Извлечение из письма Н. Я. Данилевского о результатах поездки его на Маныч

Записки Императорского Русского Географического Общества по общей географии. – 1869. – Т. 2. – С. 139-180.

Во время моей поездки на Маныч занялся я тремя предметами: 1) собственно исследованием Маныча; 2) ближайшим ознакомлением с дельтой Дона, и 3) уяснением себе третичных напластований северного берега Азовского моря, которое представлялось мне еще не совсем ясным после первой поездки. Впрочем, изложение добытых мной результатов в этом последнем отношении я оставляю до последующего времени, когда будут в точности определены раковины, пересланные мной в Петербург.

Исследование Маныча в свою очередь распадается на три части: а) отыскивание несомненных следов недавнего (т. е. не в третичные времена) присутствия моря в мест­ности, почитаемой за соединительный канал между Азовским и Каспийским морями, т. е. раковин ныне живущих еще в этих морях видов, что включено в мою инструкцию, и, как известно, составляло непременное желание Ака­демика Бэра, б) Уяснение особенностей загадочной долины Маныча в дополнение к тому, что было сделано, как самим академиком Бэром, так и экспедициями гг. Костенкова и Барбота де Марни, и, наконец, в) Обозрение всех тех местностей в долине Западного Маныча, где отыщутся третичные, или вообще заключающие в себе остатки раковин слои. Во всех этих трех отношениях, кажется мне, старания мои были бы безуспешны.

 

Следы недавнего присутствия моря в местности, служащей соединительным каналом между Азовским и Каспийским морями

Относительно нахождения ныне живущих азовских или каспийских морских раковин, в местности занимаемой Манычем, признаюсь, я мало надеялся на успех, после того как эта местность была объезжена столькими лицами, искусными и опытными в геологических изысканиях. Как бы то ни было, я отправился из Новочеркасска через Аксай в Нижнеманычскую станицу, получив всякое содействие со стороны Донского войскового начальства. Мои прежние наблюдения над прибрежными образованиями восточного и северного берегов Азовского моря убедили уже меня, что там, где господствует песчанистая бурая глина, состав­ляющая почти повсеместно береговые обрывы, и прикрывающая третичные образования — там искать раковин нечего: ежели они и были, то выветрились и обратились в известковые желваки разной величины, вкрапленные в этот суглинок.* Поэтому я везде расспрашивал, нет ли где песку, надеясь, что ежели найдется песок, то можно ожидать в нем раковин. Верстах в 75 или 80 выше Манычской станицы на хуторе есаула Бирюкова (там, где обозначен на картах Орлов зимовник или Орлов Подвал) мне посчастливилось застать самого хозяина, человека очень любознательного и наблюдательного, который и сообщил мне, что они достают песок с правого берега Маныча, и что этот песок, употребляемый для построек, и теперь есть на хуторе. Осмотр песка показал в нем не только присутствие мно­жества мелких обломков раковин, но даже и цельных створок, принадлежавших главнейше породам Dreissena polymorpha и Cardium edule. Хозяин был так обязателен, что дал мне средства отправиться тотчас же на правый берег Маныча. Мы переправились чрез него немного ниже Мечетного лимана (который есть на всех картах). Переехав займище Маныча, имеющее тут около 1,5 версты в ширину, мы поехали вверх по правому берегу до тех пор, где займище это переходит в Мечетный лиман. Берег этого лимана обрывист и состоит не из более или менее песчанистой глины, как все берега Манычского займища везде, где удалось мне его видеть — видел же я его в очень многих местах, — а из довольно чистого песка. Именно вверху песок этот имеет еще довольно значительную примесь глины, но чем ниже, тем он чище, и наслоен тонкими косыми прослойками (т. е. как песок ложится, если движением моря отлагаются из него при­брежные валы или косы, чему можно видеть превосходные образцы у Ясенской косы, где чрез такое песчаное отло­жение прорыт канал, дабы питать соленой морской водой соленое озеро), состоящими из мелкого белого песка попе­ременно с песком же, смешанным с многочисленными обломками раковин. Это все прекрасно видно, потому что здесь копают песок. Ниже, почти у подошвы обрыва, его также добывают и тут он гораздо крупнозернистее. В самом яру (обрыве) раковин цельных немного, т.е. они негусто лежат в нем. Однако же, как экземпляры, имеющие особливую доказательную силу, они мной собраны и уложены отдельно. Но весной и дождями яр подмывается, глина отмучивается слабым приплеском волн и течением и относится в лиман, содействуя образованию его глинистого тонкого дна; песок же почти совершенно белый остается на берегу, занимая подошву яра, т.е. пространство между ним и поверхностью лимана; он-то полон раковинами, преимущественно Cardium edule и Dreissena polymorpha. И так не может быть сомнения в том, что местность, зани­маемая ныне лиманом и займищами, носящими общее название Маныча, была залита водами Азовского моря в то время, когда его населяли уже те же породы, которые и теперь преизобилуют в нем. Ежели бы раковины находились только у подножия яра, то, можно бы было еще утверждать, несмотря на невероятность этого объяснения, что они как-нибудь занесены с Азовского моря вдоль Дона и Маныча, хотя этих раковин ни при устье Маныча, ни ниже, ни выше по Дону нигде не видно; но раковины находятся не только у подножия яра, а входят в состав самого берегового обрыва сажени на полторы или на две выше уровня лимана.* На всем остальном протяжение Западного Маныча подобных раковин мне не удалось уже встречать, несмотря на мои поиски и расспросы, да и везде, где мне указывали на песок, он лежал не в обрыве Манычского займища, а в более или менее значительном от него расстоянии и принадлежал к третичным образованиям.

 

Особенности долины Маныча

Чтобы яснее изложить то представление, которое я составил себе из тщательного обзора западной части Маныча, я начну с небольшой выписи из брошюры гг. Костенкова, Барбота де Морни и Крыжина, того места (стр. 26 и 27), где они сжато характеризуют эту местность. Тогда будет видно, в чем именно отличается мое воззрение от принятого в последнее время. Вышеупомянутые путе­шественники говорят:

«Спрашивается, что же такое Маныч? Есть ли это река, озеро, болото или солончак? Что касается до нас, то мы не хотели бы считать его даже рекой, это просто русло, которое себе вырыли весенние воды и по которому они стекают в самое короткое время, после чего Маныч делается сухим, за исключением тех немногих озер, о которых говорено было выше (т.е. лиманов). Мы также различаем три понятия, именно: Манычская низменность, Манычская долина и Манычское русло, с некоторыми, однако же, отменами против представлений местности, которые имелись до сего времени.

Под словом Манычская низменность разумеем мы ту низменную полосу, которая от низовья Дона почти до Каспийского моря обозначается руслом Маныча. Долиной Маныча мы называем только ту часть этой низменности, которая на пространстве от Олон-худаков до Большого лимана (Гудилы) ограничена с севера отклонами Эргенинской плоской возвышенности, а с юга близко подходящими сюда предгорьями Кавказа; остальная же часть Манычской низменности проходит по степным открытым пространствам. Русло Маныча есть непрерывный ряд оврагов, рытвин, плесов, озер, соляных болот (хаков) и солончаков, служащих проводником стоков весенних вод. Так как высшая точка Манычской низменности находится почти на ее середине, то весенние воды стекают в две стороны, именно: на восток к Каспийскому морю, образуя восточный Маныч, и на запад к Дону, образуя западный Маныч. Как в низменной степи, так и в долине, русло Маныча вьется между парал­лельно идущими буграми, которые вообще так характерны для степей Понто-Каспийских, и на которые впервые обращено было должное внимание академиком Бэром».

Чтобы устранить всякую неясность, надо, прежде всего, условиться в значении слов. Что же такое Манычская долина и что такое Манычская низменность? По-моему, между ними нет никакого существенного различия; мне кажется даже, что если бы часть Манычской низменности пролегала совершенно по степным открытым пространствам, то неправильно было бы и обозначать ее особым именем, и тем выделять как нечто особое из общей поверхности всей Понто-Каспийской низмен­ности. Но дело в том, что те же возвышенности, которые так резки в том месте, где долина или низменность Манычская пресекается торговым Царицыно-Ставропольским трактом и где эта долина между селениями Кормовым (Ицымбулук) и Дивной (Гардачи) имеет 42 версты ширины, те же возвышенности продолжаются без перерыва до впадения Маныча в Дон, хотя они, за местностью именуемой Чепра­ками, менее высоки, менее круты и местами весьма слабо обозначены. Поэтому Манычская низменность есть совер­шенно определенное пространство, которое сливается с низменностью Аксайской и с дельтой Дона, так что та возвышенность, на которой стоит Азов и которая окаймляет Донскую дельту с левой стороны, поворачивает, примерно на высоте Аксая, на восток и окаймляет собой с юга Манычскую низменность. Экспедиция г. Костенкова посещала эту местность поздней осенью, и весьма легко могло случиться, что дожди и туманы, свойственные этому времени года, не дали им заметить непрерывности этой возвышенной каймы, которой с южной стороны впрочем и не видать, если прямо переезжать из Нижне-Манычской станицы в Новочеркаск, так отдаленна в этом месте южная береговая окраина. Зато северная, на которой рас­положены хутора станицы Бугаевской, здесь очень хорошо видна и далеко может быть прослежена в ее завороте к востоку, если ехать вверх вдоль Маныча. Я настаиваю на этом обстоятельстве, потому что только оно одно и дает нам право видеть в Манычской низменности дно ближайшего к нам по времени остатка древнего моря, соединявшего разделенные ныне бассейны Каспийский и Азовский. Поэтому под именем Манычской низменности, которое я принимаю за название тождественное с Манычской долиной, разумею я равнину, по которой то ближе к одному, то к другому краю пролегает то, что называют Манычем, равнину, которая занимает низший горизонт сравнительно с местностями к северу и к югу от нее лежащими; но отграничена возвышенностями не одинаковой высоты и крутизны, а, следовательно, и не одинаковой ясности. По этой низменности тянутся бугры, отличающиеся от Прикаспийских, описанных г. Бэром, тем, что первые обыкновенно гораздо длиннее последних, простираясь иногда верст на 15 и более без перерыва, и гораздо шире — так что ширина доходит до версты и до полторы. Поэтому хотя вышина тех из этих бугров, которые лежат в местности Большого лимана (Гудилы) и выше — едва ли не превосходит вышину бугров Астраханских, — однако же, каждый из них, отдельно взятый, далеко не имеет той резкости и ясности очертаний, как эти последние. Но зато параллельность их такова, что взгляд на них при переезде с одного края низменности на другой невольно порождает мысль, что долинки, разделяющие эти бугры, суть промоины. Эти бугры почти параллельны оси низменности и направлены почти везде с В.-Ю.-В. на З.-С.-З. Переезжая низменность от селения Кормового до Дивного, я насчитал девять таких бугров.

Манычскую низменность или долину пересекает вдоль на всем ее протяжении (до впадения реки Ургули немного восточнее Шара-хулусуна — это был предел, до которого я доезжал) совершенно непрерывная ложбина, — которая и называется собственно Манычем. Ложбина эта расширяется, там, где находится соленое озеро Гудило или Большой лиман — верст до 6, в других лиманах доходит верст до трех, на большей же части своего протяжения изменяется от 1 до 1,5 версты. Берега ее не обрывисты, но очень круты и обыкновенно сажень около двух или трех вышиной, местами же доходят до 6 и 7 сажень, именно где образовавшие ее воды подмыли бугры. Такой высокий берег можно, например, видеть у Большого лимана, против Грузкого соленого озера. Только у самой Нижнеманычской станицы края ложбины почти сливаются с низменностью, так что здесь Манычская ложбина, как я буду всегда называть ее, неотличима от Манычской низменности. Манычская ложбина не только непрерывна, — но на всем своем протяжении, за исключением лишь того места, где ее пересекает Царицыно-Ставропольский тракт, едина, т. е. не разделяется на рукава. На пересечении же упомянутого тракта она представляет два рукава, обнимающие остров в несколько верст шириной. Дно ложбины илистое, при сколько-нибудь мокрой погоде вязкое, про­питано солью и совершенно горизонтально (разумеется, на глаз). Вода держится в лиманах долго, а в Большом лимане даже постоянно; в нижней части верст на 70 доходит вода от Донского подпора; во всей же остальной части ложбины вода бывает лишь в течение нескольких дней, много если двух недель, при весенних разливах вод. Эта ложбина соответствует совершенно тому, что гг. Костенков, Барбот де Морни и Крыжин называют Манычским руслом. Я предпочел изменить название, потому что со словом русло соеди­няется понятие о ложе текущей или высохшей реки; слово же ложбина не связано ни с каким теоретическим представлением. Я напираю на том факте, что ложбина Маныча совершенно непрерывна, резко прочерчена, совершенно не так, например как ложбина Сарпы и многих степных рек, состоящих из ряда так называемых монистовидных озер (Korallen seen), соединенных узкими протоками; поэтому определение Манычского русла: «непрерывным рядом оврагов, рытвин, плесов, соляных болот и солончаков», кажется мне если и не ошибочным, то, во всяком случае, не точным, могущим ввести в заблуждение. У меня, по крайней мере, составилось из этого описания совершенно не то представление, какое я в последствии получил из наглядного обозрения местности.

Теперь мне следует говорить о том водном токе, ко­торый проходит по Манычской ложбине, и который, как в просторечии, так и во всех описаниях путешественников, составляет то, что называется Манычем в теснейшем смысле этого слова. Паллас, на основании сведений, сообщенных ему студентом Соколовым, принимал его за реку, начинающуюся двумя истоками невдалеке от того места, где Царицынский тракт пересекает Маныч, текущую на запад и впадающую в Дон. Вероятно, 1773 год был очень сухой и так называемый Маныч пересох, так что нельзя было наблюсти направление его течения, иначе я не могу себе объяснить ошибки Соколова. Г. академик Бэр, видевший в водном токе, носящем название Маныча, те­чение, направленное на восток, установил понятие о двух Манычах: Восточном и Западном, точкой раздала которых принял впадение Калауса, откуда в половодье вода стекает не только на восток, но и на запад, хотя ему самому этого последнего не удалось видеть. Это же представление удержала и экспедиция г. Костенкова. Посмотрим же, что это такое? Для этого начнем с той местности, где Калаус вступает в Манычскую ложбину. Из селения или станицы Крестовой (Кересты) я переехал по торго­вому Царицыно-Ставропольскому тракту через Манычскую низменность в станицу Дивную (Гардачи), лежащую в Ставропольской губернии, верстах в трех от ската к Ма­нычской низменности, а отсюда в деревню Рагули (испор­ченное Ургули), лежащую верстах в 50 к Ю.-В. от Дивной. Отсюда поехал я, с хорошо знавшим местность проводником, к так называемому устью Калауса, образую­щему широкую долину, и, достигнув до ложбины Маныча, поворотил на восток, в этом направлении доехал до Ургули (в котором тут воды не было) и здесь переехал ложбину Маныча на Астраханский (левый) ее берег. Ши­рина ложбины более версты, дно ее совершенно горизон­тально и у северного ее края рытвина, обозначающая те­чение той речки, которая слывет под именем Маныча (восточного). Рытвина эта сажени в три или четыре шириной, с крутыми берегами, от двух до трех аршин вышиной, и местами с дном, имеющим довольно значительную — на глаз явственную, покатость к востоку. Весной или в сильные дожди вода бежит тут быстро — с шумом, по­чему и самое место, называемое шумом, т.е. порогом и по мелководью своему всегда удобно для переезда. Быстро­та течения в этом месте причиной того, что здесь обы­кновенно не бывает воды (и при мне не было), хотя ниже стоит солонцеватая вода. Этому отсутствию воды ниже притока Калауса способствует, конечно, находящийся выше разлив реки в лиман, известный под именем Шара-хулусуна. Хотя на карте г. Костенкова Ургули означен еще впадающим в Шара-хулусун, но это не верно: он окончился уже выше и расстояние между устьями Калауса и Ургули на его карте слишком мало, оно будет верст около десяти. Перебравшись на Астраханский берег, поехал я вдоль него на запад и снова съехал в ложбину Маныча уже выше вступления в нее Калауса. И здесь Манычская ложбина имеет совершенно тот же характер, что и у Ургули, с той, однако же, существенной разницей, что тут не замечается уже в ней никакой узины, ровчака, или водоточины, т.е. Маныча как речки, а не как ложбины к западу от впадения Калауса вовсе не суще­ствует. Но тростник и зеленая трава обозначают вдоль и посреди ложбины сырое место, по направлению к Калаусу, которое на запад недалеко простирается. Идя вдоль этого сырого места, мы скоро напали на тонкий слой текущей воды без всяких берегов. Тут течение было столь слабо и мелко, что не могло нести соломинки, но мелкие пузырьки показывали, что весьма медленное течение направлялось на запад; впрочем, оно скоро усилилось и ближе к Калаусу текло уже к западу явственным журчащим ручейком в несколько вершков глубиной, берега которого обозначались тростником. Это и был тот перелив к западу, про ко­торый рассказывали академику Бэру, и который мне посчастливилось увидеть. Когда накануне я переправлялся через Калаус верстах в 40 выше (по дороге из Дивного в Ургули), то бывшие незадолго перед тем сильные дожди очень возвысили в нем воду, но она уже успела тут сбыть на пол-аршина, а места вступления Калауса в Манычскую ложбину, вода эта только что успела достигнуть слишком сутками позже, выступила из берегов и, не вме­щаясь в своей водоточине, стекала отчасти и к западу. Сток этот весной бывает, конечно, гораздо сильнее. Но что это сток случайный, доказывается тем, что он не мог образовать для себя правильного русла или узины, т.е. той неширокой канавы, которая пролегает по Манычской ложбине и называется собственно Манычем. Из этого видно, что выражение: Калаус впадает в Маныч совер­шенно неправильно. Ему и впадать не во что, так как он сам и образует то, что называется восточным Ма­нычем; западнее же его вовсе никакого русла в Манычской ложбине не существует. Следовательно, не Калаус впадает в Маныч, а только долина Калауса, тоже в версту и более шириной, впадает в Манычскую ложбину. Считаю даже лишним упоминать, что остров, лежащий у заворота Калауса на восток вниз по Манычской ложбине, которому г. Бергштрессер приписал такое важное, хотя и совершенно непонятное значение, решительно тут никакой роли не играет. Островок этот ничто иное, как более возвышенная сравнительно с Манычской ложбиной часть Манычской низменности, окружаемая со всех сторон этой ложбиной, которая тут разветвляется на два коротких ру­кава, скоро опять сливающиеся, точно также как и на Царицыно-Ставропольском тракте. Похождения отправленной г. Бергштрессером разведочной партии, которая должна была на лодках достигнуть по Манычу Дона, составляют пре­красное пояснение тех отношений, которые существуют между Манычем и Калаусом. Плывшие по так называе­мому Манычу лодки, доехав до Калауса, завернули в него и проплыли им почти до самых Гордачей, т.е. верст 40 или 50, воображая, что плывут по Манычу, и весьма удивились, когда узнали от кочевавших тут Трухмен, что они едут по Калаусу. Они послали за народом и их лодки перевезли на быках в Маныч, около того места, где пересекает его Царицынский тракт, т.е. около 5 верст западнее. Мне это рассказывал везший меня из Гордачей ямщик, сам участвовавший в этой перетаске. Дело в том, что со стороны ехавших на лодках и ошибки соб­ственно никакой не было, ибо, доехав до Калауса — водой ехать больше некуда, как вверх по нем. Ложбина Маныча продолжается не прерываясь далее на запад, русло же тут совершенно оканчивается, или лучше сказать заворачивает в Калаус. Но ниже у Царицынского тракта по ложбине Маныча опять пролегает русло или водоточина. Она, правда, составляет тут не один ров, как на востоке от Ка­лауса, а цепь лиманов, соединенных протоками, но, тем не менее, цепь эта совершенно непрерывна и имеет течение на запад. Следовательно, между Калаусом и этим местом русло Маныча где-нибудь возобновилось. Это русло, совершенно отдельное от текущего на восток русла Калауса, получает свое начало от текущих с севера речек Улан-захи и Хора-захи, коих долины сливаются с долинами Маныча и которые прорывают себе русло, текущее на запад в Большой лиман. Мы сейчас увидим насколько справедливо придавать этой водоточине название Маныча.

Виденное мной, при так называемом устье Калауса, заставило меня вспомнить про слышанное о характере Манычской ложбины в местности, где впадает в нее Боль­шой, или, как здесь его называют, Сладкий Егорлык, и я положил обозреть и эту местность на обратном пути.

С зимовника Черевкова (на карте Каменный), замечательного нахождением около него третичных обнажений, про которые под именем Чепраков упоминается в статье г. Барбота-де-Морни, помещенной в Горном Журнале, я от­правился к тому месту Манычской ложбины, где в нее вливается Большой Егорлык. В этом месте Манычская ложбина имеет более версты ширины, берега ее довольно высоки, круты и вообще резко обозначены, дно же опять-таки совершенно горизонтально и без малейшего следа узи­ны, ровчака или водоточины. Я спустился в ложбину несколько выше устья Егорлыка. Направляясь к нему, встре­чаешь долину Егорлыка, впадающую в ложбину Маныча. По первой течет сама водоточина Егорлыка сажень в шесть, семь шириной, с резко обозначенными обрывистыми, но не высокими берегами; она заворачивает в ложбину Маныча и продолжает течь по ней на запад. Выше (восточнее) Егорлыка до самого Большого лимана, точно также как за­паднее Калауса, нигде уже нет и следов водоточины, ме­жду тем как на западе от Егорлыка она уже совершен­но непрерывна, и даже ясно обозначена и в лиманах, ког­да они сами пересохнут. Следовательно, про Калаус, также как и про Егорлык нельзя сказать, чтобы он впадал в Маныч. Долина Егорлыка впадает в ложбину Маныча — это так, но сам Егорлык ни во что не впадает, а, за­ворачивая по Манычской ложбине к западу, теряет свое название и получает название Маныча. Если бы Бергштрессеровы плаватели начали свое путешествие с Дона, то они точно также принуждены бы были завернуть из Маныча в Егорлык, как, плывя с востока, они завернули в Калаус, ибо иначе плыть некуда. В обеих местностях полная аналогия, или, лучше сказать, полное тождество, ибо даже при некоторых обстоятельствах вода Егорлыка, текущая в водоточине на запад, переливается и на восток, точно, так как у Калауса на запад. Так от Егорлыка близь того места, где он вступает в Манычскую ложбину, отделяет­ся канавка с крутыми берегами, аршина в полтора или в два вышиной, которая направляется извилинами поперек Манычской ложбины к северному ее берегу, и там, в недалеком от этого последнего расстояния, идущая на какую-нибудь версту вверх (на восток) по ложбине, где, стано­вясь постепенно мельче и мельче, сходится, наконец, на нет с горизонтальной (на глаз) поверхностью дна ложбины. По этой канавке течет весной вода из Егорлыка вверх и проходит даже дальше того места, где канавка сходится с общей поверхностью дна, именно приблизительно до кургана, стоящего на северном берегу ложбины верстах в трех или четырех к востоку от вступления в нее Егорлыка. «Вода из Егорлыка сувает (сует, толкает) ее в гору», как выражался калмык, мой проводник. Но при некоторых исключительных обстоятельствах это движение вверх, или, правильнее, по направлению к Гудиле бывает еще гораздо значительнее. Привожу рассказ проводника приблизительно в собственных его выражениях, но преж­де замечу, что расспросы мои, как и куда течет весной вода, были совершенно общие и нисколько не напирали на то, направляется ли она или нет к востоку, так что рассказ калмыка был совершенно добровольный (spontane). В 1864 году великим постом жена приказчика Черевковского зи­мовника говела за Егорлыком, где по близости две церкви. Маныч уже прошла (т.е. излишек воды из Гудилы и от тающего снега уже перелился по ложбине), но Егорлык еще не расходился. Приказчик послал калмыка верхом узнать, можно ли еще переправиться через Егорлык. «Вижу, — говорит, — вода. Откуда вода? Маныч прошла. Подъехал к Егорлыку — Егорлык разыграл, вода бежит и крыга (льдины) в гору кочует». Повыше кургана есть место по­мельче (вероятно, от сильнейшего наклона), где переезжают ложбину во время водополи, но на этот раз и там воды было много. Другой такой переезд находится близь зимовника Балабина, верстах в двадцати к востоку от Черевкова. «До тех пор крыга все в гору кочевал, может и дальше бачька в гору кочевал, когда еще два, три дня Егорлык разыграл», но разлив его скоро оканчивается. В достоверности этого рассказа я не имею никакой при­чины сомневаться, как по подробностям, которыми сопро­вождался рассказ, так и по очевидной добросовестности рассказчика. Так, например, за несколько времени до это­го я расспрашивал его, как глубока вода бывает в лож­бине Маныча во время водополи, и он отвечал: «в одном месте по пузо лошади бывает, в другом лошадь плывет». После довольно долгого промежутка он оборачивается ко мне и говорит «бачька лошадь плывет — сам не видал — люди говорят; а крыга в гору кочует — сам видал». Почему это явление редко случается видеть, он также весьма хорошо объяснил тем, что время такого течения бывает вообще весьма непродолжительно, и что именно в это время разве исключительный случай заставит пере­езжать Манычскую ложбину. К тому же условие, чтобы Егорлык разыгрался, после того как пройдет уже Манычская ложбина — совершенно необходимо, чтобы движение воды к востоку могло иметь место, ибо иначе напор воды пере­ливающейся из Гудила, пересиливает напор Егорлыка. Объяснение этого явления также не представляет, кажется мне, никакого затруднения. Дно Манычской ложбины почти горизонтально, а если оно и имеет склонение к западу в промежутке между Гудилом и Егорлыком то это склонение, во всяком случае, ничтожно. Если теперь разыгравшийся Егорлык приносит воды более, чем сколько успевает ее стекать по направлению склона, т.е. к западу, то вода должна отчасти переливаться и к востоку, и это движение ее вверх (предполагая что дно ложбины не совершенно го­ризонтально) должно простираться до того места, где гори­зонтальная плоскость, проведенная на высоте уровня воды в месте вступления Егорлыка в Манычскую ложбину, пересечет слабо повышающееся к востоку дно этой ложбины, как показывает следующий чертеж, где АВ есть повы­шающееся к востоку дно ложбины, — вышина, которой

достигает вода, притекающая из Егорлыка, потому что не успевает стекать к западу столь же быстро как притекает; CD – горизонтальная плоскость, пересекающая дно лож­бины в точке D — до которой вода может подниматься вверх, несмотря на склон ложбины в противоположную сторону.*

Между Егорлыком и Калаусом лежит длинное озеро Гудило или Большой Лиман, также занимающее собой лож­бину Маныча; в него вливаются многочисленные реки, текущие с водораздела между Манычем и Салом, а также и с южной окраины Манычской низменности; окраина эта совершенно напрасно в брошюре г. Костенкова причисляется к предгорьям Кавказа, с которыми ничего общего не имеет. В него же вливаются по Манычской ложбине ре­ки, втекающие в нее к западу от Улан-Захи и Хара-Захи. Этот бассейн надо считать за совершенно отдельный и от Калауса и от Егорлыка, ибо хотя с тем и с другим он занимает ту же непрерывную Манычскую ложбину, но действительного соединения с ними посредством настоящего водосточного канала не имеет. Только в половодье излишек воды из Гудилы стекает на запад, а вода Калауса пере­ливается в него, но это лишь временный случайный сток воды, который не образовал для себя никакого русла. Таким образом приходим мы к заключениям: что между непрерывной Манычской ложбиной и разделенной на три самостоятельные части или бассейна (Калауса, Гудилы и Егорлыка) водоточиной — нет настоящей соответственности; что не эти водоточины были причиной образования Маныч­ской ложбины; что эта последняя составляет совершенно особое самостоятельное от них явление; что связь между ними чисто внешняя, а не генетическая. Именно: 1) Калаус со своими притоками, 2) Егорлык и 3) реки, наливающие Гудило, достигают Манычской ложбины как мест­ности самого низкого уровня, и, смотря по ее наклону, стекают или на восток или на запад, или составляют внутренний бассейн, ни в ту, ни в другую сторону не стекающий.

Кроме этой несоответственности в гидрографическом характере водоточин восточной (Калауса), центральной (Гудилы) и западной (Егорлыка) с ложбиной Маныча, сле­дующие соображения не позволяют мне видеть в Маныч­ской ложбине промоины образованной стоками снеговых и вообще весенних вод: 1) Величина этой ложбины. Трудно себе представить, чтобы те воды, которые в проме­жутке между вступлением в ложбину Калауса и Улан-Зухи с одной и Гудилом и Егорлыком с другой стороны, не в состоянии были даже прорыть по дну ее постоянной водоточины, могли бы образовать правильное русло в не­сколько сот верст длиной, и нигде не имеющее менее версты в ширину. 2) Форма ложбины. Сравнивая форму Манычской ложбины с формой прочих степных балок или речных долин, нельзя не увидеть между ними суще­ственной разницы. Поперечный разрез балок имеет форму тупого угла с закругленно притупленной вершиной, между (здесь должен находиться рисунок на стр. 156 печатного текста. Не сканирован) тем как разрез ложбины Маныча представляет собой правильную трапецию, (здесь другой рисунок на стр. 156 печатного текста. Не сканирован) на дне которой есть узкая водосточная канавка только там, где она служит продолжением Калауса или Егорлыка; в прочих же частях ложбины такой канавы вовсе нет. Та­кая форма впадины едва ли может произойти вследствие действия стекающих снеговых вод. 3) `Большая соленость почвы в ложбине, чем в остальной части Манычской низ­менности. Ежели бы воды, стекающие в эту ложбину, в ней застаивались, то соляные частицы, растворенные в них концентрируясь от испарения, должны бы были увеличивать соленость почвы, и, следовательно, служили бы доказательством против выраженного мной мнения. Но весенние воды, стекающие в Манычскую ложбину, быстро по ней сливаются, и, будучи в это время года почти совершенно пресными, должны бы были все более и более ее выщелачи­вать, так что если приписать этим водам столь сильное действие, что они могли прорыть самую Манычскую ложбину, то почва ее должна бы необходимо быть менее солена, чем вообще почва низменности, по которой она пролегает. Так это и есть в долинах Калауса, Егорлыка, Керести, Чикалды и вообще всех речек, перерезывающих низменность. Следовательно, `большая соленость ложбины Маныча существует не потому, что в нее стекают все воды окрестных местностей, а вопреки этому обстоятельству, из чего надо заключить, что соленость эта присуща самой Манычской ложбине, т.е. находится в связи с ее морским образованием, и что действие на нее снеговых вод так ни­чтожно, что не могло с того времени изменить ее харак­тера. 4) Обстоятельство что Манычская ложбина зани­мает собой точно такое же междубугоръе, как и все про­чие междубугорья Манычской низменности. Если считать, вме­сте с академиком Бэром, что бугры суть следы стока вод, некогда покрывавших Понто-Каспийскую низменность, — а я не вижу никакой возможности приписать им иное происхождение, — то в Манычской ложбине нельзя видеть ни­чего иного, как ту рытвину, по которой сток этот всего долее продолжался, так как она изо всех их занимает самый низший уровень. Прочие междубугорья заняты: или узки­ми и длинными соляными озерами, как например Грузкое, откуда производится главная добыча соли, для Донского войска, Антанур близь станицы Приютной и другие; или речками, стекающими с водораздела Сала и Маныча в на­правлении с севера к югу, и изменяющими это направление при входе в междубугорные долины в восточно-запад­ное; или дно их представляет горизонтальную поверхность, не заключающую в себе никакого водовместилища. Проез­жая поперек Манычской низменности, поражаешься этой па­раллельностью бугров и разделяющих их долин, кото­рая совершенно независима от того: протекают ли по ним речки, занимают ли их соленые озера, высыхающие сено­косные лиманы, или просто сухие горизонтальные поверхно­сти. Такое различие в содержимом этих долин ясно ука­зывает, что не в нынешних водных токах должно искать причины их образования.

Соединяя все эти обстоятельства с нахождением в берегу Манычской ложбины Азовских раковин, трудно, кажется, не придти к убеждению, что ложбина эта была морским проливом, посредством которого продолжалось соединение между Азовским и Каспийским морями, после того как уже вышла из под воды поверхность Манычской низменности, среди которой она пролегает. Одна была широким морским рукавом, а другая узким мор­ским проливом. Если бы теперь стало урывами подниматься дно морское между берегами Франции и Англии, и притом так, чтобы центр поднятия приходился приблизительно на середине расстояния между Немецким морем и океаном, то мы получили бы совершенное подобие тому, что представляет нам Манычская местность; именно весь поднятый Ламанш соответствовал бы Манычской низмен­ности, а продольная полоса наибольшей глубины в обе сто­роны от Па-де-Кале — Манычской ложбине; реки, текущие из Англии и из Франции необходимо сошлись бы в этой се­рединной впадине и приняли бы то направление, которое имеет наклон дна в месте их вступления в лощину. В Манычской ложбине этот наклон троякий: она почти со­вершенно горизонтальна в средней части между вступлением в ложбину Калауса и вступлением Егорлыка, которая и за­нята большим Лиманом или Гудилой; наклонена; к востоку, начиная от Калауса и наклонена к западу, начиная от Егорлыка. Схематически это изображает следующий чертеж, конечно с преувеличением.

 

 

Местные долины Маныча в коих находятся обнажения третичной формации

Чтобы определить по возможности границу древнего моря, я старался отыскивать те места окраины Манычской низменности, где в ближайшем расстоянии от нее выходят наружу каменные третичные слои. Я имею основание думать, что мной посещены все таковые места на западном Маныче, которые представляют естественные или искусственные (каменоломни) обнажения. Они суть с запада на восток: 1) Гремучий Колодезь по северному берегу Маныча в промежутке между рекой Баргустой и Казенным мостом (где ложбина Маныча пересекается солевозным трактом)* верстах в 10 или 12 ниже этого последнего и верстах в пяти от Маныческой ложбины близь Калмыцкого хурула. Гремучий Колодезь от места своего выхода проведен на несколько сажень подземной, камнем выложенной трубой, откуда выходит настоящим ручьем или речкой чистой, прозрачной, превосходной воды, которой достаточно, дабы немного пониже образовать небольшой пресноводный лиман или озерко. С покатости, из под которой выхо­дит ключ, идут несколько водомоин, обнаживших залегающий здесь третичный каменный слой, принадлежащий к верхнему этажу, известному под именем степного извест­няка с кардиумами.

2) По реке Ельмуте, обозначенной на карте Шуберта под именем Мокрой Карагочевой, верстах в 17 или 18 от Манычской ложбины и верстах в трех от усадьбы знаменитого своим богатством в здешней местности кал­мыка Андрюшки Манжиковича, который первый перешел к оседлому образу жизни, и имеет огромную запашку. Эта усадьба стоит близь самого подножия возвышенности, окаймляющей тут с севера Манычскую низменность. Балка Эльмуты сажень около шести глубиной с пологими скатами. Сажень около двух занято песчанистой глиной или суглинком, составляющим покрышку всех здешних и вообще приазовских третичных пород и самую почву степи; са­жени 3 или 4 каменными третичными слоями, из коих со­стоит и самое дно Эльмуты. Порядок слоев сверху вниз следующий: белый мергель или мергелистый известняк, ме­стами разрушенный в белую плотную рухляковую глину; затем степной известняк с отличительными Cardium`ами и Дрейсеной (не polymorpha только).* Все эти кардиумы, находящиеся в степном известняке, т.е. в верхних слоях третичной почвы, имеют очень частые ребра (более 20). Упомянутый известняк не представляет сплошной массы, а перемежается прослойками весьма рыхлого, растирающегося в порошок песчаника; в нем видны листы наслоения в ¼ и даже в 1/8 дюйма толщиной. Слои известняка горизонтальны, а пласты песчаника косо направлены к ним, как часто ло­жится песок при волнении. Кроме этого в известняке попа­даются гнезда плотного белого известкового мергеля без окаменелостей. Этот плотный мергелистый известняк в других местностях залегает отдельными пластами довольно значительной толщины ниже степного известняка. Здесь разрез не довольно глубок для этого.

3) Черевков зимовник. На карте Шуберта он обозначен под именем Карантина Каменского, а в статье г. Барбота де Морни о третичных напластованиях Понто-Каспийской степи, помещенной в Горном Журнале, под именем Чапраков. Здесь есть два обнажения. Одно находится близь самого зимовника, там, где солевозная дорога пересекает тут проходящую каменную балку. Это обнажение имеет не более трех аршин в вышину; оно образует обрыв, по которому весной вода балки перели­вается водопадом. Порода тут очень твердая, почему и ломка ее в последнее время оставлена. Раковины тут со­вершенно иные, чем на Эльмуте, именно тут много Мактр разной величины и Кардиумов редкореберных, т.е. с ши­рокими промежуточными бороздками и резкими килеобразными ребрами, которых не более 12, 13. Таких Cardium`ов также несколько видов, из коих у Deshayes изображены два из наименее резких и характерных. В этих слоях есть и частореберные Cardium’ы, те же что и на Эль­муте и вообще в степном известняке, но они редки. С версту или с полторы выше по той же балке опять ломают камень, но уже из верхних слоев из степного извест­няка, в составе которого много желтого песку, от чего он легко разрушается и в разрушенном мусоре попа­даются хорошие экземпляры тех же раковин что и на Эльмуте. Первое из этих обнажений находится почти на са­мой границе покатости, окаймляющей Манычскую низмен­ность, покатости, которая здесь очень полога, но все-таки заметна.

4) Зимовник Попова, известный под именем Дежурного. Означен на карте Шуберта (лист LIV немного западнее 60° долготы, где пересекается множество степных дорожек) на балке Хоревой, впадающей в Б. Солонку, — на самом краю покатости в Манычскую низменность, который здесь уже крутой и возвышенный. Обнажения (или разреза) тут собственно нет, а на дне ручья и на берегу видны каменистые пласты. Пласты те же, что и на Эльмуте в самой нижней части, или точно такие же, как в Гремучем Колодце. Известняк плотен, окаменелостей в нем мало и те измель­чены, более Dreissen (не polymorpha), чем Cardium`ов.

5) Зимовник Лодочникова означен на карте Шуберта под именем Лоточникова, в пологой балке на самом скате крутого и высокого берега Манычской низменности. Тут начали ломать камень не более двух, трех лет тому назад, случайно открыв его местонахождение по звуку копыт о землю. Дело в том, что в камне здесь везде очень нуждаются, и хотя нет сомнения, что весь северный берег низменности из него состоит, но он прикрыт толстым слоем песчано-глинистых наносов, только в промоинах и балочках можно надеяться, что толщина этого наноса значительно уменьшена. Камень здесь песчанистый рыхлый, но решительно без целых раковин, хотя обломков их чрезвычайно много, так что он почти состоит из них.

Отсюда я ехал по низменности, и хотя нарочно заезжал и на возвышенность, но третичных слоев более не находил; но, переехав на южную сторону, встретил их опять в изобилии, именно:

6) На верхней части течения реки Айгура — притока Калауса. Эта река, как видно на карте Шуберта, течет сначала на северо-восток, а потом под острым углом поворачивает на З.-С.-З. Из деревни Рагули (на карте Шуберта ее нет, но она лежит при соединении двух небольших речек в Ирбиле), я ездил верст за 20 на Верхний Айгур. Берег этой речки, имеющий глазомерно сажень до шести вышиной, весь состоит здесь из степного известняка, т.е. из верхних слоев третичной формации, только более известкового, а потому и более плотного сложения, чем например у Лодочникова или на Эльмуте, и как на Гремучем Колодце. По­этому экземпляры раковин трудно достаются, да их и мало — это все частореберные Cardium`ы *. Верст 8 или 10 ниже по Айгуру почти у самого делаемого им локтя, однако же, выше еще его, берег опять представляет обнажение. Здесь речка течет в отдалении от высоких краев своей долины, по­этому сам обрыв не выше двух сажень. Верхняя часть его аршина на два или четвертей на семь состоит из того же плотного степного известняка, что и выше по Айгуру, но под ним лежит сильно песчанистый чисто-белый известняк без всяких окаменелостей. Этот слой встречается во многих местах под верхним степным известняком.

7) В низовьях Айгура, близь пересечения его Георгиевским трактом, в местности известной под именем Каменного брода, верстах в 40 ниже только что описанной местности. Восточнее дороги возвышенная степь подходит в виде горы к самому Айгуру. На вершине этой горы, имею­щей глазомерно не менее 25 сажень над уровнем реки, попадается круговинами камень, но это только места обнаженные от глинисто-песчаного наноса, потому что вся гора состоит из того же камня. Скат горы к реке довольно крут, но не обрывист и настоящего разреза не образует; но во всю вышину лежат на ней камни одни торчком, другие слоями совершенно горизонтальными, большая же часть так, что слои составляют плоскости параллельный поверхности ската горы, на которой они лежат; внизу же у речки глыбы того же камня навалены во всех возможных неправильных положениях. Одним словом, гора представ­ляет такой вид, как если бы состояла из горизонтальных напластований, но была бы сверху заносима рыхлыми породами, увлекаемыми водой (дождем, тающим снегом), водой, которая, размыв и самый камень, частью сносила или заставляла обрушиваться его вниз, частью не оставляла в разнообразных положениях на самом скате; только немногие, плиты, не лишенные еще связи с напластованием горы, торчат из нее как выступы и потому сохранили горизонтальность слоев. Во всех этих камнях раковин не находится, по литологическому же сложению они совершенно подобны тем, которые залегают слоем под степным известняком на верхнем Айгуре, близь того места, где он делает локоть. Это тоже беловатый, а отчасти сероватый песок, соединенный известковым цементом. На вершине горы попадается и здесь степной известняк, но только не слоями, а отдельными кусочками. — Далее вниз по Айгуру возвышенность (к которой принадлежит, как высшая ее точка, только что описанная гора) отступает от речки, оставляя между собой и ее краями равнину, которая все еще выше на несколько сажень уровня реки. На этой равнине камень встречается, как и на вершине горы опять-таки отдельными круговинами, как бы кучами. Это очень твердый камень, состоящий из крупных кварцевых зерен в известковом цементе. Такого я не встречал в третичных разрезах; не занесен ли он откуда сюда? — ибо ниже мы увидим примеры таких заносных камней (валунов). — Съехав с этой равнины к речке, встречаем опять третичные камни, расположенные правильными горизонтальными слоями, особливо западнее дороги. Верхние слои этого камня состоят из плотного плитняка, в котором встречаются лишь улитообразные раковины (т. е. гастероподы).* Этот слой имеет около 2 ½ аршин толщины. Под ним до самого уровня реки на ¾ аршина идет слой, весь слепленный из раковин, сохранивших еще самое раковинистое вещество. Это почти все Mactra, только небольшая Mactra ponderosa, а вид чрез­вычайно похожий на ныне живущий в Черном море и признанный Миддендорфом за Mactra triangula (Миддендорф имел только один обтертый экземпляр этой раковины — у меня из Евпатории их множество). Тут же встречается несколько редкореберных Саrdium`ов, похожих на описан­ные Deshayes под именем Cardium depressum, Cardium squamulosum, также один экземпляр Venus, едва ли не aurea (ныне живущего в Черном и Азовском морях). Но настоящих редкореберных Кардиумов, и большой Мактры, которые встречаются в самых нижних Азовских третичных слоях, здесь нет. Замечательно, что хотя слои совершенно горизонтальны, ширина речки не более нескольких сажень и левый берег также обрывист, каменных слоев в этом последнем нет, а он состоит из той песчанистой глины, которая составляет покрышку всей степи. Этого, кажется, нельзя себе объяснить иначе, как тем, что долина, по которой течет Айгур, была вымыта, и вымывавшее ее течение теснилось к правому берегу, где и образовались описанные обрывы; место же вымытых третич­ных слоев было занято позднейшими глинистыми наносами, в которых уже и прорвал свое русло теперешний Айгур. Далее к югу (т. е. по левому берегу Айгура) местность опять возвышается и если бы там еще протекала какая река, то на правом ее берегу, вероятно, опять были бы видны третичные обнажения. Но по близости такой реки не было, а я не имел возможности еще долго оставаться в этих местах.

8) Наконец верстах в восьми к С.-В. от устья Айгура, близь того места, где Георгиевский тракт пересекает Калаус, еще есть третичное обнажение в пологой балке, где ломают камень. Это опять настоящий степной известняк с частореберными Кардиумами, с большей примесью желтого песка, в который он в воздухе и рассыпается. Одним словом это тот же камень, что у Черевкова зимовника (дальше вверх по балке от зимовника) или на Эльмуте. Местность здесь выше, чем при устье Айгура и очевидно, что эти слои налегают на описанные под № 7.

Вот и все третичные обнажения, которые мне удалось видеть по краям Манычской низменности. Я думаю, что мне удалось значительно увеличить число их сравнительно с тем, что доселе было известно.

 

Обнажения долины Маныча, которые не могут быть отнесены к третичной формации

Но в Манычской местности являются каменные породы, не принадлежащие к третичным слоям, а именно:

1) Близь восточной оконечности Большого лимана есть зимовник, известный под именем Чикалдинского (от реки Чикалды) или Иловайского. Верст 12 на N 5 W от него есть так называемый Каменный бугор, лежащий еще в самой Манычской низменности. Выше описал я характер здешних бугров. Каменный не похож на них тем, что не параллелен прочим, а представляет овальной формы недлинную возвышенность, разделенную понижениями на несколько курганов, на которых лежат большие валуны, аршина в 2 и 2,5 в длину, состоящие из железно-бурого чрезвычайно плотного песчаника.

2) От селения Кересты (Крестовой), лежащей на Царицыно-Ставропольском тракте в девяти верстах на W 15 S близь самой границы Астраханской губернии с Землей Войска Донского есть бугор, ограничиваемый с запада речкой Керестой, а с севера и востока впадающей в нее балкой. Бугор этот ниже местности, лежащей за балкой; за Керестой местность также выше его, но уже в значительном расстоянии от реки. По этому бугру лежат огромной величины валуны, не случайно разбросанные, а скученные на небольших возвышенностях или кургановидных пологих бугорках, разделенных между собой пологими понижениями или долинками. На одном из этих бугорков, занимающем серединное положение, лежит громадный камень, с порядочную избу величиной, именно имеющий около 2 ¾ аршин в вышину, до 14 аршин в длину и до 7 ½ в ширину. Это тот же плотный железно-бурый песчаник, что и в № 1, с явствен­ной слоеватостью; падение этих слоев N 65 W, а их простирание N 26 О; в этом последнем падение этих слоев N 65 W, а их простирание N 25 О; в этом последнем направлении наибольшая длина камня. Следующий чертеж представляет расположение прочих бугров с камнями и взаимное расположение их в шагах.

Бугры Д. Е. Ж. расположены по дуге, склоняющейся через W к S.

В промежутках между бугорками, представляющими скучения камней, есть также отдельно разбросанные камни, но только по SSO стороне линии, соединяющей три бугра В. А. R.; на NNW же ее стороне, где незаметно и разделительных лощинок, а только лишь общий склон всего бугра, камней отдельно лежащих вовсе нет. Этот камень ломают здесь для выделки из него молотильных катков, имеющих в поперечном разрезе форму* (здесь должен находиться рисунок на стр. 168 печатного текста. Не сканирован).

Происхождение этих валунов мне решительно неизвестно; все что я могу сказать, что они не принадлежат к новейшей азовской третичной формации.

Не одни эти валуны указывают на действие какого-то сильного водного течения. Если ехать от Чикалдинского зимовника к вершинам реки Чикалды и других рек, втекающих с возвышенной окраины в Манычскую низмен­ность, то, взъехав на эту окраину, встречаешь пространства, покрытые белым песком. Такое песчаное пространство находится, например близь зимовника Денисовскаго (на карте Шуберта зимовник Курнаков на речке Б. Денисовой, впа­дающей в Чикалду). В этом песке встречаются камушки песчаника, из разрушения которого очевидно произошел и песок. Эти камушки часто имеют форму известных Иматринских камней, обточенных водой; по своему виду песчаник этот совершенно подобен тому, который у локтя Айгура залегает под степным известняком. Так как начиная от зимовника Лодочникова до самого Царицынского тракта третичный камень нигде не известен (он здесь очень нужен и потому где только есть, то со тщанием разыскивается), то весьма вероятно, что он смыт тем течением, которое принесло валуны и которое размыло и обратило большей частью в песок те слои, которые лежат под степным известняком. Что же это было за течение? То ли, следы которого остались в Прикаспийских и Манычских буграх, или другое, какое, — об этом ничего сказать не могу, ибо не знаю даже, откуда взяты описанные мной валуны.

Наконец 3) на балке Меловой, впадающей в р. Кересты и под этим же именем означенной на Шубертовой карте, есть очевидные меловые слои. Здесь производится ломка мела, почему и есть небольшой разрез. Он совершенно вертикален и состоит из следующих слоев. Наверху глина или мергель беловатого цвета, представляющая не разрез, а осыпь, затем слой в ¾ аршина толщиной серого мела или мергеля, колющегося на слои; на плоскостях раскола видны какие-то маленькие плоские, не более как в 1 линию величиной, отпечатки. Затем слой в 1 ½ вершка почти черной глины или сланца; затем ½ аршина такой же меловатой глины как выше, только темнее, далее 5/4 аршина желтовато-белого мелообразного камня, и, наконец, до дна ломки (почти уже в уровне дна балки) 5/4 аршина светло-сероватого мела, который, высыхая совершенно, белеет. Все эти слои прикрыты песчанистой общей всей степи глиной, только смешанной с тем большим количеством меловатого вещества, чем она ниже, кверху же переходит она в обыкновенную степную почву. Это единственное место, где я встретил в Манычской степи на месте лежащие слои иной формации, чем третичная. Здесь, однако же, у места будет упомянуть о ходящем в народе сказании об нахождении поблизости каменного угля. Именно рассказывают, что какой-то кал­мык принес в село Кересты в кузницу кусок каменного угля, который, равно как и древесный, здесь очень дорог и доставляется из Новочеркасска. Калмык сказывал, что уголь этот находится в долине одной речки. Я посылал одного человека разведывать насколько это справедливо. Известие им привезенное состояло в том, что разыскание угля в летнее время невозможно, потому что Калмыки, кочующие там в это время, которые будто бы заплатили большую сумму межевому, чтобы он скрыл это нахождение, убьют, но что уголь будто бы действительно есть в балке Чугурте, впадающей в Джугуту. Подобная же легенда суще­ствует еще и об другом притоке Сала в местности, где живет калмык Дава Романович. Говорят, что на том месте, где выходит наружу этот уголь, нарочно запрудили пруд, чтобы скрыть его под водой. Эти легенды о каменном угле существуют по всему Манычу. — Насколько это справедливо, — я не знаю, но теоретической невозможности в нахождении каменного угля, конечно, нет, ибо, если в меловой балке выходит на поверхность меловая почва, почему не может выходить в другом месте и каменно­угольная; ведь и самый Грушевский антрацит непосредственно лежит под третичной почвой и в Новочеркасске, стоящем на третичной почве, ничто не обличает, что в каких-нибудь 25 верстах от него находится богатейшее месторождение угля.

 

Манычская низменность в отношениях ее к населению

Прежде чем оставить Маныч, скажу еще несколько слов о годности виденной мной местности для поселений. Г. Бергштрессер, как известно, представлял ее в самом блестящем свете; экспедиция г. Костенкова напротив того видела в Манычской низменности безжизненную пустыню, едва годную для кочевья калмыков. Какова восточная часть Манычской низменности, — я не знаю, но западная часть ее, от впадения Ургули, далеко не бесплодна, скаты же в эту низменность, особливо с Ставропольской стороны, представляют местность редкую по своему плодородию. В опровержение г. Бергштрессера на стр. 12 брошюры г. Костенкова сказано: «Положим, что г. Бергштрессер, никогда не бывший сам на Маныче, мог ошибаться, но мы не можем, однако же, допустить, чтобы он не мог сделать критической оценки показаний, которыми пользовался. Трудно предположить, чтобы давнишний астраханский житель не знал, что станицы Дивная, Крестовая и другие, восхваляемые в этих донесениях, лежат вовсе не у подножия Эргеней т. е. не на низменной степи, а первая на предгорьях Кавказа, а остальные на так называемой высокой Придонской степи, следовательно, вовсе не на Маныче, — и далее, — трудно предположить чтобы он не знал, что станицы Царицынско-Ставропольского тракта благосостоянием своим обязаны не хлебопашеству, а скотоводству». Справедливость заставляет меня вступиться отчасти за г. Бергштрессера. Действительно, станица Крестовая лежит на возвышенной степи (Эргенях); правда также, что и станица Дивная лежит уже на склоне южной окраины Манычской низменности, хотя и не на предгорьях Кавказа;* но уже часть земель этой станицы находится в низменности; станица же Кормовая лежит буквально у под­ножья Эргеней. Подъезжая к ней из Крестовой, стоишь на краю возвышенности, под которой Манычская низмен­ность расстилается точно море, и надо спуститься с этой возвышенности, чтобы попасть в Кормовую, которая сама и большая часть ее угодий лежат уже очевидно в низменно­сти. Но есть еще станица — именно Приютная или Антанур, лежащая между Кормовой и Дивной, которая уже лежит среди самой низменности в равном почти расстоянии от ее северной и южной окраины, хотя на приложенной к брошюре карте, она и означена как бы на возвышен­ности. Как сама станица, так и все угодья ее нахо­дятся в низменности. По дороге из нее к Старо-Манычским соленым озерам, которая вся пролегает в низменности, я был поражен густотой, вышиной и величи­ной колоса тут росшей пшеницы — даже не на бугре, а в лощине промеж бугров, которые обыкновенно бывают менее выщелочены от соли. Конечно не вся низменность та­кова, в ней много и даже больше солончаков, чем удобных для хлебопашества мест, но такие, однако же, есть, и станица Приютная других полей, как в низменности лежащих, не имеет.— Также неосновательно и то, что глав­ный источник благосостояния жителей этих станиц — даже и тех, которые лежат на возвышенной степи, составляет не земледелие, а скотоводство. Вот несколько фактов в подтверждение этого. Проезжая от Дивной в Рагули, из Рагулей на Айгур видны огромные посевы. Как они ве­лики, можно судить из следующего. Везший меня из Дивного ямщик, мужик средней руки, засевает 8 десятин (сороковых) озимого хлеба (пшеницы), 3 десятины кубанки (яровой пшеницы), 4 десятины льна, 1 десятину проса. Кажется не мало для крестьянина. В той же деревне есть крестьянин Харин, вышедший 18 лет тому назад из Харьковской губернии с двумя волами и одной лошадью. В прошедшем 1865 году засеял он 30 десятин ози­мого и столько же ярового и, засевая по 9 мер на десяти­ну, собрал около 1500 четвертей хлеба. В такие плодоро­дные годы, как 1865 и 1866 урожай бывает в сам 30 и сам — 40. Самая метода хлебопашества указывает на необы­кновенное плодородие. Вспахав землю, засевают ее озимой пшеницей, собрав ее, поле не пашут, а только взборонят и сеют рожь, при недостатке рук не успевают сжать всего во время и много зерна осыпается, поэтому в два последующие года собирают падаль, которая сама засеялась. Мне сказывали, что крестьянин из Рагулей собрал в прошлом году такой падали 280 четвертей (может быть тут была ошибка и следовало сказать 280 мер, но и этого очень много для самосеянца). Конечно, бывают от засух частые неурожаи. Так со времени своего поселения крестьяне насчитывают только три необыкновенно плодородные года (кроме 1865 и 1866 еще год девять лет тому назад). 1863 и 1864 были совершенно неурожайны, прочие посредственны; но годы по­добные прошедшему и настоящему обеспечивают земледельцев года на четыре или лет на пять. Мне никогда не случалось встре­чать трав, подобных виденным на Айгуре (не в лощине ка­кой-нибудь, а прямо на возвышенной степи). Это все был клевер —Trifolium arvense. Никакой посев не может сравниться с его густотой; растения были так ровны, что беловатые го­ловки образовывали как бы по ватерпасу выровненную поверхность: казалось, что если лечь на эту траву, то она не сдаст. Остается только жалеть, что такие превосходные места, могущие производить десятки и сотни тысяч четвертей пшеницы, находятся под кочевьями Трухмен, которые имеют столь обширные пастбища, что, удаляясь на зиму на Куму, выжигают эти великолепные травы. Такое выжигание поддерживает и усиливает, конечно, плодородие почвы, но все же нельзя не сожалеть о такой растрате даров природы, тем более что поселенные тут русские в деревне Рагули сильно нуждаются в земле, так как число их со вре­мени поселения увеличилось уже более чем вдвое (от многочисленных принятых ими переселенцев из других мест). Эта земля не для кочевья бы годилась, которому место там, откуда лучшего нельзя извлечь. Что касается до воды, то конечно ее мало, но однако и этой существен­ной потребности удовлетворяют копани. — Отправляясь на Маныч, я воображал, что хорошей воды нигде не найду и потому запасся кофеем, думая, что чаю пить нельзя будет, однако я нигде не бывал вынужден прибегать к кофею, везде вода была довольно хороша даже для чаю, который на воду очень прихотлив. Одним словом Манычская низ­менность, не говоря уже об возвышенных ее окраинах, произвела на меня впечатление гораздо выгоднейшее, чем например Крымская степь. Такому впечатлению содействовала конечно дождливость и вообще плодородие нынешнего лета.

 

Дельта реки Дона

Оставляю Маныч, и перехожу к Донской дельте, о которой считаю тем более необходимым сообщить несколько сведений, что она составляет ясный пример образования дельты с неопределенным возрастанием, и таким образом может своей особенностью послужить к поясне­нию различия от образования дельты Кубанской. Поездку свою я совершил вместе с профессором Харьковского Университета Н. Д. Борисяком. Мы отправились из Елисаветинской станицы, выше которой отделяется только самый северный рукав Дона — Мертвый Донец; по Дону выехали через Мереневое гирло на взморье, проехали до противоположного берега залива, поперек всех гирл, и, заехав в самое северное из них Мертвый Донец, проехали от хутора Синявки сухим путем в Ростов через Гниловскую станицу.

Течение рукавов, как известно, продолжается и после входа их в море, где они текут в водяных же берегах; ослабевая по бокам, они осаждают тут несомый и кати­мый ими песок, ил же уносится еще далее. Таким способом образуются так называемые здесь бугры, т. е. подводные мели, отделяющие гирло от гирла. Эти бугры обоз­начены растущей на них травой — кучиром (Potamogeton кажется lucens и crispum), которой нет в самих гирлах (продолжениях рукавов в море). Так как лодка наша неглубоко сидела, мы могли переезжать поперек как гирл, так и этих кучиром поросших бугров. Если бы эти покрытые потамогетонами части моря снять на карту, то мы получили бы совершенно точное изображение подводной дельты Дона, не прибегая к промерам, или, что тоже са­мое, получили бы изображение надводной Донской дельты в том виде, который она будет иметь через несколько десятков или даже через сотню лет. Само собой разу­меется, что ближе к твердому берегу эти бугры или отмели выше (море мельче), так что на конец переезда через них нет, даже в мелкосидящей лодке, для этого надо версты на три, на четыре вдаться в море. Эти бугры составляют, следовательно, непосредственное продолжение берега, в промежутках между рукавами и переход от этих подводных отмелей к твердому берегу совершенно постепенный, характеризуемый различной растительностью, соответствен­но степени возвышения и осушения почвы. Именно за потамогетонами следует куга (Scirpus lacustris и высокие Juncus), корни и нижняя часть стебля которых еще в во­де, хотя поросшее ими пространство и кажется издали уже частью материка. Куга эта вначале, т. е. к морю, растет еще не сплошной массой, а островками или кустиками, занимающими бугорки, в промежутках между которыми где поглубже продолжает еще расти Potamogeton. За кугой внутрь берега следует чакан (породы Typhae) и, наконец, тростник (Phragmites communis). Под тростником почва возвышается, над обыкновенным уровнем воды в рукавах, уже на ¼ или на ½ аршина; состоит она из пес­ку с прослойками ила. Перегнивающие листья придают почве черный цвет и плодородие, и при дальнейшем возвышении почвы и удлинении рукавов, тростник уступает место другим травам, хотя также любящим влажность, но не в такой степени, и образуются превосходные заливные луга, занимающие наиболее высохшую часть дельты. При этом изменении растительности по мере обсыхания и возвышения почвы, прежнее растение уступает место новому — понемногу начинающему заводиться; постепенно оно заду-шается им, как говорят казаки, употребляя в этом слу­чай терминологию совершенно в духе Дарвинова учения о борьбе за существование. Твердой почвой, — материком считают казаки, и совершенно справедливо, только ту, кото­рая поросла уже тростником, чекан же и куга занимают местность так сказать промежуточную между водой и сушью, тогда как кучир уже совершенно принадлежит воде. Са­мое возвышение почвы происходит главнейше следующим образом. Весенние разливы сами по себе не имеют ника­кого влияния на возвышение местности ниже Елисаветинской станицы, потому что они, после разделения Дона на рукава, не заливают дельты. Это делают только нагонные низо­вые ветры, которые затопляют даже Елисаветинскую ста­ницу, почему в ней по улицам проложены мостки, утверж­денные на столбах, имеющих местами более сажени в вышину. С другой стороны летом вода Дона так мало содержит мути, что и, будучи остановлена в своем течении, содержит слишком мало материала, для отложения сколь­ко-нибудь значительных осадков. По наблюдениям инженер-штабс-капитана Головачева, произведенным весной 1851 года и сообщенным мне г. фон Дезеном, инженерным офицером, строящим волнорез в Бердянске, дон­ская вода даже весной содержит в себе землистых частей только до 1/3 процента своего объема. Разве только катимый водой песок может и без низовых ветров отлагаться по краям гирл и содействовать возвышению и удлинению междугирловых бугров. Но если низовые погоды случатся вес­ной, то возвышающее их действие на надводную и подвод­ную дельту будет наисильнейшим. Происходит это так. Когда течение вследствие нагонных ветров останавливается, то муть донская и морская оседает не только на промежуточных отмелях и на низменной залитой водой части дель­ты, но и в самых гирлах. Это осаждение доказывается, между прочим, тем, что все листья потамогетонов всегда покрыты более или менее толстым слоем тонкого илистого осадка. После сильных низовых ветров и наводнений осадок этот бывает так велик, что он пригнетает со­бой даже тростник, валит его, так что он не может иногда подняться до тех пор, пока его не обмоет дож­дями. Но наводнение и остановка течения, производимые эти­ми ветрами, не могут быть продолжительны; накопившаяся вода быстро стекает, приостановленное течение усиливается, и с самих гирл, по которым оно устремляется, сносит то, что осадилось при приостановке течения, так что эти ни­зовые ветра, возвышающие почву промежду рукавов, — в последнем результате прочищают сами рукава и гирла.

Удлинение рукавов Дона и возрастание дельты происходит, однако же, очень медленно. По наблюдениям казаков, постоянно занимающихся рыболовством и каботажным судоходством, в последние 40 лет дельта подвинулась не бо­лее как версты на две или в некоторых местах на три. Это подтверждается следующим более точным наблюдением. В 1855 году, когда неприятель вошел в Азовское море, при устьях Кутермы и Каланчи были построены батареи там, где в то время оканчивался тростник. Следы этих батарей видны и теперь, и в течение 11 лет тростник подвинулся не более как на 200 сажень или много если на ½ версты, что даст также около двух верст в 40 лет, как и казаки говорят по своим воспоминаниям. По сведениям, сообщенным нам на Волге, в течение 70 лет берег подвинулся у ватаги Образцовской верст на 13; — следовательно, почти вчетверо быстрее, чем на Дону. Это­му возрастанию надводной, соответствует и удлинение под­водной дельты. Там где прекращается различие между гир­лами и разделяющими их, поросшими кучиром отмелями, глубина воды становится равномерной (как можно видеть и на морских картах, где при окончании гирл обозначе­на во всю почти ширину залива одна и та же глубина в 5, а в других местах в 6 фут), и дно морское на небольших расстояниях почти горизонтальным. Это место окончания гирл известно у казаков и вообще у занима­ющихся каботажным плаванием под именем взвала или узвала. Простое рассуждение говорит нам, что по мере удлинения твердых берегов и лежащих между ними рукавов, должны удлиняться и морские гирла, которые суть продолжения этих рукавов и течение которых зависит от сообщаемого им в направлении рукавов толчка. И дей­ствительно всем долго занимавшимся рыболовством и пла­ванием по взморью известен тот факт, что морские гир­ла приблизительно всегда сохраняют одну и ту же длину, и что, следовательно, увал отодвигается по мере возрастания твердого берега. Действие Дона, конечно, этим не ограничи­вается и тончайшие частицы, относясь далее, отлагаются и за узвалом, но уже равномерно, вероятно до самой оконеч­ности залива, где при других обстоятельствах должна бы образоваться лиманная коса, отложению которой кроме прочих причин препятствует усиленное течение, происходящее от накопления воды нагонными ветрами, точно также как оно прочищает самые гирла.

Таким образом, в наносах Дона, как всякой реки отлагающей дельту с неопределенным возрастанием, можно отличать три части: равномерную отмель, подводную и над­водную дельту, причем все три части постепенно более или менее равномерно подвигаются вперед, так что надводная дельта так сказать осуществляет план или проект, зара­нее намеченный под водой, а подводная распространяется насчет отмели. В лиманных дельтах напротив того, при самом начале их образования, полагается заграждаю­щей косой предел, далее которого действие речного нано­са не простирается, или, по крайней мере, остается мало ощутительным, до тех пор, пока не будет выполнено отго­роженное пространство. Само это пространство или лиман выполняется не постоянным подвиганием вперед надводной и подводной дельт и замещением последней первой, а раздроблением общего лимана на частные и частнейшие, превращением его в водную сеть, причем эти лиманы выполняются соответственно силе притока к ним воды, так что те из них, которые отгорожены от этого притока, со­храняются на неопределенно долгое время с значительной глубиной, как части некогда существовавшего общего ли­мана. Подобных лиманов нет в Донской дельте, да едва ли они и могут быть в этого рода дельтах. Здесь бывают лишь ильмени, которые представляют собой не части бывшего залива почти с его первоначальной глубиной, а части междугирлового бугра (мели), который при переходе из подводной в надводную дельту несколько сильнее засорялся по окраинам, чем в середине, почему такие ильмени всегда бывают мелки, наливаются низовыми или вер­ховыми наводнениями, а летом особливо в сухие годы со­вершенно или почти совершенно высыхают. Волжские ильмени в этом совершенно сходны с донскими, только на Дону, где наносы происходят менее быстро и потому рав­номернее и верховые наводнения менее сильны — ильмени меньше, мельче и сильнее высыхают. Присоединю к ска­занному еще одно замечание. Взгляд на карту показывает, что в северном углу дельты образовалась значительная выемка, в которую море вдается заливом; напротив того между рукавами Каланчей и Кутерьмой (Переволочным гирлом) дельта наиболее выдается наподобие мыса в море. Но эти два рукава суть самые сильные, по которым пролегает су­доходный фарватер; весьма естественно, следовательно, что лежащая между ними часть дельты подвинулась всего далее вперед. В северный же угол вливается Мертвый Донец, рукав почти без течения, следовательно, залив тут образовавшийся есть результат задержки развития дельты в этом месте. Совершенно подобное явление только в больших размерах представляет на Волге так называемое Синее Морцо, в которое вливаются Бузан и некоторые другие вос­точные рукава Волги, с ослабевшим течением, которое теснится там все более и более к западу по причине, со­вершенно удовлетворительно объясненной академиком Бэром. Подобные заливы, вдавшиеся в дельты, имеют некоторое сходство с такими лиманами как Ахтарский, которые обя­заны своим существованием также приостановке или задержке в развитии дельты, но они отличаются от этих последних отсутствием заграждающей косы и значительно меньшей глубиной, и могли бы быть обозначаемы особым географическим термином — морца.

В бытность мою в низовьях Дона я имел еще намерение заняться определением быстроты течения, промера­ми поперечного сечения и содержанием землистых частиц в воде Дона, но счел такой труд за бесполезный, узнав, что это уже делается инженерами, исследующими Дон с целью углубления его гирл. Результаты этих трудов, которые конечно должны быть точнее и полнее всего, что я мог бы сделать, обещал мне сообщить г. Байков голова города Ростова.

 

 

 

 

 

 

* На обратном пути близь Таганрога и Ростова близь реки Темерника я нашел, кажется, местность, где заметны переходы от этих желваков к сохра­нившим еще свою форму раковинам; но тогда мне еще и это не было известно.

 

* Раковины эти доставлены Н.Я. Данилевским Председательствующему отделением Физической Географии.

 

* В 1867 году я опять посетил местность, где Егорлык вступает в Манычскую ложбину, с целью еще более удостовериться в только что изложенных обстоятельствах. Близь самого устья Егорлыка в Маныче живет один богатый крестьянин, который в течение десятков лет имел случай ви­деть весенний разлив Егорлыка и Маныча. Он вполне подтвердил рассказ калмыка. Именно когда вскрытие Егорлыка бывает после слива собственно Манычских вод, вода Егорлыка переливается на восток верст на 20 выше вступления Егорлыка в Манычскую ложбину, именно до зимовника Долбина. Это свидетельство местного жителя имеет тем большую верность, что жители деревни, расположенной верстах в 2-х выше по Егорлыку и потому неимеющие случая видеть собственными глазами означенного явления, отвечали на мои вопросы отрицательно, считая невозможным, так сказать по теоретическим соображениям, течение воды вверх по ложбине.

* Этот мост у г. Костенкова неправильно назван Чапракским, потому что урочище Чеплаки или Чепраки лежит слишком 20 верст выше, также точно нет мостов через Маныч ни у Карповки, ни у Орлова Подвала, и на памяти людской и не было. Всего два моста пересекают Маныч — постоянный, очень высоко поднятый, известный под именем Казенного, и временной, уста­навливаемый после сбыта весенних вод, у Нижне-Манычской станицы. Был еще некогда мост повыше впадения речки Баргусты, коего следы открыты не­давно; он пересекает узину Маныча в месте, где он с того времени переменил русло. Кем этот мост был устроен, никто не помнит.

* Я не имел возможности приступить к определению найденных мной раковин, по неимению ни литературных пособий, ни экземпляров для сравнений, потому все найденные мной окаменелости и образчики пород доставлены Геогра­фическому Обществу.

 

* Здесь ломали жители для себя камень, столь необходимый здесь для по­строек, но теперь, смешно сказать, это им запрещается Трухменами, которые, как кочующий народ, даже никакого употребления из него не делают, не говоря уже об том, что его достало бы для тех и для других. Такое строгое применение права собственности самим Трухменам конечно никогда бы в го­лову не вошло.

 

* Это замечаю, потому что во всех третичных слоях Понто-Каспийских, сколько я их видел, Гастероподы очень редки — здесь же совершенно нет двустворчатых раковин.

 

* Такой каток изображен в сочинении Пецольда: Reise im westlichen und sudlichen Europ. Russland, стр. 167.

* Я не понимаю какое есть основание считать южную окраину Манычской низменности за предгорья Кавказа, когда она и но характеру своему составляет не более как возвышенную степь и по геологическому строению, как показывают разрезы по Айгуру, состоит из горизонтальных слоев третичного образования, как и Понто-Каспийская степь.

Подписаться
Уведомить о
guest
0 комментариев
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии

Этот сайт использует cookies для улучшения взаимодействия с пользователями. Продолжая работу с сайтом, Вы принимаете данное условие. Принять Подробнее

Корзина
  • В корзине нет товаров.