный характер. Он будет продолжаться до тех пор, пока Русский мир и Запад будут сосуществовать друг с другом. В этом конфликте Россия и Запад преследуют прямо противоположные цели. Если Россия защищает собственное цивилизационное пространство, то западная политическая элита преследует откровенно интервенционистские цели, предполагающие уничтожение Русской цивилизации и государственности, физическое уничтожение русского народа. А поскольку русские на всём протяжении истории России обеспечивали существование и развитие и других народов Российской Федерации, то можно сказать, что судьба всех народов России сегодня находится под угрозой. В этой войне у России, по сути, нет выбора: она должна в ней победить потому, что в ином случае России просто не будет.

Некоторые идеи, изложенные в работе, в настоящее время, возможно, могут быть рассмотрены под другим, более актуальным углом зрения в свете новейших исторический событий начала 2022 г. В историческом горизонте 2020 г. отчуждение российской политической элиты от российского общества было предельно зримым и очевидным. Эта элита была прочно встроена в механизмы капиталистической мировой экономики, её действия во многом ориентировались на Запад, зависели от западной политики. И в тот момент само предположение, что внутренняя политика государства может внезапно измениться, не выглядело обоснованным. На основании этого автором был сделан вывод, что русское общество должно взять свою судьбу в собственные руки, и если государство в своём старом формате не заботится об обществе, не думает о его развитии, а лишь использует его для обеспечения интересов высшего класса, то на месте такого государства должно быть создано новое, для которого приоритетной задачей станет забота о большинстве населения России. Но 24 февраля 2022 г. в жизни России началась новая эпоха. Начало военной операции на Украине стало и началом выхода России из западной сферы влияния. Русский мир предельно чётко и безапелляционно заявил о себе как о независимой мировой силе, способной жёстко и последовательно отстаивать собственные интересы.

Вследствие этого политическая элита России — внезапно для себя самой — оказалась элементом совершенно иной социально-политической системы. Связь с Западом и какие-либо надежды на Запад отдельных представителей этой элиты оказались уничтожены. Новая системная логика действий инициировала глобальную трансформацию российского высшего класса. Этот класс обнаружил, что он находится в одной лодке с обществом, и для того, чтобы выжить, он должен отстаивать национальные интересы, работать не на себя самого и западные банки, а на общество. Будучи изначально космополитичным, российский высший класс стремительно трансформируется в силу, вынужденную вследствие обстоятельств становиться силой национальной.

Такая трансформация обещает быть парадоксальной. Чтобы победить в навязанной ей войне, Россия должна радикально трансформировать существующий в стране способ производства. Экономическая модель, в рамках которой командные высоты в экономике занимает финансовый капитал, должна уступить место модели, в рамках которой не социальное подчинено задачам получения экономической прибыли, а, наоборот, экономика существует и развивается для того, чтобы обеспечивать полноценное развитие и процветание общества. Такая модель общественно-экономической жизни уже не может считаться капиталистической, хотя отдельные элементы капитализма могут быть интегрированы в её структуру.

По своей сути, новая социальная модель, первые шаги к формированию которой уже сделаны, является социалистической моделью. Именно так она и называется в книге. Но, учитывая то обстоятельство, что сам термин «социализм» часто некорректно ассоциируется исключительно с историей СССР, нет ничего страшного, если сегодня он будет заменён на термин «посткапитализм».

Современная Россия являет собою не только процесс возрождения Русского мира, но и процесс перехода от капитализма к пост-капитализму. Впрочем, эти два процесса взаимосвязаны. Отсюда — и парадоксальность трансформаций российского высшего класса. Его действия, подчиняясь логике трансформации, ведут страну к национальному возрождению, но при этом сам этот класс исчезает постольку, поскольку меняется экономическая модель. Значительная часть капиталистической элиты трансформируется в посткапиталистическую. О тех, кто по каким-то причинам не захотел или не смог этого сделать, история забудет.

В новых геополитических условиях глобально меняются и взаимоотношения между обществом и государством. Сегодня возникла уникальная возможность создания нового Общественного договора между обществом и государством. В рамках такого договора может быть преодолён многовековой, трагический раскол между обществом и государством, и страна может обрести в лице государства силу, последовательно отстаивающую её интересы.

Так как системообразующим элементом Русского мира являются русские, новое, подлинно народное государство неизбежно будет русским государством. Забота о русском народе должна стать одной из приоритетных задач такого государства. Первые шаги на этом пути уже сделаны: русские получили статус государствообразующего народа, принимаются меры, направленные на защиту русского языка. Но многое ещё предстоит сделать и в сфере социальной политики, и в сфере образования и культуры.

Государствообразующий статус русского народа не означает, что русские лишь составляют статистическое большинство Российской Федерации (тем более что к началу 2030-х гг. это уже не будет столь очевидным). Этот статус указывает на нечто более значительное, чем простая статистика. Он предполагает, что Русская цивилизация создана в первую очередь силами русского народа, на основе ценностей Русского мира, русского языка и русской культуры. Именно русские создали такую государственную модель, которая позволила им не только создать устойчивое и удивительно жизнестойкое государство, но и развить это государство до уровня самобытной цивилизации. Другие народы, вошедшие в орбиту Русского мира, таких качеств проявить не сумели.

Русская культура стала тем базисом, благодаря которому другие на-роды России обрели возможность для своего дальнейшего развития. Если этот базис исчезнет, то ни один другой народ, живущий в России, не сможет по объективным причинам взять на себя основную часть за-боты о судьбе России. Государствообразующий статус русских означает, что они несли, несут и будут нести на себе основную ответственность за существование нашей страны. Именно поэтому они нуждаются в поддержке.

Речь не идёт о том, чтобы политика государства в сфере межнациональных отношений подчинялась принципу «русским — всё, остальным — что останется». Такой подход связан с нацизмом, а нацизм никогда не был присущ русскому народу. Те локальные выплески нацизма, что мы время от времени наблюдаем в российских мегаполисах, являются жестами отчаяния и духовной дезориентации. Речь идёт о восстановлении элементарной справедливости: поддержка российских окраин всегда шла за счёт русских. Развитие таких окраин как правило означало недоразвитие русских земель. Именно эта схема нашей внутрицивилизационной жизни должна быть существенно скорректирована, изменена.

Естественно, такая позиция не предполагает какой-либо тотальной унификации и денационализации других народов Российской Федерации, о чём порой говорит русский вульгарный национализм. Сохранение и развитие русского народа ни в коей мере не должно сопровождаться ущемлением прав других народов страны. Но в то же время любой региональный национализм, любая попытка исказить реальную историю страны и поставить под сомнение государствообразующий статус русских должны квалифицироваться как действие пятой колонны и предельно жёстко пресекаться.

Точно так же Российское государство должно предельно жёстко и последовательно реагировать на дискриминацию русских людей, происходящую сегодня на окраинах постсоветского пространства. Политическая элита этих окраин должна помнить, что существование их «независимых» государств — это временное явление. У этих государств и их титульных наций нет шансов выжить без поддержки России, и их возвращение в орбиту Русского мира — лишь вопрос времени. Но как именно произойдёт это возвращение и какую форму оно примет, непосредственно зависит от характера национальной политики местных элит.

«Перспектива создания нового общественного договора и открытая гибридная война с Западом требуют от русского общества изменения отношения к государству. Скрытая конфронтация должна уступить место поддержке государства.

В этой ситуации страна нуждается в формировании широкого общественного движения, поддерживающего новую государственную политику, направленную на реализацию подлинно национальных интересов, и способного донести до государства подлинные чаяния общества» — справедливо написал на своей странице в «Телеграм» Алексей Кочетков.

В качестве эпилога в настоящую работу включена статья «Мир-система II. Перечитывая Иммануила Валлерстайна», написанная в декабре 2020 г., в которой анализируются структурные изменения, происходящие сегодня на Западе. Эти изменения затрагивают западный высший класс и его внутреннюю трансформацию. Есть основания считать, что в рамках западной капиталистической экономики скорость этих изменений будет увеличиваться.

7 марта 2022

 

Глава 1

Связь Русской и Западной цивилизации. Особенности сегодняшнего состояния Русской цивилизации. Кризис Запада

 

Важнейшей особенностью русской истории является её многовековая связь с историей Запада. Две мировые цивилизации граничат друг с другом, и это соседство предопределило весь ход мировой истории минувшего тысячелетия.

Это соседство положило предел естественному расширению России и Запада в определённых направлениях. Мощь России воздвигла стену для Запада в его продвижении на восток, и аналогичным образом западная мощь положила предел экспансии Русской цивилизации на территорию Европы. Следствием этих ограничений стала интенсификация движения в противоположные стороны. Естественной сферой роста Запада стала Атлантика. Запад превратил, пусть и не в полной степени, Атлантический океан в своё внутреннее море, сделав из него аналог Римского Средиземноморья времён поздней Античности. Оттолкнувшись от своих восточных границ, Европа устремилась всё дальше на запад, вышла за свои естественные географические пределы и обрела подлинно мировой статус и значение. Колыбель Западной цивилизации — Западная Европа — в настоящий момент является всего лишь одним из локальных пространств Западной цивилизации, и, как показывают события последних десятилетий, роль этого региона в жизни западных обществ не является безусловно доминирующей и определяющей. Судьба Запада решается в иных пространствах: там, где раньше располагалась исключительно периферия, сегодня существуют подлинные цивилизационные центры, для которых «европейское про-шлое» — лишь строчка в исторической биографии, а сама Европа — набор инструментов и сфера осуществления новых цивилизационных проектов, стремительно теряющая черты исторической субъектности. И кто знает, не окажется ли через несколько десятилетий Австралия более важным политическим субъектом, чем «Соединённые Штаты Европы», гордящиеся, подобно позднеантичным Афинам, собственным культурным наследием и в то же время не способные интерпретировать и использовать это наследие в контексте новых культурных и геополитических вызовов?

История Западной цивилизации подобна кораблю, однажды покинувшему порт, где он был построен, и ушедшему в бесконечно долгое плавание. Те, кто остались на берегу, живут ожиданием возвращения этого судна, но вопрос о том, хочет ли сама команда подобного возвращения, остаётся открытым.

Русская цивилизация, отталкиваясь от своих западных границ, направила свою экспансию в восточном направлении. Посредством выхода к Тихому океану она обрела масштабы целого континента, многократно превосходящего по своим размерам всю Западную Европу. В итоге возникло особое социально-культурное пространство, в значительной степени свободное от внешних влияний и обладающее возможностью развиваться в соответствии с собственными, внутренними представлениями о том, как именно может существовать жизнь в его пределах.

Современное положение Русской цивилизации двойственно. С одной стороны, она смогла сохранить собственную целостность, даже несмотря на то, что ряд её регионов, в том числе те, которые ни при каких обстоятельствах не могут считаться периферийными и второстепенными, сегодня пребывают в состоянии полуавтономного существования, а один из важнейших её регионов — Украина — стремительно идёт по пути самоуничтожения. В отличие от Западной цивилизации, построенной по сетевому принципу, Русская цивилизация обладает чётко выраженным центром, и этот центр смог сохраниться. Наличие такого центра делает Русскую цивилизацию жизнеспособной.

Главная проблема Русской цивилизации сегодня связана с её самопониманием. В современной России присутствует кризис идентичности, и связан он отнюдь не с антитезой русского и российского, на что неустанно обращают внимание различные информационные источники. То, что подлинные истоки этой цивилизации являются именно русскими, было очевидно для подавляющего большинства российского общества даже во времена Великой Русской революции с её интернационалистским пафосом и борьбой с «великодержавным шовинизмом», инспирированным той частью революционной элиты, которая пополнялась за счёт всевозможных национальных окраин и маргинальных этнических групп. Тем более очевидны русские истоки и основы России как цивилизационного пространства сегодня, когда тотальный информационный террор 1920—1930-х гг. оказывается невозможным. Русские были, есть и будут цивилизационной основой России. И если по каким-то причинам, например, демографическим, они утратят эту роль, Русская цивилизация просто перестанет существовать.

Кризис самопонимания как элемент духовной жизни Русской цивилизации возник отнюдь не сегодня, и даже не в ХХ в. Этот кризис связан с неспособностью политической элиты России осознать реальные масштабы страны. Начиная с Петровских времён, русская политическая элита соотносит Россию с Европой, отчасти подражая последней, а отчасти стараясь превзойти её. И если во времена Петра I и Екатерины II отождествление Европы с Западом является безусловно правомерным, то в XIX в. ситуация меняется. Европа уже не есть Запад как целостность, а лишь отдельный фрагмент его, один из частных регионов, теряющий к тому же роль цивилизационного лидера. Но даже в ХХ в. именно Европа продолжает оставаться главным культурным ориентиром для российской политической элиты. Эта элита по-прежнему воспринимает свою страну в качестве европейского государства, забыв о том, что большая часть России располагается за Уралом, а территории большинства европейских стран в лучшем для них случае совпадают по размеру с какой-нибудь российской областью.

Подобный, сегодня уже безнадёжно провинциальный, европоцентризм не позволяет России осознать её действительную мощь и масштабы. Русское политическое мышление часто мыслит исключительно государственными категориями, забывая о категориях цивилизационных. И такое ослепление блокирует и осознание истоков собственной цивилизации, и понимание её подлинных целей. И от этого унаследованного от прошлого состояния страна избавляется крайне медленно. Причина — во всё той же сегодняшней политической элите, которая всё в большей степени становится препятствием для дальнейшего развития страны. Отдельные группы этой элиты продолжают навязывать обществу представление о том, что Россия — часть чего-то более глобального и общего, в то время как подлинное самосознание страны должно опираться на идею самодостаточности России в современном мире.

Сегодня Русская и Западная цивилизации пребывают в состоянии внутренних кризисов, истоки которых в России и на Западе различны.

Кризис внутри Запада связан с борьбой разных региональных центров за лидерство, что раскалывает единую политическую волю Запада и привносит в жизнь этой цивилизации элементы нестабильности и дурной непредсказуемости. Сегодня нет оснований считать, что этот кризис близок к завершению и, более того, что он может быть завершён в принципе.

На фоне борьбы за политическое и экономическое лидерство в тени оказывается кризис значительно более глубинный, связанный с фундаментальными онтологическими смыслами, определяющими жизнь общества и индивидуума. «Кризис смыслополагания» — тема, ставшая предельно актуальной для западной мысли в ХХ в. Но актуализация данной темы не означает в данном случае, что само явление возникло в это же время. ХХ в. лишь обострил и усилил те элементы западной культуры, которые присутствовали в ней изначально.

Фундаментальный кризис мировоззрения, связанный с отсутствием универсальных смыслов жизни, присутствовал в западной культуре изначально, с момента её возникновения. Истоки Запада — в греческой Античности. Первые греческие полисы и были той корневой Европой, из которой выросла впоследствии Западная цивилизация. Важнейшей особенностью античной культуры было отсутствие тех базовых принципов, на основе которых индивидуальный субъект формирует модель собственной жизни и наделяет её объективным смыслом. Античная культура в момент перехода от сельской общины к городу разрушала свою прежнюю, архаическую картину жизни, но не смогла при этом создать новую. В центре античной полисной картины мира, там, где должны находиться основные мировоззренческие смыслы, присутствовало то неясное, «белое пятно», которое каждый из индивидуумов должен был прояснить («прорисовать») самостоятельно. Ситуация, при которой культура вверяет главную часть своих представлений о мире индивидуальному субъекту, т.е. отдаёт на произвол случайности, свидетельствует о глубинном кризисе этой культуры.

Запад вполне обоснованно выводит собственные истоки именно из античной культуры. Но при этом, как правило, античное культурное наследие ограничивается сферой искусства, науки и отчасти материальных технологий. Вне всего этого оказывается духовная ситуация Античности, также переданная по наследству Западу. Суть этой ситуации — в изначальном духовном одиночестве субъекта, в его потерянности в существующем культурном пространстве. Не знающий, для чего он живёт и что ждёт его впереди, субъект такой культуры судорожно пытается либо подменить объективные, общекультурные жизненные ориентиры произведениями собственного воображения, либо уклониться от постановки «последних вопросов», подменив их материальными ценностями и интересами. Именно такой субъект и такая структура картины мира — главные дары Античности последующим векам западной истории.

Ситуация ценностной дезориентации в Западном Средневековье заявляла о себе с каждым очередным «возрождением» Античности, а с началом Нового времени она стала устойчивым элементом духовной ситуации Запада. ХХ в. лишь радикализирует её, заставляя проявляться интенсивнее и масштабнее. Этот кризис в дальнейшем будет лишь углубляться, превращая Запад в главную угрозу для существования мирового сообщества в целом. Роль этой цивилизации в мировой истории сегодня во многом парадоксальна: будучи частью мирового целого, она ведёт борьбу с этим целым. История, когда часть стремится целое сделать подобным себе, имеет аналогии с процессами биологического типа. Так действуют вирусы в организме, вызывая болезнь последнего; так же действуют раковые клетки, заставляющие организм мутировать, принимать нежизнеспособные формы.

Внешняя, политическая история западной жизни, представляющая собой множество предельно интенсивных, но в то же время бессмысленных исторических событий, единственной целью которых зачастую оказывается банальная борьба за власть в западном мире, является отражением более глобального духовного кризиса. Этот кризис и является естественной формой западного мироощущения. Соответственно, он не может быть преодолён в принципе. Западная цивилизация — это тот больной, которого нельзя вылечить.

На фоне западного кризиса кризис Русской цивилизации выглядит, на первый взгляд, не столь глобальным и фатальным. Для культур традиционного типа, к которым в значительной степени относится и русский тип мировоззрения, вопрос об основных мировоззренческих ориентирах не является вопросом в точном смысле этого слова, так как традиционные культуры изначально знают ответы на него. Главные проблемы таких культур имеют не гносеологический, а мобилизационный характер: энергия общества должна быть направлена на осуществление тех целей и ценностей, что присутствуют в его представлениях о мире.

Проблемы Русской цивилизации на этом фоне усугубляются «фактором забвения» — комплексом ложных представлений, навязанных русской культуре извне. При этом необходимо учитывать, что возвращение к собственным духовным первоосновам должно быть осуществлено в принципиально новом контексте, не имеющем каких- либо аналогов в прошлом. Русская цивилизация стоит перед вызовом, ответ на который потребует предельно творческих решений, что в ситуации современного интеллектуального упадка страны, эпицентром которого является молодое поколение, оказывается достаточно проблематичным.

Важнейшим техническим препятствием на пути преодоления кризиса оказывается структурный элемент, который изначально — в реалиях русской жизни — призван с проявлениями кризиса бороться. Речь идёт о Русском государстве, которое до сих пор не является вполне русским. Значительная часть современного государственного аппарата России занимает антинациональные, а порой — и открыто русофобские позиции. Именно эта часть российской политической элиты несёт основную ответственность за «русское беспамятство», навязывая обществу ложные ценности и выстраивая на этом собственное благополучие.

Главная сложность преодоления кризиса, в котором сегодня оказался Русский мир, связана не с содержательными аспектами политических, социальных и культурных стратегий, а с инструментально-структурными аспектами русской жизни. Преодоление кризиса в обязательном порядке предполагает радикальное преобразование всей государственной машины. И вследствие этого неизбежно возникает вопрос о способах такого преобразования.

 

Глава 2

Кризис капитализма и его последствия. Влияние кризиса капитализма на Россию. Необходимость перехода России на посткапиталистический путь развития

 

Локальные кризисы, присутствующие в жизни Русской и Западной цивилизации, осуществляются на фоне кризиса мирового, универсального. Речь идёт о кризисе капитализма.

Традиционно капитализм определяется как экономическое явление, но в такой характеристике изначально присутствуют элементы глубинного непонимания происходящего и фальсификации образов реальности.

Капитализм не может быть сведён исключительно к экономической сфере постольку, поскольку капиталистическая логика действия, сопутствующая им психология и нормы рациональности неизбежно распространяются на жизнь общества в целом. Капиталистическое общество стремится создать соответствующий тип субъективности, и в этом контексте капитализм является изначально духовным явлением. Суть этого явления — в подмене слова числом, сущности — инструментом. Капитализм устраняет слово и объявляет число высшим носителем смысла.

Противоестественность такой ситуации связана с тем, что изначально числа — это то, что не имеет конкретного содержания и только указывает на его возможность, характеризует степень и объём присутствия смысла в реальности. Так, например, число «пять» само по себе ничего не означает, кроме чистой, не имеющей содержательной конкретности возможности; оно обретает смысл лишь в связи с неким, так или иначе существующим объектом, например, «пять яблок» или «пять человек». Но смысл объектов задаётся словами, а не числами. Слова указывают на качественные (смысловые) характеристики реальности, а числа характеризуют не качества, а количества.

Капитализм абсолютизирует идею количества посредством уничтожения качества. Так возникает фантазм чистых количеств, игнорирующий реальность как таковую.

Подлинная реальность не может быть зафиксирована при помощи исключительно количественных характеристик. Строго говоря, слова также испытывают затруднения перед подлинностью. Так, в частности, если исходить из того, что непосредственным проявлением личности является лицо человека, ни одна речь не способна описать индивидуальный облик человека с фотографической точностью. Точно так же речь не способна дать исчерпывающее описание реальности; реальное всегда больше того, что о нём высказывается. Но в то же время речь способна выявить в реальности те содержания и смыслы, которые в ней, безусловно, присутствуют. Нельзя, как уже было отмечено выше, дать полное описание лица человека, но можно рассказать о том, чем этот человек озабочен, какого типа переживаниями его сознание в данный момент наполнено. Слова ориентируются на выражение общих смыслов, присущих миру, а индивидуальные проявления этого мира мы воспринимаем чувственным и интуитивным способом. Соответственно, культуры, основанные на приоритете Слова, ориентируются на смыслы, находящиеся в основаниях реальности. Понимание этих смыслов никогда не является абсолютно полным, но в то же время оно не противоречит реальности как таковой. Именно они и формируют картину мира культуры, выстраивают систему жизненных координат и наделяют человеческое существование соответствующим качеством.

Абсолютизация числа неизбежно делает саму реальность бессмысленной и одновременно с этим обессмысливает и существование человека как сущности. Личность превращается в «открытый проект», который, подобно воде, способен, в зависимости от обстоятельств, принимать любую форму, но ни одна из них не может наполнить жизнь человека действительным качеством, т.е. сделать его счастливым.

Бессмысленность как онтологическая данность неизбежно производит исключительно несчастное сознание, главным содержанием жизни которого оказывается страдание.

Мир чисел и, соответственно, мир капитализма — это непрерывное движение к линии горизонта, требующее от субъекта и общества максимума усилий, но не имеющее фундаментального рационального обоснования.

Европейский и, соответственно, мировой капитализм является античным изобретением и ещё одним элементом античного наследия, доставшегося западной «варварской» культуре Тёмных веков. Капиталистическая модель экономики, ориентированная на получение прибыли как условие выживания субъекта, находилась в основе всей жизнедеятельности античных полисов. По мере распространения греческой культуры по всему Средиземноморью, происходило распространение и античного капитализма, что в итоге привело к созданию средиземноморской капиталистической системы, являвшейся предшественницей современного мирового капитализма.

Капитализм вполне органичен античной культуре и является частным логическим следствием из общекультурной ситуации, сложившейся в античном мире. Культура, не имеющая ответа на вопрос о том, для чего она существует, свою основную энергию перенесла в сферу количественных технологий. Так ремесленник забывает о цели своей деятельности, объявляя такой целью сам инструмент, при помощи которого он производит вещи. Так интеллектуал, отказываясь от высказываний по существу вопроса, свои основные силы направляет на развитие «правил применения метода». И так же экономика, отказываясь от признания того факта, что она должна служить интересам общества, начинает считать собственную рентабельность единственным абсолютным смыслом своего существования, а социальная реальность интерпретируется ею в качестве инструмента и сырья, смысл наличия которых сводится к достижению всё той же рентабельности. В этом соотношении экономического и социального хозяин и слуга сказочным образом меняются местами. И если при нормальном течении жизни экономическое должно служить социальному, являясь техническим условием для осуществления внеэкономических жизненных целей, то при капитализме ситуация становится прямо противоположной. Тезис «есть, чтобы жить» заменяется тезисом «жить, чтобы есть». Жиль Делёз определил эту метаморфозу как шизоидную: капиталистическая экономика функционирует ради собственного расширенного воспроизведения и ни для чего больше. Если следовать этой характеристике, то капитализм превращает мир в целом в некое шизоидное пространство, т.е. в пространство болезни.

С точки зрения истории религиозных движений капиталистическая логика восприятия реальности во многом сходна с логикой средневекового сатанизма, чьё мышление основывалось исключительно на основе принципа «от обратного»: то, что христианство называло светлым, правильным и добрым, сатанизм определял как тёмное, не-правильное и злое. Оставляя сами онтологические противоположности нетронутыми, сатанизм лишь менял их оценочные характеристики, приписывая злу те качества, которые он находил у добра.

При том что капитализм сопутствовал жизни Запада изначально, западная история не является исключительно историей капитализма. Подлинная история Западной цивилизации — это история борьбы западного общества с капитализмом. Всё самое ценное, чем обладает эта цивилизация, возникло не благодаря капитализму, а вопреки ему. Западные промышленные технологии являются результатом деятельности, прежде всего, западных государств с присущим им милитаризмом. Западная классическая наука была пропитана религиозным пафосом, доставшимся ей в наследство от христианской готики. Западное искусство и архитектура изначально были связаны со стилем жизни западной аристократии. И та же великая западная литература XIX в. с её персонализмом была выражением протеста личности против обезличивающей власти денег.

При этом капитализм не играл в западной истории исключительно отрицательной роли. В рамках мировой капиталистической экономики Запад стал тем экономическим центром, благополучие которого достигалось за счёт постоянной эксплуатации колоний (периферии). Но к концу ХХ в. капитализм окончательно перерос все национальные и региональные рамки. Современный мировой финансовый капитализм стремительно обретает наднациональный характер, и его фактическая привязанность к конкретным региональным центрам является, скорее, частью исторической инерции и результатом случайного стечения обстоятельств. Сегодня идеологи капитализма вполне серьёзно обсуждают возможность переноса формального центра мировой экономики за пределы Атлантического океана.

Начиная с 1980 г. в западных странах резко усиливается рост социального неравенства и формируется новый тип политической элиты, предпочитающей собственные экономические интересы национальным. Предательство элит стало постоянным событием в жизни западных обществ. На смену национализму со всем его смысловым многообразием приходит космополитизм, за которым стоит транснациональная элита, не нуждающаяся для своей деятельности в органической связи с какой-либо исторической цивилизацией и социально-культурной общностью.

Рост благосостояния элиты сочетается с процессами падения жизненного уровня других слоёв общества, демонтажом основ социального государства и разрушением основ национальной культуры. Последнее наиболее очевидно на примере Европы. Лондон, Париж, Берлин являются европейскими городами во всё более и более формальном смысле. Население этих мегаполисов стремительно утрачивает европейский облик, и через несколько десятилетий представители коренных народов окажутся в этих мегаполисах в меньшинстве. Как справедливо заметили Майкл Хардт и Антонио Негри, третий мир сегодня существует не только на периферии первого, но и внутри него. Такая ситуация стала возможной благодаря приоритету экономических интересов отдельных социальных групп над интересами общенациональными. Ценности национального суверенитета никогда не являлись для капитализма определяющими, но в предыдущие века капитализм использовал для достижения своих целей возможности государства, и это позволяло ему прибегать к соответствующей националистической риторике. Сегодня необходимости в такой связи нет, соответственно, капитализм не нуждается и в национальном самосознании.

Если понимать под Западом результат деятельности романо-германских народов, то такой Запад исчезает на наших глазах, оставляя после себя лишь название. Процессы, инспирированные логикой развития капитализма, создают для Западной цивилизации проблемы, намного более серьёзные, чем простая борьба за лидерство разных западных регионов. Серьёзных оснований считать, что эта цивилизация сможет самостоятельно ответить на вызов со стороны капитализма, нет. И единственное, что может сказать современный мир «классическому» Западу, это короткое слово «прощай!»

Запад-I уступает место Западу-II. И через несколько десятилетий это название будет указывать на совсем другое цивилизационное образование.

При том что современный капитализм оказывает разрушительное воздействие даже на собственный центр, тем более катастрофичными оказываются последствия его действий на периферии. Эти последствия усугубляются экономическим кризисом, начавшимся в 2008 г. При том что неолиберальные СМИ регулярно заявляют о том, что кризис преодолён, в действительности ситуация оказывается прямо противоположной.

Сегодня сложно судить о том, насколько длительным будет этот кризис. Критики капиталистического общества много раз провозглашали «конец капитализма в ближайшем будущем», но, тем не менее, это будущее никак не наступало. В связи с этим не стоит впадать в иллюзию и предполагать, что в наше время капитализм окончательно уходит с политической арены. Не одна социально-экономическая система не исчезает сама по себе. Это происходит только под давлением общества. Капитализм цепляется и будет цепляться за власть, и в его силах — сохранить своё господствующее положение на неопределённо долгое время. Но в условиях трансформации современной экономики можно предположить, что то, что в реалиях ХХ в. опознавалось как кризис, сегодня является повседневным фоном существования экономики. Если, используя медицинские аналогии, экономисты XIX—XX вв. видели в экономических кризисах резкое обострение болезни, после которого наступало относительное выздоровление, то теперь о выздоровлении говорить не стоит; болезнь всегда будет присутствовать в предельно острой фазе.

Кризис превращается в тотальный горизонт жизни общества, пронизывая собою все сферы его жизни. Это означает, что капитал для защиты своих интересов будет прибегать ко всё более жёстким и неразборчивым средствам, используя для этого все имеющиеся в его распоряжении инструменты и институты.

Последствия кризиса ярко отразились на российской экономике. Двенадцать лет эта экономика балансирует между спадом и стагнацией. И более-менее сносные экономические показатели, время от времени озвучиваемые Правительством РФ и подконтрольными ему СМИ, являются не столько отражением действительных экономических процессов, сколько произведением «искусства статистики» — самого популярного вида искусства во властных структурах современной России.

Последствием негативных экономических процессов стало, с одной стороны, сокращение социального сектора в стране, фактическое уничтожение основ социального государства, а с другой стороны — выход региональной бюрократии из-под контроля центральной власти и переход политики высшего класса к лозунгу «обогащение любыми средствами!» Дальнейшие перспективы капиталистической модели в России выглядят безрадостными. Государство будет поддерживать, главным образом, те элементы инфраструктуры, которые связаны с экспортом сырья, и военные отрасли. Все остальные элементы социально-экономической жизни оказываются в состоянии «свободного плавания» и стремительно деградируют. Такая расколотость социальной жизни на небольшое количество развивающихся элементов и большую массу стагнирующих в итоге приведёт к множеству структурных противоречий, наличие которых сделает дальнейшее независимое существование страны и её территориальную целостность проблематичными. Одно из таких противоречий связано с упадком современного образования. Если процесс деградации образования будет продолжаться, то в скором времени российскому государству не будет хватать специалистов для обслуживания даже тех отраслей, в которых оно кровно заинтересовано. Можно превратить всю промышленность в одну сплошную газово-нефтяную трубу. Но отсутствие специалистов приведёт к тому, что развитие даже топливного комплекса окажется невозможным.

Экономическое неблагополучие оказывает серьёзное влияние и на демографическую ситуацию в стране. Население России сокращается — не помогает даже приток мигрантов из ближнего зарубежья. И особенно быстро сокращается русское население страны. По не самым пессимистичным прогнозам, к 2050 г. количество русских может составить менее 50% населения страны. Вследствие этого Русская цивилизация неизбежно окажется на грани уничтожения.

По сути, судьба Русской цивилизации может оказаться сходной с судьбой Запада. Капитализм создаёт сходные демографические проблемы на русской и западной почве. И это сходство вполне объяснимо: однотипные модели существования порождают одинаковые судьбы.

Единственным способом выживания для Русской цивилизации является отказ от капитализма и переход к посткапитализму или «русскому социализму» (сам термин является дискуссионным и может быть пересмотрен при появлении более удачного термина для обозначения общества, в котором господствуют нормы социальной справедливости). Такой уклад не должен быть и никогда не будет некритическим воспроизведением советской модели, а должен взять от неё всё лучшее. Исторический опыт подсказывает, что главными внутренними врагами социалистического общества являются теоретический догматизм, отсутствие общественного контроля над деятельностью власти и глобальный разрыв между идеологическими принципами и реальной практической деятельностью.

Русский посткапитализм не является законченной социальной моделью. Его контуры будут проясняться и конкретизироваться по мере становления. Основой современной посткапиталистической теории должны быть не схемы, а принципы, в соответствии с которыми будет формироваться политическая практика.

К числу важнейших принципов посткапитализма (или «русского социализма») необходимо отнести: 1) связь политики с интересами большинства общества, 2) утверждение норм социальной справедливости, понимаемой, прежде всего, как равенство возможностей, 3) активная государственная поддержка социально незащищённых слоёв населения и институтов культуры и образования, 4) главенство права во всех сферах жизни, 5) широкое развитие всех форм демократии. Такая политика должна быть ориентирована на осуществление непрерывной технологической модернизации и защиту национальных интересов России. Основой и того, и другого должен быть особый тип личности. Впрочем, такой тип личности обнаруживает себя на всём протяжении русской истории. Новое в данном случае — это сохранен и е и развитие того, что является для Русской цивилизации исконным и сущностным.

Основой мироощущения такой личности является идея служения: человек как целостность формируется в процессе деятельности, направленной на благо всего общества. Этот идеал изначально присутствовал в славянской общине, он является персоналистическим центром русской православной культуры, о нём же говорили и поколения русских революционеров. Такая личность никуда не исчезла и из современной российской жизни. Миллионы людей, для которых главным содержанием жизни является труд, исполняют свой долг вопреки всем внешним обстоятельствам и препятствиям. И таких людей в России пока ещё большинство. Постсоветское российское общество так и не стало в полной мере обществом буржуазным. Оно по-прежнему обладает социалистическим мировоззрением. Но такое мировоззрение уже смогло избавиться от социального инфантилизма советских времён и готово самостоятельно решать собственную судьбу. Это обстоятельство является важнейшей предпосылкой для социалистических преобразований.

Для неолиберальной идеологии такой тип личности крайне неудобен, и она стремится скомпрометировать его, заменить психологию долга психологией массового потребления. Задача социализма — сделать психологию труда (психологию долга) единственно легитимной.

 

Глава 3

Цивилизация и психологический тип. Различия между русским и западным психологическими типами

 

Естественным состоянием двух цивилизаций, чьи границы сопри – касаются, является ситуация «столкновения», при которой соседство иного социума оказывается тем глобальным вызовом, в рамках которого каждому участнику конфликта в первую очередь приходится решать вопрос о собственной идентичности, и лишь во вторую — о собственном отношении к иному обществу. Россия самим фактом своего существования задаёт Западу вопрос о его сущности. И точно так же Западная цивилизация ставит перед Русской цивилизацией аналогичный вопрос, требующий прояснения темы существования общества, его целей и ожиданий.

Ответили на этот вопрос Западная и Русская цивилизации различно. С некоторой долей условности эти реакции можно определить как экстравертную и интровертную.

При том что ксенофобия присутствовала в русских настроениях, по крайней мере, начиная с Московского царства, она никогда не была определяющей для восприятия Западной цивилизации. Европа для России была в первую очередь возможностью посмотреть на себя саму и оценить собственное состояние на предмет его соответствия высшим целям и ценностям. При этом с момента религиозного раскола в этом взгляде усиливались критические элементы. По сути, иная цивилизация заставляла Россию стать лучше и в то же время способствовала более чёткому осознанию русскими основ собственного духовного мира. Наиболее полно эта тенденция проявилась в сочинениях русских славянофилов и почвенников XIX в. Осознание славянофилами особого пути России не сопровождалось отрицанием Запада, хотя и включало в себя критические элементы, что, впрочем, было вполне оправданным: нет общества, способного создать идеальную реальность, и вследствие этого каждое общество открыто для критики. Скорее, русский взгляд на Запад включал в себя элементы сострадания и готовность прийти на помощь родственной христианской цивилизации даже ценой значительных жертв со стороны России. Как отметил Ф.М. Достоевский в своей Пушкинской речи, «стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только… стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите… Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретённая, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей. Если захотите вникнуть в нашу историю после петровской реформы, вы найдёте уже следы и указания этой мысли, этого мечтания моего, если хотите, в характере общения нашего с европейскими племенами, даже в государственной политике нашей. Ибо, что делала Россия во все эти два века в своей политике, как не служила Европе, может быть, гораздо более, чем себе самой? Не думаю, чтоб от неумения лишь наших политиков это происходило. О, народы Европы и не знают, как они нам дороги! И впоследствии, я верю в это, мы, то есть, конечно, не мы, а будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей, вместить в неё с братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племён по Христову евангельскому закону!»

Но интровертный вектор восприятия реальности для русского самосознания был главным. Ссылка на внешние угрозы и происки внешних врагов всегда была следствием локальной деградации этого самосознания, проявлением периферийных, второстепенных умонастроений, не относящихся к ядру культурного бытия. Тот же Достоевский, обращаясь к русскому человеку, пишет: «Не вне тебя правда, а в тебе самом; найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой — и узришь правду. Не в вещах эта правда, не вне тебя и не за морем где-нибудь, а прежде всего в твоём собственном труде над собою. Победишь себя, усмиришь себя — и станешь свободен как никогда и не воображал себе, и начнёшь великое дело, и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя, и поймёшь наконец народ свой и святую правду его». И это высказывание с полным правом может быть понято как манифест русской культуры в целом — как стратегия действия, обладающая всевременным значением. Достоевский с его гениальной интуицией выразил и сформулировал идеи, присущие русской культуре задолго до XXI столетия.

Восприятие Западом России было принципиально иным. Само существование Русской цивилизации рядом с Западом лишало западные культурные нормы статуса абсолютных. Но вместо углубления культурной рефлексии Запад пошёл по пути отрицания всех иных форм культурного опыта. Важнейшей чертой западной психологии, особенно среди германских народов, является расизм. Идею христианской избранности Запад понял, главным образом, не как необходимость духовного служения, а как привилегию, наделяющую его особыми правами по отношению к другим, незападным народам и цивилизациям. В рамках такой культурно-психологической установки всё иное, не соответствующее собственному опыту, обладает травматическим эффектом и поэтому подлежит вытеснению, что в политическом контексте оборачивается устойчивым стремлением к дискредитации и уничтожению такого иного. Ксенофобия является одним из базовых элементов западного мироощущения. И отношение Запада к России также нельзя охарактеризовать как уникальное, особенное. Запад стремится устранить всё, что ему неорганично. В этот ряд вместе с русскими попадают арабы, евреи, негры и многие другие народы. Такая сегрегация распространяется также и на отдельные социальные, гендерные, профессиональные и возрастные группы. Существование чего-то, что не соответствует основополагающим нормам западной культуры, порождает в западном сознании чувство тревоги и беспокойства, устранить которые можно только лишь при помощи актов агрессии и отрицания. Если агрессивность русской внешней политики вызывалась локальными, ситуативными обстоятельствами, обладавшими временным характером, то агрессивная политика Запада — это историческая константа, важнейшее условие существования Западной цивилизации. Без осуществления агрессии Запад не существует и скорее всего существовать не может.

Эту особенность отчётливо ощущают и различные западные идеологии, претендующие на статус официальных. Любая идеология формируется в сфере желаемого. Именно желание интерпретирует свою цель как действительное, реально существующее. То, что является целью, идеология выдаёт за достижение. Возможное осознаётся как действительное. Для западных идеологий главным предметом желаний на протяжении многих столетий была свобода как естественное состояние общества. Эти идеологии смогли убедить себя самих, что идеалы свободы в западном обществе достигнуты. Но та навязчивая настойчивость, с которой тема свободы повторяется в западном политическом дискурсе, подсказывает, что все подобные повторения выполняют функцию гипноза, самоубеждения. Если некая цель действительно достигнута обществом, то содержание такой цели становится частью обыденного, повседневного существования. Цель теряет значительную часть своей изначальной ценности, и само упоминание о ней несёт отпечаток банальности и ненужности. О якобы достигнутых целях продолжают говорить лишь тогда, когда само их достижение является неочевидным.

Навязчивость западных заклинаний на тему свободы резко контрастирует с русскими идеологемами. Для Русской культуры свобода никогда не была главной целью, ценность которой превосходит всё остальное. В этом контексте главной её целью оказывается обретение высшей справедливости и истины. Последнее, впрочем, важно и для Западной цивилизации. Но отсутствие свободы в списке важнейших русских целей свидетельствует, что эта возможность русским типом самосознания уже реализована, и скорее всего это чувство свободы сопутствует русскому типу самосознания изначально.

Свобода для субъекта Русской цивилизации является изначально внутренним явлением и соотносится с процессами не социальной, а духовной жизни. Такое самоощущение органично соответствует и представлениям о существовании мира, контуры которого не только не умещаются в пределах земной, эмпирически удостоверяемой реальности, но и не имеют в этой реальности своего центра. Такое восприятие мира делает русское мироощущение изначально мистическим, а определять мистическое в качестве свободного означает впадать в тавтологию. Свобода — естественный, само собой разумеющийся аспект жизни мистического, не нуждающийся в каких-либо особых, дополнительных конкретизациях и акцентуациях.

И все религии, рождавшиеся в России или приходившие на русскую почву, неизбежно оказывались религиями мистическими. Их восприятие реальности никогда не ограничивалось земными границами. Мистическое в основе своей и есть понимание, данное на уровне ощущения, что подлинная реальность всегда выскальзывает из-под власти каких- либо границ, и что сущностная подлинность всегда превосходит земное существование с присущим ему рационализмом. Даже западные религиозные мировоззрения, основанные на принципе тождества реальности и эмпирически очевидного, приходя в Россию, стремительно меняли свой пафос и содержание. Так, в частности, произошло с западным марксизмом. Для русского самосознания марксизм был не столько теорией, объясняющей эмпирические процессы, — тем более что нюансы именно русской социальной жизни марксизм освещал крайне поверхностно и конспективно, — сколько религиозным требованием установления высшей, распространяющейся на весь земной шар справедливости и мистической вестью о наступлении грядущего Высшего царства. Именно благодаря такому пафосу отечественный марксизм смог воссоединить в едином революционном порыве два разных типа мессианизма — русский и иудейский, пусть и на короткий промежуток времени.

Та же самая мировая революция не была исключительно троцкистской идеей, хотя именно троцкистская мысль превратила её в долговременную политическую стратегию. На короткое мгновение, когда революционный пафос достиг своего пика, она была и воплощением подлинно русского мировоззрения. Упование на Высшее Царство, ведущее своё происхождение «не от мира сего», делает русское мировоззрение эсхатологическим. Эсхатология в данном случае становится проявлением мистического. И та же Мировая революция стала временной, исторической формой русской эсхатологии.

В русском мистицизме присутствуют элементы парадоксальности, проявляющиеся особенно отчётливо в сравнении с западным мировоззрением. По сравнению с изрезанными, детализированными ландшафтами Запада ландшафт Русской цивилизации проявляется как огромность и, в определённом смысле, беспредельность. Но, обладая столь огромным пространством, Русская цивилизация, тем не менее, не может в нём уместиться. Её самосознание ищет мира, чьи масштабы превосходят этот ландшафт. Более того, вне связи с этим миром земное пространство России регрессирует до состояния бессмысленности и ненужности. То, что западным человеком воспринимается как огромность, порождающая чувство безграничности, для русского восприятия оказывается знаком незначительности всего земного перед ликом Высшего, Небесного. Огромность России становится свидетельством незначительности человеческого мира на фоне мира Божественного.

При этом русская эсхатология основана на идеях коллективного действия и коллективной судьбы, что, кстати, сближает её с иудейской. Примат общего, коллективного над частным, индивидуальным является важнейшим элементом русского мироощущения. Но при столь высокой оценке коллективизма русская культура весьма часто испытывала чувство равнодушия к реальной, повседневной судьбе социума, уповая на финальное, итоговое, эсхатологическое разрешение всех существующих противоречий. И подобные упования формировали ощущение, что забота о повседневном течении общественной жизни относится к числу вопросов мелких и несущественных. Такое отсутствие заботы о повседневном стало почвой для возникновения и развития русского западничества как способа критики русской действительности в той её части, в какой она была сущностно оправданна.

Именно игнорирование повседневных нужд и делало реформистский путь преобразования социальной действительности в России проблематичным. Русская социальная жизнь обладает глубинной аритмией: периоды застоя внезапно и резко сменяются в ней радикальными метаморфозами, возникающими тогда, когда эсхатологические ожидания достигают своего пика. Такая аритмия делает органичной русской почве и идею революции. Но и эта идея приобретает здесь специфические, незападные коннотации. Если в западном культурном ландшафте революция связана с конкретной программой и на основании этого может быть либо модернистской, либо консервативной, но в любом случае революцией социальной в том смысле, что именно разрешение социальных программ является её конечной целью, то эпицентр самосознания русской революции всегда находится в сфере мистического. Русская революция ориентирована, прежде всего, на разрешение не социальных, а духовных вопросов. Социальное для неё — лишь оболочка, сквозь которую просматривается духовное.

Эти особенности Русской цивилизации Запад осознавал изначально, и именно они были и остаются главным источником страха Запада перед Россией и одновременно силой притяжения к ней. По сравнению с русской культурой, культура Запада обладает очевидным дефицитом мистических элементов и, соответственно, элементов внутренней свободы. Такая свобода осуществляется в значительной степени посредством воображения. Но именно такого воображения западная субъективность боится больше всего. Имагинация разрушает все постулаты рационализма, лишая рационалиста твёрдой почвы и каких- либо экзистенциальных гарантий. Воображение наделяет характером непрочности и зыбкости всё, что рационализм считает устойчивым и состоявшимся. В итоге воображение способно разрушить сам тип мировоззрения, осознающего реальность как комплекс объектов, превратить внешне устойчивые, чёткие и предсказуемые объекты в потоки непредсказуемых, непрерывно меняющихся процессов.

Возможно, мировоззрение Запада — это изначальное мировоззрение завоевателя, столкнувшегося с неродным для себя пространством и вынужденным осваиваться внутри него. Способом такого освоения становится поиск предельно устойчивой системы координат, в соответствии с которой выстраиваются остальные представления о мире. Такая система координат порождает рационалистические схемы и, соответственно, рационалистический тип мышления. По сути, основой любого рационализма является глубинное недоверие к основам реальности и, как компенсация этого чувства, — стремление заменить глубинные ощущения нормами мышления.

Восприятие, в котором преобладает воображение, наоборот, основано на глубинном доверии к миру. Соответственно, ориентация в таком мире не сопровождается глубинными страхами и не требует подавления чувственности разумом. По сути, различия между западным и русским типом субъективности не могут быть сведены к каким-либо внешним, поверхностным формам и обстоятельствам. Эти различия имеют глубинный, ментальный характер: разные типы чувственности порождают разные типы мышления. Западное мышление — объектно, т.е. склонно фиксировать реальность как сумму объектов; русское мышление — процессуально, для него жизнь раскрывается как движение, стихия, устремляющаяся к некоему горизонту.

Подобные различия проявились и на религиозной почве. Вопрос о том, какое из двух христианств — западное или восточное — более подлинно, бессмысленен. Христианство не имеет единого целостного стандарта, в соответствии с которым можно оценивать все другие модификации этой религии. Но тем не менее очевидно, что по ряду параметров русское христианство намного созвучнее христианству раннему, нежели его западный аналог. В первую очередь это сходство связано с внетеоретичностью христианской Вести, с отсутствием внутренней необходимости превращать Весть в теоретическую схему и тем самым объективировать её. Это обстоятельство приоткрывает завесу над тайной многовекового молчания русского богословия, столь озадачивающего русских историков Церкви Серебряного века. Русское христианское умозрение ориентировано не на рассудочные схемы, а на индивидуальные образы. Его символом является не трактат («Сумма теологии»), а икона. Оно по-прежнему является христианством Иисуса Христа и апостола Павла, в то время как Запад являет собою христианство Христа и Аристотеля.

Для западного мироощущения соседство с Россией как с миром, понимание которого предполагает, помимо прочего, саморазрушение, является непрерывной многовековой культурно-психологической травмой. Соответственно, страх перед Россией — это проекция страхов, связанных с ощущением собственной экзистенциальной неполноценности. Не случайно сам термин «неполноценность» в качестве психологической проекции был одним из самых любимых в лексиконе западных расистов. А вне расовой теории («европоцентризма») не существует (и не может существовать) ни западных социальных теорий, ни целостного западного мировоззрения. При всей любви к «позитивному знанию» Запад обладает сущностно негативным способом самоутверждения: это тот тип культуры, который самоутверждается исключительно за счёт других. Освальд Шпенглер в «Закате Европы» обозначил эту черту западной ментальности как «стремление к бесконечности», в рамках которого западное общество стремится к освоению всё новых и новых пространств. Но за этой поэтической метафорой скрываются банальные завоевания и непрерывность насилия по отношению к завоёванным народам и обществам.

В этом контексте забавным выглядят многочисленные утопии Вечного мира, регулярно порождаемые западной мыслью. Забавность этих произведений в том, что главным препятствием на пути реализации подобных фантазмов является сам Запад. Само наличие этой цивилизации есть знак войны. А её главным технологическим достижением оказываются отнюдь не произведения литературы и искусства и не политические институты, а камеры смерти Освенцима и Майданека. Соответственно, и высшим «эсхатологическим» событием в западной истории, максимально проявляющим творческий потенциал западной культуры, являются не Св. Франциск Ассизский и мать Тереза, а ядерная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки. Именно в рамках этих событий цивилизация Запада была максимально последовательной и максимально подлинной. Это — высший пик становления западной культуры.

 

Глава 4

Агрессия как естественная форма отношения Запада к России. Россия находится в состоянии войны с Западом

 

Начиная с XVIII в., цивилизационные противоречия между Россией и Западом дополняются экономическими. И сегодня экономический дискурс, связанный в первую очередь с процессами, находящимися на поверхности социальной жизни, в значительной степени заслоняет собою более глубинные противоречия, существующие между двумя цивилизациями.

Россия и Европа входят в состав мировой капиталистической экономики, но их положение в этой системе оказывается неравноценным. В рамках капиталистической мировой экономики (КМЭ) Россия постоянно балансировала между статусом периферии и полу-периферии. После русской революции 1917—1921 гг. России на какое- то время удалось выйти из этой системы, но с середины ХХ в. она по инициативе советского высшего класса стала вновь в неё возвращаться, а события 1990-х гг. окончательно закрепили за страной статус полу- периферийной державы, но и такой статус оказался в значительной степени случайным. Его можно назвать глобальной геополитической неудачей Запада. Стратегические просчёты западной элиты не позволили уничтожить страну как политическую целостность, а советский экономический потенциал оказался настолько значительным, что для его уничтожения не хватило целого десятилетия «реформ». Свою роль сыграли и протестные настроения внутри российского общества. Отечественная элита после подавленной ею осенней революции 1993 г. жила в состоянии постоянного страха перед новым социальным взрывом, что вынуждало её к принятию ряда компромиссных решений, направленных на сохранение относительной социальной стабильности. Можно сказать, что российскую государственность в 1990-е гг. спасла серия случайностей, эхо которых до сих пор отзывается острой болью в сердцах российских неолибералов.

Сегодняшнее полупериферийное состояние страны оборачивается глобальными структурными противоречиями в её развитии. С одной стороны, в России развиваются сегменты экономики, связанные с экспортом сырья, потребителем которого в первую очередь оказывается Запад, и оборонные отрасли, а с другой стороны, происходит деградация всех других сфер экономической и социальной жизни. И этот раскол в дальнейшем будет лишь углубляться.

Отношения между центром и другими элементами системы мировой капиталистической экономики (МКЭ) всегда были построены на идее эксплуатации. Центр использует периферию и полупериферию в своих собственных интересах. В условиях глубокого экономического кризиса давление со стороны центра будет только усиливаться и принимать более изощрённые формы. При идеальном для Запада течении событий МКЭ трансформируется в очередную модификацию неоколониализма, в рамках которой любой национальный суверенитет будет фикцией.

То, что отдельным странам по счастливой случайности удалось избежать (нео)колониального гнёта, не должно порождать эйфорических настроений в обществах этих стран. Капиталистический рынок нуждается в постоянном расширении и, следовательно, в росте новых (нео) колониальных территорий. Соответственно, те страны, которые на данный момент не являются колониями, неизбежно должны таковыми стать в будущем. Если же этому процессу что-то препятствует, то все барьеры подобного рода — неважно, речь идёт о величине территории или о большом количестве населения — должны быть устранены без каких-либо сантиментов.

Вектор этих процессов сегодня непосредственно направлен на Россию, которая оказывается одной из немногих стран, оказывающих серьёзное сопротивление новому мировому порядку. Такая позиция вызывает настоящую истерику у западных неолиберальных кругов. Отсюда — резкий взрыв русофобии, ставшей обыденностью в западном информационном пространстве 2010-х гг. Но исключительно экономическими и политическими мотивами эту русофобию объяснить нельзя. По отношению к ним она выглядит избыточной в том смысле, что резкость и масштабы реакции значительно превышают причины, если понимать под последними сферу рациональных интересов.

Психологические теории настаивают на том, что в моменты острых личностных кризисов в сознании человека актуализируются тревоги и страхи, ведущие своё происхождение из детства. Для Западной цивилизации аналогом личностного кризиса является современная экономическая ситуация, резко усиливающая степень тревожности в настроениях высшего и среднего классов. И в этом контексте политическая позиция России оказывается своеобразным триггером, актуализирующим более глубинные установки Запада по отношению к России. Что, в свою очередь, радикализирует всё те же западные страхи, придавая им форму истерии. И эта истеричность, в свою очередь, стремительно распространяется и на обсуждение внутризападных, не относящихся к России, вопросов.

Проявление русофобии сегодня не связано с какой-либо конкретной тематикой. Это умонастроение непрерывно мигрирует, перемещаясь от одной темы к другой. Создаётся впечатление, что Запад раздражает буквально всё в жизни современной России: начиная с вопросов политики и культуры и заканчивая тем, как выглядят русские женщины и как воспитываются русские дети. Наука, религия, космос, спорт, искусство, школы и сфера обслуживания, повседневная жизнь — все эти, на первый взгляд, мелкие вопросы становятся основанием для глобальных русофобских выводов. И подобная неадекватность может вызывать удивление, но лишь в том случае, если не помнить, что за интересами текущего момента во всех этих случаях скрывается глубинная, многовековая ненависть.

Естественная форма сосуществования Запада и России — это форма постоянной дискретной войны. Временами эта война обретает явный характер, чаще происходит скрыто. Изначальная инициатива в этой войне принадлежит Западу. И эта война будет длиться до тех пор, пока две цивилизации — Западная и Русская — будут одновременно существовать в мире. На всём протяжении такого существования Россия будет порождать комплекс неполноценности у Западной цивилизации, непосредственно указывая на предел её сущностных возможностей. Соответственно, в течение всей последующей исторической жизни Запад будет стремиться преодолеть этот комплекс посредством уничтожения России.

Это обстоятельство требует радикального пересмотра роли России в современном мире. Речь не идёт о том, что Россия должна уничтожить Западную цивилизацию или, по крайней мере, способствовать такому уничтожению. Скорее, требуется адекватное понимание того, что мы можем ожидать от Запада и своеобразного принятия собственной судьбы, если понимать под последней — вынужденность существования в условиях, которые глобально мы изменить не можем. Так, например, людям, живущим в одном доме, приходится мириться, за неимением иных вариантов, с тем обстоятельством, что один из их родственников — буйный сумасшедший и дегенерат. С одной стороны, общее течение жизни в доме никоим образом не должно сводиться к борьбе с подобным типом, но в то же время сообщество должно принимать меры для того, чтобы вред от подобного сосуществования был минимизирован. При этом необходимо учитывать и то, что время от времени местный сумасшедший может активизироваться.

Русскому обществу необходимо осознать, что оно живёт в состоянии войны и, соответственно, всегда существует угроза его жизни. В таком состоянии войны жили десятки уже ушедших поколений и скорее всего будет жить множество последующих. Вследствие объективных исторических условий Россия никогда не будет предоставлена в полной мере самой себе. Мы должны быть готовы к тому, что извне регулярно будут предприниматься попытки нас уничтожить. Если бы это мироощущение сформировалось в российском обществе ранее, то русская история была бы избавлена от многих бед, настигших её в прошлом.

Современная война имеет множество форм, для её осуществления не нужно в обязательном порядке прибегать к использованию военной техники. Такая война осуществляется в экономике, и при помощи, на первый взгляд, чисто экономических средств обществу может быть нанесён ущерб больший, чем от некоторых локальных войн в «классическом» смысле этого слова. Военные действия происходят в сфере идеологии и культурной памяти. Та же попытка переписать историю Второй мировой войны и сопутствующее ей стремление внедрить в российское общественное сознание новые представления об этой войне имеют целью нанести удар по исторической памяти России, разрушить основы мировоззрения Русской цивилизации. Такие же цели преследует и навязывание психологии потребления, предельно сужающей для личности сферу восприятия реальности и редуцирующей саму личность к комплексу предельно простых, примитивных механизмов. Логика ненависти во многом подобна воде. Она свободно перетекает из одного тематического пространства в другое, концентрируясь там, где в конкретный момент можно нанести наибольший ущерб.

Осознание того обстоятельства, что Россия пребывает в состоянии постоянной агрессии со стороны Запада, требует от российского общества и государства внутренней мобилизации. Внутри общества всегда существует множество локальных противоречий и конфликтов, но все они должны отступить на задний план перед необходимостью защиты национальных интересов. И основную ответственность за защиту этих интересов должна взять на себя политическая и социальная элита страны. Только в этом случае она сможет сохраниться и в качестве элиты, и в качестве группы физических лиц. Быть элитой — это не привилегия, а ответственность. Именно то, что в случае необходимости, т.е. при защите страны, элита должна будет пожертвовать большей частью того, что имеет, оправдывает то большое количество социальных бонусов, которые она получает в относительно благополучное время. И если представители элиты не готовы идти на такие жертвы, то их естественной и быстрой судьбой становится физическое исчезновение в бескрайних просторах страны, которую они предали.

Состояние внутренней мобилизации предполагает формирование идеологии, в основе которой должны быть национальные интересы и ценности. При этом развитие общества должно опираться на чёткую стратегию, понятную обществу, и эта стратегия должна реализоваться предельно последовательно и в полной мере. Эта задача неизбежно наделяет высочайшим значением российское государство. Любые высказывания по поводу того, что время сильных государств прошло, что Россия не нуждается в сильном государстве, являются идеологическими диверсиями. Соответственно, те, кто осуществляют подобные диверсии, должны осознавать, что они де-факто воюют на стороне врага и, согласно элементарной логике военных действий, они должны быть уничтожены.

Но помимо того, что Россия нуждается в сильном, эффективно действующем государстве, не в меньшей степени она нуждается в сильном обществе. Государство в своих действиях должно опираться на максимально широкую социальную базу, так как служение обществу и его защита — это единственная сущностная цель государства.

Государственная политика не может осуществляться в интересах узкой социальной группы — круга людей, в своё время обокравших общество, а сегодня торгующих судьбой будущих поколений во имя реализации собственных интересов. Государство должно быть подлинно общенародным в том смысле, что оно должно действовать в интересах народа, и именно народ должен непосредственно влиять на государственные интересы.

При том что социально-экономическая политика государства, как правило, находится на первом плане, только ею политические задачи не ограничиваются. Скорее, эта политика ориентируется на реализацию первичных потребностей общества, но такие потребности, во-первых, не являются единственными, и, во-вторых, при том, что их реализация обязательна, они не могут быть эпицентром человеческого существования. Таким эпицентром может быть только духовная жизнь человека.

Безусловно, государство не должно контролировать духовную жизнь личности и, более того, как правило, оно не имеет права на такой контроль. В данном случае ситуация прямо противоположная: человек как духовное существо должен контролировать действия государства. Но государство обязано реагировать на духовные потребности общества. Сутью такого реагирования является создание условий для духовного,

творческого роста. Основы этого процесса двойственны: с одной стороны, личность не может существовать в отрыве от общего, не может самоутверждаться за счёт общего. Подлинная личность формируется в процессе служения тому делу, наличие которого и превращает индивида в личность. Но, с другой стороны, духовный рост предполагает раскрытие индивидуальных возможностей человека, связанных с творчеством, с поиском новых форм жизни и деятельности. Любое творчество — изначально свободно, пусть и не в абсолютном смысле.

Государство обязано сформировать в обществе такую психологическую атмосферу, в рамках которой творческое отношение к действительности станет подлинно универсальной нормой. Эта атмосфера должно быть предельно когнитивной. Только при реализации этой задачи Русской цивилизации будет открыт путь в будущее.

Это будущее приоткрывает себя как процесс непрерывной технологической модернизации, меняющей не только техническую и экономическую сферы жизни, но и её социальные формы. Человечество сегодня имеет возможность вступить в новую фазу своего существования. Если до этого природа создавала человека, то теперь появляются предпосылки для того, чтобы человек смог создавать природу. Формирующиеся новые технологии подсказывают, что лозунг 60-х гг. прошлого века: «Будьте реалистами — требуйте невозможного!» именно сейчас обретает свой подлинный смысл. В перспективе нет таких задач, которые общество не смогло бы реализовать. И чем масштабнее и глобальнее будут замыслы, тем быстрее будет идти преобразование человеческой жизни.

Формирование новой когнитивной ситуации в обществе требует от государства повышенного внимания к развитию институтов массового образования и науки, формированию идеологии, в рамках которой труд и творчество станут главными принципами человеческой самореализации. Безусловно, при наличии капиталистической модели социальной жизни эта задача не может быть реализована. Предел возможностей капитализма — это личность-потребитель. Но данное обстоятельство является всего лишь ещё одной причиной, по которой капитализм должен быть преодолён. Если капитализм стоит на пути к будущему, он должен стать частью воспоминаний о прошлом.

Задача глобальной технологической модернизации ни в коей мере не сводится к принципу развития ради развития. Её подлинная цель — создание нового качества жизни: новые социальные отношения, новую субъектную психологию, новые направления творческой самореализации, новую длительность жизни, а в перспективе — и новый спектр чувственных ощущений, т.е. новое переживание повседневности. И если вспомнить о той всемирной роли России, о которой писали русские славянофилы и почвенники, то всемирная роль может быть связана с открытием Россией действительно подлинного человеческого существования, свободного от тягот нужды и глобальных личностных деформаций. То, что ранее было доступно лишь узкому кругу лиц — людям науки, искусства, элитарных технологий, — может обрести действительно массовый характер.

Но технологическая модернизация необходима России не только в перспективе будущего. Страна нуждается в ней здесь и сейчас. Главные союзники России — её армия, авиация и флот. И они нуждаются в постоянной заботе. Парадоксальным образом нуждается в этом и Запад, так как российское ядерное оружие — это главный способ лечения западной психопатии. Именно российские ракеты, смотрящие на Нью-Йорк, Берлин, Лондон, Варшаву, делают жизнь в этих городах значительно более рациональной, спокойной и доброй. Они же подсказывают западной политической элите, что без России какая-либо всемирная история невозможна в принципе. История может продолжаться без Запада, но она не будет продолжаться без России.

 

Глава 5

Пятая колонна в России. Эволюция русского западничества. Неолиберализм

 

В условиях любой войны даёт знать о себе пятая колонна. Признавая, что Россия находится в состоянии дискретной войны с Западом, пусть это признание и не будет оформлено юридически, а останется лишь идеологическим постулатом, отношение к представителям пятой колонны должно быть пересмотрено радикальным образом. В современной России в этом качестве, прежде всего, проявляют себя представители неолиберального лагеря.

Отечественный неолиберализм ведёт своё происхождение от русского западничества XIX в., хотя наиболее ответственная часть западников того времени едва ли согласилась бы признать своё родство с современными неолибералами.

Появление русского западничества имело объективные причины. Полупериферийное положение страны в мировой экономической системе порождает раскол не только в её экономическом укладе, но и в общественной жизни. В результате этого раскола общественное сознание неизбежно группируется вокруг двух противоположных полюсов, между которыми возникает острый конфликт. Один из этих полюсов связан с модернистскими устремлениями общества, реализующимися под лозунгом «догнать и перегнать», другой — с местной традицией, апеллирующей к консервативным ценностям и остро реагирующим на разрушение старого уклада, который часто воспринимается традиционалистами в качестве единственной естественной нормы жизни. Западничество, связанное именно с модернистской тенденцией, обнаруживается во всех полупериферийных и периферийных обществах, являясь универсальным элементом мировой общественной жизни.

Русское западничество XIX в. изначально представляло собой весьма пёструю картину, что также является типичной ситуацией. С одной стороны, в его состав входили люди, для которых Запад ассоциировался почти исключительно с обеспечением комфорта для правящего класса. Этот круг лиц хотел обладать западными бытовыми возможностями, которые, впрочем, не должны были ему помешать пользоваться и всеми привилегиями крепостного права, но при этом не нести никакой ответственности за принятые решения. Декларация западнических убеждений в данном случае оказывалась всего лишь некой позой, позволяющей самому позёру зарабатывать символический капитал в обществе и обосновывать свою жизненную позицию, например, нежелание нести тяготы работы по переустройству и улучшению русской повседневной жизни.

Но, с другой стороны, среди русских западников того времени обнаруживается значительное количество людей, стремившихся использовать западные политические и социальные стратегии в национальных целях. И обвинять эту группу западников в антироссийской позиции — допускать огромную несправедливость по отношению к ним и к отечественной истории в целом. Именно эта группа сыграла огромную роль в российском земском движении и в улучшении жизни русской провинции. На попечении земцев находились больницы, гимназии, они осуществляли меры по улучшению гигиенических стандартов жизни. Но в то же время деятельность земского движения наглядно продемонстрировала, что в рамках существовавшей политической и социальной системы глобально изменить ситуацию исключительно общественными силами было невозможно. При всех экономических и отчасти социальных успехах страны положение России в качестве полупериферийной державы становилось лишь более устойчивым.

С течением времени ситуация внутри западничества менялась. В этой среде постепенно нарастали космополитические настроения. Борьба за власть превращалась для него в главную цель деятельности, ради достижения которой представители этого течения готовы были пожертвовать интересами страны. Банкротство русской западнической идеи ярко проявилось в 1917 г., когда действия Временного правительства и его сторонников привели к фактическому развалу страны, преодолеть который она смогла лишь посредством введения предельно жёсткой диктатуры. Временное правительство, по сути, не имело никаких обязательств, кроме служения союзникам. Именно в интересах союзников оно начало знаменитое летнее наступление 1917 г., обернувшееся для русской армии огромными потерями. Когда же этому правительству необходимо было принимать решения, связанные с выходом страны из кризиса, оно демонстрировало некомпетентность и бессилие. Февраль 1917 г. стал подлинной оранжевой революцией в России, сделавшей гражданскую войну неизбежной.

Западничество продолжало существовать в стране и в ХХ в., вербуя своих сторонников главным образом из среды интеллигенции. Но в это время в его настроениях начинают преобладать меркантильные интересы, связанные с надеждами на возрождение в России частной собственности и инфантильными грёзами о жизни русского дворянства в прекрасном прошлом. То, что их непосредственные предки в то время были либо обычными крепостными, либо прозябали в зоне осёдлости, подавляющее большинство этих людей не интересовало. Так же, как не интересовало и то, что восстановление института частной собственности было возможным только в результате глобального военного поражения страны. Некоторые из них открыто такого поражения ждали, но большая их часть просто не задумывалась о том, благодаря чему может воплотиться в реальности столь желанная ими утопия. По сути, эта среда создала особый воображаемый мир — специфическую форму фэнтези, из которой не могла выйти.

После смерти Сталина, безусловно, главную роль в таком западничестве начинают играть выходцы из советского бюрократического аппарата. Их жизненное кредо формируется в соответствии с бухаринским лозунгом «обогащайтесь!», который теперь они адресуют не российскому крестьянству, а самим себе. Партийная и хозяйственная бюрократия стремилась конвертировать собственное высокое социальное положение в комплекс привилегий, способных передаваться по наследству. Формой такой конвертации были деньги. Для достижения этой цели бюрократия начала готовить государственный переворот в стране. Этот переворот должен был создать условия для присвоения общественного богатства, превращения его в частный капитал и последующее перемещение на Запад.

Одновременно с сужением требований советского западничества до исключительно экономических вопросов в его мировоззрении начинает ярко проявляться ещё одна сущностная черта — русофобия. За формирование русофобских настроений основную ответственность несут представители бюрократии «национальных окраин» и значительная часть советской еврейской интеллигенции. Предыдущее поколение этой интеллигенции активно участвовало в революционные годы в борьбе с «великодержавным шовинизмом». У их детей такой возможности не было, и они вынуждены были действовать скрытно. Советская западническая интеллигенция стремилась противопоставить собственный, достаточно узкий круг и его интересы советскому обществу в целом. Самоутверждение этой интеллигенции шло за счёт общества, что не только не порицалось её корпоративной идеологией, но и открыто поощрялось ею.

Именно в послевоенные годы происходит трансформация западнической идеологии в идеологию неолиберальную. Неолиберализм в своих онтологических основаниях — это идея индивидуальной свободы, доведённая до логического завершения. Неолиберальный субъект принципиально не связан обязательствами с какой-либо социальной общностью. Все связи подобного рода являются для него условными и ситуативными. Для него важны исключительно его собственные интересы, которые он готов осуществлять любыми средствами. Естественно, такая позиция вступает в противоречие с интересами общества. И неолиберализм стремится разрушить общество, атомизировать его, справедливо видя в его существовании главную угрозу собственным интересам.

Основу жизни современного российского общества неолиберализм справедливо видит в русской культуре. Именно поэтому уничтожение всего русского становится для него основной, навязчивой целью. Неолиберализм не понимает русской культуры, боится её и абсолютно искренне её ненавидит, что никак не мешает ему жить за счёт этой культуры.

Эта болезненная связь с русской почвой привносит специфический элемент в психологию российского неолиберализма и тем отличает его от неолиберализма западного. На Западе неолиберальная идеология проявляется, прежде всего, в редукции социального к экономическому. Экономизм становится подлинной религией для западного неолиберализма. В рамках его логики всё, что не подпадает под категорию товара, должно быть уничтожено или дискредитировано. Религией российского неолиберализма, несмотря на его беззаветную любовь к процессу обогащения, является не экономизм, а русофобия. Отрицание России как цивилизационной и культурной целостности, дискредитация всего русского стало символом веры российского неолиберализма. Все остальные лозунги и тезисы, присутствующие в неолиберальных программах, являются либо данью уважения к «нормам приличия», либо формальным прикрытием его глубинной русофобии.

Сам неолиберализм постоянно внедряет в общественное сознание миф о своей любви к демократии. Но демократичность российского неолиберализма — это полезная иллюзия, и ничего более. Этот неолиберализм обладает, безусловно, тоталитарной идеологией, опирающейся на жёсткое психологическое деление общества на своих и чужих, и крайней нетерпимостью к иным точкам зрения, сторонников которых неолибералы стараются подвергнуть травле и дискредитации. Эта нетерпимость распространяется не только на внешний круг, но и на внутреннюю, неолиберальную среду. Неолиберальное коммуникативное пространство — это сфера непрерывных внутренних войн, возникающих по любому поводу. И ради достижения собственных интересов подавляющее большинство этой среды готово без зазрения совести пожертвовать своими вчерашними союзниками и единомышленниками. Важнейшей чертой этого круга является и практика двойных стандартов. Так, например, дискредитируя российское государство, они не стесняются выпрашивать у этого государства финансовую помощь для реализации собственных проектов, и искренне возмущаются, когда такой помощи не получают.

Естественно, неолиберальные настроения встретили безусловное понимание и поддержку на Западе. Западные политические и финансовые круги открыто финансируют неолиберальные сообщества, не скрывая при этом, что для них неолиберальная оппозиция является инструментом разрушения России. Никакой иной ценности в этом явлении Запад не видит. Наиболее прозорливые российские неолибералы осознают то, какую роль они должны играть. Но такое осознание никак не корректирует их собственную позицию. Сегодня на политической сцене России активно действует сила, чьей главной задачей является разрушение страны. Эта часть российской пятой колонны заявляет о себе предельно открыто, не скрывая своих устремлений.

Российское государство, как показывает его современная история, не способно — по крайней мере, пока — активно бороться с неолиберализмом. И вследствие этого оно потворствует формированию силы, которая со временем постарается его убить. Тем самым, оно повторяет одну из главных ошибок своих предшественников. В условиях Первой мировой войны государство не пожелало перейти к жёсткому подавлению оппозиции, и итогом этого стал Февраль 1917 г. В дальнейшем эту же ошибку повторила КПСС, после чего исчезло советское государство. По сути, современное государство ведёт игру с огнём: рано или поздно оно получит удар в спину, и последствия этого удара непредсказуемы.

Такая государственная позиция способна вызывать недоумение, но только в том случае, если забыть, что сами государственные структуры заражены неолиберальным вирусом. Что бы действовать эффективно против неолибералов, государство должно начать с себя и осуществить внутреннюю чистку. Но способно ли государство посредством реформ осуществить подобные действия? Реформы предполагают наличие большого количества времени для своего осуществления. Но это означает, что в процессе осуществления преобразований у их противников будет время адаптироваться и прореагировать.

Наиболее эффективным способом решения проблемы неолиберализма является революционный путь. Возможно, это единственный эффективный путь. При этом необходимо учитывать, что решение этой проблемы должно быть предельно полным и последовательным. В условиях межцивилизационного конфликта, т.е. пусть и дискретной, но всё же войны, отношение к пятой колонне не может быть гуманным. В этих условиях единственное, что может ожидать пятую колонну, это — тотальное уничтожение.

Действия, направленные на уничтожение неолиберализма, являются всего лишь способом самозащиты общества. Если некая маргинальная группа, состоящая из нескольких тысяч человек, противопоставляет себя миллионам и активно действует против них, то безусловным правом миллионов является уничтожение такой группы.

Процесс освобождения страны от неолиберализма способен, как ни странно, прояснить вопрос о подлинной духовной и психологической сущности последнего. Адептам неолиберализма не стоит рассчитывать на мощный информационный шум и связанную с ним волну протестов. Неолиберализм не способен действовать в экстремальных ситуациях и тем более действовать жертвенным образом.

Это означает, что в течение дня внезапно исчезнут несколько сотен блогеров, остальные полторы тысячи, осознав, что произошло с их уже бывшими соратниками, стремительно перейдут на национальные позиции и начнут декларировать столь радикальную степень заботы о национальных интересах общества, которая не была свойственна этим людям никогда. Российское общество неожиданно для себя получит полторы тысячи абсолютно искренних русских националистов и патриотов. А за пределами этого числа в информационной сфере России неолибералов, по сути, нет.

Естественно, люди, воспевавшие «подвиги» Pussy Riot, не забудут вспомнить о христианской идее и о священности человеческой жизни. Но если подобные идеи у неолиберальной общественности неожиданно станут трендом, то стоит напомнить им, что человеческая жизнь не ограничивается рамками исключительно земного существования, а это, в свою очередь, означает, что всё самое интересное в жизни российского неолиберала начинается не до, а после расстрела.

 

Глава 6

Пятая колонна в структуре российской государственной власти. Российская олигархия как антинациональная сила. Коррупция. Борьба с коррупцией должна принять предельно жёсткие формы

 

Другой эпицентр формирования пятой колонны обнаруживается, к сожалению, в структурах государственной власти. Современное российское государство активно воспроизводит пятую колонну внутри себя. И формы репрезентации этого социального элемента весьма разнообразны.

Современное государство, и не только в России, пребывает в состоянии серьёзного кризиса, но в условиях полупериферии этот кризис чувствуется значительно острее, чем в центре. По сути, государство утрачивает собственную субъектность, превращаясь в инструмент защиты интересов олигархических групп. Такое состояние государственной жизни хронологически совпадает со временем господства неолиберализма в идеологии и экономической жизни и может считаться результатом осуществления неолиберальной политики.

Официальная идеология стремится скрыть кризисное состояние государства. Навязчиво имитируется высокая активность государственного аппарата, его участие в экономических процессах и в осуществлении контроля за соблюдением социальных норм, которых становится всё больше и больше. Одновременно с этим развивается концепт «глубинного государства» (deep state), т.е. представление, что основные решения принимает некий скрытый, срединный слой государственной власти, и этим решениям вынуждена подчиняться власть высшая.

В действительности все представления о «глубинном государстве» являются симулякром. Они призваны скрыть тот факт, что деятельность государственных механизмов не подлежит контролю со стороны общества и, соответственно, общество не знает о том, как принимаются те или иные решения, кто их принимает и в чьих интересах. Более того, подобные вопросы даже не могут быть озвучены. Современная власть создала особый тип дискурса, в рамках которого любое высказывание изначально должно быть вписано в диспозицию соответствующих правил и запретов. Этот дискурс взывает к политкорректности, которая, в свою очередь, опирается на ещё один симулякр — идею гуманности. То, что, одновременно с утверждением норм политкорректности, которые в действительности оказываются всего лишь правилами умолчания, осуществляются отнюдь не гуманные действия — закрываются школы и больницы, снижается реальный уровень жизни населения, растёт уровень неравенства в мире, происходит сознательное усугубление экологических проблем, — пропагандистов политкорректности не смущает.

Реальная функция идей политкорректности и непрозрачности государственной деятельности связана с осознанием высшими классами общества опасности, что общество может узнать о действительном влиянии олигархии на политику и попытаться такое положение изменить. Современное государство является государством олигархическим и действует оно в интересах олигархического капитала.

Если капитал сосредоточен на внутреннем рынке, то подконтрольные ему СМИ будут прибегать к риторике националистического типа. Если же капитал выходит за пределы того региона, в котором он изначально сформировался, то изменится и риторика: будут пропагандироваться ценности культурной открытости, всемирной, единой цивилизации и общечеловеческих интересов и ценностей. Но в современной ситуации привязанность капитала исключительно к родному для него национальному рынку становится крайне редкой. Рост капиталов, с одной стороны, и стремительное развитие информационных технологий, с другой, превращают капитал в наднациональное явление. Теперь для его развития необходим не столько протекционизм, сколько снятие всех межгосударственных барьеров и обретение возможностей действовать независимо от всех государственных законов и ограничений. При этом меняется и структура капитала: он всё менее оказывается связанным с промышленным производством и всё больше с финансовыми операциями.

В XIX в. марксизм отстаивал принцип, согласно которому пролетариат не имеет отечества и, соответственно, международная солидарность пролетариата является более важным элементом политики, нежели какие-либо национальные интересы. Но история в очередной раз демонстрирует собственную иронию: тезис о пролетариате без отечества уже много раз продемонстрировал свою ошибочность, зато с конца прошлого века склонность к вненациональному характеру проявляет главный антагонист пролетариата — капитал. Современный капитализм не может быть подлинно национальным. Любая национальная специфика для него — это лишь возможность, позволяющая эксплуатировать конкретный регион в интересах транснациональных корпораций. Национальным сегодня может быть только социализм. Именно поэтому капитал может быть лишь временным союзником социализма. До тех пор, пока тактические интересы крупного капитала и социализма совпадают, первый имеет право на существование. Но как только эти интересы начнут глобально противоречить друг другу, тогда то, что называется капиталистическим сектором экономики, должно незамедлительно перейти под контроль социалистического государства, а любое сопротивление со стороны капитала должно быть подавлено предельно эффективным способом.

Роль капитала в жизни современного российского общества двойственна. С одной стороны, он аккумулирует ресурсы общества и тем самым создаёт предпосылки для будущего социализма. В этом — его положительное значение. Но, с другой стороны, капитал всю социальную жизнь подчиняет интересам получения прибыли, чем серьёзно деформирует её, попутно уродуя и индивидуальные сознания. Каждый день капитал осуществляет ограбление российского населения, и это делает существование капитализма преступным. В ситуации, когда большая часть уже потеряла возможности на качественное образование и медицинское обслуживание, когда разрушается социальный сектор и гибнет культурное наследие страны, топ-менеджеры крупных российских корпораций зарабатывают по несколько миллионов в день. Такая жизненная позиция, по сути, тождественна позиции власовцев во время Великой Отечественной войны. В современной российской истории поменялись лишь декорации. В ситуации глобальной войны ограбление общества — это одно из проявлений действий пятой колонны. Власовцы, попавшие в плен, как правило, расстреливались на месте.

Безусловно, элита современного российского капитала может попытаться озвучить старинную тему о том, что ликвидация класса эксплуататоров является следствием банальной зависти нищих к богатым. Но единственный, кому они смогут об этом рассказать, это — апостол Пётр, и то только в том случае, если они с ним встретятся. Любимый лозунг неолиберального капитализма: «За всё надо платить». В том числе и за получение миллионных зарплат в то время, когда общество собирает по рублю на операции детям, страдающим онкологическими заболеваниями.

Когда страна находится в состоянии скрытой войны, повышаются требования к деятельности всех звеньев государственного аппарата. И если эти звенья работают плохо, если они дискредитируют государство, то они действуют в интересах врага. Чиновник, унижающий пенсионеров, является предателем. Любое хамство со стороны представителей государственных структур — это диверсия. Любая фальсификация статистических данных — саботаж. Любое использование служебного положения в личных целях — преступление. И если по отношению к обществу государство должно становиться всё более и более гуманным, оно не имеет морального права быть таковым по отношению к себе. Если оно будет позволять себе поблажки, оно не будет иметь права предъявлять какие-либо требования к обществу. Государственный аппарат вследствие особой важности своей деятельности имеет право на высокий жизненный уровень, но он же несёт и максимальную ответственность за свою деятельность.

Современный российский государственный аппарат неэффективен. Причины этого во многом связаны с коррупцией, которая имеет в России системный характер. Эта коррупция — главный внутренний враг российского государства и общества.

При современном политическом режиме коррупция непобедима. Если предположить, что современное государство начнёт по- настоящему, а не декларативно, бороться с коррупцией, то деятельность российских судов будет парализована. Требование соблюдения норм законности в этом случае обернётся подлинным юридическим хаосом, при котором любое правовое регулирование окажется невозможным. При этом необходимо учитывать и длительность рассмотрения уголовных дел. За это время бюрократический аппарат сумеет сделать многое для того, чтобы избежать наказания, попутно разрушив все структуры управления страной.

Радикальное очищение страны от коррупции может быть осуществлено только при высочайшем ритме этого процесса. Антикоррупционные мероприятия не могут длиться больше нескольких недель. В ином случае коррупционные структуры успеют соорганизоваться и оказать сопротивление. Поэтому эффективная антикоррупционная деятельность возможна только в условиях революционной диктатуры. Диктатура очищает общество от коррупционных элементов, и она же создаёт такую модель правового государства будущего, при которой системная коррупция оказывается невозможной в принципе. Суть этой модели в том, что она на уровне правовых норм декларирует и сохраняет в отношении коррупционеров ту же самую диктатуру как непрерывно действующее явление.

Антикоррупционная деятельность должна осуществляться последовательно и беспощадно. Семья коррупционера не имеет права на какое-либо имущество сверх жизненного уровня. Коррупционер не имеет права на жизнь. Если глава городского округа ворует, он должен быть расстрелян. В интересах общества он должен быть расстрелян максимально быстро. Если коррупционер переводит своё имущество на имя жены, он должен быть расстрелян вместе с женой. Жёстким мерам наказания должны быть подвергнуты все родственники, замешанные в коррупционных схемах.

Будучи объектом агрессии извне, страна не имеет права на сантименты. Цена вопроса — в бесконечно большом количестве поколений, которые, в случае гибели страны просто не появятся на свет. И если правящий класс России загнал её в ту фазу болезни, при которой страна может быть спасена только посредством хирургического вмешательства, то он и должен нести ответственность за это.

Коррупционер предаёт Россию в каждый момент своей деятельности. Соответственно, он — враг и предатель страны. Во время войны предателей уничтожают.

 

Глава 7

Русские — системообразующий народ нашей цивилизации. Роль государства в жизни Русской цивилизации. Русское мессианство. Невозможность появления в России расистского национализма западного типа как массового явления. Особенности русской национальной политики

 

При том что Русская цивилизация объединяет в себе огромное количество самых разных народов, она является историческим произведением одного народа — русского. Это никоим образом не означает, что русский народ в одиночку создавал эту цивилизацию. Подобное утверждение является неверным и омерзительным. История нашей страны — это история о том, как в моменты глобальных исторических угроз все народы России сплачивались воедино и совместными усилиями отражали возникшую опасность. Многочисленные свидетельства этого предоставляет, в частности, самая большая и жестокая война в истории России — Великая Отечественная.

Но тем не менее именно русским на протяжении всей российской истории принадлежала роль создателей российского государства — главной силы, сохраняющей цивилизацию, и они же несли основные тяготы, связанные с сохранением государства и его развитием. Как отметил протоиерей Дмитрий Смирнов, «русский народ является государствообразующим народом. В нашей стране много веков живут разные народы… все народы служили самозабвенно и героически, но инстинкт создания государства есть только у русских». Именно русские несут в своём самосознании саму идею цивилизации.

Помимо государства другим системообразующим элементом России является язык. И опять-таки этот язык является русским. Помимо объединяющей функции, русский язык выполняет и развивающую функцию. Большинство народов, живущих в России и ближнем зарубежье, смогли выйти из первобытного состояния и превратиться в народы в подлинном смысле этого слова благодаря русскому языку, с помощью которого они смогли приобщиться к общекультурному опыту цивилизации и обрести устойчивое развитие. Даже письменность многих народностей была создана русскими. То же самое касается и создания социальной и экономической инфраструктуры в российских регионах, большинство населения которых — не русские. Российская история никак не связана, в отличие от истории западной, с массовым регулярным этническим геноцидом. Если Запад стремится уничтожить всё, что сущностно отличается от него, то русский народ видел и продолжает видеть свою историческую миссию в том, чтобы сохранять многообразие мира и заботиться о нём.

Эта бессменная роль исторического лидера, которую русский народ несёт на протяжении столетий, также отличает русскую историю от истории западной.

На Западе разные народы с течением времени сменяли друг друга в роли цивилизационных лидеров. Безусловно, это привносило в жизнь Запада дополнительную конфликтность, но попутно создавало внутри Западной цивилизации новые региональные центры, позволяло перераспределять бремя лидерства более равномерно, выталкивая на авансцену истории разные страны в качестве ведущих на том или ином историческом этапе. Такая смена лидерства указывает на главную особенность Западной цивилизации, являющуюся «тайной» лишь для отдельных региональных националистов, чьи народы никогда не решали задачи подобного уровня. Цивилизационное лидерство — это в первую очередь не комплекс преимуществ и привилегий, а огромные тяготы и ответственность, нагрузка, ложащаяся на плечи того народа, который такое лидерство в данный момент осуществляет. И когда на Западе один народ уступает статус ведущего другому народу, это означает, что прежний лидер надорвался, исчерпал собственные силы и уже не способен выполнять масштабные цивилизационные задачи. Часто яркая и героическая история прошлого отправляет такой народ на периферию внутрицивилизационной истории, откуда он уже не может никуда переместиться. Именно так, в частности, случилось с Испанией, чьими силами Запад проводил колонизацию Центральной и Южной Америки.

Но русский народ, в отличие от народов Запада, выполнял роль цивилизационного лидера бессменно. История не давала ему каких- либо исторических передышек. И это привнесло в русскую историю глубинную непрерывную трагичность. Та Великая Россия, которая существует сегодня, построена на крови и страданиях сотен поколений русских людей. Тем не менее эту историю нельзя сводить исключительно к жертвенности и всякого рода претерпеваниям. Так понятая русская история неизбежно покажется историей бессмысленной, но именно таковой русская история не была никогда. Подлинная история России — это история великих побед и свершений. Благодаря этим победам русские смогли сохранить себя и сотни других народов. И задача современного поколения русских — сделать так, чтобы наше многовековое прошлое в дальнейшем воспринималось лишь как начало мировой истории человечества. Сегодня Россия должна не просто сделать очередной шаг в будущее, а открыть такое будущее всему человечеству.

Одна из главных особенностей русской ментальности — в том, что она никогда не стремилась пользоваться обретёнными ею благами и достижениями единолично. Само понятие частной собственности в России всегда было проблематично. И тот идеал жизни, который Россия должна будет осуществить в ближайшем будущем, является не только русским идеалом, но и в значительной степени идеалом мировым — в том смысле, что он может стать мощным стимулом и ориентиром для других народов в их духовных поисках. Для русского самосознания чувство дара всегда было более важным, чем чувство владения.

Социально-политической основой Русской цивилизации является Российское государство. История этого государства приоткрывает один из важнейших парадоксов русской истории. Это государство создавалось в первую очередь силами именно русских, но оно никогда не было — в точном смысле этого слова — только Русским государством. Оно никогда не действовало исключительно в интересах русских. Скорее, наоборот: оно аккумулировало в себе энергию русского народа и направляло её на решение общецивилизационных задач. Это государство эксплуатировало русских, и уровень такой эксплуатации значительно превосходил уровень эксплуатации других народов.

Важнейшая особенность Русской цивилизации в том, что она не способна к созданию исключительно Русского государства в принципе. Любые политические программы, ставящие перед собой подобные цели, являются следствием непонимания сути Русской цивилизации и выполняют, возможно, помимо воли их авторов, исключительно деструктивные цели.

Российское государство всегда осознавало себя религиозно — как служение высшей идее. И в связи с этим Российское государство было мессианским государством в подлинном, высшем смысле. Оно служило идее, которая превосходила его самого, и которая в итоге и создала Русскую цивилизацию как таковую. Это — идея высшей справедливости. И осуществление этой идеи должно иметь подлинно универсальный, вселенский характер. Русское самосознание ищет справедливости- для-всех. И подталкивает к таким поискам государство.

Безусловно, этот идеал никогда не был в полной мере осуществлён в русской истории. Он является горизонтом, к которому русское общество стремится. Тень этого горизонта и придаёт смысл русской истории так же, как и всякому подлинному русскому индивидуальному существованию. Мы есть движение к горизонту. И этот способ существования указывает на то, что Россия — это не только пространство. Это — процесс, предельно наполненное историческое время, формирующее особую, незападную метафизику бытия. Там, где Запад в качестве основы Бытия мыслит объектность, русское мышление видит Личность, так как подлинная процессуальность всегда личностна. Западная история — это история вещей, по отношению к которой человеческое является всего лишь дополнением. Русская история — это история личностей. Всё остальное в рамках такой истории имеет лишь кратковременное, сиюминутное значение.

Сущностный характер Русской цивилизации делает невозможным существование русского национализма, если понимать под таковым комплекс политических программ, появившихся в XIX в. на Западе. Сам термин «национализм» на русской почве обретает неестественное звучание. И, что показательно, сегодня этот термин внедряется в русский лексикон людьми, подавляющее большинство которых не является русскими.

Западные националистические программы действовали под лозунгом «одно государство — один народ». Соответственно, все живущие во Франции превращались во французов, все живущие в Германии — в немцев, и т.д. Сегодня на примере Испании мы видим, что безусловной победы такой национализм достичь не смог, но, тем не менее, он достиг значительных политических успехов, главным из которых стала мобилизация западных обществ для решения задач, поставленных перед ними их собственными государствами. Теневым следствием западной националистической политики стало фактическое исчезновение большого количества малых народов, живших в Европе. Немногие сегодня помнят о существовании фризов в Нидерландах и Германии и тем более знают о том, что этнос до сих пор пытается сохранить собственный язык. К началу ХХ в. баварцы перестали быть баварцами, превратившись в немцев, бретонцы превратились во французов, каталонцев и андалузцев постарались сделать испанцами, жителей Пьемонта — итальянцами, и т.д. Когда это было возможно, западный политический национализм действовал мягкими средствами. Когда мягких средств оказывалось недостаточно, он незамедлительно начинал использовать жёсткие. Именно так, в частности, происходило в немецких Эльзасе и Лотарингии, когда они в очередной раз вошли в состав Франции. По сути, эти территории были зачищены от немецкого языка, а далее началась борьба со всем, что напоминало о самостоятельной истории этих народов.

Внутри собственного культурно-политического пространства Запад действовал в соответствии с той же логикой, какая присутствовала при освоении им пространств внешних. На собственных территориях Запад стремился к максимально возможной унификации жизни. Уничтожению подлежало всё, что, будучи индивидуальным и особенным, могло быть уничтожено. И если что-то — как в случае с теми же Испанией и Германией — смогло сохраниться, то случилось это не благодаря политическим устремлениям западных государств, а вопреки им. На внутренней и внешней арене действия Запада отличались лишь набором средств, которые он использовал для достижения своих целей. Если в колониях местные администрации открыто прибегали к физическому геноциду, то в Европе применялся геноцид культурный. Малые этносы Европы уничтожались мягкими, «административными» средствами. На первый взгляд, различия между физическим и культурным геноцидом очевидны, но не стоит считать их принципиально разными политическими инструментами. Их разность — не сущностна, она связана лишь с временными политическими обстоятельствами. Культурный геноцид — это начальная фаза геноцида физического. И если появится возможность, то первое легко перейдёт во второе. Данное утверждение можно считать голословным, если не помнить о европейских событиях тридцатых годов прошлого века. Еврейские общины Европы могут много рассказать о том, как культурный геноцид превращается в физический. При определённом стечении обстоятельств об этом могли бы рассказать и японцы, живущие в США, но им повезло: Япония не начала активных военных действий на территории США, и американскому правительству не нужно было превращать концлагеря для интернированных в лагеря массового уничтожения. В этом смысле евреям повезло меньше.

Политика тотальной унификации является отражением психологии малых народов. Что бы ни думали о себе те или иные нации Европы, в действительности численность каждой из них оказывается весьма незначительной на фоне больших мировых пространств. Что такое 5,6 миллионов человек, а именно столько сегодня составляет население Дании, по сравнению с той же Сибирью? Наверное, такое количество населения будет достаточно заметным в реалиях Магаданской области, но ведь сама эта область — лишь малая часть Сибири. Большая часть европейских народов способна не только легко найти себе место на сибирских просторах, но и элементарным образом раствориться в них, не оставив после себя значительных воспоминаний. Естественно, малый народ стремится сохранить собственную этническую идентичность всеми возможными средствами. В случае с западной ментальностью такая защита идентичности осуществлялась за счёт ещё более меньших народов.

История России демонстрирует прямо противоположные примеры. Безусловно, эта история знает примеры конфликтов между русскими, с одной стороны, и местным населением, с другой. Но такие события не формируют доминантный вектор русской истории. Эта история ориентирована на сохранение и развитие всех народов, являющихся частью Русской цивилизации. В данном случае не принимается во внимание численность этого народа и его вклад в развитие России. Для заботливого отношения по отношению к нему оказывается достаточным самого факта существования этого народа. И опять-таки усилия, направленные на сохранение и развитие малых российских этносов и, кстати, не только малых, осуществлялись за счёт всё тех же русских. Порой Российское государство в своих действиях открыто прибегало к политике двойных стандартов, когда русские и «инородцы» несли разные налоговые и государственные обязанности, имели разные социальные и политические права, а за одни и те же правонарушения несли разные наказания.

Весьма показательной в этой связи является политика советского государства. СССР даже в периоды, когда вопрос о «великодержавном шовинизме» де-юре был снят с повестки дня, настойчиво проводил политику развития национальных окраин. На территории союзных республик активно шла индустриализация, формировались научные, образовательные и культурные центры, создавались условия для «титульных наций», обеспечивающие их привилегированное положение на тех территориях, которые исторически им принадлежали. Более того, советская власть формировала основы государственности этих народов, а часто — и основы их национального самосознания. Такая политика осуществлялась в первую очередь, а часто — и исключительно за счёт русских. Это непосредственно отражалось на экономическом положении русских земель, пришедших в ХХ в. в состояние откровенного упадка. Это проявлялось и в политической сфере, когда к территориям союзных и автономных республик волюнтаристски прирезались русские территории с русским населением, в результате чего на политической карте появлялись республики-фантомы, имевшие собственные флаги и гербы, но неспособные к реальному существованию без поддержки со стороны русских, живущих в этих республиках. И та же советская власть активно формировала местную националистическую бюрократию, подготавливая тем самым предпосылки для развала Советского Союза.

Безусловно, подобная политика являлась пусть и деформированным, но всё же отражением исконных устремлений Русской цивилизации и русского народа с его стремлением к всемирности. Но, к сожалению, далеко не всегда эти устремления адекватно воспринимались политическими элитами российских национальных окраин. По своей политической наивности, эти элиты полагали и полагают до сих пор, что забота о слабых сама является показателем слабости. И именно поэтому они чувствуют себя вправе предъявлять всё новые и новые требования к Российскому государству, забывая о том, благодаря кому они существуют и что может случиться с ними в ситуации, когда терпение русского народа закончится.

Судя по тому, что ряд региональных элит Русской цивилизации по- прежнему делает ставку на национализм западного типа, существование ряда государств на периферии Русской цивилизации завершается. История политической раздробленности подходит к концу. Современная Россия не нуждается в тех территориях, население которых не является русским и проявляет антирусские настроения. Но Россия должна и будет защищать интересы русского населения везде, где оно присутствует. Более того, все территории, где живут русские, являются частью Русского мира и имеют полное право на воссоединение со своей Родиной. И рано или поздно, но это право будет осуществлено. Любое присутствие территорий Русского мира в составе других государств является временным, как, впрочем, и существование самих этих государств, так как без помощи русских вся их дальнейшая судьба будет связана с феодальной раздробленностью и самоуничтожением местными аборигенами друг друга.

Реальная политика Русской цивилизации предполагает наличие определённого неравенства между разными регионами, но, тем не менее, в этой политике неизбежно присутствует относительный баланс интересов, сохранение которого — в интересах прежде всего малых народов, входящих в состав этой цивилизации. Сегодня этот баланс целенаправленно разрушается, и, следовательно, от государства требуются действия по его восстановлению. Но менее всего эти действия можно интерпретировать как националистические. Сохранение баланса между интересами разных народов внутри Русской цивилизации отвечает интересам самих этих народов, так как нарушение его ведёт к хаосу. Любой глобальный хаос внутри Русского пространства в первую очередь ударит по малым народам, населяющим это пространства, так как их социальный и демографический потенциал наименее значителен. Многие из этих народов в результате возникновения хаоса просто исчезнут.

Это обстоятельство неизбежно формирует логику двусторонних отношений внутри Русской цивилизации. Такая логика основана на симметрии. С одной стороны, именно русский народ в первую очередь заботится о судьбе России и несёт ответственность за её будущее. Он помогает развитию народов, которые вследствие исторических обстоятельств, нуждается в такой помощи. Но, в свою очередь, и другие народы России должны осознавать, что их существование зависит от существования русских, и, соответственно, они также должны оказывать помощь русским в деле дальнейшего созидания страны. И в данном случае недопустимо какое-либо национальное чванство, в рамках которого очередной местечковый национализм начинает отрицать общий ход русской истории и искажать её содержание.

При том что именно русские неспособны к национализму, такой национализм может получить развитие среди отдельных нерусских национальных сообществ внутри страны. И подобные настроения являются суицидальными для тех этносов, внутри которых они актуализируются. И главная задача этих этносов — в формировании идеологии, способной противостоять подобным политическим вирусам. Если культурная элита этих народов декларирует идею, что сами народы уже вышли из детского состояния, то подобные декларации должны подтверждаться делами. Когда ребёнок взрослеет, он становится способным чётче предвидеть последствия собственных действий и самостоятельно регулировать такие действия. Если же этого пока не происходит, значит, ребёнок по-прежнему остаётся ребёнком и нуждается в помощи со стороны взрослого. Наличие ряда локальных национализмов на территории России показывает, что далеко не все российские национальные сообщества достигли уровня исторической зрелости. Но это состояние временно и может быть исправлено.

 

Глава 8

Русский как духовное призвание

 

Признавая, что Русская цивилизация является единственно возможной формой цивилизации на той территории, которую она сегодня занимает, недопустимо некритически оценивать её сегодняшнее состояние. Крайне опасно апологетическое восприятие России, согласно которому наша страна занимает некое ведущее положение в мире по определению. Всякого рода бахвальство и чванство, апеллирующее к лозунгу «Москва — Третий Рим!» и полагающее в связи с этим, что этот лозунг даёт нам некие врождённые права, которые не нужно подтверждать делами, способствует лишь повышению фиктивной самооценки тех, кто такие лозунги озвучивает и компрометирует саму Русскую идею.

Безусловно, русскость в биологическом смысле — это происхождение. Но Русский мир никогда не сводился и не будет сводиться к исключительно биологическим (расовым) характеристикам и факторам. Русскость преодолевает биологическое и вследствие этого обретает духовные коннотации. И то, что в социальном контексте проясняется как судьба, в духовном смысле является личностной задачей. Можно быть русским по паспорту, но не являться таковым по своему духу. Русскость предъявляет к личности жёсткие требования, по сути, сводящиеся к вопросам: что я сделал для своей страны и что я могу сделать для неё ещё? В каждый конкретный момент своей жизни мы должны стараться помнить об этом вопросе, стремиться к тому, чтобы у нас был ответ на него.

Русское как биологическая и как духовная категории не совпадают друг с другом. Так, например, в октябре 1993 г. среди защитников Белого дома были представители самых разных народов. Но они все защищали Русскую цивилизацию и благодаря этому, не утрачивая собственной национальности, были русскими. И они были таковыми в большей степени, чем парни со славянской внешностью, стрелявшие в них из автоматов. Точно так же в годы Великой Отечественной войны голос еврея Левитана стал голосом всей России, а русский генерал Власов превратился в подонка без рода и племени.

Не является русским человек, уклоняющийся от службы в армии, так как защита страны является его гражданским и духовным долгом. Не является подлинно русским человек, вся деятельность которого сводится к обкрадыванию общества с помощью собственного государственного положения. Не может считаться русским и человек, получающий деньги за то, чтобы планомерно искажать и дискредитировать русскую историю. Проблематичной русскость оказывается и в ситуации, когда вся деятельность человека сводится к собственному обогащению, а ценность жизни увязана исключительно с нормами потребления. К сожалению, современная российская жизнь, главным образом — в крупных мегаполисах, массово производит тип лишних людей — носителей буржуазного сознания, чьё существование оказывается тягостным, судя по их высказываниям в Интернете, прежде всего для них самих. И то, что таких людей становится всё больше, указывает на существование серьёзных проблем в жизни современной России.

Сегодня необходимо признать, что Русская цивилизация пребывает в состоянии кризиса. Тот межцивилизационный конфликт с Западом, в который Россия оказалась втянута, приводит к серьёзным последствиям на внутреннюю жизнь страны. И было бы крайне преждевременным и неосмотрительным считать, что на данный момент мы выходим победителями из этой войны.

Перед страной стоит огромное количество глобальных и локальных задач, от выполнения которых будет зависеть её дальнейшее будущее. На первый взгляд нынешнее положение страны значительно более благополучно, чем во время открытых военных конфликтов и острых экономических кризисов. Но особенность современной ситуации в том, что все главные процессы, программирующие жизнь общества в дальнейшем, происходят не на поверхности общественной жизни, а в её глубинах. Отчасти ситуация напоминает скрытую болезнь, проявляющуюся лишь в качестве частных симптомов. Но когда тогда такая болезнь выходит на поверхность, лечить её оказывается поздно.

Сегодняшняя фаза русской истории — это тот момент истины, в который решается судьба Русской цивилизации и судьба мира в целом. И с этой точки зрения грядущее десятилетие сопоставимо по своему значению с самыми яркими событиями нашей истории. История ставит страну перед выбором: или сейчас, или никогда.

 

Глава 9

Демографический кризис в России. В Конституции РФ должны быть закреплены особый статус русского народа и русского языка

 

Как и ожидалось, предложение ввести в Конституцию России положение об особом статусе русского народа, вызвало крайне негативную реакцию со стороны российских неолибералов и «представителей других народов» страны. Эта реакция порой приобретает откровенно нездоровый характер, что, впрочем, тоже не должно вызывать особого удивления: к истерикам нашей «прогрессивной общественности» народ уже привык. Не остался в стороне и Запад, в очередной раз вспомнивший о «великодержавном русском шовинизме» и о том, что этот шовинизм всегда был «главной угрозой миру».

Уже само упоминание о русском «национализме» и «шовинизме» в западных и российских неолиберальных СМИ в связи с конституционной реформой указывает на то, с кем в действительности пытается бороться неолиберализм и в чём он видит для себя основную опасность. Опасность эта связана с пробуждением самосознания русского народа. И в этом контексте всякого рода «критики», исходящие от неолиберального лагеря, уже самим фактом своего появления свидетельствуют, что введение в Конституцию положения об особом статусе русских является безусловно верным. Но, к сожалению, оно на данный момент так и осталось всего лишь предложением — частной инициативой, которой государство откровенно испугалось. Отклонение данных предложений показало действительные возможности современного российского государства и его реальную способность заботиться о подлинных национальных интересах страны. К сожалению, возможности эти не столь значительны, как того требует время. Осознавая, что в стране формируются объективные основания для её распада, пытаясь изменить эту тенденцию, государство, тем не менее, в этих стремлениях прибегает, по сути, исключительно к «косметическим средствам»: озвученные меры по улучшению демографической ситуации в стране входят в противоречие с фактическим ухудшением реального экономического и социального положения большинства общества. Это означает, что экономическая действительность с её неуклонным ростом цен на предметы первой необходимости и коммунальные услуги в короткие сроки обесценит все социальные бонусы, призванные стимулировать рост рождаемости. Да и те выплаты, о которых было заявлено, не являются в полной мере гарантированными: история с уже ставшими легендарными «майскими указами» Президента показала, как отраслевая и региональная бюрократия могут блокировать и извращать решения центральной власти.

К сожалению, современное Российское государство в целом стремится избегать каких-либо тем, связанных с существованием именно русского народа. Создаётся впечатление, что оно этих тем откровенно боится. И вследствие этого проблема «русской демографии» растворяется стараниями официальной статистики в проблеме падения общей численности населения страны. Но и эта проблема решается государственными структурами весьма своеобразно. Российская бюрократия и в данном случае заинтересована не столько в выяснении существа проблемы, сколько в создании более-менее благополучных отчётов, в рамках которых действительность откровенно фальсифицируется.

С точки зрения фундаментальных законов статистики демографические показатели мирного времени всегда, так или иначе, реагируют на экономические и социальные процессы. И если эти процессы ограничивают возможности общества, это отражается на демографии: рождаемость падает. Соответственно, если государство стремится изменить ситуацию, оно должно проводить реформы, направленные на улучшение жизни большинства общества.

Но в действительности ничего подобного не происходит. Вместо того чтобы менять собственную политику, представители власти в очередной раз ссылаются на дурное наследие прошлого. Активно эксплуатируется тема резкого сокращения рождаемости в девяностые годы прошлого века и всё, что происходит сегодня, определяется как «демографическая яма», избежать которой было невозможно.

С одной стороны, наличие такой ямы очевидно. Но оно не объясняет всех особенностей нынешней демографической ситуации в стране. Множество исторических примеров, связанных с исследованием самых разных обществ, переживших глобальные эпидемии и войны, показывают, что демографические ямы резко стимулируют рост рождаемости. И это объяснимо: дефицит населения открывает более широкие возможности для тех, кто смог пережить время катаклизмов. Когда на одно рабочее место претендуют не пять, а полтора человека, перед людьми возникают возможности, которые ранее для них были закрыты. Одновременно с этим открывается возможность и для ускоренной технической модернизации, одним из частных следствий которой оказывается рост производительности труда.

Исторический опыт цинично свидетельствует о том, что для той части общества, которая смогла пережить катастрофу, сами катастрофические события оказываются, в итоге, благом, если понимать в качестве такового не перипетии личной жизни, а социальные возможности. И это, в свою очередь, влияет на статистику рождаемости: «после Апокалипсиса» количество детей в семьях больше, чем накануне этого события. Но для того, чтобы эта демографическая модель сработала, необходимо всего лишь одно: наличие перспективы — экономической, социальной, духовной.

В России демографическая яма никак не стимулировала рост численности семей. Это означает, с одной стороны, что каких-либо устойчивых жизненных перспектив население не ощущает, а с другой, можно говорить, что Россия в очередной раз упустила глобальную возможность для собственного развития. Это развитие было бы возможным при смене социально-экономической модели. Но вместо этого государство выбрало иной путь: интенсификацию процессов иммиграции. Именно большое количество иммигрантов сглаживает демографическую статистику, позволяя представителям экономического блока в правительстве писать отчёты с более-менее сносными демографическими показателями и сохранять собственные высокие посты.

При этом речь не идёт о миграционных потоках славянского населения. Основную массу мигрантов составляют выходцы из Средней Азии. Тем самым российское общество активно разбавляется изначально чуждыми ему этническими элементами. Локальным итогом такой миграционной политики оказывается возникновение множества поселений, в которых коренное российское население отсутствует. Всё, что осталось в таких районах от исторической России, это их названия.

Такая миграционная политика не является результатом некоего заговора или сознательной русофобии. Логика принятия подобных решений — не политическая, а экономическая. И продиктована она не столько государственными интересами, сколько интересами частного капитала. В рамках КМЭ Россия, обладая подчинённым положением по отношению к Западу, выступает, тем не менее, в качестве локального центра для регионов, относящихся к экономической периферии. Жизненный уровень населения периферии ниже, чем в России. Поэтому российский капитал, привлекая мигрантов из периферийных регионов, платит им крайне низкую заработную по российским меркам, но более высокую, чем они могли бы получить у себя дома. Благодаря этому капитал получает дополнительную прибыль, а так как государство находится под контролем олигархии, экономические интересы капитала превращаются в государственную политику.

И в этом случае государство закладывает бомбу под собственный фундамент. Мигранты из Средней Азии относятся к числу самых обездоленных слоёв населения современной России. При этом их численность регулярно и неотвратимо растёт. Через несколько лет они станут серьёзной социальной силой, и достаточно будет какой-либо незначительной, мелкой случайности для того, чтобы этот бурлящий котёл взорвался. Такой взрыв способен полностью уничтожить все формы российской государственности. Социальные противоречия совместятся с национальными, и всё славянское население страны будет восприниматься восставшими в качестве эксплуататоров и привилегированного класса. При этом необходимо учитывать, что Средняя Азия не знакома с идеями толерантности, конституционализма и правового государства. Реальной формой восстания Юга внутри Севера может быть только тотальное насилие, результатом которого станет геноцид современного российского населения и прежде всего русских.

Российское государство, переформатируя этнический состав населения России, может утешать себя мыслью, что подобные тенденции присутствуют и в европейской жизни. Последнее вполне объяснимо: нормы капиталистической рациональности, ориентированной на получение максимальной прибыли, везде одинаковы. И Европа сегодня разрушает свой цивилизационный фундамент ещё более стремительно, чем российская власть. Но едва ли данное обстоятельство способно примирить русское и российское население с происходящим. Если некий сумасшедший, будучи водителем автобуса, с восторгом устремляется по направлению к пропасти, это не обязывает пассажиров разделять его воодушевление. Для сохранения человеческой жизни в этих условиях необходимо как можно скорее отстранить водителя от управления.

Какую бы сторону внутриполитической деятельности современного российского государства не рассматривать, везде обнаруживаются суицидальные тенденции. И в сфере экономики, и в социальной политике, и при решении демографических задач государство действует одинаковым образом: оно формирует сценарий собственного уничтожения. Эта тенденция непосредственно связана с экономикой. Современный капитализм, доводя свои экономические принципы до максимального уровня развития, вступает на путь самоуничтожения, попутно вовлекая на этот путь и общества им порабощённые. Финалом капиталистической истории видится масштабная война Юга против Севера, в результате которой Север перестанет существовать. В некотором смысле сбывается мечта троцкистов о мировой революции, но едва ли автор данной теории предполагал, что сама мировая революция примет такие формы.

Значимость «русского вопроса» во внутриполитической жизни России в ближайшее время будет лишь возрастать. При том что шанс закрепить особое положение русских в рамках сегодняшней конституционной реформы не был использован, о чём уже можно говорить прямо, к этому необходимо будет вернуться в будущем. И не очень важно, по большому счёту, какими средствами — реформистскими или революционными — эта цель будет достигнута.

Одновременно с этим необходимо поставить вопрос и о статусе русского языка в качестве единственного государственного языка в стране. Сегодняшняя политическая власть стесняется имени «русский». Не исключено, что завтра она начнёт стесняться говорить на русском языке.

Но в первую очередь особый статус русского языка необходим ему для более прочных позиций в какой-либо конкурентной борьбе. Здесь русскому языку ничего не угрожает. Русский язык сегодня нуждается, прежде всего, в защите от необязательных иностранных заимствований и всякого рода сленга. В истории русского языка уже были периоды, когда он засорялся всякого рода кальками с иностранных я зыков и неологизмами. После чего обществу приходилось прилагать специальные усилия для его сохранения языка и очищения его от всего инородного.

Бережное отношение к языку не означает, что необходимо блокировать любые семантические новации. Такая позиция — и абсурдна, и нереалистична. Язык как живая традиция постоянно обогащается новыми лексическими единицами, в том числе и благодаря общению с другими языками. Но такие новации должны быть оправданы. Если же язык сознательно уродуется, например, только для того, чтобы некая реклама стала более занимательной и запоминающейся, то в этом случае против языка совершается преступление, за которое необходимо нести ответственность.

Чистота и благополучие важны не только потому, что язык — это инструмент общения. Язык связан с мышлением. Мышление как таковое и есть язык. И от состояния языка непосредственно зависит состояние мысли. В ситуации, когда «клиповая культура» стремится к упрощению мышления, а новые поколения фактически утрачивают способность к серьёзному, вдумчивому чтению, что уже само по себе является серьёзной цивилизационной проблемой, целенаправленная порча языка способна лишь усилить вектор культурной деградацией.

Забота о языке должна стать конституционной нормой. Это позволит осуществлять защиту языка на регулярной основе, не ограничиваясь единичными государственными указами в данной области.

Язык превращает реальность в мир. Соответственно, от состояния языка зависит состояние мира, в котором мы пребываем.

 

Глава 10

Дискуссия вокруг вопроса об особом статусе русского народа: кто не имеет морального права принимать в ней участие

 

При обсуждении темы особого статуса русского народа поисковые системы вытолкнули на первый план мнение неолиберальной общественности. Тем не менее в Сети появляются очень здравые оценки происходящего, раздающиеся отнюдь не из почвеннического лагеря. И это позволяет говорить о том, что российское общество в целом сохраняет здравый смысл, несмотря на давление со стороны неолиберальных СМИ и региональных националистов.

Одно из таких мнений высказал на информационном портале «Ридус» Авигдор Эскин, известный израильский публицист и общественный деятель. Его статья «Зачем русским нужно особое положение в Конституции: еврейский взгляд» была опубликована 11 февраля 2020 г. Можно надеяться, что эту точку зрения разделяет и значительная часть еврейской общины России.

Эскин обращает внимание своих читателей на важнейшую роль русских не только в созидании Российского государства, но и в создании государственности в ближнем зарубежье. Менее всего русских, по мнению автора, можно обвинить в разжигании межнациональных конфликтов и в шовинизме. Скорее, их роль прямо противоположна. «Даже в мрачный советский период русский фактор действовал объединяющим образом. Русская культура свела вместе народы, которые ранее никак не обнаруживали общности. Многие национальные конфликты были нивелированы русским посредничеством. Более того, они вспыхнули после развала СССР, приведшего к ослаблению русского фактора почти во всех бывших республиках».

Эскин не приходит к однозначному выводу по поводу необходимости внесения в российскую Конституцию положения об особом статусе русского народа. Но при этом и не отвергает такой возможности. С его точки зрения, этот статус может быть использован с разными целями. Но анализ этих целей израильский публицист начинает именно с возможностей позитивных, связанных с развитием глубинных оснований русской культуры. В связи с этим он указывает на стремление к «вселенскому полёту» этой культуры и выражает надежду на то, что именно это её устремление и получит основное развитие. Стоит отметить, что эта надежда является в то же время и надеждой большинства русского общества.

Но не менее важно в статье Авигдора Эскина и следующее замечание: «Если посмотрим сквозь призму истории, то как сможем противиться упоминанию русского народа в Конституции после появления на карте мира независимых республик (бывших советских) с ясным национальным уклоном? Если кто-то приветствует рост национального самосознания в Прибалтике или на Кавказе, то почему не отнестись с пониманием к русским, взыскующим право на собственную независимость?» И далее автор непосредственно обращается к еврейской общине России: «Особо жирным шрифтом выделю убеждённость в недопустимости противления подобным инициативам со стороны представителей еврейской общины. Мы уже более семидесяти лет не являемся рассеянным народом, а построили собственную национальную державу, отличающуюся не только силой армии, но и развитием науки и духовными знаниями. Если мы сами в Израиле осуществляем национальную идею, соблюдая гражданские права арабов и других меньшинств, то стоит проявить понимание и деликатность по отношению к другим народам».

Российское общественное сознание уже привыкло к тому, что оценки российской действительности, приходящие к нам из дальнего зарубежья, обладают двойными стандартами, но зато не могут похвастаться избытком такта. Мысль Эскина выделяется на этом фоне противоположным устремлением. Основной пафос статьи, написанной предельно взвешенно и аккуратно, говорит о недопустимости практики двойных стандартов, о необходимости оценивать действия другого в соответствии с теми нормами, при помощи которых мы оцениваем самих себя.

К сожалению, отсутствие внутреннего такта сегодня — весьма распространённое явление. Тему особого положения русских незамедлительно начало обсуждать большое количество людей с еврейскими, польскими, прибалтийскими, армянскими фамилиями. И большинство из них очень стремятся обосновать следующую идею: Россия создавалась всеми народами в равной степени и поэтому недопустимо говорить о каком-то особом статуте какого-то одного из них. И высказываются подобные мысли почему-то именно на русском языке.

Даже если забыть о набившем оскомину тезисе об утверждении западного типа национализма, который, кстати, активно пропагандируется не столько самими русскими, сколько представителями иных народов, буквально заставляющими русских стать националистами подобного рода, в таких высказываниях присутствует очевидная ошибка, которую сами авторы как люди умные не могли не заметить. Следовательно, такая ошибка является сознательной фальсификацией. Суть её в том, что простое соприсутствие разных этносов — больших и малых — в едином культурном пространстве никак не предполагает, что они вносят одинаковый вклад в развитие этого пространства.

Так, например, при всём огромном уважении к армянскому народу и армянской общине России, отмечая значительный вклад отдельных представителей этого народа в развитие именно русской культуры, необходимо признать, что он не является для жизни этой культуры определяющим. Более того, он оказывается второстепенным. Художник Айвазовский, композитор Хачатурян — это бриллианты, сияющие на общем культурном фоне. И слава богу, что эти бриллианты у нас есть. Но сформировали ли они своим творчеством главные парадигмы развития русской живописи и музыки? Нет, хотя и привнесли в эти формы культуры особые, неповторимые содержания, за что Россия им, безусловно, благодарна.

Любой политолог, имеющий нерусское происхождение, но стремящийся что-то предписать русским, в первую очередь должен попытаться применить собственные советы и предписания к своему собственному национальному государству. Так, например, отважный эстонский публицист мог бы попытаться вбросить в эстонское информационное пространство следующую формулировку: «Эстония — это государство, созданное эстонцами, русскими и другими народами». А далее можно было бы подождать реакции местной демократической общественности. И едва ли эта реакция автору такой формулировки понравится.

Такие вопросы могут задать и представители других народов, имеющих собственные государства. Готовы ли грузины признать, что грузинский народ не играл главной роли в создании Грузии? Готовы ли к такому признанию армяне? Или азербайджанцы?

Так почему же именно русские должны сдавать свои позиции и избегать упоминания «русскости» в собственной Конституции? Почему утверждение титульной нации в других постсоветских странах не считается дискриминирующим другие народности постулатом, и только в российской Конституции оно станет таковым? И, наконец, почему представители других стран доходят до истерики, навязывая

российскому обществу чувство стыда за принадлежность к русской национальности, и не стыдятся своих национальностей, а, напротив, гордятся ими?

Безусловно, в высказываниях по национальному вопросу необходимо особое чувство такта, предполагающее и наличие внутреннего достоинства. И порой такой такт требует уклонения от того, чтобы участвовать в обсуждении вопросов, при котором само положение обсуждающего оказывается двусмысленным. Но почему-то психология многих этносов, относительно недавно вышедших из состояния архаики, склонна воспринимать вежливость со стороны сильного как проявление его слабости. А когда жизнь указывает на ошибочность подобных представлений, становится очень грустно и больно.

Наверное, подобное отсутствие такта является проявлением некой культурной недоразвитости. Впрочем, такое состояние — дело временное. Если русское общество смогло научить первобытные народы читать и писать, оно при необходимости сможет научить отдельных представителей тех или иных региональных национализмов и нормам вежливости.

 

Глава 11

Подмена идеи цивилизации идеей государственности. Ещё раз о роли государства в истории Русской цивилизации. Попытка фальсификации: российское вместо русского

 

Один из самых распространённых видов идеологических атак на Русскую цивилизацию сегодня связан с отрицанием её русского происхождения. Признавая наличие самостоятельной, уникальной цивилизации на евразийском пространстве, ряд идеологических направлений стремятся при этом подчеркнуть, что эта цивилизация изначально была синтетической по своей структуре, в её формировании в равной степени принимали участие самые разные народы, а то, что эта цивилизация говорит на русском языке и органически связана именно с русской культурой, интерпретируется как историческая случайность.

Когда подобные идеологемы проявляют себя в мягкой форме, они стараются изменить слово «русская» в названии цивилизации на «российская». На первый взгляд, такое изменение может показаться несущественным, но оно неизбежно влечёт за собой ряд следствий, мистифицирующих и понимание цивилизации как целостного, и Русской цивилизации в частности.

Термин «российская», применяемый к цивилизации, приводит сразу к нескольким ошибкам как методологического (теоретического), так и исторического характера.

На методологическом уровне происходит подмена идеи цивилизации идеей государства. Цивилизация отождествляется с государством и её сущность растворяется в идее государства. Первичное и вторичное меняются местами. Если изначально государство выступает в качестве инструмента цивилизации и, соответственно, является производным элементом от неё, то теперь де-факто возникает противоположной представление: государство превращается в сущностный центр цивилизационной жизни, а сама эта жизнь находит своё предельное воплощение в сфере политического. Из исторического явления цивилизация трансформируется в явление политическое.

При желании в рамках такой модели отношения между государством и цивилизацией можно мыслить по аналогии с отношениями между западноевропейскими централизованными государствами Нового Времени и создаваемыми ими западноевропейскими нациями. Большее понимается по аналогии с меньшим. Цивилизация — по аналогии с народом, общество — по аналогии с государством. Безусловно, подобное понимание в первую очередь выгодно самому государству. Открывается возможность для абсолютизации идеи государства, для признания за ним статуса священного. Соответственно, действия государства получают возможность обрести характер священных (сакральных), а это, в свою очередь, создаёт возможности выхода государственной политики за пределы какой-либо критики со стороны общества. Но критика государственной политики — это всегда критика конкретных решений, за которые ответственны конкретные люди и группы внутри государственного аппарата. Недопущение критики действий государства на практике оборачивается ускользанием государственных чиновников от какой-либо ответственности. А это приводит к огромным социальным издержкам, подрывающим авторитет всё того же государства.

Представление о государстве как центре всей цивилизационной жизни вступает в противоречие с возможностью радикального переустройства такого государства. Апологеты государственности, абсолютизируя государственную идею, как правило, связывают эту идею с конкретными, сиюминутными политическими формами. Таким образом, абсолютизация и идеализация «государства вообще» оборачивается апологетикой конкретного политического режима. Такой режим начинает претендовать на религиозный статус и получает идеологические возможности для блокирования самой идеи реформирования. Одновременно с этим государственный чиновник, по сути, провозглашается главным субъектом цивилизации, а полномочия и компетенции так понятого субъекта выходят за пределы госуправления и стремятся распространиться на сферу культуры, общественных вопросов, не связанных непосредственно с государственной политикой, и даже вторгаются в сферу частной жизни.

Эта ситуация в полной мере относится и к современному российскому государству. Стремясь сакрализировать собственную деятельность, оно пытается скрыть многочисленные проявления собственной некомпетентности, а попутно и заретушировать то обстоятельство, что оно изначально было связано с интересами высших социальных классов и, выбирая между интересами этих классов и интересами общества в целом, оно, как правило, первые предпочитает вторым. Примеров апологетики современного государства предостаточно. Можно вспомнить в связи с этим идею «долгого государства» — творение Владислава Суркова.

Помимо того, что представление о государстве как сущностном центре цивилизации обладает очевидной социальной опасностью, оно не является и исторически верным.

Любая форма государственности временна и преходяща. Это в полной мере относится и к творениям государственной политики. Все эти творения носят исключительно исторический характер и, следовательно, их существование в обязательном порядке имеет начало и конец. Это замечание относится не только к российским политическим моделям. Оно справедливо для всех форм государственности на всех континентах.

Возможно, западноевропейские государства Нового Времени этот принцип затрагивает даже в большей степени, чем Русскую цивилизацию. Сегодня западноевропейское государство пребывает в состоянии кризиса, и, соответственно, в этом же состоянии пребывает и всё, что таким государством было создано. В частности, вместе с ним уходит в небытие и феномен новоевропейских наций, на чьё место приходят новые социокультурные образования. И если, например, французская или итальянская нации были созданы государственной политикой своего времени, то сегодняшнее размывание некогда устойчивого национального самосознания в этих странах не является случайным и тем более обратимым. При всём уважении к политической позиции французского Национального фронта необходимо признать, что сегодня эта позиция архаична и нереалистична. Поезд «аутентичной» французской нации уехал далеко в прошлое. О современном положении Франции наглядно свидетельствует состав её сборной по футболу. И кто сегодня скажет, что нападающий этой сборной Килиан Мбаппе является в меньшей степени французом, нежели её тренер Дидье Дешам?

Пример Франции подсказывает, что абсолютизация государства, превращение государства в некий фиктивный эпицентр всей цивилизационной жизни не только не верна, но и опасна.

На фоне процессов, происходящих в европейских обществах, весьма забавным выглядят политические программы тех русских националистов, которые говорят о том, что Россия не прошла опыта европейского национального строительства эпохи Нового Времени и что необходимо этот опыт воспроизвести в современных реалиях. Помимо того, что лозунги универсального политического национализма на русской почве отражают элементарное непонимание жизни собственной страны, они отражают и непонимание особенностей европейской истории. По сути, такие идеи по степени своей архаичности вполне соразмерны всякого рода неоязычеству, апеллирующего к вымышленному историческому прошлому нашей страны и, соответственно, идеализирующему собственные фантазии.

Впрочем, забавными подобные политические программы являются лишь до тех пор, пока их сторонники пребывают в положении политических маргиналов. Но если политическое положение подобного национализма изменится, он станет представлять реальную угрозу существованию страны.

В пространстве Русской цивилизации универсальный политический национализм невозможен в качестве действительной созидающей силы. Его функция — исключительно деструктивная. Опыт национального строительства в ряде бывших союзных республик этот деструктивный эффект демонстрирует предельно наглядно. Он обнаруживается и в Грузии, и в Молдавии, в ряде других стран. Но ярче всего он проявился на Украине, где привёл к фактическому уничтожению страны. Безусловно, сторонники моноэтничного украинского государства придерживаются другой точки зрения, но реалии украинской политической жизни свидетельствуют, что эта страна пребывает в состоянии распада, и глубинные деструктивные процессы на Украине будут только усиливаться.

Пример Украины важен для тех постсоветских государств, в которых моноэтнического государства нет, но есть силы, очень желающие подобное государство создать. Тот же Казахстан может существовать в качестве суверенного государства только до тех пор, пока казахские политические элиты не возьмут на вооружение лозунг о моноэтничном казахском государстве. Как только подобный лозунг станет основой политической стратегии, единственное, что сможет сохранить за собой название «казахское» в этом регионе — это местная степь, в которой, подобно вчерашней пыли, исчезнут все следы несостоявшейся казахской государственности. То же самое относится и к Белоруссии. Путь к моноэтническому государству и в этом случае станет катастрофой для страны.

Если бы принципы моноэтнизма были реализованы в России в то время, когда они осуществлялись на Западе, современной России просто не было бы. И если такая политика станет реальной сегодня, то дверь в будущее для страны будет закрыта. Императорская власть понимала гибельность такой политики. И при том, что ответственность за события начала ХХ в. эта власть несёт в полной мере, её действия не привели к тотальному разрушению страны. Но, к несчастью для России, эта же власть путала равные права для всех с привилегиями для меньшинства. Отсюда — основная масса издержек российской национальной политики.

Термин «российское» обретает свой конкретный смысл лишь в горизонте историчности. А всё, что пребывает в этом горизонте, несёт на себе отпечаток временности. Но такая временность затрагивает не цивилизацию в целом, а лишь созданные ею государственные (политические) модели. Русь, Московское царство, Российская империя, Советский Союз, Российская Федерация — лишь локальные временные образования, сменяющие друг друга в непрерывной исторической жизни цивилизации. Это — всего лишь инструменты, которые создаются и используются цивилизацией для решения конкретных исторических задач.

То, что разные политические формы регулярно сменяют друг друга в историческом процессе, подсказывает, что до настоящего времени Русская цивилизация не смогла создать некоего идеального государства. Но если этого не удалось сделать более чем за тысячелетие, то возникают серьёзные сомнения по поводу того, что такое государство возможно в принципе. Впрочем, это касается не только русского государства, но и всех других.

Русское государство всегда было несовершенным. Одна из главных проблем — это «проблема настроек»: наше государство всегда было либо слишком сильным, либо слишком слабым.

Слабость государства в России оборачивается неизбежностью Смутного времени, утратой базовых цивилизационных ориентиров и массовыми социальными неурядицами, ставящими само существование Русской цивилизации под знак вопроса. Чрезмерное усиление государственной власти также неизбежно порождает её отчуждение от общества и стимулирует стремление обрести над обществом абсолютную власть. Одним из итогов такой политики оказывается стремительное «устаревание», деградация государства. Лишённое связи с обществом, оно утрачивает способность эффективно реагировать на вызовы времени.

Если идеальное государство невозможно в принципе, то не стоит питать иллюзий и по поводу государства будущего. Оно также неизбежно будет иметь ряд недостатков и внутренних проблем, о которых сегодня говорить не представляется возможным. Тем не менее, исторический опыт может помочь избежать ошибок, которые были допущены в прошлом, при создании государства будущего.

Важнейшим условием создания действительно эффективного и сильного государства, способного отстаивать интересы Русской цивилизации, является устойчивая связь между государством и обществом. Общество должно обладать возможностью контролировать действия государства, влиять на них, а также устранять из государственной жизни те элементы, что являются симптомами социальных и политических болезней, в частности, коррупции. Это предполагает, что государство будущего неизбежно должно быть демократическим государством. И такая демократия должна быть подлинно народной, а не буржуазной. Это означает, что количество посредников в отношениях между обществом и властью должно быть предельно минимизировано. Общество не нуждается во множестве тех политических партий и объединений, чьё существование основано исключительно на паразитировании на общественных интересах. Идеалом демократического управления является прямая всеобщая демократия. Безусловно, этот идеал не может быть осуществлён в полной мере, но он должен быть тем постоянным горизонтом, к которому необходимо стремиться.

Исторический опыт государственного строительства в России подсказывает, что серьёзные изменения должна претерпеть и государственная идеология. В первую очередь такая идеология должна отказаться от убеждения, что общество существует для государства, а не наоборот. Реальная жизнь свидетельствует об обратном: общество всегда больше, чем государство, общественные процессы разнообразнее и сложнее всех политических решений. И в этом контексте любая государственная деятельность есть лишь частная функция деятельности общественной. Государство должно осознавать, что его деятельность есть лишь служба обществу. И эту службу государство никогда не выполняет безупречно хотя бы потому, что в каждый момент своей жизни государство может сделать для общества больше, чем сделало в действительности. Это осознание собственного несовершенства в сочетании со стремлением стать лучше должно быть основой будущей государственной психологии. И если само государство не в состоянии основы такой психологии сформировать, общество имеет право заменить одну модель государства на другую. Такое решение является чисто функциональным и не должно вызывать каких-либо сантиментов. В конце концов, когда какая-либо вещь портится и её меняют на другую, то, как правило, подобная замена не оказывается трагедией для владельца этих вещей.

При том что концепт «российская цивилизация» направлен, прежде всего, на абсолютизацию современной государственной власти в России, он неожиданно встречает отклик в среде, чьей основной «профессиональной задачей» является борьба с российским государством и в перспективе его уничтожением. Парадоксальным образом этот концепт оказывается приемлемым и для государственного чиновника, стремящегося к неограниченной власти, и для всякого рода этнических националистов и неолибералов, искренне ненавидящих всё, что относится к Русскому миру, и государство в том числе. Коррупционер на государственной службе и неолиберал, живущий на западные гранты, склонны поддерживать этот концепт с одинаковой степенью энтузиазма, пусть и по разным причинам.

Для антирусских сил и настроений концепт «российской цивилизации» приемлем потому, что он скрывает подлинные истоки этой цивилизации. Её подлинное, русское происхождение растворяется в современном этническом многообразии реальной российской жизни. Благодаря этому возникает представление, что наша цивилизация оказывается результатом действия всех евразийских народов и этносов, каждый из которых внёс равный вклад в её развитие. Помимо того, что такая идея равенства является фальсификацией реальных исторических событий, она подготавливает современное российское общество к мысли, что существование России возможно без существования русских: русский народ может исчезнуть, а Россия всё равно останется.

Мировоззрение ряда местных национализмов с этой идеей связывает шанс на собственное геополитическое величие. Подобные надежды заставляют их адептов воспринимать «Россию без русских» как нечто возможное и жизнеспособное. Но опыт всё тех же постсоветских стран подсказывает, к каким реальным последствиям такие надежды могут привести. Будучи в составе России и находясь под родительской опекой со стороны русского народа, другие народы России получают возможность и для собственного развития, и для сохранения своей самобытности. Как только такая опека исчезнет, их судьба — в лучшем для них случае — окажется судьбой Таджикистана с его непрерывной гражданско-клановой войной. Впрочем, исчезновение русских в евразийском пространстве неизбежно лишит и само это пространство тех регулятивных механизмов, что были привнесены в него именно русскими. Тот же Таджикистан смог сохранить хотя бы подобие единства благодаря тому, что Россия, пусть и с некоторым опозданием, всё же вмешалась в происходящие события. Если же вмешиваться будет некому, то единственным реальным сценарием развития событий, в рамках которых разные этнические национализмы будут выяснять отношения друг с другом, будет история африканских тутси и хуту, когда за три с половиной месяца войны между этими народами погибло около миллиона человек.

Безусловно, местные российские национализмы время от времени с надеждой смотрят в сторону Запада, что, кстати, очень напоминает аналогичные надежды советского общества конца перестройки. Безусловно, такие надежды оправданы с точки зрения лидеров этих национализмов: сделав своё дело, они получат соответствующий вид на жительство. Но эти надежды не касаются самих народов, от имени которых эти национализмы выступают. С точки зрения Запада «хороший индеец — это мёртвый индеец». И за последние столетия в воззрениях Запада ничего по этому вопросу не поменялось.

 

Глава 12

О советском периоде русской истории. Попытка отделения советского от русского как проявление глупости

 

Одно из главных направлений современных идеологических атак на Русскую цивилизацию связано с дискредитацией советского периода русской истории. Отрицание этого периода объединяет российских неолибералов с рядом русских националистов буржуазного типа. Догматические установки последних оказываются той концептуальной ловушкой, попадая в которую, такой национализм неизбежно транс-формируется в свою противоположность: декларируя приверженность русской национальной идее, по сути, превращается в закамуфлированную русофобию.

И если позиция неолибералов по этому вопросу вполне объяснима: ценности советского общества прямо противоположны тем, что они отстаивают, то отрицание СССР со стороны ряда русских националистов имеет более сложный генезис и связано, как правило, с рядом ошибок догматического характера. Эти ошибки производны от стремления воспринимать реальность русской исторической жизни ХХ в. в соответствии с западными националистическими теориями Нового времени. Вследствие этого догматики от национализма пытаются навязать России представления о нации в том виде, в каком это явление существовало на Западе в XIX столетии. А когда подобные попытки терпят неудачу, их авторы начинают испытывать сильные разочарования, следствием чего оказывается стремление к дискредитации самого объекта понимания, т.е. советской истории.

Подобная позиция основана, как минимум, на трёх глобальных ошибочных убеждениях. Во-первых, она пытается навязать русскому обществу психологию маленького народа. Именно таковыми были западноевропейские нации позапрошлого века. Они существовали (и пока ещё продолжают существовать) в качестве локальных элементов внутри цивилизации, их создавшей. Малая численность и небольшая территория этих наций вступали в диссонанс с огромными размерами внешнего мира, что, в свою очередь, усиливало тенденции к консолидации и гомогенизации собственного социального пространства. Эта психология свойственна всем небольшим народам, независимо от уровня их культурного и экономического развития. Демографический и пространственный факторы обладают самодостаточной ценностью в самосознании этноса, и такая ценность оказывается более фундаментальной и важной, чем все другие социокультурные факторы. Безусловно, англичане и французы являются более развитыми народами, чем, например, коряки и тувинцы, но с точки зрения формальных критериев пространственно-демографического характера и те и другие принадлежат к одному цивилизационному типу — к группе небольших народов, и, соответственно, подчиняются одним и тем же базовым психологическим импульсам. Суть этих импульсов сводится к защите собственной этнической идентичности. Но русский народ ни в коей мере не является небольшим народом и не может считаться одним из элементов какой-либо цивилизации. Русский народ — это основание цивилизации, а если осознавать жизнь этого народа как исторический процесс, то он есть цивилизация как таковая. Русские соразмерны в своём существовании не отдельно взятым французам, англичанам, немцам, итальянцам и т.д., а Западу в целом. Русские — это не нация, и они никогда нацией не были и не будут. Русские — это не национальная, а цивилизационная сущность. Мы слишком велики и значительны для того, чтобы быть просто народом. Естественное состояние русских — это не замыкание в собственных границах, а созидание мира, устроенного на правильных, органичных русскому самосознанию основаниях. И в этом мире русские сосуществуют с другими народами. Созидание целостного мира и есть основа цивилизационной, а не национальной логики.

Попытки навязать русскому народу ложное самопонимание, заимствованное извне, демонстрирует реальное незнание жизни нашего народа. И такое незнание, что особенно печально, обнаруживается у тех, кто призван защищать эту жизнь и отстаивать её интересы. Русский национализм часто оказывается слишком абстрактным и академичным, сущностно отстранённым от русского народа.

Во-вторых, русский национализм в своих попытках навязать русскому самосознанию западные штампы совершает глобальную стратегическую ошибку. Отстаивая самоценность русской культуры, истории и общества, он часто пытается осмыслить эти феномены не в соответствии с логикой их собственного, внутреннего развития, а в соответствии с правилами, пришедшими извне. Но игра по правилам врага изначально обрекает его противника на поражение. И судьбы Российской империи, и Советского Союза это предельно чётко демонстрируют. На заре существования советского общества В.И. Ленин отметил, что если социализм начнёт играть по правилам капитализма, то социализм проиграет. И советский социализм в итоге проиграл. Проблема «чужих правил» связана не с тем, что их кто-то навязывает сознательно и с неким злым умыслом. Проблема в том, что чужое всегда неподлинно там, где оно опознаётся в таком качестве. А неподлинное обладает разрушительным эффектом. Опасность использования «чужих правил» самопонимания на русской почве связана с тем обстоятельством, что они приходят от цивилизации, с которой мы находимся в глобальном конфликте. И любые ошибки, которые мы допускаем в таком противостоянии, наш противник постарается использовать в собственных интересах. А его интересы связаны с разрушением Русского мира. Так невольно русский национализм часто действует на стороне Запада.

И в-третьих, отношение к советскому прошлому и неспособность осмыслить это прошлое целостно демонстрируют не только проблематичность используемых теоретических схем, но и искреннюю убеждённость их адептов в том, что реальность способна в полной мере соответствовать теоретическим моделям, а сами эти модели должны быть предельно логичны и непротиворечивы. Подобное доверие к теоретической мысли было изначально свойственно российской интеллигенции. Отсюда во многом ведёт своё происхождение и тот догматизм, что ей всегда был свойственен. Парадоксальным образом безусловное доверие к теоретическим принципам сочеталось в сознании интеллигенции с крайне слабой методологической дисциплиной, из-за чего провозглашение ценности той или иной теории часто сопровождалось очевидной неспособностью строго следовать её принципам. Эти черты проявляются и в современной российской националистической мысли, что прямо указывает на её интеллигентское происхождение.

Роль российской интеллигенции в русской истории всегда была двойственной. В периоды нормального, т.е. относительно спокойного существования страны, интеллигенция сосредоточивалась на практике малых дел, и в основе своей такие её действия имели, безусловно, позитивный характер. Эта практика способствовала и просвещению основной массы российского населения, и улучшению его бытовых, повседневных условий жизни, вносила решающий вклад в техническое развитие страны. Но в экстремальных условиях роль интеллигенции оказывалась прямо противоположной. Она превращалась в деструктивную силу, действия которой усугубляли политические и социальные кризисы. Можно сказать, что если в мирное время интеллигенция — это призвание, то в условиях кризиса — это диагноз. В современных реалиях российской жизни падает уровень образованности как в обществе в целом, так и в среде интеллигенции. Соответственно, снижается и положительный потенциал этой социально-психологической группы. Это в полной мере относится и к национализму интеллигентского типа. В его действиях элементов призвания становится всё меньше и меньше, зато диагнозов в этой среде — всё больше и больше.

* * *

Подлинное принятие русской истории ХХ в. неизбежно связано с психологическим шоком. Русская история в целом травматична, и особенно это относится к нашей истории последнего столетия. Эта история наполнена противоречиями, разрушающими все теоретические стереотипы. И отрицание советской истории на психологическом уровне часто является результатом стремления если не избежать травматического опыта, то, по крайней мере, его минимизировать.

Часто подобные действия принимают форму тотального отрицания. Советский тип общества отрицается полностью, а Советский Союз лишается каких-либо связей с «подлинной» русской культурой. Всё, созданное в советское время, осмысливается под знаком извращения и искажения «настоящих ценностей», а сами эти ценности обнаруживаются, как правило, в среде русской эмиграции. Сторонники этого подхода с упоением играют в игру «белые против красных», в которой, естественно, выступают за белых и, в отличие от реальных исторических событий, побеждают. Любимая тема подобных имагинаций связана с фантазиями на тему «что было бы, если бы…» При этом образ воображаемого общества, которое «могло бы быть», формируется не столько рационально, на основе фактов и строгой аналитики, сколько под влиянием иррациональных факторов — желаний того, кто на эту тему фантазирует. По сути, такое видение прошлого превращает само это прошлое в особую разновидность фэнтези, в котором образы белых не более и не менее реалистичны, чем образы эльфов в толкиеновской литературной традиции, а красные, соответственно, становятся аналогами гоблинов и орков. Главная ценность подобных умозрений — чисто психологическая. Такие игры повышают личную самооценку тех, кто в них играют, а попутно создают особую зону комфорта — образ мира, вполне соответствующий жизненной позиции игрока и, более того, в полной мере оправдывающий эту позицию.

В подобном способе восприятия интерес представляют не столько образы «России, которую мы потеряли», сколько самоидентификация авторов этих воззрений. Любой исторический взгляд так или иначе вписывает его автора в соответствующие исторические реалии. Историк неизбежно ассоциирует себя с определённой социальной или политической группой, с чьих позиций он стремится понимать и оценивать происшедшее.

Здравницы и панегирики в адрес дворянской культуры от авторов тотальной критики советской культуры предполагают, что именно с дворянством эти авторы себя и сопоставляют. Они сознательно уклоняются от вопроса о том, каково было бы их реальное место в российском обществе, если исходить не из неких фантазий и допущений, а из действительного социального положения их предков. Среди современных русских публицистов найдётся очень мало людей с некрестьянским происхождением. Но именно о судьбе крестьянства, т.е. о судьбе своих реальных прабабушек и прадедушек эти авторы стараются не думать. А зря. Просвещённое и утончённое русское дворянство регулярно и без всякого сожаления пороло собственных крепостных, проигрывало их в карты, жило, присваивая их труд. Новые социальные возможности предкам сегодняшних критиков советского общества дала именно советская власть. Именно она сделала их образованными людьми, она же вывела их из-под рутины физического труда, предоставив возможности для деятельности интеллектуального характера. По сути, все современные критики советской власти были ею созданы. Но именно об они и забывают. Им кажется, что их сегодняшнее положение, позволяющее им избежать тягот монотонного, изматывающего крестьянского труда, наступило как бы «само собой», никакая историческая конкретика к этому не причастна. Тем самым отрицается не только исторический опыт страны, но и опыт собственный, связанный с историей своего рода. Исторический нигилизм превращается в психологический.

Особенно забавными в этом контексте выглядят высказывания о том, что на всём советском изначально и необратимо лежит печать деградации и несовершенства. Советское оказывается синонимом бессмысленности и порой антропологической дегенерации. При этом лишаются какой-либо ценности и советская культура, и советское искусство, и советское образование. В итоге возникает своеобразный психологически-бытовой солипсизм. Ведь авторы, разделяющие убеждение о фатальной деградации советского общества, сами являются его продуктами. Критикуя, например, то же советское образование, они апеллируют к знаниям, которые получили в процессе такого образования. Следовательно, эти знания являются неправильными по определению, а их носитель, если он будет следовать своей же логике, не имеет права на высказывание, претендующее на истину. Если человек осознаёт, что его знания недостаточны, всё, что он может делать, это — молчать. Но именно молчание для подобного рода публицистов оказывается невозможным.

И чем жёстче и безапелляционнее оказывается тотальная критика советского общества, тем сильнее она бьёт по самому критику. Если советское общество является обществом дегенератов, то первым дегенератом оказывается сам автор подобного высказывания. Сущность неизбежно производит подобное себе и ничего более. Но если такой дегенерат начинает что-то рассказывать о мире, то и его суждения также дегенеративны. Отрицая собственное прошлое — не важно, личное или историческое, — мы вместе с тем отрицаем и самих себя.

Более утончённой формой критики советского общества оказывается та, которая стремится в русской истории ХХ в. отделить советское от несоветского. Соответственно, первое оценивается такой критикой как ложное, а второе — как подлинное. Весьма часто несоветское ассоциируется с русским как таковым. И таким образом советская история начинает противопоставляться русской. Один из относительно свежих примеров подобного рода — статья Владимира Громковского «Русское и советское», опубликованная на сайте «Эксперт-онлайн» 5 марта 2020 г. (https://expert.rU/2020/03/5/russkoe-i-sovetskoe/). Подход автора, на первый взгляд, старается сохранить русское начало в отечественной истории прошлого века, но сама постановка проблемы приводит его в итоге к интеллектуальному идиотизму. Причины — в механистическом понимании феномена социального, благодаря которому автор превращает русское и советское в автономные, сущностно не связанные друг с другом элементы общественной жизни. Естественно, всё плохое определяется как советское, а всё хорошее — как русское.

Автор стремится утвердить формальный принцип подобного различения: «Утверждая, что не всё было советским, имеем в виду природу явлений, их происхождение и законы развития. По времени существования и по названию — то есть с виду — всё было, конечно, советским». И далее: «Отличить советские (большевистские) явления и отношения советского времени от несоветских того же времени легко, когда уже поставлен сам такой вопрос. Довольно представить, что именно большевистская советская власть привнесла в страну, чего не было до неё; чего бы не возникло без неё; и что не смогло продлить своего существования после её падения. Иначе говоря, такого, чего вообще не существовало бы в Отечестве на тот предположительный случай, когда революций и переворотов 1917 года не случилось». Вопрос о том, что же это за «предположительный случай», можно отнести, опять-таки, к воображению автора.

Анализ советских элементов автор начинает с духовных аспектов жизни. «Было практически уничтожено и всячески дискредитировалось властями понятие чести, искажались законы нравственности: нравственно всё полезное для революции (партии) коммунизма, в том числе грабежи и убийства». Наверное, слово «честь» в данном случае нуждается в конкретизации. Оно имеет много значений. Если речь идёт о сословной чести, то, действительно, советская власть стремилась её дискредитировать. И за это едва ли её можно ругать. О том, что такое сословная честь, русская история может рассказать много, и далеко не всё из рассказанного понравится апологетам русской дворянской истории. Порка крестьян, например, легко вписывалась в стандарты так понятой чести, что, кстати, хорошо продемонстрировало и белое движение. Именно так понятая честь стала одной из причин поражения, в частности, колчаковского движения. Тех самых «лучших людей», которые, по мнению автора, в итоге оказались в эмиграции. Но, борясь с сословной честью, советская власть стремилась сформировать новое представление об этом явлении. Основой чести стало служение народу. Безусловно, основы такого понимания чести советское время заимствовало из прошлого. О служении народу, в частности, говорила русская демократическая (разночинская) среда. Но именно советская власть превратила такое понимание чести из локального в универсальный принцип, постаралось сделать его всеобщим. Тем самым была видоизменена и так называемая «природа» этого явления. Является ли такое понимание чести верным? Безусловно. Существовало ли оно в качестве универсального принципа в прошлом? Нет. И можно сколь угодно долго размышлять о «предположительных случаях», при которых подобная трансформация «природы» чести могла бы произойти. Существенно при этом не то, что может произойти, а то, что произошло. Произошедшее обладает жизненной фактичностью, которая связана не с предположениями, а с действиями конкретных людей, несущих за неё ответственность и имеющих перед ней заслуги.

Любое общественное явление связано с самосознанием. И миллионы русских людей осознавали свой долг в соответствии с идеями и формами, созданными именно советской властью, и действовали в соответствии с ними. Можно ли сказать, что для самосознания этих людей «советское» было чем-то внешним? Для большинства из них оно было новой естественной формой жизни. Советское и русское в данном случае не противопоставлялось друг другу, а органично сочеталось. Ярче всего это единство русского и советского проявилось в годы войны. Но история знает много и других примеров такого единства. Когда тысячи москвичей, узнав о полёте Гагарина в космос, спонтанно устремились к Красной площади, их охватывала гордость за свою страну — Советский Союз. И для них было важно, что первым в космосе оказался именно советский человек, что именно советская наука смогла обеспечить этот технологический прорыв. Можно, конечно, предполагать, что в любом случае русский человек в космосе был бы первым, но на чём основано подобное предположение? В истории остаются только те возможности, которые были действительно реализованы.

Но пойдём далее. «Проведение водопровода, преподавание математики, вытачивание деталей на станках, пахота на тракторах или стрельба на войне по противнику не становились по природе вещей советскими, хотя бы ими занимались одни только люди с партбилетами. Планы электрификации страны, схемы московского метро разрабатывались задолго до 1917 года». С планами метро — особенно забавно вышло. В связи с этим можно вспомнить и о том, что планы авиационного сообщения разрабатывались ещё в эпоху Возрождения. В тени оказывается бестактный вопрос: а почему эти и все другие планы не были реализованы ранее? Почему они реализовывались именно советской властью? Ну и в связи с этим можно предположить и совсем «нехорошее»: если именно советская власть эти планы реализовала, то она и должна нести за них ответственность. Планы может строить кто угодно, а индустриализацию осуществили именно советское общество и советская власть. Соответственно, всё, что создано этой властью, неизбежно является советским.

Можно апеллировать к некой абстрактной «природе» вещей. Но эта природа никогда не существует в чистом виде, свободном от социальной конкретики. Можно много, например, говорить, об идее образования как сумме технологий передачи знаний. Но подобные технологии не тождественны «природе» образования, они являются всего лишь одним из её аспектов. «Природа» образования неизбежно затрагивает и отношения образовательных институтов с обществом. Более того, подлинные, сущностные цели образования находятся за пределами образования как такового: знания имеют смысл лишь в широком социальном контексте. Знания нужны обществу и все образовательные учреждения — это всего лишь инструменты, которыми общество пользуется. Именно в социальном контексте «природа» явления раскрывается в своей конкретности и ясности. И пусть формально технологии передачи знания могут существенно не меняться, но, сравнивая платное элитарное образование с бесплатным общенародным, приходится признать, что эти два явления обладают различной социальной «природой». И между этими двумя «природами» существует качественный разрыв, преодоление которого требует серьёзного усилия. Это усилие сделала именно советская власть. И образование, ею созданное, было именно советским образованием.

Сам термин «природа» в данном случае необходимо брать в кавычки. Так отчасти делает и сам автор, выделяя его курсивом. Но при использовании этого термина у автора статьи возникает странное логическое противоречие, отсылающее к практике двойных стандартов. Применительно к технологиям советского времени какой-либо социальный контекст автором игнорируется. Водопровод, электрификация, метро, образование — это технологии и ничего более. И этими технологиями формально может пользоваться кто угодно. Но как только мысль автора выходит за пределы советского времени, технологии сразу же обретают социальные коннотации. На каком основании? Почему применительно к ХХ в. социальные коннотации технологий игнорируются, а применительно к веку XIX и ко всякого рода «предположительным случаям» альтернативной истории, наоборот, подчёркиваются? Причина в том, что если быть последовательным, то технологии вне социального контекста не могут считаться не только советскими, но и русскими. А в этом случае противопоставление русского и советского оказывается проблематичным.

В размышлениях на тему антитез русского и советского в статье «Эксперт-онлайн» много абсурда, и с каждым новым абзацем его количество лишь увеличивается. При этом возникает очевидный конфликт с самой историей: линии разграничения советского и русского, проводимые в статье, вступают в очевидное противоречие с реальным, историческим самопониманием русского советского общества. И возникает вопрос: зачем подобное разграничение необходимо. На этот вопрос отвечает сам автор: «Довольно правильно отделить советское от русского, и тогда русское советского времени можно искренне любить и им восхищаться, а собственно советское, большевистское — презирать и ненавидеть, не входя в противоречие ни с логикой, ни с обстоятельствами истории».

Данное замечание проясняет смысл этой и подобных ей статей. Они ориентированы не на понимание случившегося со страной, а на сферу эмоций, для которых любой смысл является лишь чем-то второстепенным. Сознание нуждается в эмоциональном выплеске, и конструкции, формирующие антитезы по принципу «белое — чёрное», создают такие возможности. Ценность подобных статей не историческая, а психотерапевтическая. И если с точки зрения психотерапевта психологический эффект достигнут, действие можно считать эффективным. По принципу «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало».

Безусловно, возникают вопросы к объекту любви, сконструированному ирреальным способом и существующему вдали от исторической реальности. Насколько подобный образ России и Русского мира заслуживает уважения и просто элементарного внимания? Насколько оправданны действия самого любящего, уклоняющегося от принятия личности в её реальной данности и подменяющего в своих фантазмах такую личность рафинированно-гламурными симулякрами? Но это уже вопрос экзистенциальный. Интеллектуальная и духовная честность требует мужества. А оно, как правило, либо есть, либо отсутствует. Наверное, по этому поводу вполне уместно хайдеггеровское Dasein в свободном переводе: «так получилось».

 

Глава 13

О советском периоде русской истории: советское как форма проявления русского

Изначальная ошибка, присущая всем противопоставлениям русского и советского, связана с тем, что эти две характеристики воспринимаются как две равноценные сущности. Соответственно, советское обретает онтологическую самостоятельность относительно русского и начинает мыслиться как нечто независимое от него. А далее, по всем правилам формальной логики, столь уважаемой любителями подобных противопоставлений, конкретное социальное явление может восприниматься либо как русское, либо как советское. Тот очевидный факт, что подавляющее большинство людей, живших в СССР, воспринимало себя одновременно и советскими людьми, и представителями той или иной национальности, из этой схемы выпадает. Но когда схема вступает в противоречие с исторической реальностью, это — признак несовершенства не реальности, а именно схемы.

В действительности русское и советское никогда не были и не могли быть сущностно равноценными постольку, поскольку относительно русской истории советское никогда не было сущностью. При том что многие российские революционеры начала ХХ в. мечтали об аннигиляции национального и формировании нового типа общественного самосознания, ориентирующегося исключительно на социальные характеристики, эта мечта достаточно быстро проявила собственную утопичность. Большинство представителей европейской социал-демократии отказалось от неё с началом Первой мировой войны. В России эта утопия прожила чуть больше, но реальная политика советского государства с 1924 г. ориентировалась на национальные приоритеты, и с каждым годом — по мере усиления группы Сталина — такая ориентация лишь усиливалась.

Советское относительно истории России является не сущностью, а исторической формой. При этом, как и всё, что присутствует в истории, такая форма обладает внутренней подвижностью, меняется с течением времени. Именно поэтому не существует «советского вообще». Анализируя события советского времени, всегда необходимо прояснять вопрос о хронологических рамках такого анализа: о каком именно десятилетии советской истории в данном случае идёт речь. Впрочем, то же самое необходимо делать и применительно к анализу Российской империи. Это требование актуально и для анализа любого другого общества. Историчность — это процесс, по мере развёртывания которого одни социальные формы сменяются другими.

Советское — это один из периодов русской истории. Это конкретная форма, которую обретает русская история в определённый исторический момент. И в контексте большого исторического времени, оперирующего столетиями и эпохами, советское — это всего лишь один из этапов русской исторической жизни, и ничего более. На этом этапе русское осознаёт себя как советское, что никак его не уничтожает и по большому счёту не дискредитирует. Социализм для России ХХ в. стал главной светской религией. Соответственно, и определение истории России как истории советской есть определение, по сути, религиозное. Точно так же за несколько столетий до этого русское общество осознавало себя в качестве общества православного. И в те периоды «православность» общества оценивалась им самим как более важная характеристика, нежели «русскость».

Русская картина мира изначально и до сих пор является религиозным способом самопонимания. И любой глобальный кризис социальности или культуры на русской почве неизбежно оказывается кризисом религиозным. Такие кризисы всегда затрагивают фундаментальные мировоззренческие темы, оказываются связаны с глубинными символами веры, определяющими процессы мировосприятия русского народа.

И самоопределение России в качестве советской России лишь подчёркивает то обстоятельство, что и в ХХ в. самосознание русского общества не вышло (и не могло выйти) за пределы религиозной формы самопонимания. Искусство, наука, философия, повседневная жизнь создавали собственные модели видения реальности, но такие модели опирались на глубинный религиозный фундамент. Так, например, популярный сегодня русский космизм Серебряного века, оставивший свой след и в науке, и в искусстве, и во множестве частных, индивидуальных мировоззрений, непосредственно соотносится с религиозной идеей Вселенскости и связанным с ним социальным коллективизмом. И вне связи с религиозным фундаментом здание русского космизма не смогло бы появиться.

Любая историческая эпоха обладает тотальностью своего присутствия в жизни общества. Так, например, если мы говорим о каком-либо средневековом периоде в жизни нашего народа, то Средневековье пронизывает собою все стороны жизни. Даже те явления и формы, которые конкретный период унаследовал от своего исторического прошлого, обретают новое значение. И это правило универсально. Та же Петровская эпоха была вынуждена смириться с существованием внутри себя старых, допетровских форм социальной жизни. Пафос отрицания прошлого, присущий этой эпохе, едва ли был меньшим, чем нигилистический пафос раннего советского времени. Но допетровская Русь, войдя в XVIII в., неизбежно изменила собственный смысл, так как социально-культурный контекст, внутри которого она обрела новое существование, также изменился. Та же Петровская эпоха предъявила ряд моделей понимания прошлого, которые, судя по высказываниям некоторых современных критиков советского прошлого, успешно дожили до настоящего времени. Противники политики Петра I так же, как критики советского общества, видели в его действиях отрицание русскости посредством навязывания стандартов западной культуры. И, следуя логике собственного восприятия, многие из них также норовили отделить исконно русское от петровского и противопоставить их друг другу. Впрочем, и первое поколение критиков Петра I не было действительно первым в подобных устремлениях. За несколько поколений до них сторонники старой веры отказывались признавать русский характер за реформами Никона, видя в них исключительно греческое влияние. Сегодня на волне антисоветизма именно такое, никоновское, православие провозглашается одним из главных элементов русскости — наряду с тем типом русской государственности, что был создан именно петровскими реформами.

Устойчивость подобных штампов в историческом времени свидетельствует, с одной стороны, о том, что они выполняют важные психологические функции, связанные, прежде всего, с индивидуальным травматическим опытом тех, кто их использует. А с другой стороны, этот феномен в очередной раз подсказывает, что тезис о том, что исторический опыт способен чему-то учить, является банальной, риторической декларацией, часто маскирующей собою нежелание чему- либо учиться. Подобное учение всегда предполагает осуществление экзистенциального усилия, а большая часть интеллектуальных исторических изысканий направлена всего лишь на то, чтобы сохранить пребывание их авторов в сфере психологического комфорта.

Принцип тотальности присутствия конкретной исторической формы в жизни народа означает, что все элементы этой жизни опосредованы данной формой.

Соответственно, бессмысленно пытаться искать какие-либо аспекты жизни, которые были бы свободны от влияния своего времени или, тем более, как-то радикально противопоставлены ему. Как правило, подобные аспекты жизни наиболее часто пытаются найти в сфере личных, частных отношений. Отсюда, в частности, абсурдный вывод о существовании некой «русской семьи», существующей якобы в некой «несоветской сфере» жизни. Абсурдность подобных представлений, прежде всего в том, что их создатели пытаются провести жёсткую границу между разными тематическими и социальными сферами жизни, понимая саму жизнь по аналогии с машиной, внутри которой каждая из деталей существует сама по себе. Но действительная природа социальной жизни не механистична, а органична. А это означает, что явления, возникающие в одной сфере жизни, неизбежно оказывают влияния на все остальные её сферы.

Разве члены семьи не обсуждают между собою то, что происходит в общественной жизни? Они не делятся друг с другом проблемами, возникающими в процессе их трудовой деятельности? Они игнорируют информационное пространство, в котором во все времена официальная идеология стремится занять господствующее положение? Они не пребывают в тех или иных публичных пространствах? Разве, например, особенности советского потребления не оказывали влияния на повседневную жизнь всех советских (русских) семей? Советская эпоха формировала горизонт возможностей для каждого человека, жившего в то время. И любое человеческое действие так или иначе соотносилось с этим горизонтом, обретало смысл в соответствии с существовавшей системой координат и связанным с ним образом мира. Советская семья решала собственные внутренние проблемы в соответствии с теми возможностями, которые предоставляла ей эпоха. Даже интимные аспекты семейной жизни соотносятся — в той или иной степени — с социальным пониманием правильного и неправильного. Советское время непосредственно формировало конфигурацию семейной жизни, и в рамках этого процесса любые индивидуальные аспекты жизни являлись либо частными вариациями этой конфигурации, либо испытывали серьёзное влияние с её стороны.

Советское оказывало влияние на всё, с чем так или иначе был связан общественный субъект. Это влияние могло проявляться по-разному: оно могло быть прямым или опосредованным, позитивным или негативным, но всё это лишь относится к сфере частного: к способам его проявления. Проявляясь по-разному, по силе своего воздействия оно всегда было одинаковым, поскольку де-факто являлось единственной социальной формой жизни как таковой. Парадоксальным образом, советское в равной степени оказывало влияние на жизнь и безусловных сторонников советской власти, и политических диссидентов. Хотя конкретные последствия этого влияния и были разными. Но в любом случае политический диссидент, живущий в стране, и секретарь какой-нибудь партийной ячейки в равной степени были именно советскими людьми. И их деятельность была деятельностью советских людей. Нюансы лишь в том, что деятельность партсекретаря и диссидента имела разные ценностные коннотации. С ними по-разному соотносились правила и нормы. Но если, например, с точки зрения базовой социальной системы ценностей некий советский человек делал что-то неправильно, от этого он не переставал быть именно советским человеком. Даже предатель остаётся частью того сообщества, которое он предал.

Советское общество во всех его проявлениях является результатом деятельности русского народа в той же степени, в какой результатом его деятельности была, например, Российская империя.

Соответственно, советская картина мира является одной из исторических форм русского самосознания, продуктом предшествующей русской истории.

Бессмысленным и безответственным выглядит, в связи с этим, стремление связать те или иные события русской истории, не вписывающиеся в гламурные, рафинированные представления о ней, с каким-либо случайным, инородным влиянием. Глупо и унизительно считать, что некая небольшая группа инородцев смогла навязать народу неправильную линию поведения и при этом предельно эмоционально отстаивать тезис о богоизбранности этого же народа. Подобное понимание было свойственно, например, многим представителям общества «Память» в восьмидесятые годы. Это напоминает беспомощные лепетания ряда родителей, до конца жизни убеждённых в том, что их собственные дети не имеют способности принимать самостоятельных решений и потому всегда страдают от дурного влияния.

Возвращение к основам народного самопонимания требует не замалчивания и дискредитации «неудобных» фактов, а усилия для их понимания и принятия.

Множество людей, именующих себя историками, с настойчивостью, достойной иного применения, повторяют из года в год мантру о том, что Великая русская революция не была подлинно народным движением, советская власть в то время не соответствовала интересам русского народа, а белые не победили лишь каким-то случайным образом. Подобным историкам не хватает душевных сил для того, чтобы вспомнить, например, о многотысячном собрании русского народа в Москве в конце января 1924 г. во время похорон В.И. Ленина. В отличие от подобных мероприятий более позднего времени, людей, разжигавших костры в морозные январские ночи 1924 г., штурмом бравших поезда для того, чтобы успеть добраться до Москвы до начала похорон, никто не заставлял этого делать. Похороны Ленина превратились в спонтанное, стихийное волеизъявление русской души. И едва ли можно было бы успеть посочувствовать тому, кто попытался бы в этой народной стихии что-то говорить о том, что революция не соответствовала глубинным устремлениям русской жизни.

Бессмысленно и глупо связывать историю русского дореволюционного марксизма исключительно с деятельностью еврейской российской интеллигенции и на этом основании объявлять марксизм неким инородным явлением в сфере русской культуры. В действительности марксизм стал осознанным выбором значительной части именно русской интеллигенции. И подлинными символами этого марксизма оказались не Акимов с Мартовым, и даже не Троцкий, а Плеханов и Ленин. В порывах юдофобского энтузиазма можно много рассуждать о наличии иудейских корней в родословной Ленина, но как быть в этой связи с деятельностью Георгия Валентиновича Плеханова? Заимствуя марксизм в качестве собственной теории, российские марксисты серьёзно изменили ряд его положений. Тот же конфликт между большевизмом и меньшевизмом является конфликтом между русской и западной версиями марксизма. И победа большевиков в этом конфликте стала наглядной демонстрацией того, что марксизм не только получил признание в русском обществе, но и приобрёл специфически русскую окраску. Только обрусев, марксизм мог стать в России реальной политической и культурной силой. И он с этой задачей справился.

Сводя причины реальных достижений раннего советского общества к террору со стороны власти, сторонники такого подхода демонстрируют полное презрение к тому самому обществу, часть которого они так хотят защитить под знаком «подлинно русского». Следуя этой логике, русский народ оказывается пассивным материалом, который может быть использован кем угодно и как угодно, аморфной массой, неспособной ни к выражению собственных духовных устремлений, ни к серьёзному духовному сопротивлению.

Террор и принуждение никогда не создают подлинного героизма и подвижничества. Но именно такими примерами наполнена вся советская история. И в данном случае нет смысла фокусироваться исключительно на событиях времён войны. Примеров социального героизма предостаточно и в довоенное, и в послевоенное время. Именно такой героизм позволил провести в кратчайшие сроки индустриализацию страны. Он же присутствовал и на послевоенных стройках, в моменты чрезвычайных ситуаций. В основе его — религиозная идея служения общему делу, но в советское время эта идея имела не православные, а именно советские коннотации. И когда тот или иной критик советского общества начинает видеть в основах советской жизни исключительно террор, это всего лишь означает, что психология служения такому критику незнакома в принципе. Он не осознаёт себя как часть народа. Скорее, сам народ является лишь средством для личного самоутверждения. Тем самым подобная критика сама отчуждает себя от народного самосознания и начинает выполнять деструктивную функцию. Но нужны ли русскому народу те, кто способны лишь самоутверждаться за его счёт? Русский народ достаточно значителен для того, чтобы не замечать подобных деятелей, но такая ситуация возможна лишь до определённых пределов.

Тема террора, столь актуальная для советского общества 1930-х гг., также требует усилия для своего осмысления. Вследствие своей важности и трагичности, эта тема неизбежно превратилась в объект интенсивных спекуляций, многие из которых в очередной раз сводятся к формальному коллекционированию грузинских, еврейских и латышских фамилий сотрудников НКВД, чьё наличие должно стать ещё одним доказательством того, что террор 1937—1938 гг. был актом внешнего насилия по отношению к русскому народу. При этом почему- то забывается, что во главе НКВД во время этих событий был именно русский — Н.И. Ежов, и в общественном сознании эти события стали называться его именем — ежовщиной.

Стремление свести проблему террора к очередному чужому влиянию препятствует осознанию его подлинной трагичности, сутью которой стала ситуация, при которой одни русские люди убивали других русских людей. В рамках осмысления русского ХХ в. из поля зрения общества выпало одно из самых глобальных её событий — вторая гражданская война. Вначале это явление оказалось скрытым хрущёвской критикой культа личности Сталина, подлинной целью которой было не столько обретение подлинного понимания случившегося, сколько стремление увести партаппарат от ответственности за содеянное. И в первую очередь это относилось к деятельности самого Хрущёва. Позже события тридцатых годов стали объектом умолчания. А сегодня они мистифицируются вновь, в том числе посредством сведения всей советской истории к симулякру под названием «тоталитаризм». Особый изыск подобным попыткам придаёт то обстоятельство, что сторонники тоталитарной модели даже не удосуживаются вдуматься в смысл самого термина, хотя и активно им пользуются.

Реальная русская история достаточно значительна, величественна и трагична для того, чтобы нуждаться в какой-либо ретуши и фальсификации. При этом она никоим образом не укладывается в какие- либо стройные логические схемы, столь милые сердцам многих её фальсификаторов. Подлинная русская история алогична и иррациональна, она наполнена множеством антитез и антиномий. Именно эта черта и делает её трагичной в глубинном, сущностном измерении. Эта история совмещает то, что с формально-логической точки зрения является несовместимым. Так, например, тысячи русских в январе 1924 г. со скорбью в душе хоронят Ленина. И те же тысячи всего через год, в апреле 1925 г., будут присутствовать на похоронах одного из политических оппонентов Ленина — патриарха Тихона. Та же самая «православная Русь» будет уходить в катакомбное христианство, ища подлинной Церкви, и в тот же исторический момент активно участвовать в антиправославном богоборческом движении, жертвуя собой во имя светлого, но именно земного будущего.

Антиномия ускользает от какого-либо исчерпывающего, полного рационального осмысления. Это означает, что подлинное принятие антиномии связано не столько с её пониманием, сколько с переживанием. Чтобы понять величие и трагичность русского прошлого, современному историку требуется его пережить. Но такое переживание неизбежно связано с болью. К сожалению, мы, говоря о русской истории, часто указываем на её величие, но забываем о том, что любое историческое величие подразумевает и Крест. Первое никогда не бывает возможным без второго. Более того, именно Крест и есть основа подлинного величия.

 

Глава 14

Советская политическая и социальная системы. Взаимоотношения политической и социальной систем в исторической жизни

Феномен советского изначально обладал принципиальной двойственностью, регулярно проявлявшейся в форме некой путаницы. При этом официальная советская идеология часто прибегала к подобной путанице сознательно. Суть этой двойственности в том, что советское одновременно может обозначать как политическую, так и социальную реальности. Советская идеология часто стремилась отождествить эти два типа реальности, слить их воедино.

Границы любой политической реальности могут быть установлены лишь приблизительно, тем не менее, можно говорить о том, что социальное всегда больше политического. Политическое является своеобразным фасадом социального, но этот фасад не только свидетельствует о социальной жизни, но и в значительной степени скрывает её.

Советское социальное неизбежно было большим, чем советское политическое. И именно по отношению к советскому социальному применим принцип тотальности присутствия.

Политическое и социальное всегда пребывают друг с другом в неоднозначных, относительно противоречивых отношениях. He существовало и не будет существовать такой власти, действия которой на большом временном отрезке в полной мере устраивали бы всех и не порождали хотя бы минимальных критических, оппозиционных настроений.

Подобные оппозиционные настроения могут оформляться внутри политической системы в качестве соответствующих структурных образований, но это возможно только в том случае, если тип политической системы допускает возможность существования политической оппозиции. Если же, как произошло в случае с советской политической системой после 1927 г., система подобных возможностей не имеет, оппозиционные настроения смещаются исключительно в сферу социального и обретают неполитические формы репрезентации. Политический анекдот, озвученный в рамках повседневной коммуникации, оказывается одной из таких репрезентативных форм. Очередь за продовольствием, выстраивающаяся вопреки всем официальным заявлением об отсутствии продовольственных проблем — другая форма выражения оппозиционных настроений. Повседневность является основной сферой творчества социального субъекта, и количество творческих решений, порождаемых повседневной жизнью, не подлежит строгому учёту и не может быть предсказуемым. Тем не менее не все эти репрезентативные формы являются равноценными. Более того, в реалиях советского общества отнюдь не повседневность создавала основные формы оппозиции системе. Эпицентр критики советской политической системы находился в сфере искусства. Оно, реагируя на реальные, повседневные события, формировало комплекс идей и представлений, которые функционально дублировали идеи официальной советской идеологии. Благодаря этому советская картина мира оказывалась двуцентричной: официальный центр власти сосуществовал внутри неё с центром неофициальным. Подобное сосуществование и придавало жизни советского человека то особое напряжение и конфигурацию, которые уже невозможно воспроизвести в рамках какого-либо другого исторического периода. Когда сегодня говорится об упадке той же литературы, то причины сокращения реального количества читателей необходимо искать не только в технологических новациях, противопоставляющих компьютер книжной культуре, но и в изменении социально-политической конфигурации общества. Современная оппозиция имеет возможность заявить о себе, используя средства всё той же политики. Сегодняшнее российское государство имеет технические возможности не допускать оппозиционные силы к сфере принятия властных решений, но оно не способно сделать само политическое пространство стерильным. Вследствие этого искусство и литература перестают быть единственными силами, способными выражать оппозиционные настроения. И если вершиной величия литературы были те времена, когда она имела возможность формировать и транслировать основные мировоззренческие смыслы, не совпадающие с директивами власти, то придётся признать, что литература живёт по принципу «чем хуже — тем лучше»: чем меньше возможностей у общества непосредственно влиять на собственную судьбу, тем большее значение в жизни этого общества обретает литературная и художественная деятельность. Соответственно, взлёт и величие литературы в более широкой социальной перспективе оказываются своеобразными «знаками беды». Это величие обнаруживается там, где жизнь общества крайне неблагополучна.

В условиях Российской империи XIX в. русская литература смогла перехватить ведущую роль в идеационном производстве у государства. В итоге русские писатели того времени сделали для разрушения империи и возникновения революции больше, чем профессиональные революционеры. (То же самое, кстати, можно сказать о французской философии XVIII в. применительно к Великой французской революции. Но русская социальность осознавала себя почти исключительно при помощи именно литературных, а не философских форм и средств). Больше писателей для разрушения империи сделали только имперская бюрократия и высшее сословие, т.е. дворянство. При этом великая русская литература XIX столетия занималась не только критикой, но и формированием положительного социального идеала. Этот социальный идеал уже при Александре II начал формировать соответствующую политическую практику (народничество). Но даже в ХХ в., в первое десятилетие советской власти, когда политическое начало стремительно выходило на первый план общественной жизни, литература продолжала сохранять свой авторитет. И в этом контексте возвращение в страну Максима Горького стало одной из крупнейших побед большевистской политики — окончательным признанием легитимности советской власти со стороны той силой, чьими идеями эта власть вдохновлялась.

В условиях советского послевоенного времени, когда конфликт между советским государством и советским обществом стремительно нарастал, советской литературе, тем не менее, не удалось перехватить инициативу у государства. Это обстоятельство придало отечественной литературной оппозиции преимущественно критический характер: деконструкция существующей реальности была для неё более приоритетной задачей, нежели формирование каких-либо позитивных образов будущего. Отсюда — и то состояние идеологической дезориентации, которое во многом свойственно русской литературе сегодня.

Парадоксальным образом советская политическая апологетика и оппозиционные настроения в обществе одновременно формировали высокий статус образования, грамотности. Официальная идеология связывала с ростом образования надежды на развитие технологий и преобразования жизни в соответствии с программируемыми стандартами. Общество связывало образование с надеждами дать ответы на те вопросы, о которых идеология предпочитала умалчивать, либо освещала их в искажённой форме. Итогом такого странного совпадения намерений противостоящих друг другу сил стало то, что советское общество формировалось как общество когнитивного типа, хотя стать в полной мере таковым оно не успело.

Когда советская официальная идеология лишала кого-либо советского статуса, объявляя того или иного писателя антисоветским и лишая его советского гражданства, что являлось, помимо прочего, символическим актом отторжения от советской реальности, «изгнания за пределы мира», она отождествляла советское политическое с советским социальным и стремилась подменить второе первым.

Но все подобные попытки лишь дискредитировали советскую политическую систему, показывая её как локальную и несамодостаточную относительно жизни общества. Так, например, если книги объявленного антисоветским писателя продолжали активно читаться и распространяться в режиме самиздата, это наглядно демонстрировало, что политическая система не способна достичь ею же декларируемых целей, что её власть не абсолютна.

Социальное как целостность в любую эпоху раскалывается на своё основное, поддерживаемое властью течение, и оппозиционную по отношению к этой же власти сферу. Эта особенность в полной мере характеризует и советскую общественно-политическую жизнь. Эта жизнь одновременно формировала mainstream и оппозицию, направленную против советского политического строя. И если с точки зрения политики некто объявлялся антисоветским писателем, в действительности таковым его можно считать только в определённом контексте. Тот же «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, превративший его автора в эмигранта, является именно советской книгой. Это книга, написанная советским обществом (если предполагать, что автор — рупор общественных настроений), её тематика, стиль, настроения сформирована реальностью советской жизни, и в первую очередь не лагерной, а «оттепельной», и содержание этой книги вступило в конфликт с советским государством. Будучи частным «продуктом» советского общества, Солженицын таковым и остался. А вопрос о том, хороши или плохи его книги, непосредственно никак не подрывает его советского происхождения.

Впрочем, для творчества большинства советских деятелей искусства грань между политической легитимностью и оппозиционностью не была столь очевидной и устойчивой, как для тех, кто подвергся открытому остракизму со стороны системы. Творчество тех же писателей-деревенщиков об этом свидетельствует предельно ярко. Творчество, например, Валентина Распутина наполнено критикой текущих событий, происходящих в обществе и во многом связанных с политикой государства. Но при этом связей с политической системой Распутин никогда не рвал, и по крайней мере формально — на уровне нормативных деклараций — эта система никогда не считала его чужим.

На протяжении ХХ в. постоянно возрастала роль кино в советской культуре. К началу 1980-х гг. «самое важное из искусств» смогло потеснить литературу с пьедестала и действительно превратилось в искусство № 1 не только для малообразованных слоёв населения, но и для советских интеллектуалов. Но и в кинематографической сфере наблюдается то же напряжение между политической и социальной системами, что и в сфере литературы. Будучи произведением советского общества (советским социальным продуктом) кинематограф много сделал для дискредитации советской политической системы. При этом он не совершал ничего избыточного с точки зрения самой политической системы и выступавшей от её имени официальной идеологии. Он всего лишь следовал предписанному ему «методу», но воспринял его предельно серьёзно. Советская идеология требовала от искусства быть реалистичным. И советское кино стремилось таковым быть, сочетая социальный реализм с реализмом психологическим. Но подлинный реализм всегда критичен по отношению к существующей социальной действительности. Таковым его делает не столько осознанное стремление творцов реализма критиковать существующее положение дел, сколько строгое соответствие формальным правилам метода. Эти правила предполагают, что реальность изображается такой, как она есть. Все возможные интерпретативные решения в данном случае не преодолевают базового уровня правдоподобия, а, скорее, вписываются в него. Соответственно, интерпретативное понимание объекта в данном случае не разрывает связей с массовым (общественным) повседневным опытом. Но изображение мира в его предельно реалистических формах всегда вступает в противоречие с тем, как эта же реальность изображается господствующей идеологией. Такие идеологии и связанные с ними политические системы всегда испытывают хронический дефицит «чувства реальности», или, говоря по-другому, идеология всегда мистифицирует реальные образы общества и процессы, происходящие в общественной жизни.

В этом контексте требования советской идеологии, предъявляемые к искусству, всегда были деструктивными по отношению к политической системе, так как изначально обладали серьёзным критическим потенциалом. Безусловно, этот потенциал политическая система СССР могла бы использовать себе во благо, но при одном условии: она должна была непрерывно меняться в соответствии с требованиями и потребностями общества. Но подобные изменения вступали в противоречие с интересами правящего класса, так как де-факто ставили деятельность этого класса под контроль со стороны общества. В качестве альтернативы система и высший класс страны выбрали

путь самоизоляции и дистанцирования от общества. В соответствии с этим советская официальная идеология окончательно перешла в сферу идеационной моноэкономики: она начала производить исключительно фантазмы и симулякры. В связи с этим критические аспекты, свойственные советскому искусству, значительно усиливались. Политическая система СССР сама подталкивала общество к действиям, направленным на разрушение государства в том виде, в каком оно существовало в реальности.

Но в этом контексте основной проблемой советской социальной системы стало отсутствие каких-либо позитивных моделей, направленных на реформирование и государства, и общества. Причина такого дефицита в том, что общество так и не смогло (или, точнее, не успело) перехватить духовное лидерство у официальной советской идеологии. На протяжении всего своего существования институты и формы советского гражданского общества находились в тени идеологии, и подобная роль принуждала их занять исключительно критическую позицию в отношении действий государства. Эта позиция могла реализовываться посредством «левой» или «правой» критики, но её содержание, по сути, сводилось к прояснению и фиксации неправильных действий государства. Рассказывая о том, что государство делает не так, гражданское общество не говорило о том, что государство должно делать. Эта ситуация резко контрастирует с той, что возникла в последние десятилетия существования Российской империи.

В России Серебряного века именно общество, а не государство, было лидером в процессе создания новых мировоззренческих идей. И именно такое положение предопределило то, что общество активно формировало позитивные представления о будущем. Оно не только критиковало повседневную, текущую политику государства, но и стремилось ответить на вопрос о том, что должно прийти на смену Империи. Эти проекты были связаны либо с либеральными моделями, либо с марксистскими. И именно эти два течения сформировали идейные основания двух русских революций — Белой и Красной, столкнувшихся друг с другом летом 1918 г.

При том что Великая русская революция была чрезвычайно кровавой и трагичной, сами революционеры имели представление хотя бы о приблизительных контурах того общества, которое они стремились создать. Возможно, в ситуации отсутствия подобных проектов опыт революции был бы ещё более трагичным.

Позднее советское общество не имело возможностей для подобного социального проектирования. На всём протяжении советской истории государство методично зачищало общественное пространство от всех попыток подобного проектирования и сил, способных его осуществить. Редкие исключения делались лишь для откровенно маргинальных групп типа «Памяти», социальные идеи которой могли лишь скомпрометировать любую оппозицию, с ней связанную, и тем самым опосредованно усилить авторитет официальной идеологии и связанных с ней «канонических» интерпретаций происходящего.

Итогом такой «идеационной пустоты» стала ситуация, при которой крах политической системы стал и крахом системы социальной. Вместе с государством разрушилось и общество, из-за чего само существование Русской цивилизации после краха СССР было поставлено под знак вопроса.

При анализе перестроечных и постперестроечных процессов часто указывают на наивность и некий инфантилизм советского общества, возлагая именно на него главную вину за события 1990-х гг. Но необходимо учитывать, что это общество находилось под постоянным давлением со стороны государства. И именно советское государство, т.е. советская политическая система, несёт основную ответственность за случившееся. Система, которая стремится разорвать все связи с реальностью и в идеационной сфере сосредоточиться исключительно на производстве симулякров, неизбежно обретает суицидальный характер. Но вместе с собственной смертью она программирует и смерть общества, с ней связанного.

Ситуация, при которой границы социальной и политической систем не совпадают, может считаться универсальной. Она характеризует жизнь любого общества, хотя в разных обществах и в разные периоды их существования несоответствие между политическим и социальным может быть различным: где-то оно проявляется сильнее, где-то слабее. Но в любом случае такое несоответствие присутствует.

Также универсальной может считаться ситуация, когда общество находится в состоянии оппозиции по отношению к политической системе. Степень оппозиционности опять-таки ситуативна, но нет обществ, внутри которых политическая система действует идеально и устраивает всех. В связи с этим отношения между двумя системами всегда двойственны. Социальная система одновременно поддерживает политическую и критикует её, а политическая система выражает интересы общества и в то же время оказывает давление на него, стремится подавить наиболее активную оппозицию.

Соответственно, в любом обществе формируются силы, чьё мировоззрение по отношению к политической системе можно определить как антисистемное. Дистанцируясь от государственных и политических институтов, от идеологии, с ними связанной, эти силы, тем не менее, в полной мере относятся к системе социальной и стремится выразить — успешно или не успешно — её интересы.

Подобные явления в большом количестве присутствовали в жизни всё той же Российской империи.

Анализируя жизнь советского общества, его критики лишают статуса советских многих представителей советской культуры и искусства. Основанием для этого является официальное осуждение этих людей со стороны государства. В итоге весь советский художественный underground порой выводится за пределы сферы советского. Но почему-то подобная модель не применяется к России XIX в. Сегодня мы с гордостью говорим о великой русской литературе того времени и признаём, что она была частью российского общества. У нас хватает здравого смысла для того, чтобы считать частью этой традиции Герцена, Белинского, Писарева, Чернышевского и многих других прозаиков и поэтов, не признававших легитимность Российского государства того времени. Но в чём принципиальная разница между тем же Николаем Чернышевским и, например, Владимиром Максимовым с точки зрения их принадлежности к традиции? Между Александром Герценом и Александром Солженицыным? Тем не мене, очень часто первых числят среди представителей культуры российского императорского времени, а вторых выделяют в некий особый ряд, производя из их имён некое особое эфемерное культурное явление, которое — по замыслу его создателей — должно противопоставляться советскому обществу и советской культуре.

Герцену, прожившему почти тридцать лет в эмиграции, это обстоятельство почему-то не мешает числиться в одном ряду с Пушкиным, Достоевским, Лесковым. А эмигрантам ХХ в. в этой возможности отказывается, при том, что их жизненный опыт, художественный стиль, проблематика произведений были сформированы именно советским обществом, и от имени именно этого общества они и стремились высказаться. Но где та качественная грань, которая отделяет, например, произведения того же Солженицына, написанные в СССР, от того, что было написано им в эмиграции? «Красное колесо» — это некая иная традиция, нежели «Один день Ивана Денисовича»? Настаивать на этом может только тот, кто не читал ни того ни другого.

Будучи рождённым в определённом времени и в определённом социокультурном пространстве, мы не можем выйти за их пределы. Соответственно, мы до конца жизни оказываемся частью того общества, которое нас сформировало. И даже если по воле жизненных обстоятельств нам приходится покинуть это общество, то в любом другом месте мы окажемся всего лишь иммигрантами и никем более.

* * *

Линии глобальных конфликтов, противостояний и антитез, пронизывающих наш ХХ в., связаны отнюдь не с оппозицией русского и советского. Они затрагивают разные аспекты жизни общества, которое одновременно являлось и русским, и советским, и в котором глубинного конфликта между этими началами в действительности не было. А всё, что было, так или иначе соответствовало тем или иным интересам самого русского народа — в соответствии с тем, как он эти интересы понимал.

Если в обязательном порядке необходимо найти линии конфликта в нашей истории предшествующего века, то эти линии проходят между русским и русским, советским и советским. Отечественная социальная система регулярно порождала, и продолжает это делать сейчас, очень разнообразные и противоречивые смысловые конфигурации, которые многократно сталкивались друг с другом и отрицали друг друга.

Любая попытка расколоть общество на несколько разнородных элементов является — на структурном уровне — стремлением вернуться к ситуации Гражданской войны 1917—1922 гг. и попытаться «переиграть» её итоги. При этом авторы таких попыток не утруждают себя продумыванием тех последствий, к которым привела бы страну победа не Красной, а Белой революции.

На психологическом уровне подобные игры часто связаны с ложной самоидентификацией, в основе которой — глубинные психологические травмы и скрытый конфликт с родителями. Собственные психологические проекции они пытаются навязать обществу. Но на экзистенциальном уровне все эти представления скорее связаны с попытками уклониться от принятия выводов, способных пошатнуть комфортное, относительно спокойное видение мира и погрузить в состояние болезненного хаоса, который субъекту придётся преодолевать самостоятельно, без поддержки со стороны банальных догм и стереотипов. Для самосознания, привыкшего упиваться ощущением ни к чему не обязывающей собственной «богоизбранности», признание того факта, что реальная жизнь общества может идти не в соответствии с придуманными схемами, проясняющими, «кого можно любить» и «кого надо ненавидеть», крайне болезненна и требует определённого мужества.

 

Глава 15

Евразийство как способ фальсификации русской истории

 

В последние годы на постсоветском пространстве в очередной раз набирает популярность термин «Евразия». Этот термин получил широкое развитие ещё в двадцатые годы прошлого века в связи с русским евразийством, и с того времени неоднократно переживал локальные пики популярности.

Внутри России евразийская теория переживает сегодня не лучшее время. Она подверглась критике с самых разных идеологических позиций. Её критиковали и националисты, и либералы, и левые. Сегодня русское евразийство является, скорее, памятником общественно-исторической мысли, нежели актуальной политической программой.

Тем не менее евразийская теория получила новую жизнь на периферии Русского мира. В новых модификациях она активно озвучивается представителями бывших советских республик. И если восторженное отношение к ней со стороны политологов Казахстана и Киргизии вполне объяснимо, то использование евразийских штампов в Белоруссии, на первый взгляд, выглядит странным и неожиданным. Но подобного рода «неожиданности» в итоге тоже понятны, если обратить внимание на то обстоятельство, что пропагандируются такие штампы сторонниками местного национализма и примкнувшей к ним либеральной общественности.

Механизм актуализации евразийской модели прост и, по сути, везде одинаков. Для начала популяризируется термин «евразийское пространство». Этому способствует и то обстоятельство, что он имеет реальное эмпирическое наполнение. А далее «пространство» обретает черты цивилизации. Им начинают пользоваться для обозначения культурно-исторической целостности, сформировавшейся на этом пространстве. В итоге представления о Русской цивилизации, также обладающие очевидным эмпирическим наполнением, подменяются идеей некой Евразийской цивилизации, истоки которой — исключительно в сфере воображения.

Причина симпатий нацлибералов к евразийству находится на поверхности. Либерализм делает акцент на второй части термина «Евразия», а азиатское начало в либеральном сознании изначально было отрицательной антитезой всему европейскому — прогрессивному и правильному. Азия в сознании либерала — это метка культурной отсталости, деспотии и социальной деградации. Недаром, в середине 90-х у либеральной общественности был популярен уничижительный термин «Азиопа». На протяжении множества десятилетий либеральная академическая элита Запада вполне серьёзно обсуждает вопрос о наличии / отсутствии самой идеи личности в восточных культурах. И сторонников идеи, что личностное начало на Востоке отсутствует в принципе, с течением времени не уменьшается.

И когда либерализм начинает с симпатией относиться к идеям евразийства, подобные симпатии основаны на безусловно прагматичных интересах. Либерализму выгодно подчёркивание азиатских элементов в русской культуре и жизни. Объявив Россию одной из азиатских культур, он тем самым стремится утвердить представление об изначальной культурной неполноценности русского народа. А далее либерализм переходит от «теории» к практическим предложениям, суть которых неизбежно будет сводиться к тому, что русский народ не обладает правом на независимое существование, а Россия, соответственно, не должна существовать как целостное геополитическое образование. В итоге всё сводится к требованиям политического контроля со стороны Запада над жизнью российского общества и предоставления западным странам права распоряжаться российскими природными ресурсами.

Подобные требования имеют, по сути, двойное основание. С одной стороны, они связаны с глубинной русофобией, сопутствующей большей части исторического пути Западной цивилизации, а с другой — продиктованы требованиями экономической (капиталистической) рациональности, в рамках которой позиции экономического центра укрепляются за счёт ограбления периферии. И именно такую роль периферийного государства или, точнее, нескольких периферийных государств либералы стремятся навязать России.

В 1990-е гг. Запад попытался уничтожить Русскую цивилизацию. По большому счёту нас спасли рассогласованность действий западных политических сил и исторические случайности, имевшие, как правило, субъективный характер. Но то, что эта попытка не удалась, не означает, что Запад не будет предпринимать таких попыток вновь. Сегодня против нашей страны идёт открытая гибридная война, и одним из фронтов этой войны является информационное пространство, в котором сталкиваются друг с другом разные идеологии. И в рамках информационно-идеологической войны представление о России как не самодостаточном, азиатском государстве является важным инструментом дискредитации страны и способом обоснования радикальных действий со стороны Запада, направленных на её разрушение.

Любовь к евразийству со стороны представителей российских национальных окраин связана в первую очередь с особенностями становления национального самосознания в этих регионах. Современные политические элиты бывших советских республик часто стремятся к формированию агрессивного национализма, и в рамках этого процесса утверждение местных национальных идей зачастую происходит за счёт дискредитации соседей и «старшего брата». Особенно ярко эта тенденция прослеживается на Украине, где противопоставление европейской Украины азиатской России превратилось в клише, активно внедряемое в общественное сознание.

Подобная националистическая агрессивность местных элит непосредственно связана с генезисом становления новых постсоветских государств. Само существование этих государств стало возможным благодаря деятельности русского народа, и титульные нации в этих государствах являются продуктом национальной политики СССР, став-шего историческим преемником Российской империи. И в реальной исторической перспективе обоснование самого факта существования таких государств как мононациональных является крайне проблематичным. Это относится ко всем без исключения постсоветским республикам в евразийском пространстве. Даже самые развитые из них (Украина, Белоруссия) окажутся нежизнеспособными, если будут опираться исключительно на силы и язык своих титульных наций. Но если, к чести белорусского руководства, оно это понимает, то в случае с Украиной мы имеем дело с серьёзной политической патологией, в рамках которой основные усилия местного политического руководства направлены на разрушение своей страны.

Выдвигая тезис о существовании некой Евразийской цивилизации местные элиты, с одной стороны, стремятся обосновать собственное право «говорить с Россией на равных» и время от времени пытаться диктовать ей свою собственную волю, и это стремление является тем более абсурдным, что в подавляющем большинстве случаев само существование постсоветских государств непосредственно зависит от России и российского рынка. Но обладая подобной зависимостью, эти элиты время от времени пытаются объяснить России, как она должна строить собственную политику. Как правило, подобные «объяснения» предполагают, что Россия должна поддерживать бывшие советские республики даже в ущерб собственным интересам и несмотря на вспыхивающие время от времени в этих республиках антирусские кампании. А с другой стороны, идея некой Евразийской цивилизации становится способом идеологической легитимации факта существования этих государств, но подобного рода действия основаны на исторической фальсификации, призванной скрыть истинное положение дел и обстоятельства формирования Русской цивилизации. Если в исторической перспективе такая фальсификация призвана создать впечатление, что все народы бывшей Российской империи в равной степени участвовали в цивилизационном строительстве, то в реалиях сегодняшнего дня подобные фантазмы призваны обосновать факт экс-плуатации русских, живущих на окраинах Русского мира, местными националистическими элитами.

Более мягкой формой идеи Евразийской цивилизации является сегодня тезис о необходимости формирования некой евразийской идентичности. Сам термин оказывается настолько многозначным, что нуждается в конкретизации.

В частности, он может означать тип самосознания, в соответствии с которым человек воспринимает себя в качестве представителя евразийского пространства, отличного от пространства западного. С одной стороны, такое самопонимание выглядит безусловно оправданным и реалистичным. Но в то же время оно является принципиально незаконченным. Тот же европеец, определяя себя в качестве человека Запада, на таком самоопределении не остановится. В итоге он окажется немцем, французом, англичанином и т.д., а в случае с испанцами, итальянцами можно ожидать и более локальных характеристик: пьемонтец, каталонец и т.д. То же самое произойдёт и с носителем «евразийской идентичности»: он осознает себя русским, белорусом, казахом и т.д. Эта евразийская идентичность будет восприниматься как исключительно формальная характеристика, связанная с рядом идеологем, но не имеющая экзистенциальных коннотаций. Строго говоря, она оказывается избыточной даже в рамках межцивилизационных коммуникаций, так как представителям стран, находящихся за пределами евразийского пространства, она не будет в полной мере понятной и, соответственно, вызовет дополнительные вопросы.

Отсутствие экзистенциального наполнения делает любую смысловую конструкцию отчуждённой от непосредственной жизни и крайне неустойчивой в смысловом отношении. В качестве концепта она также функционировать, по сути, не сможет, поскольку всего лишь дублирует собою концепты, которые уже успели продемонстрировать собственную жизнеспособность.

Но евразийская идентичность может мыслиться не как данность, а как задача, как нечто, что должно быть сформировано в будущем. Народы, живущие в евразийском пространстве, должны — согласно логике сторонников этой идеи — осознать себя в качестве единой социально-культурной общности. И даже если не касаться вопроса о цели формирования такой идентичности (размышление по этому поводу опять приведёт к теме региональных национализмов с их жаждой равноправия), остаётся вопрос: как это может быть сделано? В истории Русской цивилизации было, по крайней мере, два случая, когда значительная часть общества в качестве основного способа самоидентификации выбирала те, которые непосредственно не были связаны с национальностью. Речь идёт о православной Руси и советском обществе. В обоих этих случаях религиозные характеристики оказывались важнее национальных.

Но любая религия, по крайней в мере в период своего активного развития, неизбежно связана с идеей, обладающей способностью к глобальной мобилизации общества. Религия наделяет общество целью существования и мотивирует его для достижения этой цели. Под знаком грядущего религия перестраивает и все социально-политические институты, превращая их в инструменты достижения всё той же цели. Именно в перспективе религиозного понимания будущего и настоящего национальные особенности социальной жизни могут отойти на второй план и осознаваться как дополнительные. Именно так произошло в жизни советского общества на ранних этапах его существования. И в первую очередь это было характерно для русского народа. Подавляющее большинство русских никогда не забывало о своей национальности, но, тем не менее, в 1920-е гг. значительное их количество осознавало себя в качестве именно советских людей.

При этом необходимо помнить, что любая новая религия является результатом тотального отрицания существующего состояния общества. Каждая новая массовая религия есть, по сути, протест против современного ей политического, социального и культурного порядка. Этому порядку новая религия противопоставляет собственное видение мира, которое радикально отличается от прежнего. И именно в рамках новой картины мира появляются и принципиально новые самоидентификации общества. При этом новая религия стремится утвердить своё представление о мире любыми средствами. По сути, каждая новая религия имеет революционное происхождение. Но готовы ли сторонники идеи евразийской идентичности к подобным революционным изменениям? Эти изменения в первую очередь коснуться тех самых региональных элит, от имени которых данная идея высказывается. И где гарантии, что победившая революция выберет термин «евразийская идентичность» в качестве обозначения созданного ею общества? Наоборот, опыт всех предшествующих революций показывает, что революции создают принципиально новый язык, изначально стремящийся разорвать какие-либо связи с предшествующими дискурсами. Особенности и конкретные семантические значения этого языка никакая предреволюционная эпоха логически вычислить не может. Всё, что может сказать предреволюционное время о времени революционном и постреволюционном, это лишь набор констатаций, что грядущее будет глобально отличаться от предшествующего. И, соответственно, те термины и категории, которыми мы пользуемся сегодня, завтра обретут статус музейных экспонатов.

Едва ли сторонники нового евразийства мечтают о наступлении той революционной волны, которая превратит их всего лишь в исторические воспоминания. Наоборот, они грезят о некоем реформистском пути развития, в рамках которого, как им кажется, они не только сохранят своё привилегированное положение, но и упрочат его. Проблема лишь в том, что новые идентичности не создаются в процессе реформ. И, кстати, опыт той же Российской Федерации об этом в полной мере свидетельствует. Все попытки современного российского государства внедрить в общественное сознание термин «россияне» в качестве базовой формы самоидентификации общества привели к крайне незначительным результатам. Эта попытка, скорее, приводит к разобщению общества, нежели к его к консолидации. Искусственность самого термина вызывает ответную критику, в рамках которой иные, исторические способы самоидентификации лишь укрепляют свои позиции. При этом речь идёт об обществе, существующем в рамках единого юридического, экономического и языкового пространства. На этом фоне стремления создать посредством реформистских действий некую единую межгосударственную социальную самоидентификацию, способную бросить вызов традиции, выглядят откровенно нереалистичными.

В момент своего возникновения евразийская идея стала соблазном для отечественной общественной мысли. Будучи реакцией на события, происходившие на руинах Российской империи, оно пыталось подменить традиционные, проверенные временем представления об исторической жизни России продуктами игры воображения небольшой группы интеллектуалов.

Эта роль соблазна сохраняется за евразийской моделью и сегодня. Но между вчерашним и сегодняшним евразийством присутствуют серьёзные различия. Если изначально евразийство было свободной интеллектуальной игрой именно русской интеллигенции, то сегодня эпицентр евразийства сместился на национальные окраины бывшей Российской империи. И там он стал инструментом самоутверждения местных националистических элит и ещё одной формой идеологической атаки на Русскую цивилизацию. Соответственно, сторонники евразийства в России должны отдавать себе отчёт, в чьих интересах они действуют. То, что для небольшого количества людей является лишь интеллектуальной игрой и способом самоутверждения в собственной, сектантски организованной социальной среде, для миллионов людей может обернуться предельно негативными и необратимыми последствиями. Впрочем, значительная часть российской интеллигенции традиционно оценивала и продолжает оценивать собственные интересы и развлечения выше интересов общества.

 

Глава 16

Необходимость новой идеологии, отражающей интересы большинства общества

 

В ближайшем будущем Русской цивилизации предстоит сосредоточиться на решении задач, связанных с внутренним развитием. Все внешние вопросы, касающиеся международной ситуации, должны иметь для страны значение лишь в той степени, в какой они затрагивают и влияют на её внутренние процессы. Мы должны стремиться к автономизму в максимально возможной степени.

Развитие мира после исчезновения СССР показало, что однополярная политическая реальность не может существовать долгое время. А для страны, претендующей на роль единоличного политического лидера, подобная ноша оборачивается внутренним разрушением. Мир может существовать лишь как многополярная структура. Одним из центров такого нового мира должна стать Россия. Но для того, чтобы выполнить эту задачу, наша страна должна обладать внутренней прочностью. Её не должны раздирать на части внутренние противоречия. А это возможно лишь при глобальном преобразовании основ жизни российского общества.

Во многом эта общественная цель совпадает с целями современного российского государства. Государство заинтересовано в том, чтобы страна, которую оно представляет, была сильной страной. И уже сегодня государство предпринимает ряд действий для достижения этой цели. Но, к сожалению, современное государство не обладает монолитной политической волей. Многие его решения оказываются результатом компромисса между интересами разных политических и экономических групп. При этом интересы общества как такового при принятии подобных решений очень часто учитываются в последнюю очередь.

Отражением глобальных противоречий в жизни современного Российского государства является непрерывный конфликт между главными национальными целями и интересами бюрократии, выступающей в союзе с олигархическим капиталом. И если государство как таковое парадоксальным образом заинтересовано в сильном обществе, то бюрократия нуждается в обществе слабом, раздробленном, десоциализированном, так как сильное общество способно оказать сопротивление бюрократическому ограблению страны. Стремясь достичь своих целей, отдельные бюрократические группы бросают вызов национальным интересам и вследствие этого превращаются в серьёзное препятствие на пути национального развития. Вопрос о том, сможет ли государство самостоятельного избавиться от этого балласта, является крайне проблематичным. Но социальная ситуация в стране сегодня такова, что если лидерам государства не удастся в ближайшее время осуществить политическую «революцию сверху», то это сделает революция, идущая снизу. Безусловно, первый вариант развития событий является несоизмеримо более предпочтительным для страны. Но реальные «достижения» государственной власти на этом пути в сочетании со всё усиливающимся дефицитом времени, отпущенным историей на глобальные преобразования, делает этот политический сценарий всё менее и менее вероятным. По крайней мере, сегодняшним основным трендом русской социальной и политической жизни является дальнейшее усиление власти бюрократии, что, в свою очередь, усиливает и коррупцию. И на фоне повседневных, реальных событий высказывания об отстаивании государством национальных интересов часто выглядят, как ни к чему не обязывающие пожелания, отсылающие к сфере чистой риторики, либо являются элементом государственной пропаганды, стремящейся поставить на место действительности фантазмы, и подобные стремления — отнюдь не бескорыстны.

К сожалению, современное Российское государство находит национальные интересы там, где присутствуют интересы российских корпораций. В рамках существующей социально-экономической системы подобные совпадения естественны. И их наличие указывает на то, что для глобального изменения вектора национальной политики требуется изменение самой системы. Такое требование саму «революцию сверху» наделяет, по сути, иррациональными, фантастическими целями. Государству как субъекту этой революции необходимо перестроить систему, частью которой оно является. История подсказывает, что по крайней мере пока такую задачу ни одной из «революций сверху» выполнить не удалось. «Революция сверху» может существенно модифицировать внешние контуры системы, но не способна изменить её основания. Но российское общество нуждается не в локальных улучшениях современного капитализма, а в отказе от него. Обществу необходима принципиально новая социально-политическая система и, соответственно, принципиально новый строй всей жизни. В любом ином случае все «болезни» современного российского общества обретут устойчивый, хронический характер, а любое смягчение их непосредственного проявления будет иметь лишь временный характер.

Нестабильность в России, в обязательном порядке сопутствующая любой межсистемной трансформации, судя по текущим событиям, будет сочетаться с глобальной дестабилизацией общемирового политического порядка. Причины последнего непосредственно связаны с мировым экономическим кризисом. Современный капитализм пребывает в состоянии кризиса уже как минимум больше десятилетия. Но сегодня этот кризис вступает в предельно активную фазу. Усиленный фактором пандемии, экономический кризис приведёт мир к новому качественному состоянию, конкретные контуры которого сегодня невозможно спрогнозировать. Впрочем, в данной ситуации нет ничего нового: все глобальные социальные потрясения оказывались для теоретической футурологии неожиданными. И чем более глобальными оказывались такие потрясения, тем более непредсказуемыми были последствия.

Причины такой непредсказуемости связаны не столько с качеством конкретных теоретических методологий, сколько с характером осуществления глобальных трансформаций. Предсказывать можно только то, что является продолжением уже существующих тенденций, развитием принципов, заложенных в основание системы. Но глобальная трансформация революционного типа является отказом от существующей системы. Такие трансформации по своей сути оказываются аналогами творческого прыжка в неизвестность. И точно так же, как мы не можем вычислить содержание новой музыкальной пьесы или нового стихотворения до того, как они будут написаны, — изначально такие содержания неизвестны даже их непосредственным творцам, мы не можем предсказывать и итоговые результаты социального творчества. Любая глобальная метаморфоза создаёт конкретные очертания нового общества лишь в процессе своего непосредственного осуществления. И то, что в итоге воспринимается как финальный результат такой трансформации, возникает иррациональным, непредсказуемым образом.

Глобальные революционные изменения наглядно демонстрируют, что становление общества не подчиняется исключительно линейным траекториям. Глобальная трансформация — это всегда прыжок в сторону от уже существующей линии. Такая иррациональная скачкообразность становления и делает его непредсказуемым.

Ситуация глобальной нестабильности усиливает потребность на формирование в России политической силы, способной взять на себя ответственность за создание нового российского общества, предложить чёткий план действий и имеющей возможность корректировать его в зависимости от обстоятельств. Эта политическая сила не обязана быть связанной с конкретными политическими теориями и уже разработанными моделями. Грядущие трансформации неизбежно дискредитируют уже существующие теории и заставят формировать модели, не имеющие прямых аналогов в истории. Главные требования к новому политическому движению должны быть в первую очередь инструментальными: это требование последовательности, в рамках которого движение не должно терять из виду итоговую цель своего действия. Любые компромиссы на пути к цели должны восприниматься как временные, что, впрочем, не должно препятствовать их заключению, если ситуация того требует. И это новое движение должно обладать широким набором методов политического действия. Ни в коей мере оно не должно привязывать себя к исключительно парламентским формам политической борьбы. Если ради достижения цели необходимо опираться на голос масс и использовать социальную энергию улиц, если в какой-либо конкретной ситуации именно такой метод действия окажется наиболее эффективным, он должен быть использован. Чем быстрее общество в процессе своей трансформации перейдёт от старого типа стабильности к новому, тем больше шансов на то, что эта трансформация станет успешной. И в процессе перехода необходимо использовать все методы, обеспечивающие высокую скорость осуществления процесса.

В то же время новое политическое движение должно быть движением идеалистическим. В основе его программных установок должно находиться служение двум группам ценностей — национальным и социальным. Национальные интересы страны должны быть безусловным приоритетом в политической деятельности. С учётом того, что Русская цивилизация находится в состоянии непрерывного многовекового конфликта с Западом, идеология революционных политических сил России неизбежно должна быть антизападной идеологией. Глобальная социальная трансформация должна быть осуществлена во имя самой России, а не ради обеспечения чужих геополитических интересов.

Такая идеология должна быть социально ориентированной. Она должна опираться на большинство общества и отражать его интересы. Политика, которая соответствует интересам большинства, ориентируется на защиту социальных прав трудящихся, так как именно они и есть социальное большинство, является подлинно социалистической политикой. Национальное будущее неизбежно связано именно с социализмом. Социалистическая модель сегодня не имеет какой- либо сущностной альтернативы. И одной из задач общества является создание по-настоящему народного социализма, т.е. такого общественно-политического образования, которое сохранит устойчивую связь с народными интересами и будет непосредственно зависеть от народного волеизъявления.

Социалистическая модель должна отражать в себе все основные особенности именно Русского мира, соответствовать глубинному мироощущению Русской цивилизации. Подлинный социализм может быть только национальным социализмом. Социализм, созданный Русской цивилизацией, может быть только Русским социализмом.

 

Глава 17

Социальные противоречия между крупными мегаполисами и русской провинцией. Необходимость децентрализации. Революция и миф. Революция снизу и революция сверху. Необходимость демократизации общественной жизни

 

Огромные пространства России являются одним из главных источников её силы, но в настоящий момент они являются и серьёзной проблемой. Эти пространства раскрываются как пустоты и социальные сферы, жизнь которых уже несколько десятилетий балансирует между стагнирующей стабильностью и очевидной деградацией. Та часть России, которая находится за Уралом, крайне слабо заселена, её население уменьшается, а социальная защищённость этого населения — значительно слабее, чем в европейской части страны.

Впрочем, жизнь и по эту сторону Уральских гор, если она не проходит в крупных мегаполисах, тоже резко отличается от той, к которой привыкли жители столицы. По сути, сегодня существует Россия крупных городов и Россия провинциальная, и качественный разрыв между ними с каждым годом становится всё глубже. При этом нельзя говорить, что жизнь в российских мегаполисах является исключительно благополучной. Скорее, она демонстрирует глобальные структурные противоречия, в рамках которых мы видим, как интенсивное развитие отдельных технологических отраслей и связанного с ними социального сектора сопровождается деградацией другой части социально-технологического пространства. Именно такое сочетание процессов развития и деградации характеризует жизнь современного российского мегаполиса. При этом и здесь обнаруживается тенденция, в рамках которой развивающиеся сферы сужаются, а деградирующие растут. За пределами же мегаполисов «пространство развития» стремительно уменьшается. Очевидным фоном жизни провинциальной России оказываются упадок и депрессия, и скорость нарастания негативных явлений в жизни русской провинции стремительно растёт.

В этой ситуации политика, делающая акцент на внутреннем развитии страны, по своей сути должна быть политикой, ориентированной в первую очередь на развитие провинциальных регионов, и особое внимание она должна уделять Сибири и Дальнему Востоку.

Бессмысленно и нереалистично сводить идею внутреннего развития исключительно к сфере экономики. Если экономические процессы воспринимаются как самоценные, чья логика становления выступает в качестве единственно важной, то такая экономика неизбежно вступит в противоречие с социальными интересами общества и начнёт использовать социальную жизнь в собственных интересах, разрушая и деформируя её. Именно такое понимание отношений между экономикой и обществом утверждает капитализм, для которого социальные интересы всегда были лишь ненужным и вредным дополнением к деятельности, направленной на получение прибыли. Капитализм эксплуатирует общество, высасывает из него все жизненные силы, а когда это ограбленное и полуразрушенное общество становится препятствием на пути к достижению целей, капитализм переходит к его уничтожению.

Отношения между экономическими и социальными интересами должны быть изменены в полной мере. Не общество должно служить экономике, а экономика — обществу. Именно поэтому подлинные задачи внутреннего преобразования страны являются задачами развития социального. Должны быть изменены все основания социальной жизни. Государство, следуя такой политике, во главу угла должно ставить не защиту интересов крупных монополий, а заботу о непосредственной, повседневной жизни своих граждан. Государство должно создавать структурные условия для развития человека и удовлетворения его социальных и культурных потребностей. Декларации должны стать реальной политикой. Осуществление такой политики станет концом истории российского капитализма и возвращением к социалистической идее, укоренённой в русской ментальности.

* * *

Идеология капитализма сущностно материалистична, социализм движим идеей. Но такую идею нельзя просто сконструировать, изобрести, подобно тому, как изобретаются новые технические средства или методы финансового контроля. А именно по этому пути идёт современная отечественная идеология, регулярно поднимающая вопрос «что может стать национальной идеей России сегодня?» Подобные изобретения никогда не смогут стать той действительной духовной силой, которая может привести в движение общество, мобилизовать его на решение актуальных, жизненно важных задач.

Идея обретает подлинную силу не тогда, когда она чётко сформулирована, а когда она выстрадана. Именно в этом случае идея превращается в миф. Этот миф создаёт новое понимание мира и человека, формирует новую систему ценностей. На его основе формируются новые традиции и типы социальных отношений. Каждая новая историческая эпоха начинается с рождения мифа, задающего вектор для последующей жизни общества.

Объективным структурным условием для формирования новой мифологии являются тяготы и неурядицы повседневной жизни. В ситуации неизбежного обострения экономического кризиса повседневные проблемы в жизни большинства общества будут лишь усиливаться. Но социальная мифология никогда не является простым, механическим отражением повседневности. Новый миф — это преодоление повседневной реальности, требование изменения её в соответствии с новым видением будущего. При том что в любой мифологии присутствует энергия отрицания, направленная на то, что существует здесь и сейчас, её главным содержанием является энергия созидания — творения нового общества.

Революция, идущая снизу, создаёт свой собственный миф во многом спонтанно. Реальность такой революции неизбежно включает в себя претерпевание и преодоление. Становление общества в рамках социального процесса сочетается со становлением личности: индивидуальное и общее переплетаются и становятся отражениями друг друга. Благодаря этому миф обретает устойчивость в общественном сознании, формирует конфигурации социальной саморефлексии.

Революция снизу при всех её социальных издержках является творчеством масс. И в первую очередь революция есть именно такое творчество. В процессе радикального и масштабного преобразования реальности она апеллирует к архетипам национального самосознания. И именно поэтому любая успешная революция имеет ярко выраженный национальный характер. Даже тогда, когда ведущая революционная группа пытается навязать революции антинациональные цели, как, например, это происходило в России, революционное движение очень быстро освобождается и от таких целей, и от тех, кто их отстаивает.

Чем более масштабным и глубоким оказываются революционные преобразования, тем более парадоксальной становится их идеология. Каждая великая революция претендует на всемирное значение, и революционная идеология открыто говорит об этом. Но такое всемирное значение оказывается производным от того, насколько полно революция смогла осуществить именно национальные цели — выполнить те задачи, которые актуальны именно для той страны, в которой она происходит. Чем более национальна революция, тем большее значение она будет иметь для последующих судеб мира.

Соответственно и революционный миф неизбежно превращается в миф национальный. Если же подобной трансформации не происходит, то революция гибнет, и вместе с нею гибнет общество, её породившее. Всё, что остаётся от такой революции, это «оранжевый след» — воспоминания о существовавших некогда народе и государстве. Именно такова, например, украинская революция, подтолкнувшая свою страну на путь распада и лишившая свой народ государственности. И пусть сегодня черты этой государственности ещё сохраняются, но путь в будущее для сегодняшней Украины уже закрыт.

Органичная связь революционного творчества масс с ментальными архетипами проявляет смысл национального мифа в принципиально новой, изначально непредсказуемой исторической интерпретации. Такая непредсказуемость является знаком подлинности. Основы исторической жизни формируются в процессе творческого социального действия, разрушающего предшествующие системы рациональности и создающего на их руинах нечто принципиально новое.

Но если источником социальной революции является государство, то задача создания соответствующего мифа становится намного более сложной. Главная проблема всех революций сверху связана с необходимостью для государства радикально менять собственную структуру и принципы функционирования непосредственно в процессе революционных преобразований. Для того чтобы выполнить такую задачу, государству, прежде всего, необходимо преодолеть внутреннее сопротивление со стороны значительной части политической элиты, а также уступить часть собственных властных полномочий обществу, так как только в этом случае революция сверху станет подлинно массовым событием, т.е. революцией в точном смысле этого слова.

Безусловно, сложность таких трансформаций делает революции сверху крайне проблематичными. Как правило, государства, начинавшие подобные революции, на определённых этапах их становления исчезали в потоке революционной стихии, и дальнейшая судьба революционных преобразований непосредственно зависела от степени зрелости общества, его способности перехватить революционную инициативу и взять на себя ответственность за происходящие преобразования. Но сложность задачи не означает её невыполнимости. И даже если в итоге на место сегодняшнего Российского государства придёт государство нового типа, способное отстаивать национальные и социальные интересы последовательно и жёстко, едва ли в России найдётся много скорбящих по современному политическому режиму.

Лучшим временем для осуществления революции сверху является война. В случае с Россией такая война может быть только с Западом или западными сателлитами. Война способна мобилизовать русское общество и сделать российскую элиту нелегитимной в глазах Запада, что значительно облегчит процесс национализации этой элиты. Военное положение также облегчает процесс уничтожения пятой колонны, в том числе в структуре государственных органов.

Когда часть политической элиты инициирует революцию сверху, она должна понимать, что её действия, по сути, являются жертвенными. Её подлинными целями оказываются не стремления сохранить себя в новой социальной реальности, а сохранить страну и создать условия для её дальнейшего развития. И то, что подобная установка сегодня выглядит малореалистичной и даже экстравагантной, объясняется лишь высокой степенью разложения современного высшего политического класса страны. Но отдельные представители этого класса по-прежнему сохраняют верность тем идеалам, которым они служат. И именно благодаря таким людям русская государственность смогла сохраниться в истории.

Действительность показывает, что антизападная риторика сегодня уже не может быть единственным основанием для нового мифа, даже для его энергии отрицания. Сведение всех современных российских проблем исключительно к теме Запада означает игнорирование проблем внутренних. Но сегодня эти проблемы столь значительны, что не замечать их уже невозможно. Направление отрицательной энергии нового мифа должно быть связано с внутренней, а не внешней ситуацией в нашей стране.

Революционный миф, рождающийся в процессе осуществления революции сверху, может начать своё формирование в связи с радикальной и последовательной борьбой с коррупцией, которая является одной из главных угроз русской государственности и, соответственно, одним из самых важных вызовов со стороны современности.

Интересы государственных коррупционеров и крупного российского капитала тесно переплетаются друг с другом. Поэтому уничтожение коррупции будет и разрушением «сословного» характера современной российской государственности, инструментом превращения государства в подлинно общенародное.

В рамках такой борьбы, помимо последовательности, большое значение имеют скорость и жёсткость. Только таким образом можно сломить сопротивление преступных групп внутри государства. Высокая скорость антикоррупционных процессов предполагает упрощённое судопроизводство, либо — на пике этой борьбы — временную замену законодательства декретированием, в рамках которого социальная очевидность деяния оказывается важнее его юридической доказанности. Жёсткость борьбы предполагает введение смертной казни за серьёзные государственные преступления и широкую сферу распространения этого наказания.

Борьба с коррупцией может стать началом формирования нового мифа, но при одном условии: общество должно не только поддержать на словах антикоррупционные действия государства, но и активно принять в них участие. Дело борьбы с коррупцией должно быть передано на места, где должны быть созданы соответствующие организационные структуры, в которые должны войти как представители государства, так и гражданского общества. Создание таких структур станет и дополнительной опорой для государственной политики, так как государственный аппарат будет испытывать постоянное давление со стороны общества, которое, в свою очередь, заставит государство быть последовательным в своих действиях.

Безусловно, в процессе борьбы с коррупцией несколько тысяч коррупционеров и членов их семей, на счета которых переводились украденные средства, будут расстреляны без предъявления строгих юридических доказательств. Но главной задачей борьбы с коррупцией является не соответствие этой борьбы нормам правового государства, а её искоренение. Эта борьба должна принять форму глобального антикоррупционного террора, и чем жёстче будет этот террор, тем быстрее произойдёт выздоровление государства. Никто из тех, кто занимался ограблением общества и государства, не должен чувствовать себя в безопасности. Каждый коррупционер должен понимать, что единственная судьба для него — это стать мёртвым.

Но главное в революционном мифе — это не сила отрицания, а сила утверждения. В рамках революции сверху позитивными основаниями мифа должны стать идеи социальной справедливости и когнитивного общества. Общественное сознание должно вернуться к идеям радикального преобразования материи. Новые знания, новые технология и в перспективе новая энергия станут важнейшими средствами осуществления новой культурной революции, и в значительной степени такая революция станет революцией технологической и эстетической.

Помимо мер, направленных на восстановление системы образования в нашей стране, государство должно будет радикально изменить систему ценностей, господствующую в современном информационном пространстве. Ценности потребления должны уступить место ценностям знания и творчества. Именно эти факторы должны быть главными условиями социального роста, прежде всего, для молодого поколения России. Такой социальный рост неизбежно будет включать в себя новые социальные возможности, предполагающие в том числе и способность применить собственные идеи, творческие решения и изобретения на более высоком уровне. Естественно, социальный рост должен влиять и на материальное положение людей.

Идеология повседневного существования должна формироваться не вокруг тем обогащения и приятного времяпрепровождения, а на основе вопросов: что нового человек смог узнать за прошедший день? какие поступки ему удалось совершить за день?

Если идеология потребления презрительно относится к малообеспеченным людям, то в новых условиях объектом порицания должен стать человек, не пожелавший учиться, когда для этого у него были возможности. Общество должно негативно относиться и к тем, кто исключительно формально выполняет свои трудовые обязанности. Россия не нуждается в столь огромном, как сегодня, количестве офисного планктона. Один высококвалифицированный рабочий для общества важнее тысячи офисных работников.

Российская социальная реальность должна превратиться в реальность тотального эксперимента, главным законом жизни которой станет постоянство обновления. Безусловно, такой поток новаций не может в полной мере контролироваться государством, но этого и не нужно. Государство должно сохранять контроль над положением дел в системообразующих отраслях экономики и сферах жизни, а также осуществлять своё вмешательство в ситуациях, когда новации обладают откровенным антисоциальным характером. Но главным субъектом происходящих изменений должно быть не государство, а общество. Только тогда грядущая революция станет подлинно творческой революцией.

Создание когнитивного общества неизбежно предполагает создание и развитие демократических форм самоуправления. Современная властная вертикаль, выстроенная в России за последние десять лет, избыточна и неэффективна. Сохраняя основы этой вертикали, необходимо не только вернуть полномочия региональному самоуправлению, но и значительно расширить их. Формы и способы такого самоуправления должны конкретизироваться с учётом особенностей каждого региона. При этом такие формы должны обладать внутренней защитой от внешнего вмешательства, когда политические карьеристы используют местные институты власти исключительно для своих собственных целей. Сегодня подавляющее большинство российских политических партий являются бизнес-проектами, чьей главной целью является обогащение их участников. Россия не нуждается в подобных политических образованиях.

Региональная политическая жизнь должна вернуться к территориально-административным принципам самоорганизации, существовавшим ещё в СССР, но механизмы контроля со стороны общества в рамках новой структуры должны быть усилены. Региональное самоуправление не должно порождать очередную генерацию местных князьков, упивающихся собственной вседозволенностью.

При этом необходимо учитывать, что реальные способы самоорганизации общества, а также каналы реализации творческих идей не должны в обязательном порядке быть связаны с государственной властью. Далеко не каждый проект требует вмешательства со стороны государства. С развитием новых информационных технологий сетевые модели коммуникации и самоорганизации общества начинают играть всё большую роль. Центр реальной самоорганизации общества смещается в сетевую сферу. И к такому положению дел, в рамках которого роль Сети будет возрастать в дальнейшем, государство должно быть готовым, и оно должно внутренне принять эту ситуацию, согласиться с ней как с объективной социальной данностью.

Современный российский капитализм, переформатируя социальную реальность страны в соответствии с моделью «центр — периферия», оборачивается своеобразным ценностно-историческим нигилизмом по отношению к русской провинции. Сосредоточивая основные финансовые потоки в Москве и ещё нескольких крупных мегаполисах, капитализм вытягивает силы из провинции и обесценивает саму идею «малой родины». Для сотен тысяч россиян место их рождения воспринимается как пространство, которое необходимо как можно быстрее покинуть. Для такого восприятия настоящая жизнь ассоциируется не с существованием и деятельностью там, где они родились, а со столицей, образ которой неизбежно обретает фантомные, ирреальные черты. Но в действительности всё, что может дать Москва подавляющему большинству таких мигрантов, это пребывание на своих окраинах в качестве представителей безликой массы работников, втянутых в рутину нетворческого труда, гнетущие долговые обязательства и эрзац-ценности культуры потребления. Вместо творческого развития мегаполисы навязывают большинству провинциалов постоянную борьбу за существование, заставляющую их хвататься за любую, самую безликую и неинтересную работу.

Выпускники технических вузов с инженерным образованием работают на бензоколонках, несостоявшиеся художники становятся менеджерами по продажам и охранниками, а в роли продавцов выступают те, кто мог бы быть на своей малой родине архитекторами, журналистами, научными работниками. Даже возможность иметь полноценные семьи для многих из них оказывается далёкой и почти невозможной мечтой.

Сама логика внутренней российской миграции вполне объяснима: люди уезжают из провинции потому, что российская провинциальная жизнь сегодня обесточена и полуразрушена. Небольшие провинциальные города — это аналоги гетто, из которых стремительно исчезает всё жизнеспособное и активное. Меняется и этнический состав этих городов: на место уехавших коренных жителей сюда приезжают мигранты с юга, и часто такие южные диаспоры очень быстро становятся подлинными хозяевами тех мест, куда им удалось переселиться. При сохранении существующей экономической модели эти тенденции будут лишь усиливаться.

Относительная децентрализация, возможная только при социализме, должна не только сгладить контраст между мегаполисами и провинцией, но и наделить провинцию особым, уникальным качеством жизни, производным от индивидуальных свойств конкретных регионов.

Свою роль в достижении этой цели должны сыграть изменение налоговой политики, предоставление регионам возможности активно распоряжаться деньгами, которые они сами заработали, восстановление производства (реиндустриализация), восстановление социального сектора, активное развитие экономических связей между регионами в обход Москвы, региональная национализация местных монопольных сетей, вытягивающих средства из местного населения и перенаправляющих их в Москву. Безусловно, разные регионы обладают разными экономическими и социальными возможностями. Но в этой ситуации своё слово должен сказать центр. Центральная политическая власть должна считать поддержку регионов одной из своих главных задач. Не регионы должны существовать ради удовлетворения потребностей Москвы, а Москва должна действовать в интересах регионов.

Помимо возрождения собственной промышленности, российские регионы должны стремиться к максимально возможному обеспечению себя научными и техническими кадрами. Провинция должна активнее формировать собственную сеть высших учебных заведений, учиться в которых стало бы престижно и выгодно. А выпускники этих вузов, в свою очередь, должны отдавать свои силы, знания и таланты на благо своей малой родины. Акцент в новом российском образовании должен быть сделан на естественно-научных дисциплинах, так как именно они создают условия для технологического прорыва страны. В перспективе именно научные центры и производства, связанные с новыми, экспериментальными технологиями, должны стать новыми градообразующими структурами провинциальной России.

Новое качество жизни в обязательном порядке включает в себя и эстетический компонент. Начиная с позднесоветского времени, в жизнь советских городов входит нивелирующая безликость и серость. Эта тенденция усилилась благодаря авантюрному и непродуманному строительству, осуществляемому частными строительными компаниями. Помимо того, что такое строительство резко усиливает коррупцию в структурах местной власти, оно создаёт массу проблем социального характера, непосредственно влияющих на качество жизни. Новые городские кварталы крайне бедны социальными объектами, а качество жилья в них часто не выдерживает критики даже в сравнении с жильём хрущёвского времени. Логика застройщиков подчиняется принципу «быстро и дёшево», при этом им абсолютно безразлична дальнейшая судьба того места, в котором они осуществляют строительство.

Провинция в будущем должна стать той площадкой, на которой будет развиваться новая русская архитектура. В ХХ в. Советская Россия подарила миру конструктивизм. Сегодняшняя Россия обладает достаточным потенциалом для того, чтобы внести свою лепту в развитие мировой архитектуры XXI в. Но для этого необходима соответствующая региональная политика, в данном случае проявляющаяся как воля-к- индивидуализации. Каждая часть земного пространства изначально обладает уникальностью и неповторимостью. Задача культуры — подчёркивать и усиливать такую неповторимость, а не уничтожать её. И архитектура должна внести свой вклад в этот процесс.

В сознании человека, живущего в провинции, «малая родина» не должна ассоциироваться с множеством бетонных коробок, одинаковых для всех городов области или края. Каждая малая родина должна обладать уникальным визуальным образом. Так в Средние века западноевропейские города соревновались друг с другом, стремясь придать собственным улицам и площадям красивый и величественный облик. Итогом таких соревнований стало формирование великой готической архитектуры, благодаря которой каждый средневековый город имел своё неповторимое лицо. Эта тенденция должна возродиться на российской почве. Новая социальная политика предполагает создание и принципиально новых визуальных образов. Новый социализм — это новая визуализация реальности.

Сегодня бессмысленно взывать к далёкому прошлому и грезить о возрождении архаического времени и связанного с ним стиля жизни. Сегодня мы должны быть максимально ориентированы на будущее, ценность прошлого в этом контексте — лишь в том, что от него можно оттолкнуться для последующего прыжка вперёд. В эстетическом контексте это означает ориентацию на создание принципиально новых эстетических форм, способных влиять на процессы формирования самосознания человека новой эпохи.

Подлинный подъём регионов, даже при наличии соответствующих средств, невозможен вне развития регионального самоуправления. Принятие решений, связанных с развитием местной инфраструктуры никогда не должно находиться в ведении исключительно государственного аппарата, так как монополия чиновничества в сфере принятия решений неизбежно оборачивается новым витком коррупции и зло-употреблениями. Бюрократия (по крайней мере, та её часть, которой удастся пережить антикоррупционный террор) может лишь соучаствовать в процессе принятия решений, но не более того.

 

Глава 18

Внешнеполитические задачи России

 

Внешнеполитическая стратегия России должна быть производной от её внутренних целей. Так как главной такой целью является обустройство внутреннего пространства, внешняя политика страны должна быть ориентирована на сохранение этого пространства. Какая-либо экспансия, опирающаяся на представление, что расширение сферы влияния обладает самоценностью, вредна и не допустима. Подобные экспансионистские устремления будут лишь отвлекать общество от решения главных задач, потребуют дополнительных ресурсов и в итоге породят глобальные общественные сомнения в возможностях социализма.

Приоритет внутреннего над внешним в политической сфере ни в коей мере не означает отказа от признания всемирного значения Русской идеи, столь ценного для русских славянофилов и их наследников. Но подлинная всемирность не может быть основана на принуждении. Всемирное значение русский социально-политический опыт обретёт лишь в том случае, если Русская цивилизация сможет сформировать собственный внутренний мир на условиях социальной справедливости, народоправия, устойчивого развития и приоритета духовных интересов над материальными. И только в этом случае мы будем по-настоящему интересны миру.

При этом недопустимо сужать образ мира до масштабов Западной цивилизации. Сегодняшний Запад, являясь частью мирового сообщества, в то же время представляет собой реальную угрозу миру. Запад ведёт непрерывную многовековую войну против России. И в этих условиях ориентация на Запад не может быть духовным явлением. Русское внимание к Западной цивилизации должно быть исключительно прагматичным. Европа представляет интерес для России исключительно как рынок сырья и источник технологий, но и такой интерес является исключительно временным. Он будет сохраняться до тех пор, пока российская экономика не освободится от нефтегазовой иглы и в стране не будет организован процесс технической модернизации, позволяющий не импортировать новые технологии, а самостоятельно производить их.

Необходимо признать, что многовековое стремление части русской элиты влиться в западное сообщество, стать частью Европы в духовном смысле, является важнейшей геополитической ошибкой и обольщением. Мы никогда не были и никогда не станем для Запада своими. И никакие лицемерные декларации западной политической элиты по поводу дружбы и равноправного сотрудничества с Россией не должны вводить в заблуждение. Запад говорит о дружбе с нами лишь с одной целью: чтобы, воспользовавшись удобным случаем, предать нас и нанести удар в спину. Единственной возможностью предотвратить подобный сценарий является постоянное напоминание западным элитам о российском ядерном оружии. Запад никогда не должен забывать о том, что третьей мировой войны он не переживёт. И этим элитам не стоит надеяться, что они смогут выжить в результате некоего первого удара по нашей стране. В основе российской военной стратегии должна находиться идея превентивного удара: если война окажется неизбежной, такой удар должен быть нанесён.

Наличие постоянного, онтологического врага на наших границах требует постоянной заботы о развитии русской армии, флота и оборонной промышленности. Именно они являются, по сути, единственными подлинными союзниками России. И укрепление обороноспособности — это важнейшая задача Российского государства. И надо отдать должное политике нашего государства в настоящий момент. Можно и нужно жёстко критиковать современную государственную политику в социальной и культурной сферах. Но в то же время общество должно поддерживать все действия государства, направленные на укрепление обороноспособности страны. Интересы государства и общества по данному вопросу, безусловно, совпадают. Общество должно пойти на определённые жертвы и в социальной сфере ради того, чтобы наша оборонная промышленность развивалась.

Помимо государства, осуществлять регулярную заботу о защите страны не способен никто. Действия гражданского общества в этой сфере никогда не будут столь эффективны, как действия государственные. Враги России это прекрасно понимают, и именно поэтому идеологические диверсии против нашей страны часто принимают форму критики самой идеи государства. Регулярно озвучиваются идеи, согласно которым наша страна не нуждается в сильном государстве. Подобные идеи характеризуют либо злой умысел их авторов, либо безответственную глупость. Россия всегда нуждалась и будет нуждаться в сильном государстве, поскольку именно оно обеспечивает защиту страны и целостность её внутреннего пространства. Задача общества — в увеличении эффективности применения такой силы. Государство не должно и, по сути, не имеет права тратить собственную энергию на цели, не относящиеся к его сущностным основаниям. По отношению к обществу государство должно выступать в качестве позитивной силы, а не показывать себя почти исключительно в качестве машины, осуществляющей репрессии против общества в интересах правящего класса.

Безусловно, ряд отечественных интеллектуалов вспомнит о западной культуре, будет говорить о необходимости её подробного изучения и даже некоего диалога с ней. Отчасти, эти наблюдения верны, но, восхищаясь отдельными произведениями западного искусства и философской мысли, следует помнить, что главным достижением западной культуры является Освенцим, а её наиболее совершенной культурной практикой — массовый геноцид по отношению к народам, ставшим жертвами Запада, а также — по отношению к собственным маргинальным социальным группам. Если мы воспринимаем Западную цивилизацию как целостность, что вполне соответствует принципу реальности, то бессмысленно пытаться отделить «хороший Запад» от «Запада плохого». Второе является базовым условием для первого. И если мы, например, восхищаемся европейской литературой XIX в., то не стоит забывать при этом, что такая литература, а также тот средний класс, которому она была адресована, стали возможным благодаря бесчеловечной эксплуатации низших слоёв западного городского общества, в частности, благодаря двенадцатичасовому рабочему дню и привлечению шестилетних детей на производство. Но именно об этом «христианский Запад» предпочитал не говорить в XIX в. и не очень любит говорить сегодня.

Для новой России образ подлинного мира должен быть связан в первую очередь не с Западом, а с Востоком и Югом. Именно там живёт большая часть человечества. И живёт она в условиях, резко отличающихся от западного уровня жизни. Но, испытывая симпатию к народам этих регионов, Россия не должна навязывать им собственной модели развития.

Относительная автономность существования Русской цивилизации потребует и изменения миграционной политики страны. Современный российский капитал активно привлекает мигрантов из других государств, используя их в сфере низкооплачиваемого труда. Это серьёзно влияет на общую демографическую ситуацию в нашей стране. Политика нового, социалистического государства должна опираться на собственные силы. Стратегические интересы страны не требуют механистических манипуляций с демографической статистикой. Россия должна принадлежать россиянам. Нам не нужны демографические вливания извне, благодаря которым внутри страны будут формироваться сообщества, пытающиеся навязать чуждый нам образ жизни. На пути иммиграционных потоков должны быть поставлены жёсткие барьеры. Массовая иммиграция в страну недопустима.

Безусловным исключением в такой политике являются русские, живущие за рубежом. Для них возможность возвращения в страну должна быть открыта всегда. Особенно это касается русских, оказавшихся за пределами Российской Федерации после распада СССР Также это правило должно относиться к гражданам Белоруссии и Украины, так как русские, белорусы и украинцы являются тремя ветвями одного народа.

Особенность внешнеполитической ситуации России связана с тем обстоятельством, что сегодня в жизненном пространстве Русской цивилизации существует несколько государств. Помимо Российской Федерации к этому пространству непосредственно относятся Украина, Белоруссия, Молдова и Казахстан. В связи с этим важнейшей политической задачей Русской цивилизации является объединение этих стран в единый геополитической союз, предполагающий — в идеале — максимальную степень развития интеграционных процессов. Как именно будет происходить этот процесс и какие формы он примет, покажет только время. Но жизнь требует воссоединения — появления некоего СССР 2.0, пусть и основанного на новых экономических, идеологических и политических принципах. И чем быстрее такое объединение произойдёт, тем будет лучше.

Главной проблемой на пути к интеграции для Русской цивилизации сегодня является Украина. Украинская проблема особенно остра и болезненна потому, что это проблема внутренняя, пусть и во многом инспирированная действиями извне.

Украина изначально формировалась как государство-фантом, и это формирование проходило преимущественно на русских землях. Украинская государственность — это ещё один продукт советской национальной политики. По степени своей историчности она лишь в малой степени превосходит государственность ряда стран третьего мира, например, Танзании или Кении, и, безусловно, уступает по этому критерию развитию государственности ведущих стран Латинской Америки. Относительно прочной её делает фактор, который украинский национализм не хочет замечать: активное участие в государственном строительстве Украины русских людей. Именно русское население на Украине является главным системообразующим элементом, придающим украинскому государству относительную устойчивость.

В результате стечения исторических обстоятельств онтология украинской государственности изначально обрела абсурдный характер. Большая часть нации считает своим родным языком русский, для обеспечения элементарного функционирования государство вынуждено опять-таки опираться на русский язык, так как украинский язык на данный момент не достиг соответствующего уровня развития, а в качестве исторического основания собственной государственности её идеологи апеллируют либо к фантомным историческим образованиям, либо к казачеству, которое изначально было сущностно антисистемным элементом и занимало враждебную позицию по отношению к любой государственности.

Тем не менее у Украины после распада СССР благодаря тесным связям с Россией и промежуточному пространственному положению между Россией и Западом был шанс создать социально благополучное общество, обладающее огромным потенциалом развития. Естественной опорой такого развития были бы русские на Украине, а главным условием — отсутствие какого-либо национализма расового (западного) типа, отстаивающего идею превосходства одного народа над другими. В итоге за тридцать лет после распада Советского Союза на Украине мог бы возникнуть феномен иной России, избежавшей тех социальных издержек и проблем, которые остро проявились в жизни Российской Федерации в послесоветское время. И такая Украина стала бы настоящим положительным примером и для стран постсоветского пространства, и для той же Европы, куда современная украинская политическая элита активно стремится попасть.

Но в реальности Украина выбрала иной путь, столь же абсурдный, как и вся предыдущая история её государственности. Вместо иной России начала создаваться, прежде всего, на идеологическом уровне, антиРоссия. Абсурдность этого решения, в первую очередь, связана с тем, что базовые принципы государственности не создаются на основе отрицания. Любая государственность нуждается в позитивных основаниях. А политические стратегии, преследующие цель сделать всё не так, как в России, оборачиваются государственным нигилизмом. Итогом подобного строительства стала ситуация, при которой Украина не смогла достичь тех позитивных высот, которые присутствуют в российской жизни, но зато в полной мере смогла воспроизвести всё негативное, что есть в России, и даже серьёзно превзойти это сомнительное достижение.

Сегодня Украина пребывает в состоянии фатального самораспада, который не привлекает к себе особого внимания лишь потому, что мир в данный момент поглощён проблемой, которую считает для себя более важной. В настоящий момент страну удерживают на плаву остатки советского наследия и непоследовательная, противоречащая русским интересам политика российских монополий, заинтересованных в украинском рынке сбыта.

В современном российском обществе сформировались устойчивые антиукраинские настроения. И для таких настроений есть безусловные основания. Война на Донбассе, трагедия в Одессе, украинский нацизм, регулярные высказывания украинских политиков по поводу России… Все эти события не порождают симпатий к украинскому обществу. Но в данном случае внешнее порой затуманивает собой глубинное. А суть глубинных отношений между Россией и Украинской землёй в том, что вторая есть органичная и важнейшая часть первой. И никогда это положение дел не будет иным. У Украинской земли нет иного пути развития, кроме как вместе с Россией. Более того, современная ситуация на Украине подсказывает, что для большинства украинских земель этот путь будет связан с политическим присоединением к России без каких-либо намёков на собственную независимость. Причины такого положения дел — не в «злой воле» российского государства и лично Владимира Владимировича Путина, пользующегося на Украине популярностью большей, чем обладают местные политики, хотя и своеобразной. Реальная причина — в действиях украинской политической элиты.

Наиболее адекватным отношением к Украине со стороны России является максимально возможное временное дистанцирование от этой страны. Речь не идёт об отказе от поддержки здоровых, не отравленных местным национализмом политических сил в стране, а в отказе от какого-либо экономического сотрудничества. Если Украина так хочет освободиться от всех связей с Россией, ей необходимо такую возможность предоставить — прежде всего, в экономической сфере, а также — в качестве временной меры — в сфере миграционной политики.

У предоставленной самой себе Украины в итоге будут лишь два варианта дальнейшего существования: либо социальный взрыв, в результате которого реальная власть в стране перейдёт к силам, не страдающим националистическим расизмом и способным вернуть свою страну на естественный исторический путь развития, т.е. в содружество стран, входящих в пространство Русской цивилизации, либо социальный взрыв, который приведёт к распаду этой страны.

При том что украинский кризис не может быть преодолён без серьёзных политических и социальных издержек, второй вариант развития событий для Русской цивилизации выглядит более предпочтительным. При сохранении Украиной своей государственности украинское общество не сможет выдавить из своей среды духовных последователей Степана Бандеры и немецкого нацизма. Соответственно, в этом обществе всегда будет существовать своя пятая колонна, и это обстоятельство будет серьёзно влиять на стабильность в нём. В случае распада страны осуществится идейное размежевание по линии «восток — запад», в результате которого большинство тех, для кого неприемлемо существование внутри России, окажутся за её пределами. Та небольшая часть пятой колонны, которая всё же войдёт в состав Российской Федерации, не будет представлять серьёзной опасности для неё и в случае необходимости может быть быстро изолирована либо уничтожена физически.

Но в любом случае Украина вместе с Россией или Украина в составе России уже не будет иметь тех границ, которыми она обладает сегодня. Это — неизбежная плата за политический инфантилизм украинской элиты.

Сосредоточенность на внутренних проблемах страны не означает, что Россия должна уклоняться от активной внешнеполитической деятельности и не принимать участия в обсуждении актуальных мировых вопросов. Более того, жизнь может потребовать и военных форм подобного участия. Врага лучше уничтожать на подступах к своей стране, нежели на своей собственной территории.

В этом контексте требуют безусловной общественной поддержки действия сегодняшнего российского руководства в Сирии, и не – обходимо отметить, что большинство российского общества такую поддержку государству выразило. С исламским фундаментализмом лучше бороться на территории Ближнего Востока, нежели в Средней Азии и тем более на территории самой России. Сирийская кампания обладает ценностью ещё и потому, что позволяет испытать российскую военную технику в боевых условиях и устранить те недостатки и несовершенства, которые могли бы внезапно проявиться в условиях более глобальной войны где-нибудь в Прибалтике или Польше.

Россия обязана влиять на ход событий, происходящих в любой точке мира, если под угрозой оказывается жизнь её граждан. И глубоко безразлично, каким именно будет это влияние. Если ситуация допускает дипломатическое решение проблемы, именно так её и следует решать. Если дипломатических средств недостаточно, то в распоряжении страны должны быть и другие.

В этой связи вызывают уважение и восхищение действия Израиля, руководство которого не связывает себя нормами международного права при защите собственных граждан, а также в процессе поиска и наказания государственных преступников. Можно много говорить о том, что похищение Адольфа Эйхмана было незаконным, но оно состоялось, и Эйхман был повешен.

В интересах страны крайне необходимо принятие конституционного акта, согласно которому российские законы обладали бы безусловным приоритетом над нормами международного права. Данное положение полезно и тем, что никто из активно проповедующих идеи русофобии не будет чувствовать себя в безопасности. Русофобия должна быть квалифицирована как серьёзное уголовное преступление, не имеющее срока давности. Как только такая юридическая норма появится в отечественном законодательстве, случаев, аналогичных сносу памятника маршалу Коневу в Праге, станет значительно меньше.

Границы Русской цивилизации всегда будут представлять собою потенциальные зоны нестабильности, в которых могут возникать государства-лимитрофы наподобие современной Украины.

Главная проблема лимитрофа в рамках общецивилизационной жизни в том, что он стремится транслировать состояние нестабильности на соседние с ним государства и территории.

После распада СССР Запад перешёл в открытое наступление на Русскую цивилизацию, одним из результатов которого стало серийное появление лимитрофов на окраинах постсоветского пространства. Апогеем этого процесса стали события на Украине, но ещё до их начала лимитрофные образования появились в Молдавии, Грузии, Таджикистане. Сегодня лихорадит Армению. Появление лимитрофов было закономерным процессом, которого невозможно было избежать при сложившихся политических реалиях.

Существование в лимитрофной форме является крайне неприятным не только для цивилизации в целом, но и для конкретной страны, которой выпала сомнительная честь играть подобную роль. Состояние нестабильности, в котором пребывают такие страны, мучительно для них самих. Едва ли грузинское общество, например, устраивают те регулярные политические катаклизмы, которые накрывают страну всё чаще и чаще.

Нестабильность имеет глобальные последствия и для будущего, так как делает невозможным устойчивое социальное и экономическое развитие.

Тем не менее отнюдь не всегда граница между цивилизациями порождает лимитрофы. И это обстоятельство вселяет сдержанный оптимизм. Так, отношения между СССР и Финляндией в послевоенное время вышли из лимитрофного состояния. Финляндия превратилась в нейтральную землю между СССР и Западом, и такое положение стало безусловным благом для этой страны. То, что оказалось возможным на северо-западной границе Советского Союза, может быть возможным и в других регионах в будущем. У России есть большая, протяжённая граница с Китаем. В Средней Азии российские интересы неизбежно соприкасаются Ираном. И едва ли в интересах России и того же Ирана — глобальный конфликт, возможный на «промежуточных» территориях между ними. Тем более это относится к российско-китайским отношениям.

Но граница может быть не только источником политического напряжения, но и надёжным тылом. Основные проблемы и интересы Ирана связаны с событиями на Ближнем Востоке. И российская поддержка иранской экспансии в суннитские страны может быть надёжным основанием для мирного сосуществования Русской цивилизации и Ирана. То же можно предположить и относительно Китая, хотя на Дальнем Востоке позиции России не являются прочными. Но активное развитие Сибири и Дальнего Востока и выстраивание российско-китайских отношений исключительно на правовых основаниях в сочетании с ростом экономических связей создадут условия для переформатирования российско-китайской границы в качестве надёжного тыла для китайской экспансии в направлениях, не связанных с Россией.

Тем не менее фактор «доброй воли» нельзя абсолютизировать. Для Западной цивилизации экспансия на Восток имеет глубокие исторические корни, а также серьёзное экономическое обоснование. Россия может договориться с какой-то отдельной западной страной, но не с коллективным Западом в целом. В этой ситуации естественными действиями России будут те, которые поспособствуют возникновению лимитрофов именно на западных территориях. Пусть лихорадит именно Запад, а не окраины Русской цивилизации.

В рамках такой логики стабилизация положения на Украине и блокирование импульсов дестабилизации в Белоруссии напрямую зависимы от политического положения в Польше. Грядущая нестабильность в Польше — это гарантия нормального развития для Белоруссии. (В данном случае претензии Польши на львовские земли — это тот троянский конь, который способен сломить все системы европейской консолидации). Нестабильность Турции, включая возможный распад этого государства, — крайне незначительная цена для стабилизации положения в Закавказье. Превращение в лимитрофы прибалтийских стран эхом прозвучит в Скандинавии.

В отношении Запада Россия должна перейти к активным наступательным действиям в стиле той самой гибридной войны, которую Запад с успехом испытал на нас. России не нужен Запад как таковой. Всё, что нам нужно, это чтобы Запад оставил нас в покое. Для того чтобы это произошло, Запад должен столкнуться с серией внутренних проблем, которые существенно ослабят его внешнюю активность. Эти проблемы уже существуют, а их масштабы растут. В этой ситуации не стоит мешать западному обществу заниматься самоуничтожением. Более того, если в этом обществе появятся силы, программа которых будет иметь для Западной цивилизации откровенно суицидальные последствия, Россия должна оказать им поддержку.

Как подсказывает история искусствоведения, самое красивое в античности — это её руины. Возможно, руины Запада будут ничем не хуже античных. Если же всё-таки их эстетические достоинства окажутся сомнительными, Россия сможет это пережить.

 

Глава 19

Контуры будущего

 

Русская цивилизация изначально отводила будущему более значительную роль, чем прошлому. Возможно, это связано с тем, что её идеалы так и не были в полной мере осуществлены в настоящем. В этой ситуации вера в будущее оказывалась психологической компенсацией за те тяготы и противоречия, которые обнаруживались в повседневной жизни русского человека.

Идеал по определению не может быть осуществлён в реальности, но эта реальность может находиться ближе к нему или занимать более отдалённое положение. Специфика сегодняшнего момента в том, что Россия смогла накопить серьёзный опыт цивилизационного строительства, русское население обладает серьёзным культурным и интеллектуальным потенциалом и, возможно, главное в том, что в обществе существует глубокая тоска по фундаментальным идеалам, сочетающаяся с желанием серьёзной, активной деятельности в соответствии с такими идеалами. Не стоит предполагать, что данное состояние будет длиться неопределённо долго. Особенность нынешней ситуации в том, что современное российское общество является уникальным сплавом, состоящим из поколений, живших в советское время и помнящих о нём, и поколений, чьё мировоззрение формировалось уже в постсоветское время, но они ещё успели получить советское образование, которое в сочетании с новыми возможностями позволяет им воспринимать себя в качестве подлинно общественных субъектов. Но в условиях последовательного разрушения системы образования в нашей стране и активного внедрения ценностей потребительского общества вектор социального становления неуклонно смещается в сторону деградации. Это обстоятельство делает современное время уникальным в том смысле, что предоставляет, возможно, последний шанс для русского общества вступить на путь перемен без глобальных социальных потрясений и издержек. Более того, с учётом демографической ситуации и динамики её изменения, ближайшие десятилетия станут решающими в судьбе Русской цивилизации. Гамлетовский вопрос «быть или не быть» сегодня актуален, как никогда ранее.

Наше историческое будущее не может быть предсказано или смоделировано в каких-либо чётких деталях. Будущее по определению проблематично. Исторический процесс не линеен. Он регулярно проходит сквозь точки бифуркации и в такие моменты меняет направление, разрушая все базовые представления о мире, созданные предшествующей эпохой. Настаивать на том, что в будущем будет осуществлена конкретная модель, разработанная теоретическими средствами, означает впадать в догматизм, который неизбежно вступит в жёсткий конфликт с реальностью.

Применительно к будущему возможности чётких формулировок крайне ограничены. Можно сформулировать принципы, которыми должно руководствоваться для того, чтобы созданное им общество было жизнеспособным. И одновременно с этим можно понять, чем будущее никогда не станет.

Важнейшим принципом, необходимым для нашего исторического выживания и развития, является принцип преемственности. Новая социальная модель обретает устойчивость только тогда, когда её содержание органично связано с народной ментальностью, когда она соответствует ожиданиям и представлениям, формировавшимся в течение жизни многих поколений. Именно такая связь делает русское восприятие мира социалистическим по своему содержанию. Стремление к социальной справедливости в сочетании с признанием приоритета общих интересов над индивидуальными, а духовных вопросов — над материальными и прагматическими, является сутью русского социализма. Связь с народной традицией способна сделать такой социализм подлинно национальным.

Именно отсутствие устойчивых, органичных связей с исторической традицией предопределило уязвимость советского социализма, который вынужден был решать актуальные задачи в предельно короткие сроки и руководствовался при этом моделями понимания, изначально чуждыми русскому мироощущению. Генезис советской социалистической модели очень быстро привёл к конфликту между государством и обществом, обособлению партийной элиты и предопределил последующий крах советского государства.

При формировании новой социалистической модели необходимо учитывать не только положительный опыт СССР, но и отрицательный. Неудачи и нерешённые проблемы для будущего порой имеют большее значение, нежели очевидные достижения. Важнейшим элементом советского наследия можно считать демонстрацию того, как отсутствие демократических форм жизни в итоге губит общество и государство. Соответственно, новый русский социализм в обязательном порядке должен быть социализмом демократическим. Возможность общества принимать жизненно важные решения или, по крайней мере, серьёзно влиять на принятие таких решений является условием выживания общества и государства.

Не менее важным отрицательным уроком советского времени является устойчивая практика игнорирования жизненно важных личностных интересов, растворение личности в коллективной стихии. Во многом формированию такого положения дел способствовала русская крестьянская община и, соответственно, досоветская история страны. Демократизация общества самим фактом своего существования снимает эту проблему с повестки дня. Государство должно заботиться не только о социальных группах, но и об отдельных личностях. В условиях грядущей технологической революции роль личности многократно возрастает. Эпицентр индивидуальной деятельности уже сегодня имеет возможности смещаться в сторону технического творчества. В дальнейшем эта тенденция значительно усилится, так как новая технологическая реальность будет предполагать непрерывность всё новых и новых технических решений. Общество будущего станет в полной мере новационным обществом, и скорость изменений в нём будет значительно превышать реалии первой четверти XXI в.

Социализм как политическое явление включает в себя и экономическую стратегию, отличную от экономической логики капитализма. Главное отличие социалистической экономической стратегии не в том, что социализм должен отрицать рынок и подчинять все производственные процессы планированию и контролю. Главные различия между этими моделями связаны с отношениями между обществом и экономикой. С точки зрения капитализма общество подчиняется интересам экономики, а сама экономика переходит под контроль относительно небольшой социальной группы. Социализм, наоборот, видит ценность экономики в её способности удовлетворять социальные потребности, в том числе и те, которые не вписаны в собственно экономические механизмы. По сути, социализм совершает изъятие части прибавочного продукта из сферы оборота капитала и направляет этот продукт на реализацию неэкономических целей. При этом такие цели непосредственно затрагивают подавляющее большинство общества. Соответственно, и основные производственные мощности также принадлежат обществу, от имени которого в данной сфере действует государство.

Несоответствие норм социальной и экономической рациональности создало серьёзные противоречия в жизни советского социально-политического проекта, так как активное финансирование социальных проектов изымало средства из экономики и тормозило развитие производственной сферы. Выход из этого противоречия неизбежно связан с технологической модернизацией и ростом производительности труда. В условиях нынешних технологических стандартов разрешение этого противоречия кажется проблематичным.

Разрыв между экономическими и социальными целями конкретизирует главный вектор грядущей технологической модернизации. Он будет связан, прежде всего, не с развитием новых информационных технологий, как пытаются убедить нас многие современные аналитики Запада, а с глобальными новациями в энергетической сфере. Появление нового вида энергии — ключевое условие превращения технической модернизации в подлинную техническую революцию.

При этом, безусловно, государство должно будет осуществить национализацию крупного монополистического капитала, природных богатств страны, а также более активно заниматься планированием глобальных экономических процессов. Но планирование экономики — устойчивый элемент всей экономической жизни ХХ в. В качестве легитимного социально-экономического инструмента оно впервые появилось в Германии в годы Первой мировой войны. Считать планирование элементом исключительно советской экономики не верно. Тем не менее, поскольку планирование ограничивает власть рынка, оно не может считаться органичным элементом капиталистической экономики. И его активное использование западными государствами для регулирования экономических процессов и создания сложных, наукоёмких технологий является знаком конвергенции, в процессе осуществления которой капиталистическое государство вынуждено ограничивать возможности частного капитала и, тем самым, действовать в соответствии с логикой государства социалистического. При этом конвергенция не является реальным синтезом капитализма и социализма, так как не решает вопроса о власти и распределении финансовых потоков. В условиях политического и цивилизационного противостояния с СССР западный капитализм вынужден был проводить экономически затратную социальную политику и перенаправлять часть полученной прибыли на социальные цели. Это же противостояние требовало от западных стран интенсивного развития военно-промышленного комплекса, и для достижения этих целей западные государства вынуждены были использовать механизмы планирования и регулирования. При этом реальная власть оставалась у частного капитала, активно сливавшегося с государственной бюрократией. Показательно, что как только необходимость соревнования с Советским Союзом исчезла, западный капитал перешёл в активное наступление на общество. Капитализм вернулся к ситуации, описанной в «Капитале» Маркса. С 80-х гг. прошлого века в мировой капиталистической экономике резко усиливается тенденция социального расслоения, когда происходит «накопление богатства на одном полюсе и накопление деградации, изматывающего труда и нищеты на другом полюсе, где находятся работники, создающие богатство» (Дэвид Харви). Одновременно с этим капиталистическая экономика возвращается, пусть и не в полной мере, к тому состоянию хаотичности, которое было свойственно ей до ХХ в., когда инструменты регулирования всё больше становятся инструментами согласования конфликтных интересов и всё меньше — способами формирования устойчивого развития.

С усложнением производственных технологий роль планирования и регулирования в экономике будет увеличиваться. Одновременно с этим будут появляться и новые способы экономического регулирования. Но в любом случае социализм не предполагает обязательного обобществления всего и вся, как казалось многим представителям первого поколения советских коммунистов. Баланс между государственной, общественной и частной собственностью может быть найден лишь эмпирически, и в разных исторических ситуациях этот баланс различен.

Новый социализм неизбежно должен делать акцент на формировании нового качества жизни. Это означает, что социализм претендует на создание нового типа социальных отношений, важнейшими характеристиками которых являются солидарность, взаимная поддержка, труд и творчество. Забвение идеи, что социализм должен создавать не только экономический базис, но и новые отношения между людьми, является ещё одной глобальной ошибкой советского политического руководства. В позднем СССР идея нового качества жизни была сведена к политике повышения уровня жизни. Соответственно, и понимание исторической цели, ради которой существовал советский социализм, также было сведено к идее потребления. Ключевым событием на этом пути стал XXII съезд КПСС (октябрь 1961 г.), на котором идея коммунизма фактически была приравнена к идее товарного изобилия. По своим разрушительным последствиям XXII съезд КПСС значительно превзошёл своего предшественника — ХХ съезд, на котором на волне критики культа личности Сталина начался демонтаж религиозных оснований советского социализма.

Приравняв коммунизм к материальному изобилию, советские теоретики подменили идею социального служения идеей потребления, социоцентризм в качестве базовой аксиологической модели советского общества трансформировался в эгоцентризм. Социализм в своём противостоянии с капитализмом начал играть по капиталистическим правилам, а исход подобных игр предопределён.

Идея социальной справедливости и блага для всех, сочетающаяся со стремлением к максимальной личностной самореализацией, осознающей себя в качестве силы, способной сделать общество лучше, являются фундаментальными ценностями социализма, это — основание подлинной социалистической этики. В основе таких устремлений — религиозный тип личности, видящий своё предназначение в личном служении высшим целям. Только такой тип личности способен создать действительно новое качество жизни.

Вопрос о том, какую роль может играть в процессе созидания нового социализма Русская православная церковь и православное христианство в целом, является открытым. Многое в процессе разрешения этого вопроса будет зависеть от самой Церкви, от её творческой активности и политической самостоятельности. Но в любом случае социализм невозможен вне религиозного мироощущения. И если православие, к глубокому сожалению автора, не сможет стать основой религии социализма, то социализм создаст свою, светскую форму религии.

Вопрос о том, чем будущее никогда не станет, неизбежно приводит к парадоксальному ответу: будущее никогда не соответствует в полной мере нашим ожиданиям. И чем более отдалённым оказывается такое будущее, тем менее оно приемлемо и комфортно для настоящего. Чтобы эта мысль обрела ясность, необходимо ответить себе на вопрос о том, как оценивали бы наши предки, жившие несколько столетий назад, тот комплекс повседневных социальных практик, которые наше общество считает нормальными и приемлемыми сегодня. Безусловно, целый ряд аспектов повседневной жизни вызвал бы у людей прошлого радикальное неприятие. Но наша позиция по отношению к будущему идентична той, которую занимает наше многовековое прошлое по отношению к нам. Единственное существенное отличие связано с увеличивающейся скоростью происходящих изменений. Сегодняшнему общественному сознанию уже не вполне понятны реалии повседневной жизни предвоенного времени. И такие разрывы между поколениями со временем будут лишь усиливаться.

Мы можем действовать во имя наших потомков, но при этом необходимо помнить, что будущее не предполагает нашего присутствия в нём. Будущее нуждается в нас лишь в качестве силы, способной приблизить его наступление. Но в качестве личностей мы можем существовать в своём времени и не более того. И все размышления по поводу наступления «прекрасного будущего» могут опираться лишь на доверие к нашим потомкам, но не на рациональные представления о том, как это будет.

Грядущее, даже в отдалённой перспективе, не станет временем разрешения всех противоречий и воплощением совершенного существования. Социализм как модель неизбежно породит серию скрытых противоречий, большая часть которых в настоящее время не может быть зафиксирована. Но по крайней мере одно из важнейших противоречий социалистического общества сегодня является вполне зримым. Более того, оно ярко проявилось в ХХ в., определив конфигурацию конфликтов в советском обществе.

В рамках социалистической модели общественная деятельность неизбежно делится на две сферы — сферу производства и сферу распределения. На основе этих социально-экономических функций формируются разные социальные группы, одна из которых интегрирована в производство, а другая занимается планированием и распределением. Интересы этих групп не совпадают, что создаёт возможности для превращения социализма в классовое общество. А там, где существуют классы, неизбежно возникают и классовые конфликты. Государственно-управленческий аппарат, осуществляя свои функции, стремится действовать в собственных интересах. Он обеспечивает для себя возможности привилегированного потребления, и делается это за счёт социальных групп, связанных с производством. Понимая, что такая модель распределения вызовет протест со стороны производственного сектора, «распределяющий класс» усиливает контроль над деятельностью непосредственных производителей, что, в свою очередь, приводит к усилению репрессивного аппарата. Этот аппарат также претендует на свою долю прибавочного продукта, что означает дополнительное давление на производственную сферу. Далее ситуация имеет все шансы стать цикличной: рост непроизводственной сферы и присвоение ею всё большей части национального дохода усиливает недовольство, а это, в свою очередь, способствует дальнейшему росту аппарата… Этот сценарий имеет множество вариаций, но каждая из них является негативной. В условиях советского времени ситуация усугублялась хроническим товарным дефицитом, на фоне которого различия в уровне жизни разных социальных групп были особенно очевидны. И в этих условиях идеологические декларации о том, что качество жизни важнее её уровня, или даже качество жизни никак не зависит от уровня потребления, приобретали откровенно ханжеский характер.

В условиях новой технологической реальности угроза товарного голода не актуальна. Но задачи планирования экономических процессов и реализация социальных целей делает бюрократию необходимым элементом социальной структуры.

В такой ситуации важнейшей задачей социалистического общества является установление тотального контроля за деятельностью государственного аппарата и создание инструментов, при помощи которых общество может проводить чистки этого аппарата тогда, когда это необходимо. Государственная власть в России уже несколько столетий склонна осознавать себя в качестве силы, стоящей над обществом. Отсюда — ощущение вседозволенности, свойственное многим современным российским чиновникам. Социализм должен вернуть власти её законное место. Власть должна быть не господином, а слугой общества. Власть — не некий высший субъект, заменяющий собою Бога на земле, а инструмент, которым общество пользуется для достижения своих целей.

Помимо контроля над деятельностью государственного аппарата, необходима и жёсткая селекция, категорично отсекающая от власти всех, кто не обладает соответствующими профессиональными и моральными качествами. Должна измениться мотивация людей, стремящихся во власть: целью их деятельности должно быть не обретение личного благополучия, а стремление действовать во благо страны, в которой они родились.

Главная проблема бюрократизации при социализме — не в том, что благодаря ей замедляется принятие тех или иных решений, а процедуры их принятия обрастают ненужными, избыточными формами и ритуалами. Главная проблема бюрократии — в её стремлении воспринимать общество в качестве той среды, единственное предназначение которой — удовлетворять интересы этой социальной группы. И эти действия превращают бюрократа в аналог капиталиста, который видит в обществе лишь возможность для собственного обогащения.

Диктатура управленцев — это та угроза, которая будет постоянно сопутствовать жизни социалистического общества. Следовательно, не может возникнуть в жизни этого общества ситуации, при которой контроль над деятельностью госаппарата может быть ослаблен. Как только это произойдёт, госаппарат моментально осуществит политический переворот, в результате которого под видом социалистического общества мы получим диктатуру чиновничества.

Вопрос установления общественного контроля над деятельностью государства не может отодвигаться на периферию политической практики, он не может быть переадресован будущему. Установление такого контроля должно начинаться с самых первых шагов формирования социалистического общества.

Говоря о будущем социализме, не стоит требовать от социалистической идеологии создания абсолютно верной, всё объясняющей теории. Любая теоретическая схема может объяснить отдельные аспекты социального существования, но не способна адекватно описать общество как целостность.

В отличие от своего исторического предшественника новый социализм должен больше внимания уделять непосредственной практике. На уровне социального мировоззрения он должен быть в первую очередь эмпирическим социализмом, а все социально-политические и экономические теории должны иметь для него исключительно инструментальное значение. Реальная жизнь превосходит любое её понимание, реальная практика всегда даёт больше поводов для осмысления, чем говорит теория. Безусловно, теоретическая мысль способна и должна корректировать практику, но и сами теории, в свою очередь, должны быть открыты для критики.

Базовыми элементами социалистического мировоззрения должны быть не теоретические схемы, а принципы. И социализм имеет полное право относиться к этим принципам догматически. Наличие таких принципов, получающих новые интерпретации с течением времени и благодаря этому воспроизводящихся в жизни каждого нового поколения, делает социализм явлением соборным. Подлинная соборность — это единство горизонтальной и вертикальной временных линий, когда в решении актуальных проблем принимает участие не только люди современности, но и люди прошлого. Подлинная соборность — это исполнение заветов прошлого в настоящем во имя будущего. Но в то же время соборность — это не слепое подчинение идеям прошлого, а выявление в них тех смысловых содержаний, которые важны именно для настоящего времени. Прошлое никогда не существует как нечто застывшее и неизменное. Его конфигурация меняется под влиянием настоящего, и благодаря таким изменениям прошлое сохраняет собственную жизненность. Его структура не статична, а динамична. Именно благодаря своей жизненности прошлое имеет возможность соучаствовать в делах настоящего и должно это делать.

Именно динамичность, подвижность жизни не позволяет видеть в социализме некий законченный объект, по отношению к которому можно сказать, что он завершён или построен. Жизнь не является объектом в точном смысле этого слова. Жизнь — это процесс, важнейший структурный элемент которого — изменчивость. Меняется жизнь, и вместе с ней меняются социальные практики, нормы, теории, цели и задачи. Реальность жизни — это реальность непрерывного становления, и социализм должен соответствовать жизни. Изменчивость и динамичность жизни накладывает свой отпечаток на социализм, делая и его изменчивым и динамичным.

При этом социалистическое общество должно осознавать, что в любой момент своего существования оно находится лишь на пути к реализации своих идеалов. В этом контексте социализм — это не свершение, а задача. И такая задача всегда — на линии горизонта. Общество не должно утрачивать видения данной перспективы, иначе оно трансформируется в нечто застывшее, аморфное и устремится к собственной смерти. Социализм — социальная модель, которая в отличие от своих предшественников всегда должна осознавать собственное несовершенство. Именно эта задача способна сформировать по-настоящему критическое мышление у социалистического общества. Основы такого мышления формируются не в процессе внешней критики, а исключительно в процессе критики внутренней, т.е. такой, которую социализм направляет на себя самого, а не на какой-то иной тип общества. Только такое отношение к себе самому и создаваемой им социальной реальности позволит социализму стать долговременной социально-политической моделью. Именно такой русский социализм и будет иметь действительно всемирное значение.

 

Эпилог

Мир-система II. Перечитывая Иммануила Валлерстайна

 

В своей книге «Смерть и символический обмен» Жан Бодрийяр обращает внимание на внезапно вспыхнувшую в 1970-е гг. популярность идей Маркса в той части информационной среды, в которой идеи радикального переустройства общества никогда до этого не пользовались популярностью. Самые респектабельные и консервативные печатные издания неожиданно начали не только вспоминать о родоначальнике марксизма, но и цитировать его. Анализируя этот факт, Бодрийяр приходит к выводу, что в данном случае рост популярности соразмерен падению актуальности. О Марксе вспоминают потому, что его идеи перестали быть опасными. Общество, о котором писал Маркс, серьёзно изменилось. И в новых условиях критика социальных отношений с позиции классического марксизма утрачивает смысл, так как бьёт мимо цели. К середине 1970-х (книга «Смерть и символический обмен» появилась именно тогда) классический марксизм, помимо собственной воли, участвовал в процессе мистификации действительности. И в таком качестве он становился полезным эвристическим инструментом для западного правящего класса[1].

Это наблюдение Бодрийяра может быть понято как универсальный способ диагностики места социальной теории в современном идеационном пространстве. Если теория представляет действительную опасность для существующей системы, то естественной реакцией на неё становится умолчание. И наоборот. Популяризируется то, что уже утратило свою критическую ценность.

В этом контексте сегодняшний информационный шум вокруг теории Иммануила Валлерстайна выглядит, по крайней мере, подозрительным. Тем более что в первые десятилетия после появления мир-системного анализа[2] такого внимания не было. Следуя логике Бодрийяра, необходимо признать, что, с одной стороны, теория Валлерстайна является действительно крупной теорией, возможно, последней из социальных теорий, способных претендовать на универсальность. Но, с другой стороны, она уже не описывает происходящее в мире столь чётко и адекватно, как делала это ранее. Это не удивительно. За последние десятилетия мир существенно изменился. Но важно понимать, в каких вопросах расхождение между теоретической моделью и социальной реальностью становится наиболее существенным.

Важнейшие теоретические новации Валлерстайна связаны с утверждением, что, начиная по крайней мере с Нового времени, ни один регион на планете не существует изолированно, а основой всех региональных связей является экономика. Всё, что относится к сфере политической и культурной жизни, оказывается всего лишь надстройкой над базовыми экономическими процессами. Отстаивая приоритет экономической сферы над всеми остальными, Валлерстайн на этом основании определяет свою теорию как марксистскую, что выглядит вполне справедливым, если понимать под марксизмом не только то, что было написано Марксом, Энгельсом и Лениным.

Но единая мировая капиталистическая система с точки зрения мир-системного анализа ни в коей мере не является и никогда не являлась сферой взаимодействия равных друг другу партнёров. Наоборот, с самого начала своего существования она делится на две неравноценные части — Центр и периферию, к которым в XIX в. прирастает промежуточное звено — полупериферия, являющаяся чем-то средним между двумя крайностями.

Согласно Валлерстайну, возможности Центра и периферии несоразмерны. Естественный тип отношений между ними — это господство Центра и эксплуатация им периферийных обществ. Ту классовую структуру, которую Маркс обнаруживал внутри европейских обществ и связывал с характером взаимодействия разных социальных групп (классов), Валлерстайн проецирует на значительно более широкое мировое пространство. И в его интерпретации эксплуатация одного класса другим дополняется эксплуатацией региональной, в рамках которой одни страны эксплуатируют другие. На марксистской политической картине появляются страны-эксплуататоры (Европа и Северная Америка) и страны, являющиеся жертвами такой эксплуатации (Третий мир). Этот тезис серьёзно повлиял на дискурс европейских и американских «левых», усилив среди них космополитические и антигосударственные настроения.

Иммануил Валлерстайн отметил, что уровень развития периферии с течением времени меняется и в ряде случаев улучшается, но при этом качественный разрыв между странами Центра и третьего мира лишь увеличивается. И в рамках капиталистической мировой экономики этот разрыв никогда не будет устранён. Эксплуататоры останутся эксплуататорами, а эксплуатируемые — эксплуатируемыми.

К сожалению, теоретическая модель Валлерстайна не получила известности в СССР, хотя время с ней познакомиться у советских идеологов и социальных теоретиков было. Модель предельно чётко объясняла, какое место уготовано постсоветским странам в рамках той системы, органичной частью которой они так стремились стать. Всё случилось в полном соответствии с правилами функционирования системы. Бывшие советские республики со слабым экономическим потенциалом пополнили периферию, более развитые из них — полу-периферию. Все наивные декларации времён перестройки о вхождении России в «братскую семью развитых капиталистических стран» оказались лишь инструментальными иллюзиями, прикрывающими фактическое разрушение экономики страны.

Но и сегодня большинство отечественных политологов и публицистов знакомятся с моделью Валлерстайна лишь для того, чтобы с ней спорить. Причина очевидна: модель наносит удар по традиционным и столь милым сердцу политическим мифологемам современной российской общественной мысли. Во-первых, им не хочется признавать, что наше российское место в мировой системе — если не на краю её, то там, где край виден. Тот же российский либерализм до сих пор грезит о том, что «в России можно сделать так же, как в Штатах». Но получается, что всё главное, что мы можем взять от США, это идею Гарлема. И с этой задачей российский капитал справляется и без помощи либеральных теоретиков. Но достижение полупериферией уровня развития, присущего Центру, правилами современных политических и экономических игр не предусмотрено[3]. Полупериферийность — это лучшее, что уготовано для России в рамках такой системной логики. А во-вторых, и в связи с этим необходимо вспомнить о ряде отечественных националистов, выводы Валлерстайна противоречат идее возможности создания в современных условиях какого-либо национального капитализма. Любая националистическая риторика для капитала — это лишь инструмент отстаивания собственных интересов и прикрытие доступа к офшорам. Сама логика становления современного капитализма предполагает прозрачность государственных границ, наличие государств для неё — это ненужный и обременительный пережиток. Идея суверенного национального государства и идея капитализма сегодня противоречат друг другу.

Во многом мир-системный анализ оказывается производным от геополитики своего времени. Местонахождение экономического Центра обнаруживается на Западе, что соответствует правилам мышления, сформированного на основе понимания не экономических, а политических процессов, и свойственного общественной мысли XIX в. Сторонник мир-системного анализа и классический политолог могут спорить друг с другом о том, что первично — экономика или политика, но эмпирический объект подобных споров в любом случае будет находится на Западе. Запад господствует над миром. В сравнении с этим тезисом все вопросы о формах и инструментах такого господства выглядят дополнительными академическими штудиями, от исхода которых итоговый результат никоим образом не зависит.

Основы этой модели сохраняют свою актуальность и в настоящее время. Тем не менее она нуждается в ряде дополнений и относительной коррекции.

Аутентичная модель мир-системного анализа (Валлерстайн I) предполагает, что капиталистическая мировая экономика является системой с жёсткой конструкцией: позиции Центра и периферии в ней установлены изначально и не подлежат изменениям. Говоря иначе, Запад всегда будет господствующей силой, центром внутри системы. Перенос функций экономического Центра в какой-либо другой регион не предусматривается. С точки зрения автора, система в целом и Центр в частности всегда будут иметь достаточное количество возможностей и сил для того, чтобы сохранить изначально существующий status quo. Единственной реальной возможностью реконструировать систему является Большая война, но, как показывает история, и после двух мировых войн Запад смог сохранить собственную гегемонию. Мировые войны изменили диспозиции внутри Центра — переместили его через Атлантику, но его местонахождение внутри западной цивилизации осталось неизменным.

Но за последние двадцать лет конструкции системы уже не выглядят столь жёсткими. Соответственно, и господство Запада не является абсолютным. В первую очередь это связано с интенсивным развитием Китая, который стремительно превращается в главного врага Западного мира, смещая с этой позиции Россию. На смену жёстким структурным конструкциям приходят более гибкие, предполагающие наличие некоего «плавающего центра», способного перемещаться из одного региона в другой.

Эти структурные изменения являются столь важными, что позволяют говорить о серьёзной трансформации существующей социально-экономической модели — о возникновении некоего мира-системы II (Валлерстайн II).

Возможно, именно это обстоятельство и делает популярным на Западе «классическую версию» этой теории (Валлерстайн I). В тот момент, когда основания господства Западной цивилизации серьёзно расшатываются, местная идеология продолжает убеждать общество, что такому господству ничего не угрожает и Запад по-прежнему — впереди планеты всей. Можно предполагать, что чем меньше западные претензии на лидерство будут соответствовать действительности, тем более популярной будет становиться классическая версия теории Валлерстайна.

На первый взгляд, структура «плавающего центра» даёт дополнительные шансы периферии и полупериферии. Вчерашние аутсайдеры получают возможность стать лидерами. Можно предположить, что такой темой вдохновляется и российское руководство. Провозглашая идею многополярного мира и, соответственно, объявляя себя одним из его полюсов, Россия стремится втолкнуть систему в состоянии бифуркации. Но поскольку такая система не может существовать без Центра, можно предположить, что многополярность — это промежуточная фаза системного становления, некое Смутное время, после которого сама идея множественности центров потеряет актуальность и мир получит нового геополитического лидера[4].

Такая стратегия могла бы считаться почти безупречной, особенно с учётом ярких дипломатических способностей Президента РФ. Но системные новации последних десятилетий изменением степени гибкости системы не ограничиваются. У капиталистической мировой экономики появилось принципиально новое измерение, которое условно можно назвать вертикальным — в противовес горизонтальным линиям притяжения и отталкивания, присущим классической фазе геополитики. Модель этой системы из одноплоскостной превращается в многоплоскостную, стереометрическую[5].

Начало такой трансформации связано с 1980-ми гг., т.е. с тем временем, когда теория Валлерстайна и была создана. С 1981 г. различные международные организации фиксируют глобальное ускорение роста социального неравенства, и это явление свойственно не только периферийным обществам, но и обществам Центра. Происходит демонтаж социального государства, а сам вектор социальной политики сегодня, скорее, ориентируется на стандарты 20—30 гг. прошлого века, нежели на какое-либо развитие, связанное с будущим. Сегодня социальная политика, скорее, регрессивна, нежели прогрессивна, её идеалом оказывается свёртывание тех социальных норм и стандартов, которые ранее считались «естественным элементом» социальной жизни, в первую очередь — на Западе[6]. Экономический кризис 2008 г., по сути, продолжающийся до сих пор, эти процессы значительно ускорил.

При том что процессы роста социального расслоения пребывают в фазе активного становления, их отдельные предварительные итоги можно зафиксировать уже сейчас. Главный из них связан с констатацией того факта, что внутри существующей системы формируется высший класс нового типа. Его важнейшая особенность связана с тем обстоятельством, что он не привязан к какой-либо национальной почве, он — космополитичен по своей сути. Это не «дети земли», а «дети воздуха», пребывающие одновременно везде и нигде. Данная метафора вполне уместна, если учитывать, что представители этого класса непосредственно связаны с финансовым капитализмом, делающим сегодня деньги «из ничего».

Вследствие исторических обстоятельств, большинство представителей этого класса состоит из выходцев с Запада, но эта особенность не относится к числу необходимых и неизменных. Западная элита успешно разбавляется выходцами из других регионов[7]. И этот процесс будет продолжаться.

Новая социальная элита стремится дистанцироваться от всех национальных интересов. Её цель связана с получением прибыли, а всё, что относиться к сфере социального и политического, воспринимается ею либо в качестве источника обогащения, либо как препятствие этому. В первую очередь это касается национальных государств. «Дети воз-духа» воспринимают государство, как инструмент, обеспечивающий условия и возможности для получения прибыли, и на этом, с точки зрения мирового финансового капитала функции государства исчерпываются. Какие-либо государственные цели, выходящие за пределы экономики и капиталистического мышления, отрицаются и дискредитируются[8], что никак не мешает использовать государственную машину в качестве инструмента репрессий в ситуациях, когда интересам капитала начинают угрожать социальные протесты, как правило, имеющие спонтанный характер[9].

На уровне принятия политических решений, логика накопления капитала сегодня вступает в противоречие со старой логикой обеспечения национального господства. Для новой мировой элиты, чьей идеологией является неолиберализм, неважно какой именно регион будет выполнять функцию центра системы. Важно, чтобы сохранялись возможности роста капитала.

По сути, новая система стремится к «дематериализации» собственного Центра. Как отметили Майкл Хардт и Антонио Негри[10], «центр Империи везде и нигде». Центр уже не привязан к какой-либо почве. Любая почва для системы — лишь объект эксплуатации. С развитием новых технологий Центр системы становится всё более виртуальным.

Главная особенность сегодняшней ситуации, в которой пребывает мир-система (Валлерстайн II), в том, что внутри неё одновременно действуют две логики: логика отстаивания национальных интересов и логика получения прибыли любыми средствами. Эти логики вступают в противоречие друг с другом, но пока ещё не могут отменить друг друга. Логика капиталистического национализма уже не может, а логика неолиберализма — пока ещё не может. Но с учётом того обстоятельства, что неолиберализм является активно растущей силой, можно предполагать, что если капиталистическая мировая система сохранится, то именно ему будет принадлежать будущее. Это означает, что никакого «государства всеобщего благосостояния» в будущем не предвидится. Скорее, можно говорить об обратной тенденции, так как капитал не заинтересован в глобальных инвестициях в социальную сферу, а неолиберальное общество — это ничем не ограниченная власть финансового капитала.

Соприсутствие двух логик и связанных с ними стратегий в современной реальности привносит раскол в местные национальные элиты. Их консервативная часть цепляется за идеалы национального капитализма и мыслит в категориях классической геополитики, устаревшей почти в той же степени, что и сам национальный капитализм. Модернисты, наоборот, ориентируются на идеал элиты будущего, свободной от каких-либо национальных и прочих обязательств перед обществом.

Ярче всего конфликт «двух элит» проявился в США, где консервативная часть элиты (трампизм) столкнулась с модернистами (неолиберализм). Всё, что мог сделать Трамп в рамках такого конфликта, это притормозить неолиберальное наступление. Но трампизм обладал изначально устаревшей политической программой и, соответственно, не мог выступить в качестве силы, способной такое наступление остановить.

Но то, что столь ярко проявилось в Соединённых Штатах, присутствует в жизни и других регионов. Раскол элиты — это общесистемный факт, а не какая-то особенная, региональная специфика. Сегодня в каждом обществе, встроенном в капиталистическую мировую систему, присутствуют свои «консерваторы» и те, кто фактически играет роль пятой колонны. Первых становится меньше, вторых — больше. То «восстание элит», о котором писал Кристофер Лэш в 1995 г., сегодня становится повсеместным[11]. То, что с точки зрения неолиберализма может быть обозначено пафосным словом «восстание», с точки зрения национальных интересов оказывается обыденным предательством. Восстание элит — это предательство элит. Но, естественно, СМИ, контролируемые мировым финансовым капиталом, замечать данного факта не торопятся[12].

Новый тип элиты порывает со всеми её традиционными пониманиями, вступает в противоречие с прошлыми механизмами функционирования общества как единой системы. По сути, новая элита вступает в противоречие не только с христианской традицией, являющейся, в частности, одним из базовых элементов культуры Запада, но и с традицией Античности — вторым базовым элементом западной культуры.

В прошлом элита мыслилась как часть общества, безусловно, лучшая, но в любом случае — часть. Это означало, что элита несёт ответственность за судьбу общества и часто вопреки желаниям отдельных её представителей должна заботиться об обществе и служить ему. Но представители современного мирового финансового капитала по большей части не озадачивают себя подобными задачами. Для них общество становится подобным множеству вещей, подлежащих использованию. Такая элита не только обособляется от общества, но и непосредственно существует за счёт уничтожения всех сложных форм социальности. По отношению к обществу она выступает как некая антисистема или вирус, несущий с собою болезнь.

Под знаком формирующейся вертикали (элита — общество) капиталистическая мир-система стремительно меняет свою конфигурацию. С учётом того, что все государственные образования в перспективе должны перейти под тотальный контроль мирового финансового капитала, все долговременные геополитические расчёты, связанные с утверждением многополярности в мире и перемещением Центра системы за пределы Запада, теряют смысл. В рамках вертикальной системы координат государства утрачивают свою субъектность, и их гипотетическое лидерство внутри системы оказывается лишь номинальным.

На первый взгляд, действия любого национального государства в сложившихся обстоятельствах вполне очевидны. Государство должно быстро, используя жёсткие авторитарные меры, избавиться от пятой колонны внутри себя. Но реализации этой задачи препятствует ряд обстоятельств, которые условно можно поделить на внешние и внутренние.

К числу внутренних препятствий для такой политики очищения необходимо отнести то, что неолиберальная элита уже плотно интегрирована в государственные механизме. Враг давно уже находится не только у городских ворот, но и в самом городе. И, естественно, эта часть государственного аппарата будет активно препятствовать всем попыткам от неё избавиться. Значительно более вероятной оказывается ситуация, при которой инициатор подобных действий внезапно завершит своё земное существование, нежели ситуация, когда процесс очищения достигнет результата.

Но даже если предположить, что сторонники неолиберализма будут вычищены, пути в офшоры перекрыты и т.д., достигнутые успехи окажутся кратковременными. Логика становления капитала имеет объективный характер. Применительно к сегодняшней фазе развития это означает, что капитал при любых обстоятельствах будет стремиться выйти за национальные границы. И, следовательно, борьба государства с пятой колонной и сопутствующие ей чистки превратятся в перманентный процесс, каждая новая фаза которого будет содержать огромные риски для тех, кто его осуществляет[13].

Логика становления капитала — это второе глубинное препятствие, стоящее перед современным государством в его борьбе за возвращение собственной субъектности.

Необходимо признать, что в рамках капиталистической мировой системы итоговая победа неолиберализма выглядит неизбежной. Неолиберализм является продуктом капитализма, эксплуатирующего производительные силы общества. Это — логическое завершение эволюции капиталистической системы. Соответственно, борьба с неолиберализмом и сохранение национальной идентичности пре-полагает — в обязательном порядке — выход за пределы капиталистической системы, отказ от капитализма и формирование социальных отношений на принципиально иной, несоциалистической основе.

Одним из первых шагов на этом пути может стать национализация крупного капитала и жёсткая антикоррупционная чистка с последующими масштабными инвестициями национализированных капиталов во внутреннее развитие.

В любом случае такой переход будет иметь революционный характер и революционные масштабы[14]. Но революция всегда — процесс, не имеющий предопределённого результата. В процессе революции страна может обрести новый, безусловно позитивный вектор развития, способствующий максимальной реализации имеющегося у страны духовного и социального потенциала, но может и рассыпаться на части, превратившись в историческое воспоминание. Революция — это всегда глобальная бифуркация с огромной степенью риска. В этом контексте главная проблема современной России — это время, играющее против нас. Пространство исторического манёвра стремительно сужается, и вполне вероятна ситуация, при которой революционное развитие событий станет единственным из возможных. Так, порой больной вынужден соглашаться на предельно сложную медицинскую операцию, так как иных способов выздоровления у него уже нет.

 

[1] Нечто подобное, но в несоизмеримо больших масштабах, произошло с марксизмом в СССР. С 1920-х гг. марксистская теория превращается в аналог религиозного учения, а цитирование отдельных высказываний её творцов – в ритуально-магические действия, свидетельствующие о принадлежности цитирующего к «марксистской церкви».

[2] Именно так назвал свою теорию сам Валлерстайн.

[3][3] Зато вполне предусмотрены альтернативные возможности. Россия с её масштабом и потенциалом, а также ядерным оружием, – очень неудобная полупериферия для Центра системы. И Центр будет стараться такую полупериферию переформатировать. Идеальный вариант – повторение сценария распада Советского Союза, но уже на российской территории.

[4] Данная перспектива объясняет и комплекс негативных процессов, обнаруживающихся во внутрироссийской социальной жизни. Под знаком грядущего геополитического триумфа обществу, по сути, предлагается перетерпеть смутные времена. Идея интенсивного социального развития переносится в будущее, так как в настоящем на такое развитие не хватает ресурсов. Позиции государства не столь прочны, чтобы оно могло бросить открытый вызов олигархии, деклассировать высший класс и направить изъятые средства на внутреннее развитие. Отчасти положение Российской Федерации сегодня напоминает положение СССР в предвоенные годы, когда социальный сектор в стране был фактически свёрнут, а все средства направлялись в военный сектор. Но Советский Союз, к счастью для своей экономики, смог к тому времени завершить процесс коллективизации, благодаря чему оборонный комплекс получил возможность выкачивания средств из деревни. В нынешних условиях аналогом коллективизации для РФ является изъятие олигархических капиталов, но этот вариант «коллективизации» осуществлён не был. Причина очевидна: изначально приход В.В. Путина был возможен только в результате соглашения между разными олигархическими кланами. Поэтому всё, что до настоящего времени может себе позволить государство, олигархическое по своей сути, это маневрировать между разными кланами. Оно способно подавлять отдельные олигархические группы, но не способно уничтожить олигархию как класс.

[5] Уместность метафоры вертикали может быть обоснована тем обстоятельством, что внутрисоциальные (классовые) отношения традиционно описываются как взаимодействия верхов и низов, а в версии Валлерстайн II внутрисоциальное овнешняется, становится общемировым.

[6] Эта тема поднимается в очень интересной статье Дмитрия Естафьева «Левый поворот

из одного тупика в другой. Вызовы и перспективы кризиса глобализации в США

и России». URL: https://fitzroymag.com/mir/levyj-povorot-iz-odnogo-tupika-v-drugoj (дата обращения: 22.12.2020).

[7] В 2017 г. Forbes насчитал 2043 миллиардера во всем мире, год назад их было 1810: сырьевые и финансовые рынки растут. Совокупное состояние мировых миллиардеров выросло до $7,7 трлн с $6,5 трлн, при этом увеличилось и среднее состояние – до $3,8 млрд с $3,6 млрд. На первом месте по числу миллиардеров — США (565 человек), второй – Китай (319), третья – Германия (114). Потом идут Индия (114) и Россия (96) // Forbes, 05.05.2017. URL: https://www.forbes.ru/milliarderyphotogallery/343745-geografiya-bogatstva-gde-zhivet-bolshe-milliarderov-i-kak-ih (дата обращения: 22.12.2020).

[8] На Западе эта задача возложена, в частности, на всякого рода левые движения.Сегодня большинство «легитимных» левых существует лишь потому, что их существование выгодно мировому финансовому капиталу. Левые, с одной стороны, дискредитируют традиционные ценности, к которым относятся нация и государство, а с другой стороны, раскалывают общество, навязывая ему борьбу за права меньшинств и сталкивая различные малые социальные группы друг с другом. Тем самым левые уничтожают почву для глобальной социальной консолидации против капитала. Таких левых вполне оправданно называть «неолиберальными левыми», и сегодня именно они, а не их оппоненты справа, являются основной политической угрозой обществу, по крайней мере, среди тех, кто существует на поверхности политической жизни.

[9] Учитывая, что идея дискредитации государства и как неизбежное следствие её – дискредитация западного типа гегемонии очень часто озвучиваются именно западными теоретиками и публицистами, всё происходящее может быть понято как частный суицидальный акт Западной цивилизации.

[10] Хардт М., Негри А. Империя. М., 2004.

[11] В России книга К. Лэша была переведена в 2002 г. См: Лэш К. Восстание элит и предательство демократии. М., 2002. С. 23–44.

[12] Если классическое новоевропейское восприятие Античности находило в этой эпохе интенсивный диалог свободных людей друг с другом и по аналогии с ним пыталось выстроить свою собственную систему политической и социальной коммуникации (хотя бы на уровне идеологии), то новую элиту роднит с Античностью тема рабовладения. Взгляды римского рабовладельца на раба и современного банкира на

общество, по сути, очень сходны.

[13] Этой схеме вполне соответствуют советские партийные чистки довоенного времени. Сталинские государственные механизмы не знали иного способа борьбы с процессом превращения советской номенклатуры в «новую буржуазию», кроме террора сверху. Но даже самая масштабная чистка подобного рода, осуществлявшаяся в 1937–1938 гг., закончилась глобальной неудачей. Более того, трагические события этих двух лет наглядно показали, что бюрократия может активно сопротивляться действиям центральной власти. Фактически события 1937–1938 гг. стали скрытой Второй гражданской войной, в которой активно участвовали различные партийно-государственные кланы и группировки силовых ведомств. Постсоветская конспирология склонна к предположению, что весной 1953 г. Большая чистка госаппарата должна была повториться, но реальным событием весны 1953 г. стала внезапная смерть Главного чистильщика.

[14] Вопрос о конкретном сценарии революции («революция сверху» или «революция снизу») в данном случае не принципиален, хотя, как подсказывает исторический опыт, первый сценарий бывает менее травматичным, чем второй. Но когда Россия удерживалась в границах умеренности?

Подписаться
Уведомить о
guest
0 комментариев
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии

Этот сайт использует cookies для улучшения взаимодействия с пользователями. Продолжая работу с сайтом, Вы принимаете данное условие. Принять Подробнее

Корзина
  • В корзине нет товаров.