История, время и вечность

Книга написана в 1987 году. Книга не издавалась.

Виктор АКСЮЧИЦ

 

ИСТОРИЯ

ВРЕМЯ И ВЕЧНОСТЬ

 

Царство Мое не от мир сего Ио 18 36

 

ОГЛАВЛЕНИЕ

  

ИСТОРИОСОФИЯ

 

О религиозной философии

Понятие историософии

Смысл истории

Транссознание и сознание

Безличные исторические стихии

Человек и народ как субъект истории

Творческие импульсы истории

Мужское и женское в судьбе народа

 

 

АПОКАЛИПТИЧЕСКОЕ И ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЕ

 

Через смерть рождение

Серединное царство

Рай и ад в земной жизни

За гранью жизни

Апокалиптическая смерть

Эсхатологическое рождение

– Воскресение из мертвых

– Время и вечность

– Всеобщее воскресение

– Царство Божие

 

 

 

 

ИСТОРИОСОФИЯ

 

 

 

О религиозной философии

 

По поводу философии существует множество предрассудков. По обыденным представлениям, философствовать – то есть рассуждать – может каждый, поэтому философии, в отличие от других наук, не нужно специально учиться. В профессиональных же кругах полагают, что философия – сугубо рациональная наука, доступная только корпорации систематиков, диалектиков, схоластиков, сциентистов. Но, прежде всего, философия это установка на поиск смысла во всём: в бытии в целом и в конкретных реальностях. Философ призван к тяжкому бремени: видеть во всём, на что направлен его взор, прежде всего, смыслсущность каждого явления в его конкретном бытии и в соотнесении с универсумом. Философ стремится создать и сформулировать новый смысл (творчество это выведение из небытия в бытие, говорил Платон). Философия в русской традиции – это богопросветлённая человеческая мудрость о смысле и основаниях бытия, о назначении человека. Богословие же – углубленное человеческое представление о Божественной природе, о Благовестии Богочеловека.

Религиозная вера открывает человеку его бессмертную душу и потому расширяет его сознание, в свете небес открывает смысл земного существования, наделяет духовными ориентирами. Религиозное сознание универсально и всеобъемлюще. Атеистическое сознание по природе своей заужено, принципиально частично, ибо исключает из бытия Теос – мир божественный, небесный, духовный, оно закрыто для важнейших сфер и измерений бытия, фрагментарно, ибо не объединено связью с Единым. Оно не ориентировано на универсум, поэтому лишает человека возможности лицезреть первопричины и смысл всех явлений. Но и в ограниченном натуралистическом пространстве безрелигиозное сознание ущербно, искажено, ибо не способно оценить подлинное значение отдельных явлений, не умея их соотносить с универсумом. «Бессмертие, обещая вечную жизнь… крепче связывает человека с землей… ибо только с верой в своё бессмертие человек постигает всю разумную цель свою на земле. Без убеждения же в своём бессмертии связи человека с землей порываются, становятся тоньше, гнилее… Словом, идея о бессмертии эта сама жизнь, живая жизнь, её окончательная формула и главный источник истины и правильного сознания человека» (Ф.М. Достоевский). Поэтому верующему человеку открыто всё то, что и атеисту, но его душа, сердце и сознание ведают то, что напрочь закрыто для атеиста, но что и несёт высший смысл жизни.

Горделивый человеческий разум требует, чтобы бытие Божие было доказано, и веками лучшие философские умы занимались поисками доказательств бытия Божия. Но с такими же основаниями можно требовать и доказательств бытия человека. Скажут, что существование человека оче-видно, то есть доступно физическому зрению. Но наши глаза видят вокруг себя только некие двуногие, бесшерстные, разглагольствующие существа, почитать которых за людей нас понуждает не натуральная очевидность, а наш разум, вмещающий представления о мире, природе и разумных в ней существах – людях. Без некоего духовного и интеллектуального опыта ни мы не стали бы людьми, ни вокруг себя не обнаружили бы людей. Признание себя человеком есть критерий умственной вменяемости. Существование человека очевидно только для нашего духовного опыта, выделяющего нас из природного космоса. Если так, то следует предположить, что опыт этот может возрастать, открывая для себя всё новые реальности, вплоть до Первопричины и Творца самой реальности – Бога. Для духовно «продвинутого» сознания, то есть для сознания религиозного – бытие Божие настолько же очевидно, как и существование человека, если не больше. И человека, и Бога мы зрим духовными очами, и вопрос только в том, обладаем ли мы достаточной степенью духовного зрения. Соответственно – признание или отрицание Божественной реальности есть критерий развития разума, ибо только предельно эгоистичное и этим ограниченное человеческое сознание не способно увидеть вне себя нечто безмерно более значимое, чем оно само.

Итак, религиозная установка сознания – наиболее целостна, поэтому только религиозная философия является собственно философией. Наиболее универсальна и всеобъемлюща христианская религиозность, ибо христианство благовествует о полноте Божества – Триедином Боге, о воплощённой Истине – Богочеловеке. Но это не означает, что христиане изначально и по определению обладают истиной. Другие религии более сосредоточены на частных сферах бытия, поэтому наряду с заблуждениями содержат, в той или иной степени, истинные представления об отдельных сторонах сущего. Христиане призваны углублять христианское видение бытия и на его основе давать ответы на вызовы своей эпохи. Для этого необходимо использовать и частный взгляд других религий, – в тех сферах, на которые христианские авторы не обращали должного внимания или обращают мало в силу исторической инерции христианской цивилизации.

Всеобъемлющее религиозное познание не может ограничиваться какой-нибудь методологией, так как ухватить смысл невозможно только понятийно-категориальными методами. Более того, грандиозный аппарат рационалистических методологий – математики, логики, диалектики, софистики – без смыслов, которые они призваны обслуживать, превратился бы в род бессмыслицы. Есть целые философские течения, которые заняты анализом и классификацией философских методологий. Это насущное дело не является собственно философией, так же как виртуозная работа филолога не может претендовать на писательское творчество, создающее новые произведения. Учёный филолог изучает разнообразные закономерности языка, но развивает язык творец произведений художественной литературы. Более того, писатель нередко слаб в орфографии и грамматике, по сравнению с учёным филологом может оказаться вполне безграмотным, но, тем не менее, именно он существует в стихии живого языка, открывает его новые образы, понятия и их взаимоотношения. Дело филолога затем строго научно именовать эти открытия, анализируя и систематизируя.

Так и грандиозная философия Гегеля занимается изучением строя понятий и категорий, реконструкцией системы умозаключений новоевропейского философского языка, то есть орфографией определённой философской традиции. Ибо Гегель не был нацелен на созидание собственно новых смыслов. Притом, что предложенная им система философской орфографии во многом плодотворна, она вполне произвольна, что закономерно для всякой попытки выстроить всеобъемлющую систему. Дело будущих поколений «философских филологов» реконструировать полноценный философский язык, используя достижения Гегеля и отвергая его крайности и ошибки.

Беда в том, что гегелевская философская филология воспринимается как собственно философское творчество, более того, его система философской орфографии – как венец философии, – сам Гегель был уверен, что своей философской системой выражает последнюю ступень самопознания Абсолютного Духа: «Я мог бы сказать вместе с Христом, что я учу правде и я есмь правда». Но создают новые смыслы философские умы, всецело ориентированные на выведение из небытия в бытие, целостный акт философского познания включает все аспекты творчества. Помимо функций разума и рассудка, это и религиозное озарение, мистический экстаз, духовное самоуглубление, и интуитивное созерцание, которое может иметь различную природу: отражать бессознательные или подсознательные процессы, быть эстетической интуицией гармонии и меры, нравственной интуицией добра и долга. Это может быть творческое вдохновение, художественное воображение или вдохновение любви. Опыт всех экстатических прорывов в новые духовные сферы и синтезируется в акте философского познания смысла бытия. Оформляется смысл и рациональными понятиями, и художественными образами. И только на этапе классификации наработанных смыслов доминируют рациональные методы. Один философ лицезреет кипящую лаву в глубинах бытия, другой изучает формы застывшей пемзы. Две основные функции философского акта – 1) выведение смыслов из тьмы небытия и 2) классификация наработанных смыслов, а также анализ орфографии философского языка – наиболее ярко и полно представлены двумя гениями античной философии – Платоном и Аристотелем, которые оказали наибольшее влияние на философское мышление христианских народов. Они явили различные методы философствования, которые оппонируют друг другу на протяжении многих веков. В постижении метафизической истины оба подхода взаимодополняют друг друга, развиваются и углубляются его последователями в диалектической полемике. Русская культура восприняла через Византию традицию христианского платонизма, что придало национальному духу определённое своеобразие.

Большинство диалогов Платона похожи на литературные, а не философские тексты. Форма диалога предоставляет возможность для диалектического столкновения мнений: кто-то рассказывает кому-то какую-то историю, либо пересказывает миф, либо рассуждает о чём-либо умственном – например, о красоте самой по себе; затем участники могут подискуссировать. Диалоги близки к художественным произведениям, хотя Платон мог быть и рационалистом, как в диалогах «Теэтет» или «Софист». В художественности и образности его текстов сокрыто основное своеобразие платоновской методологии. В творчестве Платона сильны эротические и эросные энергии, акцентирующие и воссоединяющие противоположности мужского и женского, земного и небесного.

Сложные философские тексты, например Аристотеля или Гегеля, требуют для понимания нескольких прочтений, но когда смысл открывается сполна, понятое не требует дальнейшего углубления. Иная природа текстов в Библии. При первом знакомстве открывается обширный пласт известных смыслов, ассоциаций, ибо библейскими образами пронизаны наша жизнь и культура. Последующее чтение открывает новые глубины, которые можно постигать всю жизнь. В бездонности – специфика образного языка, в отличие от рационалистического, способного выразить сложные, но настолько неглубокие смыслы. Рациональное понятие ограничено, жёстко схватывает частный смысл, отрубая сопряжённые смыслы. Поэтому, осознав его, дальше погружаться некуда. Острый луч рассудка может глубоко проникнуть в явление, при этом освещаются фрагменты, расчленяется живая ткань предмета, многое разрушается, теряется, а значит, не схватывает целостность, не воспринимается жизненная органичность явления.

Творческий метод Платона, помимо категориального анализа включающий художественный образ, позволяет целостно созерцать предмет, не нарушая живого единства разнообразия. Образно-понятийное познание объединяет в себе разнообразные проявления человеческого духа, оно более органично, представляет собой творческое вживание в предмет, экзистенциальное сопереживание, целостное созерцание. Образ несёт больше информации, ибо содержит живое представление о бытии, позволяющее погружаться в него. Платоновский текст, подобно библейскому, открывается с начала, но по мере возвращения к нему погружаешься в более глубокие смыслы. Диалоги Платона задают параметры философствования, которые глубже и обширнее рационалистических. Для Платона в отличие от Аристотеля акт философского познания был прежде всего актом богопознания. Платона интересовал более всего вопрос главный: каково бытие Демиурга, кто есть Творец бытия, что происходит в акте творчества – творения? Направленность на познание Божественной сущности бытия является актом богопознания. Основные его диалоги – вокруг этого, особенно диалог «Тимей» – самый глубокомысленный философский текст в европейской философии. Именно в «Тимее» впервые человечество узнало не только об исчезнувшем материке – Атлантиде, но и обо многих представлениях о Творце Бытия. Философия Платона онтологична по предмету и экзистенциальна по форме. Экзистенциальный онтологизм ориентирован на созидание новых смыслов, для чего синтезирует широкий спектр средств: от рационалистической диалектики до художественных образов. Платон вывел из небытия в бытие грандиозное количество смыслов (начиная от мира идей и первого в истории представления о вечной индивидуальной душе), которые питают европейскую культуру до настоящего времени.

Философию Платона развивали платоники и неоплатоники. Платон стоит у истоков христианского богословия; отцы Церкви и богословы средних веков называли Платона первым христианином до Христа, божественным Платоном. Если Платона интересовали прежде всего вечные идеи как первоосновы бытия, то Аристотеля более всего – энтелехии явлений и предметов, его сознание менее универсально. Аристотель – яркий пример рационалистического познания. Его философию можно характеризовать как рационалистическую метафизику. Аристотель – гениальный философ, но он фактически анализирует и систематизирует ту массу смыслов, которые вывел на свет Платон. Аристотель филигранно располагает их по «полочкам» и навешивает «ярлыки». Один подход не исключает другого, но понятно, какой приоритетнее в творчестве как созидании новизны. Каждый значительный философ и философская традиция в христианской культуре несут в себе начала Аристотеля и Платона. У кого-то доминирует системно-рационалистическое, у кого-то – экзистенциально-онтологическое осмысление мира. Западноевропейское философское умозрение склонно продолжать аристотелевскую традицию. Восточнохристианское – византийское, православно-славянское и русское – следует в русле платоновской традиции.

Платон оказал огромное влияние на патристику, которая была платонической и неоплатонической. Православное богословие и богослужение пронизаны образами христианского неоплатонизма. Без платоновского мира идей, без его представлений о вечной человеческой душе невозможно понять смысл христианской литургии. Тем же, кем для Западной Церкви был Фома Аквинский – автор проаристотелевской схоластики, тем для Восточной Церкви был Константинопольский патриарх Фотий. Примечательно, что в то время, когда Фотий в 870 году создал свою академию, и Византия переживала культурный и богословский расцвет, на Западе только заканчивались века варварства.

 

 

 

Понятие историософии

 

«Нам знакомо одно лишь насущное видимо-текущее, да и то понаглядке, а концы и начала – это всё ещё пока для человека фантастическое» (Ф.М. Достоевский). Это «фантастическое» и есть основа реальности, подлинная реальность. Если есть история как целенаправленное движение, то есть Творец – как метасмысл истории. Иначе история является бессмысленной грудой фактов и событий. Если нет вечной души, то нас ничего не связывает ни с Богом, ни с человечеством, ни друг с другом. Без представлений о вечной душе народы оказываются только этническо-биологической и социальной общностью, не имеющей духовных и нравственных измерений. Христианское мировоззрение погружает человека в историю как единую судьбу народа, как духовную эстафету поколений, ответственных друг перед другом и перед вечностью. Укоренённость в судьбе, то есть истории своего народа побуждает признать в других народах их историческую судьбу и вступать с ними в органичное общение. Ибо без чувства совместной истории мы способны воспринимать другие человеческие сообщества только абстрактно. Отказ от родины и истории превращает нас в иванов, не помнящих родства, в то же время лишает способности полноценно воспринимать индивидуальность иных народов.

Если история человека или народа – это их биография, описывающая житейские факты: когда родился, как рос, что изучал и окончил, куда ездил, что видел, с кем встречался, то историософия описывает внутреннюю судьбу: кем стал и в результате чего, каков был внутренний выбор, какой характер, чем руководствовался, к чему стремился. Ф.И. Тютчев ставил историософские вопросы: «Что такое Россия? Каков смысл её существования, её исторический закон? Откуда явилась она? Куда стремится? Что выражает собою?». Поэтому историософия больше ориентирована на постижение смысла истории – её начал и концов, её исходной причины и конечной цели, восходящих к Богу. Историософию интересует сущность явления в изменчивости его временных форм. Любое временное явление обладает смыслом только тогда, когда оно имеет начало как смыслообразующую причину, а также конец как смысловой итог, цель существования. Большая часть размышлений об истории, лишена этого измерения, поэтому в лучшем случае фрагментарна, и самое тонкое наблюдение оказывается не более чем грациозной виньеткой или остроумным замечанием. В позитивистских исторических описаниях получается, что на каком-то отрезке времени люди или народы переселяются, откуда-то исходят, куда-то приходят, озабоченно стремятся с целеустремленным видом, при этом, не имея цели. Историософский вопрос – это всегда вопрос о началополагающем акте и о завершающем акте человечества, цивилизации, народа. Если философия истории обобщает исторический процесс как таковой, выясняет его наиболее общие закономерности, то историософия выясняет смысл судьбы конкретного исторического субъекта. Историософия более индивидуалистична и персоналистична, её интересует индивидуальная судьба народа и фактор личности в истории. Предметом философии истории является само поле истории и её закономерности. Предметом историософии является судьба субъекта исторического действия, жизнь исторических организмов. Поэтому в философии истории изучаются общие рационалистические законы, а в историософии – экзистенциальные персоналистические принципы. Понятно, что для историософского подхода, изучающего живой субъект истории, плодотворнее платоновская философская традиция, синтезирующая рационалистическую и художественную методологию.

Историософия ставит вопрос о смысле бытия народа, и в первую очередь о том, чем является народ сам по себе. Каждый народ представляет собой не случайное сочетание индивидуумов и не хаотическую массу людей, это и не только кровное этническое единство. Народ оказывается в той степени народом, в которой обладает вечной соборной душой, искрой Божией, отражающей творческий замысел Бога о народе и ответный помысел народа о себе. Этот центр самоидентификации народа содержит его земное назначение, творческую миссию в бытии, смысл его жизни. Этим, прежде всего, один народ отличается от других, и каждый народ жив в той степени, в какой его душа неотделима от исторического тела и воплощена в материи истории. Судьба народа, или его осмысленная история, является земным исполнением небесного предназначения, ареной, на которой сталкиваются разнообразные исторические и космические стихии, противостоя творческой миссии народа. В судьбе народа единятся все его поколения, исполняется прошлое, оправдывается настоящее, преображается будущее. О задачах историософии можно повторить то, что Михаил Ломоносов говорил о назначении исторической науки: «дать бессмертие множеству народа, соблюсти похвальных дел должную славу и, перенеся минувшие деяния в потомство и глубокую вечность, соединить тех, которых натура долготою времени разделила».

 

В книге «История. Время и вечность» описываются общие историософские принципы, которые определяют историческое бытие и ход истории (взаимоотношение свободы и рока, фатума, судьбы, инерции и косности истории, влияние мужского и женского начал бытия, вторжение инфернальных сил), но которые были больше предметом мифотворческой или поэтической фантазии, не рассматривались философски всерьёз. Это – дань одной из интеллектуальных инерций европоцентризма – натурализму и рационализму. Инерцию ограниченного рассудка необходимо преодолевать в персоналистической философии духа, в которой распознаются сферы натуралистического и магического космоса, опознаются явления инфернального, но, главное, открываются духовные основания бытия и подлинный Хозяин вселенной и истории – Богочеловек. В свете этого история предстаёт как диалектика Божественного и человеческого творчества в противостоянии всему, что сопротивляется творению Нового Бытия – и со стороны натурального космоса, и со стороны магических и инфернальных сфер. Здесь открывается, что свободная человеческая личность в соборном единстве народа является подлинным субъектом исторического действа.

 

 

Смысл истории

 

Безрелигиозному сознанию «бесконечный» мир представляется замкнуто самодостаточным, а история мыслится в качестве неких временных фрагментов, не имеющих ни осмысленного начала, ни смыслового итога. Только цельное религиозное сознание способно охватить целостные исторические перспективы, оно является подлинно реалистическим, ибо наблюдает всё земное в свете вечности. Реализм обычно трактуют как эмпиризм и натурализм, реалистическая правда жизни описывает натуралистические формы. Тогда как сведение бытия к текущей материальности, – это слепота наблюдателей и мистификация авторов, а истинный реализм – в лицезрении духовных реальностей. Реалистическое отношение к жизни покоится на метафизических её основаниях. Реально то, что укоренено в реальности, в незыблемом, а не является предметно-текучим. Душевное гораздо реальнее телесного, духовное реальнее душевного, метафизическое же есть основание реальности. Всё, что не имеет метафизических оснований, что является только натуралистическим, – есть ещё нереальное по существу, а всё антиметафизическое – это уже антиреальность, фантом, небытие.

Феномен исторического открыло человечеству христианство. Смысл истории явлен в воплощении, земной жизни, благовестии, крестном пути, голгофских страданиях, крестной смерти, Воскресении и Богоявлении Богочеловека в полноте преображённой плоти. Сам Бог прожил земную жизнь, чем явил Божественное в пределах истории, – в этом центральном факте истории метаисторическое вошло в историческое и наделило его подлинным смыслом. Всё, что было до Рождества Христова, приготовляло Боговоплощение, вся последующая история призвана реализовать явленные Им смыслы. Бог родился в человеке, – в Богочеловеке всецело воспринята человеческая природа и явлена благая человеческая воля. «Бог вошёл в человека, чтобы человек стал Богом», – говорили святые отцы Церкви. Если Творец бытия воссоединяется с человеком, то этим человеку зримо явлено, что он – центр бытия, в нём и через него вершится миротворение. Царство Божие внутри вас, – что означает: человек как образ и подобие Божие является свободным сотворцом Богу. Воплощение Богочеловека явило миру изначальную бытийную синергию[1] Божественной и человеческой природ и воль, – соучастие человека в миротворении Божием. Спаситель мира прожил праведную человеческую жизнь и всем явил Евангелие любви – «Бог есть любовь» (1 Ио. 4. 8). Для человека Божественная любовь, любовь к Богу и любовь человека к человеку открывают дверь в Царство Небесное: «Возлюби Господа, Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею, и всем разумением твоим”. Сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же, подобная ей: Возлюби ближнего твоего, как самого себя”» (Матф. 22:36-40). Взыскуется же Царство Небесное нравственными максимами опаляющей Нагорной проповеди. Жить по Нагорной проповеди – это значит, каждое мгновение сопротивляться тому, что господствует в этом мире, ибо сатана князь мира сего. Это проповедь не того, как благоговейно и благочестиво устроиться в жизни, а как в бесконечных борениях и муках жить по законам не от мира сего вопреки всему, что господствует в мире сем, как достичь преображения в измерениях тварного бытия. Но парадоксы Нагорной проповеди явились нам не только предложенными максимами, – Сам Христос жизнью Своей свидетельствовал на этой земле реальность Нового Неба и Новой Земли.

Безусловно, всемогущий Бог мог не только противостоять всем видам зла, но в одно мгновение изменить мир и жизнь в нём. Но это означало бы, что изменён Божественный «проект» миротворения, человек стал бы не свободен, а значит и не богоподобен. Христос не меняет созданные Им законы мироздания, не вмешивается даже в частные законосообразности мира сего, но «деликатно» свидетельствует о возможности действовать и поступать по принципам не от мира сего. Потерявшемуся в глубинах космического хаоса и стенающему человеческому духу Спаситель напоминает о его вселенском назначении, о том, что Господь творит мироздание совместно с человеком, человек – это малый творец, тварный творец. И мир сей обречён не принять полноту Божественного, ибо Божественный замысел о творении ещё не воплощён всецело (иначе мир, таковой, каков он есть, завершил бы своё существование), а только явлен Богочеловеком, что значит, Богом – сотворцу бытия – человеку. Мир не мог в одночасье и без воли человека обновиться, а старый мир не мог не подвергнуть Божественное Присутствие остракизму, отвержению и позору голгофских мук. Мир сей не мог не распять Бога. Бог Христос совместно с человеком Иисусом смиренно принимает голгофские страдания и крестные муки. Этим предуказывается, что подлинная человеческая жизнь и является бесконечным крестонесением – несением бремени миротворения: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною (Мтф. 16. 24). Спаситель мира умирает на Кресте, но, смертию смерть поправ, воскресает и является людям в полноте преображённой плоти. Христос явился, чтобы вырвать жало смерти. Это откровение конца и венца истории, то есть её смысла: и человек, и всё мироздание не просто конечны, а призваны к подлинному завершению Божественного замысла о преображении бытия, – в муках умирания старого должно родиться Новое Бытие. Ибо только через смерть – воскресение. Для человека (в малой эсхатологии) спасение – в праведной жизни и принятии смерти, – и как конца мирской жизни, и как выхода в иное бытие. Для человечества и мироздания (в большой эсхатологии) спасение – в стремлении к благодатному концу как преображению бытия, через смерть старого – к явлению Нового Бытия.

Таким образом, подлинная история христоцентрична, поэтому «Только христианство признало общую конечную цель человечества, сознало единство человечества и этим создало возможность философии истории» (Н.А. Бердяев). Для христианского сознания история зачинается в вечности, где в небесном «прологе» закладываются духовные основы происходящего в мире сем. «В небесной истории, в глубинах внутренней жизни духа предопределяется та история, которая раскрывается и развёртывается в земной жизни, в земной человеческой судьбе, в земной исторической судьбе человечества, в том, что мы называем земной историей… Человеческая судьба есть не только земная, но и небесная судьба, не только историческая, но и метафизическая судьба, не только человеческая, но и Божественная судьба, не только человеческая драма, но и Божественная драма» (Н.А. Бердяев).

В начале («В начале сотворил Бог небо и землю» /Быт. 1. 1/) творения Господь созидает вечную свободную человеческую душу, изначально предназначенную к сотворчеству Богу. Творец вызывает к бытию душу, ставя своего рода точку в бытии, определяя место в бытии индивидуальной вечной субстанции. С первого мгновения вечная душа, наделённая полнотой творческой свободы, в предстоянии перед Творцом самоопределяется к бытию. В возникшем творческом диалоге Творца и малого творца определяются основные измерения индивидуального бытия вечной души: творческое предназначение в бытии, призвание в мире сем, время и место воплощения, соборное назначение родственных душ (близких, родных, семьи, рода, народа, культуры, цивилизации). Кровь Христова пролита во век, – это означает, что Бог, становясь Творцом такого бытия, каким оно задумано, принимает крестные муки творения. Наибольший, то есть крестный, «смертный» «риск» Бога в том, что Он решает созидать Новое Бытие совместно с тварным творцом – человеком. Этим итоги творения Божьего во многом отдаются в руки смертного человека.

С момента исхода с библейского неба на землю[2] – исхода из рая в мировую материю – человеческие души принимают Божественный призыв к сотворчеству и проходят великий путь воплощения[3]. На этом пути всё в бытии – галактики, звёзды, планеты, Земля, её фауна и флора – созданы Творцом совместно с малым творцом – человеком. На Земле человеческая душа обретает свой полноценный телесный облик. Каждая душа прошла свой путь космического воплощения, итогом которого является жизнь на планете Земля в своё время и в собственном месте. Все космические странствия каждой души запечатлены в космической плоти, и эти следы пытаются обнаружить различные магические традиции: астрология – по звездам, хиромантия – по извилинам рук, другие – по разнообразным природным явлениям. Каждая душа родственна тем звездам и планетам, тем формам флоры и фауны, через которые она проходила путь космического воплощения. Знание пройденных путей может облегчить духовный выбор в данный момент. Но сугубое лицезрение теней прошедшего может загипнотизировать человека, перекрыть подлинные духовные перспективы, блокировать творческое самоопределение. Ориентиры, средства и формы духовного самоформирования являют теистические религии, а наиболее полно и подлинно благовествуются христианством. Теизм освобождает человека от магической пленённости прошлым. Но стремление защитить человеческую душу от соблазнов магизма табуированием самой этой темы, распространённое среди христиан, – это излишняя перестраховка, которая отъединяет человека от знания опасного, но необходимого для целостного самоопределения. Так же бесплодно несколько веков назад церковноначалие пыталось запрещать натуралистическое познание. Человек как сотворец бытия призван всё принять, ни от чего не отвернуться, но ничем не искуситься и на всём запечатлеть образ Божий.

 

История человечества – это краткий – может быть, заключительный этап космической эпопеи вечных душ. Назначение человека как жителя небес в мире сем – вспомнить своё небесное родство и предназначение, приняв крестонесение творения, в мире сем утверждать то, что не от мира сего, преображая бытие, обретая Новую Землю и Новое Небо. Мир сей – это место и время преображения бытия. Можно сказать, что мировая драма разыгрывается на арене, которая наполнена множеством активных деятелей, не помнящих начала и концы бытия, во многом не видящих даже земных горизонтов и перспектив, но, тем не менее, призванных к творческим свершениям. Живущие, то есть воплощённые души, являются активными участниками данного момента мировой битвы; они призваны к свершениям здесь и теперь, но для них сокрыты перспективы вечности. Люди и народы приходят и уходят, эстафета земной истории передаётся новым поколениям. Эта арена преображения бытия окружена великим сонмом вечных душ, которые непосредственно заинтересованы в происходящем в мире сем, ибо от этого зависят и их конечные перспективы. Вышедшие из жизни, а также ещё не воплотившиеся души, открыты измерениям вечности, они видят всё, происходящее на Земле, всё осознают вполне, но они лишены возможности непосредственного воплощённого участия в миротворении. Вечные души вне воплощения способны в предстоянии перед Творцом бытия и в каких-то духовных деяниях влиять на жизнь в мире сем. Равно как и живущие могут в молитвенном обращении к Богу, в духовных озарениях облегчить мытарства отошедших душ.

Эти два плана сосуществуют в теургии[4] бытия. Земная жизнь и время имеют смысл только потому, что есть вечность, земная история осмысленна только в той степени, в которой является путём к преображённому бытию. Цель истории – за пределами истории. Но это метаисторическое завершение является целеподвигающим началом истории. Истинная цель мирового процесса определяет путь к ней и саму жизнь в мире. Человек идёт к Богу, а Бог – к человеку, человек вместе с Богом – к Новому Небу и Новой Земле. История есть путь богочеловеческого сотворчества. И эта творческая связь людей в Боге – соборное единство свободных личностей в добре и вершит историю. Историческое ценно в приросте метаисторического, смысл истории – в подготовке к Царству Божиему в процессе богочеловеческого творчества. В этом измерении каждая эпоха имеет сверхисторический смысл. «Если история вообще имеет смысл, то он возможен, лишь если каждая эпоха и каждое поколение имеет своеобразное собственное значение в ней, является творцом и соучастником этого смысла. Этот смысл должен поэтому лежать не в будущем, а сверхвременно охватывать мировую историю в её целом» (С.Л. Франк). С одной стороны, все творческие достижения отражаются в «копилке» вечности, с другой – наращиваются силы добра в самой истории и цивилизации. В вечности накапливаются духовные итоги преображения бытия. В земной же жизни эти итоги отражаются в возрастании в человечестве духовных, нравственных, культурных, социальных ценностей.

Божие Провидение воздействует на мир не через мёртвые стихии и не через низшие формы жизни, а через дух человека, через свободное творческое самоопределение человека как венца творения, образа и подобия Божия. Человек и сообщества людей являются подлинными субъектами истории. Историю вершит вечная человеческая личность, а не преходящие безличные стихии. И потому всякие стихийные, фатальные, роковые, а тем более инфернальные события не могут быть промыслительными. Творец свершил своё – творение бытия создание малого творца – человека. Поэтому благодать Божия – как сила божественного творения – это «протянутая» десница Спасителя каждому человеку, далее от человеческого самоопределения зависит, как воспользоваться благодатной поддержкой в исполнении своего предназначения. Таким образом, в некотором смысле ничто в тварном мире не происходит вне воли человека: и Божий Промысл действует в мире через деяния человека, и зло входит в мир через человека. Чем духовно свободнее человек, тем больше он является личностью и тем более он выходит из-под власти натурального, магического и инфернального планов сущего. Вершина свободного творчества есть творческая гениальность, а полнота человеческой свободы есть святость. Провиденциальное начало вливается в мир через гениальность и святость. Гений и святой наиболее человек, то есть существо духовное, наиболее освобождённое от рабства мирским стихиям, свободно творящее себя в творческом диалоге с Богом. Чем полноценнее личность, тем свободнее она в миру от мира и тем ближе к Богу. Свободная личность воистину в мире сем не от мира сего. Чем свободнее человек, тем больше он принадлежит Богу и тем более является самим собой.

 

Назначение мира сего – в формировании духовной реальности, которая не от мира сего, которая созидает Новое Небо и Новую Землю и выводит за пределы мироздания в вечность. Процесс Богочеловеческого преображения бытия, – каковым и является космическая история – не уничтожим никакими вне Божественными силами, ибо только Творец способен отменить творение. Равно как никто в бытии, помимо Творца, не способен предать окончательной смерти вечную человеческую душу. В этом смысле зло[5], как интегрирующая сила восстания на творческий акт Бога, не способно окончательно разрушить Божие творение и низринуть мир в вечный ад. «Мир не может вовсе не удаться… потонуть в беспредельности… победить Божественную силу, однако в силу свободы своей мир может задержаться в состоянии меональности, не достигая высшей степени бытия» (прот. Сергий Булгаков). Зло может побеждать только в пределах мира сего. И ад возможен как застывание мироздания в бесконечной временности, в круговороте порочных форм существования. Представления о колеснице бытия и вечном возвращении отражают загипнотизированность индийского философского сознания грандиозной картиной космоса, застывшего в повторяющихся превращениях; при этом глобальный сбой в бытии принимается за сущность и цель бытия. Историю невозможно ни остановить, ни прервать, но её можно обессмыслить, лишая её творческой новизны, сводя существование к бессмысленному прозябанию либо насаждая тотальную бездуховность, что и обрушивает существование в безблагодатное круговращение наличествующего. Так и движется исторический поток: иногда совершая прорывы в метаисторическое, иногда «буксуя», иногда же погружаясь в адское состояние безблагодатности и богооставленности. Но и в состоянии безысходного падения у людей остаётся неуничтожимая искра Божия, которая позволяет духовно пробудиться и воспрянуть из мрака к свету, выйти к новым возможностям миротворения.

Апокалиптический конец мира сего и его имманентной истории не является концом трансцендентного акта миротворения, но эсхатологическим выходом в новый эон. Ограниченное мирской данностью фрагментарное сознание человека не способно вместить глубинный эсхатологический смысл истории и стремится отсрочить конец истории, порождая хилиазм – ложную веру в тысячелетнее Царство Божие на земле. Но с другой стороны, ложным является и утверждение С.Н. Булгакова о том, что число новых эонов может быть сколь угодно велико. Дурная бесконечность мирского времени заменяется дурной бесконечностью Божественного творения – вечной «игрой» Абсолюта. Ибо бесконечное число новых эонов, по сути, может только тиражировать характеристики эона существующего, а без завершающего итога и смысла не может быть творчества как такового. Каков выход из этого противоречия?

Эсхатология выводит в новое Божественное измерение – Новое Небо и Новую Землю, где не мёртвый покой, но полноценная преображённая жизнь, которая в свою очередь нёмыслима без творчества. Но созидание новизны – это вновь незавершённость. Опять противоречие! Либо существует бесконечное число эонов, но это обессмысливает само Божественное творчество. Либо необходимо признать, что апокалиптический конец мироздания как венец бытия мира может быть только один, но преображённое бытие не может быть представимо в виде безжизненной стагнации благих результатов жизни, из чего следует возможность нового творчества, а значит и новых его итогов – новых эонов. Противоречие между эсхатологическим утопизмом и апокалиптическим нигилизмом является, судя по всему, фундаментальным метафизическим противоречием, которое указывает на ограниченность мирского познания.

Вместе с тем, эта предельная экзистенциальная антиномия указывает не на переход в новый эон бытия, а на вхождение в Новое Бытие. Взыскуемое Новое Бытие, как подлинная новизна, действительно несоразмерно нашему миру, превышает все наиболее сложные, глубокие и возвышенные представления о реальности. То есть Новое Бытие – подлинно и всецело по образу и подобию Божиему, – как Оно и задумано Творцом. Из тёмных глубин тварного мира мы «сквозь тусклое стекло, гадательно… отчасти» (1 Кор. 13,12) можем узреть в явленном нам Спасителем зарницы преображённого бытия. По образу Творца Новое Бытие есть, прежде всего, жизнь в бессмертии, где отменены или, скорее, преображены все характеристики временности тварного мира. Новое Бытие есть не чисто духовное, а жизнь в преображённой плоти, то есть плоти, освободившейся от свойств смертности и тварной материальности. Новое Бытие есть жизнь в подлинной всецелой свободе, по образу Ипостасей Святой Троицы не ограничивающих, а раскрывающих свободу других. Поэтому Новое Бытие являет жизнь торжествующей взаимной всеобщей любви, по образу Святой Троицы преодолевшей рознь мира сего – любви всех друг к другу, всех и каждого – к Богу, Бога – ко всем и к каждому: «да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино» (Ин. 17.21). Сверхидеал Русского Православия – любовь на земле по образу небесной любви Ипостасей Святой Троицы: «Дабы воззрением на Святую Троицу побеждался страх розни мира сего» (преп. Сергий Радонежский). Новое Бытие как жизнь в Боге преисполнено бесконечной радости творчества, ибо Божественная жизнь есть Божественное творчество, Бог есть Бог-Творец. Небесное или райское творчество имеет совершенно иную природу, не обременено параметрами мирской материальности – мирским временем и мирским пространством. Творчество в Новом Бытии есть творчество в преображённой плоти, в преображённом времени, в преображённом пространстве. И другими – преображёнными космическими измерениями, силами и стихиями, которые ещё не открыты наукой. Тем более в небесном творчестве открываются измерения вечности, которые принципиально недоступны познанию из мира сего.

Смысл мятущейся и трагической истории – бытия, космоса, человечества – и заключается в созидании Нового Бытия, Нового Неба и Новой земли, Нового Человека в Боге.

 

 

Транссознание и сознание

 

Подлинная антропология может быть сформулирована в универсальных образах и категориях христианского богословия и философии. На вопрос: кто есть человек? можно отвечать только с ответом на вопрос: Кто есть истинный Бог, Богочеловек, Триипостасный Бог? Что от божественного в человеке? – что и делает его человеком. Сознание, наряду с совестью и свободой, является основополагающим модусом человеческой личности. Исследовать это специфически человеческое проявление следует больше не снизу – со стороны материи, мозга и прочее, а с высших этажей бытия, – откуда, собственно, оно и происходит.

Изначальный экзистенциальный[6] факт – Творение-Самораспятие Бога. Оно явлено нам Богочеловеком Иисусом Христом и в откровении Святой Троицы. Вечная душа человека создана Творцом, бытийствует до её рождения-воплощения на земле и до начала мировой истории. Человеческая экзистенция не сводится к натуральной фактичности, она двуполярна. С одной стороны, она укоренена в трансцендентных[7] измерениях, являет вечность в опыте земного существования, с другой – формируется в конкретной жизненной ситуации, в здесь-и-теперь. Земная миссия человека включена во вселенское творческое предназначение вечной души. Всеобъемлющий опыт существования личностного духа укоренён в опыте его мета-жизни, вбирающий опыт существования до рождения на земле, а также опыт земного существования. Отсюда сущность (essentia – лат.) человека как сотворца Бога, как самотворящего духа выражается в его опыте целостного существования. Человек как экзистенция – существование вечной души – свободное самотворящее существо. Но в воплощённом состоянии большинство людей теряет или забрасывает многие свои сущностные характеристики под давлением инерции исторического потока. Экзистенциальные измерения большинства задаются не столько свободным самоосуществлением, сколько сложившимися формами жизни, в которые они погружены изначально или выбрали сами.

Человек разумный отличается от животного, прежде всего, наличием сознания. Но само это сознание, наряду с совестью и любовью, есть модусы вечной души в тварном мире. Сознание – это око души в мире сем. В той степени, в какой человек осознаёт свой витальный, социальный, душевный и духовный опыт, его сознание расширяется, возвышается, усложняется. Сознание является стержнем экзистенциального опыта человека. Каковы же источники и природа сознания?

Индивидуальное сознание младенца просыпается только в человеческом общении: дитя, выросшее вне общества, не способно сформироваться в полноценного человека. Очевидно, наша культура содержит некие духовные ключи, «заводящие» индивидуальное сознание. Иными словами, человек рождается в мир с определённым «семенем» сознания, которое прорастает в общении с родителями, с обществом, и через них – с небесными сферами. Это семя, извечно данное Отцом Небесным, может пробудиться при помощи материнства и отцовства земного. Формирование индивидуального сознания происходит не только через вербальное, понятийное общение, но и через разнообразные витальные, эмоциональные и душевные контакты младенца с родителями и с другими людьми. Генетически заложенное протосознание ребёнка просыпается не в результате включения каких-либо физиологических механизмов, а благодаря трансляции через человеческую культуру неких духовных кодов.

Развитие человеческого сознания проходит через различные его ступени и разнообразные формы. Мышление – процесс активации сознательных и околосознательных сфер самоопределяющимся центром личности; это вектор и акт сознания. Рассудок – познание эмпирическое и рациональное, причинное, дискурсивное, сосредоточенное по преимуществу на обыденной жизни. Большинство людей, находясь в непрерывной борьбе за существование, живёт рассудком (обыденным сознанием). Освобождение от инерции этого низшего сознания и всех околосознательных сфер требует мощного волевого усилия; поэтому только малая часть человечества и только временно достигает этого освобождения, духовно возвышая его своими прозрениями. Разум – высшая форма активного сознания, способная познавать основы бытия, универсальную связь явлений; это активно творящее сознание, просвещённое Высшим Разумом. Но в отрыве от божественного человеческий разум неизбежно впадает в разнообразные соблазны и прельщения секулярной «свободы», порождая различные фобии и даже «чудовища». Самодовлеющая инерция «автономного» разума ведёт к богоборческому титанизму.

Жизнь в человеческой культуре пробуждает и воспитывает индивидуальное сознание, но на каком-то этапе самосовершенствования человек испытывает потребность в критическом переосмыслении наличной действительности. Отношения индивидуального сознания и культуры диалектичны и драматичны: только благодаря культуре человек становится разумным, но она не является самодостаточной для расширения и обогащения познающего сознания. Каждый одарённый и активный человек рано или поздно испытывает естественный скепсис по отношению к общепринятым авторитетам – идолам разума. Но дальнейшее развитие человека зависит от того, на каких основаниях он ревизует полученное наследие, – возвышается ли он до новых прозрений высших сфер, либо низвергается до низших уровней и умаляется в бытии. В эту нишу здравого критицизма или революционности индивидуального сознания нередко проникает идейная мания, подменяя высшие сферы низшими, заменяя низвергнутых кумиров идеоманиями.

Волевое самосознание, выражающее духовное самоопределение человека, в каждое мгновение очерчивает сферу ясно осознанного. Поэтому человек знает то, что хочет знать и не знает того, чего знать не хочет. Волевое праведное усилие открывает ум человека Высшему Разуму, резко расширяя и углубляя сферу осознаваемого. Нравственное и сознательное – неразрывны. Со-весть – восприятие душой вести Бога, отклик человеческого духа на весть-напоминание Божие о его вселенском творческом предназначении. Поэтому совесть открывает душу человека для восприятия Божественного Разума. Всякая искренняя молитва подлинному Богу очищает совесть и духовно насыщает сознание. Такие православные практики как умная молитва, умное делание, духовное размышление служат расширению и возвышению сознания до Божественного Логоса. Существует православная практика очищения сознания, опознания и изгнания его фантомов, идеоманий, фобий, – борьба с помыслами.

Центром человеческого сознания является самосознание – осознание себя, осмысленная самоидентификация. В отличие от интенциональности[8] сознания (его направленность на объект познания), самосознание обладает направленностью на себя, то есть трансцендентальной рефлексией. Это акт и процесс самоосмысления, анализа собственных действий и феноменов сознания.

Сознание как таковое, основанное на индивидуальном самосознании, существует только у вечной личностной души в воплощённом состоянии. Кристаллизирующееся самосознающее «Я» формирует сферу индивидуального сознания, которое, в свою очередь, взаимодействует с разнообразными околосознательными сферами. Прежде всего, индивидуальное сознание человека содержит его экзистенциальный опыт, который аккумулирует и кристаллизует жизненный вызов в его взаимодействии с трансцендентным зовом. Вспышки реагирования на встречи земного с небесным возжигают в душе человека новые смыслы. Непрерывный поток чувственных и умственных образов структурируется в специфическую форму индивидуального микрокосмоса. Каждое человеческое существо обладает неповторимым объёмом, содержанием и структурой сознания, которые меняются каждое мгновение. Сознание обладает инструментарием непосредственного осознания реальности (внутренней и внешней), то есть сознание по определению ориентировано на непосредственное познание, опознавание, узнавание, осознание предметов, явлений и состояний носителя сознания. Самосознающее «Я» погружено в сферу собственно сознания – информации о внешнем и внутреннем, о себе и внешнем мире, причём это знание может быть либо отчётливым, либо смутным (уже попавшим в сферу интенции, но еще не вполне осознанным). Объём и содержание сознания меняются непрерывно.

Соборное сознание человечества и народов не имеет реального субъекта самосознания; оно является носителем культурных традиций и духовных ценностей, которые приводятся в действие самоопределением человеческой личности. Иными словами, носителем национального самосознания является соборная душа народа или нации, а созидателем и выразителем национального самосознания является творческая личность, реализующая собственное самосознание в формах национальной культуры.

Единство сознания (всех компонентов внешнего и внутреннего опыта, переживаемого прошлого и настоящего) сохраняется в той степени, в какой функционирует самосознающее «Я». Точка самоидентификации, влекомая через сопротивление мирскости самоопределением человеческого духа, «плавает» между центром и периферией сознания, но может выходить за его пределы – либо в духовные, либо в сумеречные сферы. В связи с этим порог сознания подвижен: сфера сознания непрерывно пульсирует – расширяется или сужается, проясняется или тускнеет, озаряется высшим светом или затмевается мирскими стихиями. Индивидуальное сознание в каждый момент времени взаимодействует с рядом сфер: а) бессознательного, б) предсознания, в) подсознания, г) транссознания и д) сверхсознания.

 

А. Бессознательное интегрирует генетическую память, содержащую информацию об энтелехийной, природной, физической эволюции человеческого существа: его животные и врождённые инстинкты, рефлексы, душевные, нервные и физиологические страсти, притяжения и отторжения, идиосинкразии, травмы… Это воля природы в человеке, который как микрокосм несёт в себе генную память о космосе и планетах, обо всех формах флоры и фауны. Через все эти миры пролагался путь воплощения вечной души каждого человека, соборной души народов и всего человечества. Как известно, в процессе созревания человеческий эмбрион вкратце «вспоминает» – проживает – предысторию своего формирования. Бессознательное человечества отражает общечеловеческие генотипы, индивидуальное бессознательное – генотипы индивидуальные.

 

Б. Предсознание вбирает то, что вошло в сферу жизненного интереса человека, охвачено его душевным опытом, но ещё не вполне осознаётся. Помимо непосредственной интенциональной установки – восприятия реальности, сознание «рассматривает» реальность через предсознание. Предсознание в форме ощущений и их комплексов, чувственных восприятий, психических образов аккумулирует реакции человеческого организма, психики и души на идущие извне раздражения, воздействия, вызовы. Феномены, зафиксированные в околосознательных формах душевного опыта, могут выполнять различные функции – либо «увеличительных стёкол», позволяющих более явственно разглядеть нечто интересующее нас в реальности, либо «кривых зеркал», искажающих эту реальность. Околосознательный душевный опыт может играть также роль «буфера», смягчающего восприятие жёсткой реальности, или «кошеля», в который складываются не вполне осознанные смыслы для последующей их огранки. Предсознание может стать своего рода фильтром для сознания либо способом «черпания» реальности. Характерным свойством предсознания является его однонаправленность: оно содержит ту часть реальности, которую сознание впускает в себя, но в нём нет того, что сознание из себя испускает, вытесняет вовне.

 

В. Непрерывно пульсирующее сознание вытесняет многие обретённые, но не вполне осознанные смыслы и образы. В сферу подсознания выбрасывается то из жизненного опыта, что по тем или иным причинам вызывает чувство дискомфорта или опасности. Вытесненные тени смыслов давят на сознание либо взаимодействуют с ним через эмоциональную, сексуальную и физиологическую сферы в виде приобретённых инстинктов, комплексов, аффектов, фобий, маний. Между различными механизмами подсознания и сознанием могут возникать конфликты, которые либо вытесняются в подсознание, либо сублимируются, осознаются и разрешаются. Другой слой подсознания формируется огромным потоком информации, которого сознание касается периферийно. Эта информация вытесняется в кладовую подсознательного, где она переваривается, отлеживается, перерабатывается в иносознательных формах, соотносясь с другими сферами внесознательного. Этим знанием мы распоряжаемся не сознательно. При определённых условиях некоторые феномены подсознания вновь всплывают в полусознательных либо вполне осознанных формах – в виде повелений, влечений, установок сознания, догадок, открытий, озарений. Подсознание содержит целый арсенал как отрицательных, так и положительных образов, храня исторический, социальный, культурный опыт.

Общечеловеческое подсознательное является сферой культурных архетипов, фиксирующих духовный, душевный и социальный опыт человечества – его основные мотивы и первоформы. Коллективное подсознательное содержит цивилизационные или национальные архетипы отношения к себе и внешнему миру, а также основные формы восприятия реальности. В этой сфере формируются влиятельные общественные установки, жизненные традиции, устойчивые образы и фантазии, разрешения, повеления и запреты, табуирующие и тотемические мифологемы. Из общечеловеческого и коллективного подсознания исходят некоторые моральные принципы, диктующие человеку, что можно, а чего нельзя, что прилично, а что неприлично. Индивидуальное подсознательное содержит индивидуальные архетипы – то из общечеловеческих архетипов, которые были восприняты личным опытом, а также неосознанные факты и феномены индивидуального жизненного опыта. Если предсознание является пограничной и однонаправленной сферой между реальностью и сознанием, то подсознание диалектически взаимодействует с сознанием и околосознательными сферами.

 

Г. Трансцедентное сознание (транссознание) является источником того, что в мире сем дано свыше, – идеалов, ценностей, норм, творческой фантазии и свободы духа. Дух призван воплотиться, войти в инобытие, в собственную противоположность – умерев, вновь родиться. Транссознательное свёртывается до семенной потенции и нарождается в формах плоти и неотрывного от него земного сознания. Человеческая культура и содержит духовные ключи, которые «заводят» индивидуальное сознание младенца, запуская процесс вхождения транссознательного в человеческую душу. Поэтому источник нашего сознания, «корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных» (Ф.М. Достоевский). Собственно взросление и совершенствование человека в этом измерении есть процесс трансцендирования – вхождения транссознательного в сознание и расширения, возвышения сознания в транссознательное. Он отражает степень воодуховления человека, с одной стороны, и степень воплощения человеческого духа, с другой.

Трансцендентное или метафизическое[9] «Я» соединяет вечную душу с Творцом, являет индивидуальный завет с Богом, ответный помысел о себе и своей творческой миссии в бытии, отражает место и роль в бытии, предложенные Творцом вечной душе и принятые ею. Из трансцендентного «Я» произрастает свободное самополагание личности в творческом диалоге с Богом.

Трансцендентное «Я» и продуцирует транссознание – осознание вечной человеческой душой своего предстояния перед Богом, своего небесного призвания и земного предназначения.

Транссознание запечатлевает: 1) опыт творческого диалога малого творца с Творцом бытия; свободное самополагание души в предстоянии перед Богом; принятое душой предназначение в бытии; это самосознание вечной души под сенью Креста; 2) первообразы Божественного бытия, бытия в целом и собственного бытия; 3) универсальные идеи преображения бытия, общие для всех людей и индивидуально неповторимые смыслы бытия конкретного человека, – всеобщие и индивидуальные духовные генотипы; 4) всецелый экзистенциальный опыт вечной души: опыт метапревращений в процессе эпопеи космического воплощения вечных душ, общечеловеческий опыт исторически сбывшегося.

По мере воплощения вечной души в мировой реальности постепенно формируется мирское, земное, собственно человеческое или трансцендентальное[10] «Я», которое является источником и носителем сознания. Оно отражает степень вхождения в мировую плоть трансцендентного «Я», является своего рода духовной «пуповиной», соединяющей душу с Богом. Выходя из предмирных измерений, трансцендентальное «Я» оказывается субъектом свободного самополагания в мирской реальности.

Душа человека как вечный индивидуальный дух, как метафизический субъект миротворения, объемлет все сферы духовного, душевного и телесного опыта, все области сознания и околосознания. Низшая сфера души или животная душа (энтелехия[11]), являясь формой тела, запечатлевает информацию о результатах и достижениях человеческого опыта: сознательных, подсознательных и бессознательных.

На осознание собственного существования способен субъект, являющийся посланником транссуществующего. Чувствовать своё присутствие в данном месте и в данное время способен только субъект, сущность которого внепространственна и вневременна. Основы идентичности такого субъекта трансцендентны миру. Сознание как таковое, основанное на индивидуальном самосознании, существует только у вечной личностной души в воплощённом состоянии.

Процесс взаимоотношения индивидуального сознания с транссознанием сложен и драматичен. По мере духовного совершенствования человека его сознание открывается транссознанию. Вместе с тем, любые завоевания сознания не окончательны, не гарантированы от забвения. Чтобы удержатся на достигнутой высоте, человек вынужден непрерывно прилагать усилия возвышения в бытии.

Помимо этого, процесс взаимоотношения с транссознанием импульсивен: в каждый данный момент самосознающий субъект, в зависимости от душевного настроя и духовной ориентации, в чём-то «дотягивается» до измерений вечности, а в чём-то низвергается на дно жизни. В какие-то периоды времени он просветляется транссознанием, а в какие-то затемняется мирскими стихиями либо самостным своеволием. Индивидуальное сознание способно мгновенно озариться светом транссознания в результате напряженного индивидуального творческого усилия. К этому же результату приводят традиционные духовные практики: обращенные к Богу молитвы, медитации, мистический опыт. В актах трансцендирования индивидуальное сознание расширяется, преисполняется новыми смыслами и приобретает более высокое качество. Напротив, установка сознания, взыскующего лжебогов – натуралистических, магических или инфернальных авторитетов – неизбежно ведёт к деградации сознания.

 

Д. Сверхсознание – это сфера духовных «включателей», выполняющих функцию культурно-цивилизационного средостения между индивидуальным сознанием и транссознанием. Сверхсознание хранит императивы, высшие нормы, универсальные образы и представления, сформированные на языке конкретной культуры. На первых этапах формирования индивидуального сознания роль сверхсознания играют повеления родителей ребёнка и других взрослых, бытовая и культурная атмосфера окружающей среды. По мере взросления человека формирующееся индивидуальное сознание дорастает до восприятия содержания сверхсознания – основных достижений человеческой культуры. Но, пройдя эту пропедевтическую лествицу, душа человека возрастает до контактов с транссознательным; только тогда она обретает духовную пуповину, связывающую её с Родителем Небесным. Полнота и глубина индивидуального сознания определяется тем, в какой степени осуществляется его контакт с транссознательным.

Транссознание охватывает все измерения исторического, в том числе метаисторическое. Сознание, окутанное околосознательными сферами, освещает только фрагменты исторического. Но именно сознание, мобилизуя «генетическую» память сверхсознательного, предсознательного, подсознательного, бессознательного, формирует особое историческое измерение. Сознание каждого человека исторично по природе своей, поскольку является не данностью, а процессом, отражающим вхождение в мир вечной души, её пробуждение, развитие и уход из мира. История существует постольку, поскольку реальность прошлого осмыслена в настоящем установкой на будущее; на это способно сознание, всецело просвещённое транссознанием. История постольку есть, поскольку присутствует метаисторическое действие во времени, явленное в сознании. Другими словами, история – это феномен осознания экзистенциального опыта человечества.

Вечный личностный дух – искра Божия в человеке, образ и подобие Божие – несёт прообраз личности, является инстанцией совести, любви и сознания – голоса Божьего в человеческой душе. Пробуждение и вхождение в жизнь личностного духа и, тем самым, становление личности в человеке – это процесс персонализации, который охватывает дух, душу и тело человека, а также формирует социальную сферу.

Самополагание души в предстоянии перед Творцом, принятие земного назначения в творческим диалоге с Богом задаёт основу человеческого существования в мире сем. Вечный личностный дух способен реализовать своё предназначение только в воплощённом состоянии, но при установке на свои небесные первоистоки. Подлинная экзистенция ориентирована религиозно: она исходит из Божественного призыва к бытию и направлена на поиск Божественного предназначения, взыскуя в мире сем нечто не от мира сего. Поэтому вечная человеческая душа, путешествуя по вселенским пространствам и временам в стремлении к спасению, способна открыть Отечество Небесное только через Отечество земное. Мы созидаем свою личность среди стихий мира сего, расширяя свой экзистенциальный опыт. С одной стороны, этот опыт выводит нас в вечность, на встречу с Богом; с другой – воссоединяет с родными и близкими душами, с народом, культурой, человечеством.

Вся наша жизнь является экзистенциальным опытом в поисках себя, своей Родины – небесной и земной.

 

 

 

Безличные исторические стихии

 

История есть только там, где есть люди, ибо историю имеет только человеческая судьба. Человек во многом определяет свою судьбу, но, вместе с тем, в истории действуют и безличные стихии. Определим безличные начала, в противостоянии которым проявляется историческая активность личности и народов.

Косность истории – это совокупность всех исторических явлений, с которыми имеет дело данное поколение людей. Это универсум человеческой культуры и цивилизации – сумма познанного, освоенного и совершённого к данному историческому моменту. Многообразие явлений в целом и каждое в отдельности обладают инерцией косности. Косность исторической материи (освоенная природа, цивилизация, культура, социально-политический, экономический, государственный уклады) вплетается в историческое самоопределение данного поколения людей и оказывает на него существенное воздействие.

Фа­тум – это сле­пая не­об­хо­ди­мость кос­мо­са и ис­то­рии. Фа­таль­ная пре­до­пре­де­лён­ность ус­та­нав­ли­ва­ет­ся сте­че­ни­ем кос­ми­че­ских сти­хий и не­по­сред­ст­вен­но не за­ви­сит от че­ло­ве­ка. Мощь фа­таль­но­го мо­жет ока­зать­ся не­вы­но­си­мой для че­ло­ве­че­ских сил. Фа­таль­ное не предотвратимо в том пла­не, в ко­то­ром оно дей­ст­ву­ет. Но ис­тин­но сво­бод­ное су­ще­ст­во спо­соб­но вый­ти из сфе­ры фа­таль­но­го ли­бо дос­той­но встре­тить его и обуз­дать.

Космический фатум – действие независимых от человека природных стихий и условий жизни: созвездий, планет и других космических факторов, состояний планеты Земля, климата, стихийных бедствий…

Ис­то­ри­че­ский фа­тум – воз­дей­ст­вие об­ще­ст­вен­ных сил и сти­хий, не­за­ви­си­мых от не­по­сред­ст­вен­но­го во­ле­изъ­яв­ле­ния че­ло­ве­ка. Для от­дель­но­го че­ло­ве­ка фа­таль­ны со­ци­аль­ные ка­так­лиз­мы, ре­во­лю­ции, вой­ны, на­силь­ст­вен­ная смерть… Для на­ро­да фа­таль­ны­ми мо­гут быть на­ше­ст­вия дру­гих на­ро­дов.

 

Рок – это про­яв­ле­ние в на­стоя­щем сти­хий и сил, ко­то­рые раз­бу­же­ны и при­ве­де­ны в движение действиями че­ло­ве­ка или на­ро­да в прошлом. Рок являет собой ис­то­ри­че­ское воз­мез­дие за гре­хи и ошиб­ки про­шло­го. Раз­лич­ные по­ко­ле­ния и на­ро­ды свя­за­ны внут­ри се­бя и друг с дру­гом един­ст­вом ис­то­ри­че­ской от­вет­ст­вен­но­сти как про­яв­ле­ни­ем об­щей ис­то­ри­че­ской судь­бы. По­сколь­ку есть об­ще­че­ло­ве­че­ская судь­ба, то су­ще­ст­ву­ет и об­ще­че­ло­ве­че­ский рок, ко­то­рый, как вся­кое гло­баль­ное яв­ле­ние, труд­но ­по­зна­ва­ем. Рок по­ро­ж­дён пер­во­род­ным гре­хом. Ро­ко­вая кар­ма есть связь лю­дей в не­сво­бо­де, ма­ги­че­ское раб­ст­во че­ло­ве­че­ст­ва. Кар­ма про­ти­во­сто­ит со­бор­ной – лич­ной и сво­бод­ной ду­хов­ной взаи­мо­свя­зи в че­ло­ве­че­ст­ве. В под­вла­ст­но­сти ро­ку ска­зы­ва­ет­ся вы­па­де­ние в ма­ги­че­ский план су­ще­го.

Исторический рок – действие стихий человеческого общества, которые сформированы или разбужены самим человеком. Космический рок – реакция природы на безответственное воздействие человека, отражение человеческих поступков, разрушающих природу, или потеря контроля над разбуженными природными стихиями. Космическое и историческое возмездие постигает, как правило, не поколение непосредственных виновников. Но роковые силы слепы только фактически, по сути же они целенаправленны: это разрушающий импульс, посланный из прошлого в настоящее и посылаемый из настоящего в будущее.

Рок как дик­тат про­шло­го над бу­ду­щим при­сут­ст­ву­ет в на­стоя­щем как ви­на. Это след­ст­вие не­пра­вед­но­го вы­бо­ра, по­ступ­ка или ошиб­ки че­ло­ве­ка. Всё со­вер­шён­ное ду­шой за­пе­чат­ле­ва­ет­ся в ми­ро­вой ма­те­рии, в раз­лич­ных пла­нах кос­мо­са: натуралистическом, эн­те­ле­хий­но-ма­ги­че­ском, ок­культ­ном[12]. Всё со­де­ян­ное за­пус­ка­ет оп­ре­де­лён­ные ме­ха­низ­мы, воз­дей­ст­вие ко­то­рых мо­жет ото­звать­ся че­рез ве­ка, не­ожи­дан­но и по ви­ди­мо­сти не обусловлено. Рок гип­но­ти­зи­ру­ет че­ло­ве­ка, ско­вы­ва­ет ду­шу ужа­сом и по­ра­бо­ща­ет. Толь­ко в свободном состоянии от­кры­ва­ет­ся, что су­ще­ст­ву­ет воз­мож­ность вый­ти из ро­ко­во­го: по­кая­ние и ис­ку­п­ле­ние раз­ры­ва­ют око­вы ро­ка, и ос­во­бо­ж­ден­ная душа получает воз­мож­ность на­чать но­вую ли­нию жиз­ни – пре­об­ра­зить судь­бу.

Ес­ли фа­та­ли­сти­че­ские «за­ко­ны» от­ра­жа­ют на­ту­раль­но-при­род­ную за­ко­но­со­об­раз­ность, то ро­ко­вые сти­хии име­ют ма­ги­че­скую при­ро­ду и взаи­мо­свя­зи. В фа­ту­ме ве­ли­ка роль сле­пой слу­чай­но­сти и при­чин­но-след­ст­вен­ной обу­слов­лен­но­сти, в ро­ке – с неотвратимой необходимостью действуют ненатуралистические силы. Боль­шин­ст­во сти­хий­ных ис­то­ри­че­ских со­бы­тий яв­ля­ют­ся и фа­таль­ны­ми и ро­ко­вы­ми од­но­вре­мен­но. Монголо-татарское на­ше­ст­вие бы­ло фа­таль­ным для Ру­си, ибо мон­го­лы хлы­ну­ли бы на Русь и Ев­ро­пу в лю­бом слу­чае. Но в том, что по­ра­же­ние ока­за­лось столь со­кру­ши­тель­ным, сыг­ра­ли роль и ро­ко­вые тен­ден­ции в рус­ской ис­то­рии. Мон­го­лы че­рез сво­их тор­гов­цев бы­ли хо­ро­шо ос­ве­дом­ле­ны об ослаблении Ру­си фео­даль­ной междоусобицей и вра­ж­дой рус­ских кня­зей, что соз­да­ва­ло наи­бо­лее бла­го­при­ят­ные условия для втор­же­ния. Сво­им по­ра­же­ни­ем Русь рас­пла­чи­ва­лась по за­ко­нам ро­ка за соб­ст­вен­ные гре­хи и заб­ве­ние об­ще­го­су­дар­ст­вен­но­го и об­ще­на­цио­наль­но­го дол­га.

В предельном измерении – в пред­стоя­нии пе­ред веч­но­стью все фа­таль­ные со­бы­тия ока­зы­ва­ют­ся ро­ко­вы­ми. Ибо кос­мос и при­ро­да как плоть ми­ро­уст­рояю­щих ду­хов вы­страи­ва­ет­ся и при­во­дит­ся в дви­же­ние че­ло­ве­че­ски­ми ду­ша­ми. По­это­му веч­ные че­ло­ве­че­ские ду­ши в ко­неч­ном ито­ге не­сут от­вет­ст­вен­ность за всё со­вер­шаю­щее­ся во Вселенной, а значит, ответственны и за фа­таль­ные со­бы­тия.

 

Исторический произвол и своеволие есть прорыв в историю стихийного либо эгоистического «человеческого фактора»: произвола власти, хаотических восстаний масс, своеволия «великих людей». Эти начала наиболее выражают инфернальные – адские силы. Зло в мир входит через произвол и своеволие людей. Проявляется это и в человеческом безволии, и безответственном бездействии, разнузданности корыстных влечений, необузданной гордыни. В своеволии и произволе проявляются отказ от истинного самоопределения и предательство свободы, злой выбор человека и народа. Историческое бездействие ставит их под удар слепых исторических и космических стихий. Греховный же выбор усиливает действие хаоса. Поэтому своеволие индивида и произвол властей или масс являются действием злого начала, вхождением в мир зла, которое затем отражается, растёт и злонамеренно использует все безличные стихии.

Чем более че­ло­век и народ уда­ля­ет­ся от вы­пол­не­ния сво­его пред­на­зна­че­ния, тем боль­ше он вхо­дит в «зо­ну рис­ка» – сфе­ру дей­ст­вия ро­ко­вых, фа­таль­ных и слу­чай­ных сил: бо­лез­ней, сти­хий­ных бед­ст­вий, аг­рес­сии… Толь­ко сво­бо­да вы­во­дит из-под вла­сти ро­ка и фа­ту­ма в иные из­ме­ре­ния бы­тия. И толь­ко сво­бо­да спо­соб­на ней­тра­ли­зо­вать власть слу­чая. Чем бли­же че­ло­век к ис­тин­но­му пред­на­зна­че­нию – сво­бод­но­му со­твор­че­ст­ву Бо­гу, тем бо­лее он под се­нью бла­го­да­ти Гос­под­ней, на­де­ля­ет­ся си­ла­ми её и за­щи­щен её по­кро­вом. Че­ло­век не вла­стен от­ме­нить все­воз­мож­ные фор­мы ми­ро­вой взаи­мо­свя­зи в рам­ках это­го эо­на, но он спо­со­бен осу­ще­ст­вить свою мис­сию, ут­вер­ждая во­пре­ки за­ко­на­м ми­ра се­го то, что не от ми­ра се­го.

 

 

Человек и народ как субъекты истории

 

Нас приучили воспринимать историю как отчужденную объективную науку. Вместе с тем, история – и нашей жизни, и жизни нашего народа, и даже жизни человечества – является и нашей личной судьбой. История – это не ряд вековых окаменелостей, которые можно выстроить в соответствии с господствующими пристрастиями и предрассудками. Писаная история выглядит так, как её реконструирует наша историческая память, в соответствии с тем, какими мы себя сознаём и помним – и сегодня, и вчера, и в измерении веков, и в измерении вечности. Объективистский подход не менее субъективен, чем субъективистский. Наиболее объективно история воспринимается экзистенциально. Ибо история – вполне личное дело, без неё мы не способны себя осознать и полноценно жить. В общем, история тем объективнее, чем больше она выражает духовную жизнь – индивидуальную и общую.

Историю вершит вечная человеческая личность, а не преходящие безличные стихии. Чем духовно свободнее человек, тем больше он является личностью и тем более он выходит из-под власти натурального, магического и инфернального планов сущего. Вершина свободного творчества есть творческая гениальность, а полнота человеческой свободы есть святость. Гений и святой наиболее человек, то есть существо духовное, освобождённое от рабства у мирских стихий, свободно творящее себя в творческом диалоге с Богом. Чем личностнее человек, тем свободнее он в миру от мира, и тем ближе он к Богу. Свободная личность воистину в мире сем не от мира сего. Чем свободнее человек, тем больше он принадлежит Богу, и тем более является самим собой.

Земная родина и земная судьба у нас общая со своим народом. Что представляет собой историческое единство, которое называется народом? Почему разные поколения одного народа связаны духовной преемственностью, и потомки отвечают за дела предков? Распространённые определения народа не объемлют все стороны этой реальности. Как и понятие «личность», понятие «народ» невозможно однозначно определить. Содержание и объём этого понятия зависят от избранной позиции. Наиболее полно смысл категории национального открывается с религиозных позиций. Религиозному сознанию открыто, что народ есть, прежде всего, некое духовное единство, что у каждого народа есть вечная душа, метафизический стержень, который незримо соединяет разрозненные элементы в общенародный организм. Это связывающее духовное начало есть душа народа. Всякую душу трудно определить, но возможно указать на зиждительный духовный центр народа и описать его.

Прежде всего, народ не хаотическое множество людей, как утверждают одни, и не является личностью, как утверждают другие. Личность по определению есть индивидуальная субстанция, в бытии может быть только Личность Божественная и личность человеческая. Но народ, после семьи, наиболее личностная человеческая общность. Народ – не соборная личность, а живой соборный организм. Если личность – это субъект индивидуальный, вечная индивидуальная душа, то народ – это соборный субъект истории, душа его соборна. Как и индивидуальная душа человека, соборная душа народа создаётся Творцом и с первого мгновения в творческом диалоге с Богом самоопределяется к бытию, формируя свою земную миссию. Творец разделяет племена и в масштабах миссии всемирного преображения наделяет каждый народ определённым предназначением, которое воспринимается душой народа свободно. Народ обладает свободой исторического самоопределения, но свобода эта соборна, а не индивидуальна. Как и индивидуальная душа человека, соборная душа народа создается Творцом и с первого мгновения в творческом диалоге с Богом самоопределяется к бытию, формируя свою земную миссию. Творец разделяет племена и в масштабах миссии всемирного преображения наделяет каждый народ определённым предназначением, которое воспринимается душой народа свободно. Сочетание Божественного призыва и человеческого отклика и наделяет народ сущностью, выражающейся в его характере. Вечная душа народа, или его национальный дух, отражается в единстве миросозерцания различных людей, в их общих представлениях о добре и зле, в родственных переживаниях истории, в национальном идеале.

Четыре основания, из которых произрастает природа каждого народа и которых определяли его формирование, национальный характер и идеалы, историческая миссия:

  1. Духовный генотиппервозданный духовный образ и историческое предназначение, которыми Творец наделяет народ. «Бог даёт Дары Святого Духа – всем народам, но мерою различною и особливою. Почему, кому, и сколько – не разумеем. Но исповедуем, что нет народа обделённого и отвергнутого, хотя есть народы – не соблюдшие, растратившие и зарывшие талант свой в землю».
  2. Этнический генотип – природные генетические свойства народа. Иван Ильин говорил о русском этническом генотипе «Наше своеобразие от славянской крови и славянской души, не похожей ни на монгольство, ни на романство, ни на германство. Нет на свете чистых кровей и чистых рас; всё давно смешалось и переплелось. Смешалась и наша славянская кровь с азиатскими и европейскими народами. Но, смешавшись, не растворилась, а дифференцировалась – и дала своеобразный уклад: темперамента, естественности, сердечности, широты, простоты и приспособимости. И эти черты мы передаём и другим народам и другим исповеданиям, живущим с нами».
  3. Духовный архетип – воспитание традиционной религиозностью. Если духовный генотип отражает то, чем Творец одарил народ, то духовный архетип вмещает религиозный духовный опыт прорыва народа к небесному и общение с Творцом бытия. Иван Ильин писал о русском религиозном опыте: «Наше своеобразие – от нашей веры, от принятого нами и вскормившего нашу культуру греческого Православия, по-своему нами воспринятого, по-своему нами переработанного и по-особому нас самих переработавшего. Оно дало нам больше всего: живое желание нравственного совершенства, стремление внести во всё начало любви, веру во второстепенность земного и в бессмертие личной души, открытую живую совесть, дар покаяния, искусство страдать и терпеть, неутолимый голод по религиозному осмыслению всей жизни и всего мира сверху донизу; и ещё: непоколебимую уверенность в возможности и необходимости единения человека с Богом в этой жизни и в будущей, искание живых путей в этом единении и преодоление страха смерти через созерцание жизни и земной смерти Христа Сына Божия. Это и есть именно тот дар, который в истории христианства называется духом ап. Иоанна, который утрачен Западом и отречься от которого значило бы отречься от самого русского естества. И что ещё достопримечательно, что этот Иоанновский дух пропитал всю русскую культуру, – русское искусство, русскую науку, русский суд – и незаметно был впитан и инокровными и инославными русскими народами: и русскими магометанами, и русскими иудеями так, что они уже нередко чувствуют себя ближе к нам, чем к своим единокровным и единоверным братьям».
  4. Исторический архетип природные, географические, климатические, географические, геополитические условия существования. О суровых условия выживания русского нарда писал Иван Ильин: «Наше своеобразие от нашей природы – от пространства, от климата, от равнины, от отсутствия близкого моря, от рек, от погоды, от почвы и от растительности; и от далёкого рассеяния по пространствам. Мы сами не знаем, когда и как мы вжились в нашу природу и вжили её в себя. Но получили мы от неё много; и страстность, и созерцательность, и неуравновешенность, и свободолюбие, и склонность к лени, и братскую спайку… Наше своеобразие было довершено нашей историей. И расселённостью по равнине; и борьбою с кочевниками; и удельно-вечевым периодом; и торговлей с греками и варягами; и Киевским расцветом; и нашествием татар, борьбою с ними насмерть, их 250-летним игом, и идеею града Китежа. И далее – и вторжением западных соседей, и собиранием Руси Москвою; борьбою с Польшею и Литвою; бесконечными войнами оборонительного характера; Грозным и опричниной; Смутою и замирением юга; присоединением Малороссии; творческою бурею Петра Великого; крепостным строением, бунтами простонародья, дворянскими переворотами, нашествием Наполеона и культурным расцветом XIX века».

Характер народа складывается в результате воздействия различных факторов: исторической миссии и реальной истории, свободного самоопределения и инерции исторического процесса, национального идеала и народных эмоций, страстей, аффектов, внутренних коллизий и реальной действительности.

 

Соборность – это свободное единство личностей в полноте их личностного бытия, это не механическая сумма индивидуумов, а их свободное братское единство. Поэтому соборность является не внешней силой, объединяющей людей, но одним из решающих качеств личностного самоопределения – это «внутренний экзистенциальный универсализм личности» (Н.А. Бердяев). Соборность не отменяет и не ограждает свободу личности, но обогащает её проявление. Соборное единение родственных душ есть родительское лоно народа и, вместе с тем, его конечный идеал; это вечная душа народа. Соборной является историческая ответственность народа и его нравственная вменяемость. Все характеристики народа структурируются вокруг соборности. В соборной установке личность внутренне самоопределяется к другой личности, к другим личностям, обращена к универсальному, в том числе к соборной душе народа.

Соборность – это совместное крестонесение бремени бытия и сораспятость Богу. Существует замысел Божий о каждой душе – и личной, и соборной, он включает и предмирный помысел этой души о себе самой. В вечности совершился свободный диалог Бога и человека о бытийном предназначении, результатом которого явилось дарованное Творцом и принятое человеком творческая миссия в этой жизни. Бытийное предназначение человеческой личности как сотворца Богу в силу своей творческой новизны является таинственной мудростью, сокровенной для измерений мира сего. Творческому предназначению человека противятся все силы и стихии мира сего: «Мудрость же мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из властей века сего не познал; ибо если бы познали, то не распяли бы Господа славы. Но, как написано: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его. А нам Бог открыл это Духом Своим: ибо Дух всё проницает, и глубины Божии» (1 Кор. 2. 6-10). Благовестие Богочеловека открыло соизмеримость с Богом человека как малого творца, наделённого Духом Божиим для богочеловеческого преображения бытия.

Каждая человеческая душа имеет личную и соборную сторону этого великого творческого соглашения в вечности. Народ – это соборное единство вечных человеческих душ, завет Бога и людей о земном назначении. Это замысел Творца и ответный помысел вечных душ о совместном историческом призвании. Вечные души роднятся в свободно принятом небесном предназначении, поэтому они являются в мир сей как родные, родственные по племени, народу, этносу. Жизнь есть принятие душой бремени плоти и выполнение Богом данной и свободно в вечности принятой творческой миссии. Метафизическое сообщество человеческих душ и объединяет их в народы. На земле это отражается в единстве исторической судьбы и ответственности. Потомки несут историческую эстафету предков и отвечают за содеянное ими. Те, кто разделяют историческую судьбу народа, входят в него. Человек как свободная личность способен «откорректировать» свой небесный выбор, изменить свою национальную принадлежность, но это исключительное событие означает отказ от своего предвечного назначения, что ведёт к радикальному изменению характера.

Соборное духовное самоопределение – это духовная доминанта народа. Она исходит из вечности и формирует облик народа и его историю. Из метафизического определения народа следует, что каждый народ суверенен, свободен, индивидуально своеобразен. Его историческое назначение есть тайна, которая коренится в вечности и приоткрывается в судьбе народа. Поэтому народ как целое не подлежит окончательному человеческому осуждению. Народ, как и личность, может судить только Бог: «Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей. И соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов…» (Мф. 25. 31-32). Но и народы способны на зло, поэтому мы обязаны защищать свою родину от злой воли и агрессии.

«Здесь нет различия между Иудеем и Еллином, потому что один Господь у всех…» (Рим. 10. 12) – это значит, что в Царство Божие войдут свободные личности в полноте и уникальности личных качеств. Всё, что разделяет людей в этой жизни, сгорит при переходе мира в вечность. Но путь к свободному братству всечеловечества у каждой души индивидуален, и в этот путь она отправляется совместно с родственными душами. Народ – это соборная солидарность личных духов, берущая начала в вечности и реализующаяся на земле в единстве места и времени воплощения – общности мировой судьбы. Мы все друг перед другом и совместно приняли в вечности вселенские творческие обязанности, мы призваны в этой жизни вспомнить и понять своё назначение, найти друг друга, восстановить небесное братство, во взаимной любви и опоре друг на друга пройти общий земной путь. Поэтому каждое поколение решает не только проблемы своего времени, но и предшествующих эпох и будущего. Каждая эпоха отражается в вечности, а итоги вечности отсвечиваются в каждом историческом времени.

Метафизическое согласие личных душ, их общее духовное назначение, принятое в вечности, отражается на земле в общности исторической судьбы – единстве места и времени воплощения, земной миссии. Народ – это, прежде всего общность исторической судьбы, в которой воплощается творческая космическая миссия душ, породнившихся в премирной вечности. В общей земной судьбе воплощается Замысел Божий о народе и свободное самоопределение народа. В этом смысле явлен «народ как сакральная общность» (С.С. Аверинцев). Все эмпирические характеристики народа производны: общность земного происхождения (крови), языка, территории, времени, хозяйственного уклада, культуры, государственное единство – являются формами реализации судьбы народа. Тех или иных форм может не быть, но народное единство, тем не менее, будет существовать. К данному народу принадлежит тот, кто разделяет его судьбу. Свобода личного самоопределения настолько безгранична, что человек способен «скорректировать» свой предмирный выбор и может отпасть от своего народа, «вписаться» в другой народ, не будучи соединенным с ним по происхождению. Но это исключения из общих принципов.

Истинность метафизического определения народа подтверждается фактом сохранения в веках еврейского народа, который неоднократно смешивался кровно с другими народами, ассимилировался культурно, менял язык, тысячелетия не имел общности территории и хозяйства, собственной государственности, но, тем не менее, вполне сохранился как народ. Еврейство выделялось и объединялось общностью исторической судьбы. Как в судьбе каждой души, в ней есть элемент таинственного, скрытого за пределами истории. Но ясно, что еврейский народ смог сохранить самобытность потому, что объединялся духовной судьбой, отражающейся на земле исполнением исторической миссии, сознавал он это или нет в конкретные моменты истории.

Существует метафизический центр народной души, который является субъектом исторического действия, субъектом судьбы народа. В нём разрозненные во времени и пространстве элементы стягиваются в органичное народное единство. В точке самосознания народа сходятся и пресуществляются смыслы всех предшествовавших путей, совершается выбор будущего. Эта глубинная инстанция выбора и ответственности в каждую эпоху находит своё конкретное «вместилище». Носителем самосознающего соборного «Я» народа могут становиться те или иные социальные слои или общественные группы, отдельные выдающиеся личности – носители творческой гениальности или святости.

От своего народа человек получает условия очеловечивания: язык, социализацию, культуру, цивилизацию, обустроенное пространство и конкретную эпоху. Благодаря родительскому лону народа и отеческому воспитанию человеческое существо может стать суверенной личностью и в этом качестве, в частности, получить возможность связи с другими народами и увлечься ими настолько, чтобы покинуть отчий дом или стать, например, западником. Но только свободная личность, то есть человек, достигший высшей формы персонализации, вполне осознаёт свою сопричастность народу. Он ощущает национальное как продолжение себя, плоды его деятельности сохраняются народом и вплетаются в национальную культуру. Творческие гении, будучи яркими индивидуальностями, наиболее явно выражают доминирующие черты общенационального типа.

 

Таким образом, подлинным движителем истории является соборно-персоналистический дух человечества, народа. Все прочие начала – косность природы и истории, исторический рок, космический фатум, дурная случайность и произвол – есть условия реализации духовной доминанты человеческого сообщества. Стихии истории и инфернальные силы противостоят свободному творческому выбору личности и народа. Чем свободнее самоопределение народа, тем больше он выходит из-под зависимости и влияния инфернальных, роковых, фатальных, косных и произвольных стихий, тем более он свободен от самостных страстей. Всё безличное неисповедимо отступает либо подчиняется творческому напряжению свободы. Дорога свободы – это дорога судьбы народа. При отказе от своего творческого назначения народ сходит с линии своей судьбы, впадает в рабство либо своего произвола, либо своеволия «вождей», попадает под удары фатальных и роковых стихий, цепенеет под тяжестью косных начал истории; но, главное, народ впускает в судьбу силы зла – собственного и мирового. Когда срывается ось истории народа, в судьбу его неотвратимо врываются слепые и инфернальные стихии. В это время безвременья, когда народ сходит с пути свободного самотворчества, рок мстит за грехи прошлого, своевольные инстинкты разрушают духовную конституцию народа, природная фатальность обрушивается больше обыкновенного. В историю властно вмешиваются адские слы, и на каждое событие падает тень исторической безысходности.

Это и случилось с Россией в начале XX века, когда накопление исторических грехов прошлого и отказ от своей миссии в настоящем ввергли народ и страну в череду чёрных предзнаменований. Всё происходящее в то время в России заканчивалось наихудшим образом. Даже случайные факторы какая-то властная сила как будто выстраивала на погибель России. Это было время, когда, по выражению протопопа Аввакума, «выпросил у Бога светлую Россию сатана». Судя по всему, отсчёт времени беспамятства ещё не прекратился в России, что подтверждается унылостью происходящего. Вместе с тем, многие духовные события говорят о том, что русский народ близок к возврату в лоно своей исторической судьбы.

Основные события в судьбе народа не объяснимы никакими «законами истории» или «законами общественного развития». Таковые «законы» представляют собой некие произвольные принципы, с помощью которых историки пытаются приблизительно описать краткие периоды упорядоченного и однонаправленного движения. Косное, инертное и даже хаотическое движение больше поддаётся описанию подобными «законами», чем движение творчески-динамическое. Ибо в первом действуют только наличные силы, которые можно опознать, а во второе привносятся новые творческие реалии – ещё неизвестные и непредсказуемые. К их познанию можно приблизиться только при соборно-персоналистическом ощущении жизни, которое соприкасается с основами бытия. Поэтому, чтобы осознать трагические узлы российской истории, необходимо не ограничиваться поверхностным рассмотрением эмпирического ряда исторических фактов и событий, но углубиться в тайники души народа, где можно найти силы и мотивы, породившие эти явления и факты.

 

 

Творческие импульсы истории

 

История движется не безличными «железными» законами – социальными, экономическими или политическими, но по существу представляет собой поле реализации и воплощения личных духовных поисков, глубинно соотнесенных с соборным творческим усилием. Направление исторического движения определяется не столько массами как безличным началом истории, сколько творческим усилием одиночек или нёмногочисленных групп. При ближайшем рассмотрении оказывается, что массами, выступившими на арену истории, всегда движет и формирует их динамическая творческая личность. В данном случае имеется в виду не противоположность «вождей» народу, а противоположность личного, персонализированного начала в народе – его стихийным, безликим силам.

Ход истории импульсивен, что отражает внутреннюю диалектику соборно-персоналистических сил истории. В ней сплетаются моменты свободного выбора с периодами роковой реализации целеполагающих толчков. Этапы яркого духовного самоопределения народа сравнительно коротки и совершаются на трудноуловимой для наблюдения глубине. Периоды реализации совершившегося выбора, как правило, длительны. Именно в них происходят то движение масс и законосообразные явления истории, которые, прежде всего, бросаются в глаза и оставляют впечатление детерминированного исторического потока.

В метафизической глубине истории можно увидеть те духовные завязи, которые, прорастая, приводили в движение законы и массы. В узлах исторического самоопределения происходит осознание итогов прошлого, набор альтернатив настоящего, совершается волевой выбор будущего. Здесь более всего проявляется действие персоналистических и соборных начал истории. В моменты напряжения творческой энергии народа создаются новые ценности и идеалы. Творческие гении народа, выражая его соборное духовное самоопределение, ставят насущные вопросы и дают ответы на исторические вызовы. Затем, творческие духовные акты, воплощаясь в исторической материи, сталкиваются с противостоянием исторической косности, рока, фатума; на них ополчаются силы исторического зла. Пророческий голос неизбежно подвергается хуле современников, творческая гениальность – гонениям со стороны мобилизующейся серости. Созидательным тенденциям противостоят современные формы агрессивной ретроградности. Возрастание сил добра в истории неизбежно вызывает мобилизацию сил исторического зла. Таким образом, в эти подлинно исторические моменты обостряется борьба добра, и зла, обнажается и творческая совесть народа, и тёмные его сферы. Переплетение и степень доминирования того или другого в каждом историческом явлении и формирует новый облик культуры, открывает новую историческую эпоху.

Затем наступает период реализации творческого импульса истории, когда всё катится до известного предела с роковой неизбежностью. На этом этапе включаются в действие так называемые «исторические законы», которые на самом деле отражают временно достигнутый результат в борьбе духа с косной исторической материей. Новые смыслы входят в массы, овладевают жизнью. Историческое движение приобретает облик детерминистической определённости. Мы видим само движение, пытаемся разложить его на составные части и по этапам, классифицировать, мучительно стремимся уловить направление его, то есть пытаемся его понять. Но мы видим только форму движения, и вне нашего внимания остается духовный импульс, его породивший, и целеподвигающие начала.

Конечно, на ход истории влияет совокупность всех её факторов. Косность исторических форм, фатум, рок и произвол вносят свою «корректировку» в реализацию духовного импульса. Но в целом действие законов истории разворачивается в том направлении, которое задано первоначальным свободно-определённым почином. Историческая случайность воспроизводит тот тип жизни, который оказывается наиболее подходящим для реализации свободно созданной «программы». Очевидно, духовное воздействие на историю осуществляется и на той глубине реальности, которая выходит за пределы натурального. История необратима в натуральном измерении, но она обратима в духовном плане. Возможно метаисторическое воздействие на историю, когда по «законам» любви и милосердия, покаяния и прощения в историю непосредственно нисходит благодать провиденциального начала. В каждый момент «железной поступи» истории возможна в какой-то степени и волевая «корректировка духа» – освобождающее творческое усилие человека. Но она ограничена определённостью предшествующего выбора и действием косных стихий. Поэтому личное духовное влияние на историю в наибольшей степени реализуется именно в переломные исторические периоды.

Заданное движение, в конце концов, исчерпывает себя. И это порождает новые проблемы. В глубинах национальной жизни назревают условия для нового исторического импульса. Если духовные силы народа восстают обновлёнными из испытаний прошлого для испытаний будущего, то наступает новый момент исторического самоопределения народа или эпохи.

Таким образом, история не является необратимым безличным процессом или полем легкомысленной и безответственной игры, позволяющей при неудаче смешать фигуры и всё начать сызнова. «История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего» (Н.М. Карамзин). «Судьбы народа сокрыты в его истории. Она таит в себе не только его прошлое, но и его будущее; она являет собою его духовное естество: и его силу, и его дар, и его задание, и его призвание. История народа есть молчаливый глагол его духа; таинственная запись его судеб; пророческое знание грядущего» (И.А. Ильин). История, по существу, есть диалектика соборно-персоналистического духа, по которой ошибки и грехи предков ложатся на потомков тяжким бременем. Мы ответственны за искупление грехов прошлого, так же как и за исполнение будущего. Органичное движение истории является соборно-персоналистическим. Без личностного начала соборность вырождается в стадный коллективизм, когда торжествуют ложные формы общего послушания. Без начала соборного человек деградирует в самость – горделивое и своевольное самоутверждение обезличенного индивида.

 

 

Мужское и женское в судьбе народа

 

Каждая живая душа является андрогинной – содержит в различных сочетаниях и мужскую, и женскую природы. Заданные изначально, они в течение жизни могут развиваться более или менее динамично, но могут и подавляться, искажаться или болезненно обостряться, могут взаимосоотноситься органично или антагонистично. Степень их проявления, а также форма взаимоотношения во многом определяют характер человека, народа, культуры.

Женское начало – вечная женственность – являет потенцию бытия и космическую материю, поэтому это начало пассивное, хранящее, охранительное. «Пифагор и Платон рассматривали женский элемент мира как вневременное пассивное лоно всевозможного, которое само по себе не может ничего, но из которого возможно всё. Это Оно» (И.А. Ильин). София вечная женственность – объемлет потенции и небесного, и земного. София Небесная содержит небесные первообразы бытия: то, что Творец помыслил о природе мироздания и каждого явления в нём, и то, что сотворец Божий – человек – замыслил в вечности о своём земном предназначении. София Земная несёт потенциальную мощь мировой материи, динамику и бесконечные возможности проявления её неоформленных стихий, взаимоотношения её бескачественных элементов. Поэтому вечная женственность содержит все потенции бытия – Богочеловеческий замысел о творении, а также хранит итоги всего содеянного в тварном мире: «Она несёт в себе прошлое мира и лелеет в себе его будущее» (И.А. Ильин).

Мужское начало – активность, деятельность сами по себе.  Вечное мужское побуждаемо к безграничному действию и к бесконечной активности во всех направлениях. В этом оно способно открывать новое, расширять горизонты, соединять изначально раздробленное, расчленять бескачественно соединенное. Но может и всецело зацикливаться на частности, на достигнутом, рушить созданное. Ибо и то, и другое есть деятельность сама по себе, характер и направление которой задаётся не самой мужской природой, а союзом с женской.

«Вечно-женственное склонно к беспредельному, а вечно-мужественное придерживается предела, или границы… Женственное есть такое многое, как бесформенная материя, беспредельное, бездна, потенциальное, чётные числа. Оно подобно бесконечному пространству, шири необъятной, дали неоглядной, равнине, морю… Вечно-мужественное, напротив, придерживается принципа границы и предела… Тот, кто формирует и придаёт законченность форме, разделяет, разрезает, убирает лишнее. В этом, собственно, и заключается предназначение вечно-мужественного определять, придавать форму, повелевать, строить, вырезать резцом, устанавливать и защищать границы. Поэтому-то и говорили древние пифагорейцы, что мужественное это такое многое, как принцип формы, границы, закона, нечётного числа. Оно соответствует ограниченному пространству, плотности, колодцу, горной цепи» (И.А. Ильин).

Различие мужской и женской природы распространяется на все сферы бытия и касается всех явлений. «Вечно-женственное стремится к пассивному пребыванию; в основном это полудеятельность или вовсе бездеятельность; это ожидание, выжидание. Женское бытие есть по сути своей состояние, а не деятельность… Вечно- мужское стремится к пребыванию активному; в основном это деятельность, инициатива, начало и завершение. Женское бытие это состояние и судьба; мужское бытие это самоопределение, акт, или, как сказал Фихте, “активизм… Пассивный принцип женственности предстаёт как нечто несамостоятельное, слабое, хрупкое и экстенсивное, то есть несосредоточенное, несобранное, разбросанное и вследствие этого стремящееся к рассеянию, разговору; в то время как активный принцип мужественного самостоятелен, силён, самоуверен, интенсивен, то есть предстаёт самодостаточным в себе, сосредоточенным, собранным» (И.А. Ильин). Деятельность мужского и потенциальность женского сказывается во всём и в разнообразнейших формах: «Женщина существо центростремительное, она сама к себе взывает, только на себя полагается, себя делает центром жизни. В ней происходит загадочный, таинственный процесс зачатия, новообразования, роста. Женщина не эгоистична, а эгоцентрична… Мужчина, напротив, создание центробежное: жизнь его направлена вовне; ему необходимо выйти из себя; его зовут, его ждут. Он призван к самообузданию и к выходу за пределы своего “я”, склонен к объективации, к тому, чтобы и жизнь дать, и форму ей придать» (И.А. Ильин).

 

Сочетание мужского и женского начала в каждой душе зависит от трёх характеристик: 1) степени выраженности обоих начал; 2) их баланса и степени доминирования одного из них; 3) форм их взаимоотношения. В богатых душах сильно выражены оба начала, в наиболее цельных – одно из них преобладает, не подавляя другого. Сильное проявление обоих полюсов чревато внутренними противоречиями и неустойчивостью общего состояния, их доминирование может меняться – отчего душа склонна к перманентной двойственности. Душа, обладающая одним началом, – нежизнеспособна, при сверхдоминировании одного из них – душа ущербна. Предельно женственное существо обречено на пассивность, непроявленность, неоформленность, – в жизни безвольно плавает неоформленное существо, наполненное перенасыщенным «бульоном», не способным к самокристаллизации. При выраженности только мужского начала душа преисполнена импульсивной неорганизованной динамики, несущей хаос и разрушение. Гипертрофированно-мужественное существо тяготеет к разрушению, вплоть до самоистребления. Если оба начала выражены слабо, перед нами предстаёт безжизненная душа, не способная ни к каким качественным проявлениям, – тень существования. Если оба начала явлены одинаково сильно – это трагически амбивалентная душа, мучимая неопределённостью и неспособностью к дифференциации, способная как на яростное созидание, так и на холодное разрушение. У гармоничной души сильно проявлены обе природы, но при этом явно доминирует одна, что и определяет половую принадлежность. Доминирующее начало и делает человека мужчиной или женщиной, а народ мужественным или женственным.

В поисках андрогинной целостности мужское и женское начала стремятся соединиться гармонично и взаимно оплодотвориться. Оплодотворяет не мужское, ибо взаимо-оплодотворение возможно только при соединении мужского и женского. Мужское начало без соединения с женским – разрушительно, неплодотворно – не приносит плодов. Но и женское без мужского – пассивно, бездеятельно, не оплодотворено – не рождает плод.

Творческая душа является амбивалентной, с некоторым преобладанием мужского, ибо женское открывает глубины бытия, а мужское призвано в творческом акте объять и оформить материю, – материя и безграничные возможности вечной женственности выявляются и оформляются активным действием вечномужественного. Подлинно творческий акт гармонично соединяет оба начала акт созидания-рождения – в любовном гармоничном соединении мужского и женского, в таком взаимодополнении, которое порождает нечто не бывшее – в оплодотворении. Таким образом, в наиболее творчески-деятельной душе сильно выражены обе природы, при явном доминировании одной из них, и притом, что их взаимоотношения представляют собой гармоничный союз. Если таковой союз невозможен внутри души, то она ищет его во взаимодополнениях во вне.

Возможны случаи, когда в силу тех или иных драматических причин или мотивов мужская и женская природы не соединены в едином организме или пытаются соединиться неорганично – «спинами». При подобной патологической попытке «семя» андрогинов изливается наружу, не происходит оплодотворения – созидания нового качества и новой сущности, – такая душа способна производить только фантомы. Возможны случаи, когда оба начала в одной душе по разным причинам не способны воспринять друг друга и находятся во взаимной вражде или взаимном игнорировании друг друга. При сильно выраженных обеих природах, которые при этом не способны к соединению и оплодотворению, доминирующее начало пытается найти взаимодополнение во вне, стремится соединиться не со своей половиной, а тяготеть к чужой. Отсюда феномены лесбиянства и гомосексуализма. В первом случае женское в женщине ищет мужественности в другой женщине или мужское в женщине стремится воссоединиться с женственностью в женщине. Во втором же случае мужское в мужчине видит женственность в юноше, а женское в мужчине стремится отдаться мужественному мужчине. Закономерности взаимоотношений мужского и женского начал работают как внутри одной души, так и между ними. Все эти взаимоотношения не статичны, а динамичны, баланс их непрерывно меняется. Данные от природы качества мужского и женского в течение жизни развиваются более или менее динамично, могут культивироваться в одних случаях или подавляться, искажаться либо болезненно обостряться – в других. Отсюда и разные состояния одной и той же души. Всё это имеет отношение не только к человеку, но и к народам, и к культурам. Отношения между народами, их симпатии и антипатии, притяжения и отталкивания во многом определяются степенью совместимости их женской и мужской природы, а также драматизмом их взаимоотношений.

«Культура не может возникать только из вечно-женственного из вечно-доброго, неопределённого, недифференцированного, бесформенного, мистического “да”; как не может она произрастать и процветать только в вечно-мужественном в вечно-мыслительно-волящем, жёстко установленном, самоутверждающемся, динамично-воинственном, безбожно-мятежном “нет”. Оба световых луча нуждаются один в другом, взаимно дополняют, взаимоограждают, взаимооплодотворяют один другого… Изолирует себя в своей самостоятельности венчо-женственное сразу же человек и культура становятся бесформенными, безнравственными, бессодержательными, творчески бессильными, экстенсивными, аполитичными, анархическими (упадок вечно-женственного). Изолирует себя вечно-мужественное в целях создания самостоятельной культуры сразу же человек и культура становятся сухими, формалистичными, бесчувственными, безбожными, сверхполитизированными, воинственными и революционными (упадок вечно-мужественного)» (И.А. Ильин).

Бывают исторические периоды, когда какое-то начало подавляется, а какое-то уродливо гипертрофируется, или их взаимоотношения становятся антагонистическими, и это сказывается на облике эпохи. «То, что переживает мир в ходе последних столетий, и в особенности в XX веке, есть не что иное, как упадок вечно-мужественного: доминирование или переизбыток мужского начала в культуре; исчезновение религиозных чувств; ложный стыд вместо жизненности души и сердца; формализм во всех сферах культуры (в науке, искусстве, морали, соблюдении права) и как следствие чрезмерный динамизм, суматоха, механизация, поклонение мамоне, революционизм, тоталитаризм, терроризм и коммунизм; доминирование мужского в женщине и переизбыток его в мужчине; безжалостная наука; прихотливое, пустое, возбуждающее нездоровый интерес искусство, мораль свободной любви; формализм правоведения; антиобщественная политика; антисоциальная свобода» (И.А. Ильин).

Таким образом, миром правит не либидо – низшая сексуальность, как считал материалист Фрейд, но миром во многом правят эротические энергии, диалектика взаимоотношений мужского и женского начал, которые разлиты в космосе и которые не сводятся к различию самки и самца, мужчины и женщины. Андрогинными являются и народы, и культуры, и цивилизации, и эпохи.

 

Можно определить душу греческого народа как явно амбивалентную, в которой мужская и женская природы предельно выражены и развиты, при этом доминирование одной из них меняется. Поэтому греческий творческий гений проявил себя во многих областях культуры, философии, литературы, а также в общественном и государственном строительстве. Излишняя женственность греческой души сказывалась в культе мужской любви, с одной стороны, и института гетер – с другой. Греческая женственность не позволила создать сильную государственность, способную защитить независимость народа. Понадобилась реакция на женскую расслабленность греческой души мужественной македонской составляющей, чтобы греческая культура не только сохранилась, но и была волево распространена Александром Македонским почти на всю Ойкумену. В сравнении с амбивалентными греками характер римлян был монистичен, в нем преобладала мужественная составляющая. Это позволило им завоевать огромные территории, создать величайшую империю. Но гипертрофия мужского начала перекрыла возможности для культурного творчества, отчего римляне остались эпигонами греков во всём, кроме права, которое выражало стремление мужского начала оформить достижения римской цивилизацией.

В немецком народе сильно выражена женственная стихия, что способствовало созданию великой и многогранной германской культуры. Но преобладало в германском духе мужское начало, которое способствовало, с одной стороны, многим завоеваниям, с другой, наделяло немецкий характер и образ жизни рационализмом, упорядоченностью и стабильностью (немецким порядком), позволявшим народу сохраниться вопреки внутренним противоречиям и внешним угрозам. Нередко мужское начало чрезмерно доминировало в немецкой душе, и немецкая воля к наведению порядка обращалась вовне: «Пред немецким сознанием стоит категорический императив, чтобы всё было приведено в порядок. Мировой беспорядок должен быть прекращен самим немцем, а немцу всё и вся представляется беспорядком. Мировой хаос должен быть упорядочен немцем, всё в жизни должно быть им дисциплинировано изнутри. Отсюда рождаются непомерные притязания, которые переживаются немцем как долг, как формальный, категорический императив. Свои насилия над бытием немцы совершают с моральным пафосом. Немец не приобщается к тайнам бытия, он ставит перед собой задачу, долженствование. Он колет глаза всему миру своим чувством долга и своим умением его исполнять. Другие народы немец никогда не ощущает братски, как равные перед Богом, с принятием их души, он всегда их ощущает как беспорядок, хаос, тьму, и только самого себя ощущает немец как единственный источник порядка, организованности и света, культуры для этих несчастных народов. Отсюда органическое культуртрегерство немцев. В государстве и в философии порядок и организация могут идти лишь от немцев, остальное человечество находится в состоянии смешения, не умеет отвести всему своего места… Немцы не довольствуются инстинктивным презрением к другим расам и народам, они хотят презирать на научном основании, презирать упорядоченно, организованно и дисциплинированно. Немецкая самоуверенность всегда педантическая и методологически обоснованная» (Н.А. Бердяев).

Это писалось в годы Первой мировой войны, за два десятилетия до апогея немецкого расизма. «Трагедия германизма есть, прежде всего, трагедия избыточной воли, слишком притязательной, слишком напряжённой, ничего не признающей вне себя, слишком исключительно мужественной, трагедия внутренней безбрачности германского духа. Это трагедия, противоположная трагедии русской души» (Н.А. Бердяев). Конечно, мужественный германский дух видел в безбрежных просторах России только «вечно бабье в русской душе», что было причиной войн и сложных отношений Германии с Русским Востоком. «Немцы давно уже построили теорию, что русский народ – женственный и душевный в противоположность мужественному и духовному немецкому народу. Мужественный дух немецкого народа должен овладеть женственной душой русского народа. Вся теория построена для оправдания германского империализма и германской воли к могуществу. В действительности русский народ всегда был способен к проявлению большой мужественности, и он это докажет и доказал уже германскому народу. В нём было богатырское начало. Русские искания носят не душевный, а духовный характер. Всякий народ должен быть мужественным, в нем должно быть соединение двух начал. Верно, что в германском народе есть преобладание мужественного начала, но это скорее уродство, чем качество, и это до добра не доводит… В эпоху немецкого романтизма проявилось и женственное начало… Воле к могуществу и господству должна быть противопоставлена мужественная сила защиты» (Н.А. Бердяев).

По этим же причинам очень разнятся немецкая и русская религиозность, причем русское религиозное мироощущение гораздо ближе к подлинно христианскому, чем немецкое: «Это – чисто арийская, антисемитическая религия, религия гладкого и пресного монизма, без безумной антиномичности, без апокалипсиса. В этой германской религии нет покаяния и нет жертвы. Германец менее всего способен к покаянию. И он может быть добродетельным, нравственным, совершенным, честным, но почти не может быть святым. Покаяние подменяется пессимизмом. Германская религия относит источник зла к бессознательному божеству, к изначальному хаосу, но никогда не к человеку, не к самому германцу. Германская религия есть чистейшее монофизитство, признание лишь одной и единой природы – Божественной, а не двух природ – Божественной и человеческой, как в христианской религии. Поэтому, как бы высоко, по видимости, эта германская религия не возносила человека, она, в конце концов, в глубочайшем смысле отрицает человека как самобытное религиозное начало. В этом чисто монистическом, монофизитском религиозном сознании не может быть пророчеств о новой жизни, новой мировой эпохе, о новой земле и новом небе, нет исканий нового града, столь характерных для славянства. Немецкая монистическая организация, немецкий порядок не допускают апокалиптических переживаний, не терпят ощущений наступления конца старого мира, они закрепляют этот мир в плохой бесконечности. Апокалипсис германцы целиком предоставляют русскому хаосу, столь ими презираемому. Мы же презираем этот вечный немецкий порядок» (Н.А. Бердяев).

 

Драма русского народа в том, что он наделён явно творческой душой со всеми сложностями и противоречиями амбивалентного характера. Мужское начало по большей части преобладало в русской душе, ибо без этого невозможно было бы защититься от бесконечных нашествий, освоить безбрежные просторы, создать огромное государство и великую культуру. Но доминирование не было чрезмерным, поэтому русский народ не стремился к завоеваниям и не угнетал присоединенные народы. Возвышение мужского начала было нестабильным, иногда женская стихия перехлестывала, и русская жизнь погружалась в состояние безвольности, рассредоточенности, неупорядоченности, что заканчивалось распадом и русским бунтом. Сверхнапряжённая судьба требовала от народа напряжения мужского характера, но угнетала мужскую составляющую и провоцировала разлив женственной стихии. Если душе не хватает сил мужественно сопротивляться невзгодам, она склонна защититься от них в женственной демобилизации, расслабленности, слабохарактерности, в истерическом вытеснении реальности в фантазмы.

Женственная доминанта выражается в том, как русский человек именовал свою Родину – матушка Русь, или главную свою реку – Волга-матушка. Иван Ильин отмечал, что женственная стихия в русском народе усиливалась влиянием безграничных и разнообразных пространств, настраивающих на ощущение беспредельного многообразия, оттачивающих душевную чуткость. Вместе с тем борьба за существование в суровом, резко меняющемся климате культивировала мужественную активность, закалённость. «Беспредельное… стремится к вам в душу отовсюду, заставляя её изведать, стать причастной к этой безграничности, бесформенности, неисчислимости богатства. Нервная система в таком случае напряжена и как бы заряжена, становится предельно чувствительной и вынуждена, именно вынуждена, к поиску и обретению равновесия. Жизнь становится интенсивной и цепкой, протекая, тем не менее, в эпическом спокойствии. Человеку приходится постоянно зреть, вникая во всё, что происходит вокруг. В результате он становится интуитивно богаче, приспособлённее, изобретательнее, напористее. К этому надо присовокупить ещё и славянский темперамент, особенно склонный к интенсификации» (И.А. Ильин). К тому же «славянская, неброско-гармоничная, благожелательно настроенная душа» прошла грозную школу татаро-монгольского ига, способствующую стремлению к христианскому очищению и самоуглублению. В результате судьба народа способствовала тому, что русская душа «в избытке вобрала в себя и целиком поглотила лучи вечно-женственного, подвергнувшись лучам вечно-мужественного в гораздо меньшей, более ограниченной мере» (И.А. Ильин).

О чрезмерной женственности русской души писал и Н.А. Бердяев: «Великая беда русской души в… женственной пассивности, переходящей в “бабье”, в недостатке мужественности, в склонности к браку с чужим и чуждым мужем. Русский народ слишком живет в национально-стихийном коллективизме, и в нем не окрепло ещё сознание личности, её достоинства и её прав. Этим объясняется то, что русская государственность была так пропитана неметчиной и часто предавалась инородным владычествам». Эта характеристика верна по отношению к ослабленным и болезненным состояниям и периодам в судьбе национальной души. Суровые условия не допускали женственной изнеженности, безвольной неперсонифицированности. Что касается пропитанности неметчиной, то женственная открытость русской души в гармоничном сочетании с мужественностью позволяла принимать влияния и вливания, сохраняя самоидентификацию. Инородных владычеств, которые бы принимались народом, было одно – польское в Смутное время XVII века, – в силу патологии мужского и болезненной гипертрофии женского. В остальных случаях владычества заканчивались волево-мужественным прекращением.

Женственная природа в национальной душе раскрывалась и утончалась в истории: «Внутренний жизненный акт становился в структуре своей всё чувствительнее и созерцательнее, всё восприимчивее и мечтательнее; всё мелодичнее и поэтичнее; всё глубже верующим и молящимся; всё более экстенсивным и пассивным; во всех аспектах жизни – созерцательно-спокойным; не склонным к соблюдению жёстких правил обихода; способным к долготерпению; ярко проявляющим свою волю в делах службы и исполнительства; чувствующим себя счастливым только в откровенном, нараспашку, излиянии своего сердца другому, а также взыскующим, из глубочайших внутренних побуждений, вокруг себя красоты – в слове, линии, строении, краске, напеве» (И.А. Ильин). При этом характер народа не коснеет, но «оказывается предельно гибким, податливым ковке, разнообразным. Вечно-женственное, собственно, и делает его гибким, многосторонним и ковким, – молот судьбы имеет в его лице благодарный, довольно стойкий материал духа» (И.А. Ильин).

 

Диалектика мужского–женского многое выстраивает в русской жизни: «Русская душа пронизана и оплодотворена лучом вечно-женственного, но везде, во всех сферах жизни ищет она норму вечно-мужественного… Вечно-женственное ей дано, а вечно-мужественное – задано» (И.А. Ильин). В этом измерении русская душа отличается от европейской, «которой постепенно угрожает декаданс вечно-мужественного: формализм, заорганизованность, чрезмерная трезвость, жёсткая интенсивность, рационалистская проза, эмпиристский релятивизм, безверие, революционный и воинственный дух» (И.А. Ильин). Особым образом сказывается женская стихия в русском мужчине и мужественная стихия в русской женщине: «Русский мужик носит в себе задатки вечно-женственного по-мужски и мужским образом. Да, он склонен к соблюдению статус-кво, к пассивному и спокойному восприятию вещей как они есть, к спасительной хитроватости; он необычайно динамичен, быстр, наступателен; подумает, прежде чем что-либо сказать; семь раз отмерит, прежде чем раз отрезать… Добродушная, пассивная дрёма – его слабость даже тогда, когда он необычайно деятелен… Только очень часто его мужеская интенсивность дремлет в нём в экстенсивной форме; центростремительное в нём ценит свой собственный гармонический покой и далеко не всегда принимает центробежный размах, но если случится такое – держись!» (И.А. Ильин).

Русскому человеку больше свойственно гармоничное сочетание мужского и женского, что придает характеру необычайную цельность: «Русский, чтобы хотеть, должен любить, чтобы верить, должен созерцать, чтобы бороться, должен любить и созерцать. Но в борьбу с ним лучше не вступать» (И.А. Ильин). Ибо ситуация самосохранения неизменно пробуждает в народе великое мужество. Несмотря на богатство женской природы, «русский мужик не женственен; он мужественен и живёт по всем нормам мужского естества… Но все жизненно-мужские проявления проистекают из недр сердечного созерцания, согреты лучами вечно-женственного; умерены ими, смягчены, облагорожены; вечно-женственные жизненные содержания цветут и светятся; вечно искомая мужская форма найдена, получила своё наполнение, достигла своего предназначения» (И.А. Ильин). Русская женщина наделена богатой и трепетной женской природой. «С незапамятных времён русскую женщину изображают как существо чувствительное, сострадательное, сердечное, целомудренное, робкое, с глубокими религиозными убеждениями, упорным терпением и в известной мере подчиненной мужчине. Она любит, она служит, она страдает, она уступает» (И.А. Ильин). Жестокая судьба требовала от русской женщины проявлений и мужеской природы: «Судьба от нежного, как цветок, женского существа требует по-новому приспосабливаться к жизни, преобразовываться, требует мужской формы, воли, твёрдости характера, интенсивности. В дальнейшем все эти качества характера наследуются, постепенно совершенствуются, закрепляются и – проявляются. Буквально во всех сферах» (И.А. Ильин). Русская жизнь и русская литература преисполнены образами волевых, решительных, деятельных женщин, «впитавших в себя вечно-мужественное, чтобы излучать его в более активной и творческой форме». Вместе с тем «русская женщина умеет подать и реализовать свой ставший мужественным характер в форме вечно-женственного. Она пребывает цветком, она остаётся центростремительной, чувствительной и нежной; порой столь трогательно-нежной, что диву даёшься, откуда в таком хрупком теле такая душевно-духовная мощь. Она скромна, естественна, дружелюбна, честна, легко возбудима, порою вспыльчива как порох, но никогда не впадает в состояние аффекта» (И.А. Ильин).

Внешние трагедии и внутренние драмы не могли не искажать душевный облик русского человека, в том числе и в области соотношения мужского и женского. Бунты и социальные смуты происходили в России в том числе из-за распада органичного соотношения этих начал в национальной душе. В такие периоды национальное «Я» – центр самоидентификации народа – лишалось зиждительной кристаллизации и безвольно впадало то в тотально мужественные состояния – разнузданно разрушающие, то в беспросветно женственные – пассивно отдающиеся агрессивным посягательствам извне. Эти стихии восставали друг на друга и в слепом самоистреблении сталкивали различные слои, классы и группы народа. Гражданская война зачинается в национальной душе и затем разливается по просторам страны. Стихия маниакальной тирании Ивана Грозного – это болезненное проявление беспредельного самолюбия мужской природы, истребляющей не только своих жён, но и насилующей женственную природу народа. Опричники ограждались в «ордене-монастыре» от благотворного воздействия женственности. Раскол андрогинной природы национальной души привёл, с одной стороны, к разнузданию зарвавшейся мужской стихии в опричнине, с другой – к женственному безволию правящего клана Шуйских. Роковое раскачивание разрушительного маятника в национальной душе не остановило мудрое правление Бориса Годунова. В Смуте XVII века можно увидеть разнузданную мужскую стихию казачества, разбойников и грабителей в своей стране, и женственную безвольность в противостоянии иноземцам. Мужская природа в народе деградировала в ту эпоху, не была способна к самозащите, а женская природа пала, для обретения какого-то порядка готова была отдаваться владычеству иноземной мужественности в лице самозваных «принцев». Только нижегородское ополчение явило примирение женственной жертвенности и мужской мудрости, воли, с чего начинается оздоровление национального тела – государства. Тирания Петра I выразила уродливую гипертрофию мужского начала, насилующего женскую природу нации и ревниво истребляющего рядом с собой проявления здоровой мужской природы. Пример тому – убийство Петром I своего сына царевича Алексея. В последующую эпоху маятник качнулся в другую крайность, XVIII век оказался «бабьим веком», когда в хорошем и в плохом, в созидании и в разрушении первые роли играли женщины на троне. Мужчинам отводилась роль фаворитов или слуг венценосных дам.

В революциях 1917 года февралисты проявили аморфность, сменяющуюся истерической импульсивностью женственности характера, безответственные судороги которого ввергли страну в хаос. В ответ явился уродливо гипертрофированный мужской характер большевизма, с невиданно железной, безжалостной, тотально маниакальной волей. Выход из Новой Смуты возможен через кристаллизацию и гармоничное воссоединение мужской и женской природы в национальной душе. Можно констатировать, что «проблема русского характера оставалась пока нерешённой: ему недоставало формы, активности, дисциплины. Вечно-женственное одаривало нас своими дарами; вечно-мужественному приходилось наверстывать: слабым оставался характер, слабой – организация, слабым – государство. И революция начала с превращения упадка в хаос, чтобы затем отдать бразды правления сверхмужескому волевому клубку безрелигиозного тоталитаризма. Моим твёрдым убеждением всегда было то, что есть только один верный способ санации существующего – изнутри, через вечно-женственное, через любовь, верность, терпение, молитву и чистоту помыслов… Революцию в России со всей её чудовищностью, разнузданностью и низменностью одолеет и санирует русская женщина. Ведь революция в России произошла потому, что сверхмужеская доктрина свернулась в сверхмужеской Европе в яростный волевой клубок и избрала Россию – растерянную с парализованной вследствие войны волей – в качестве полигона для своих экспериментов» (И.А. Ильин). Женственная расслабленность в национальном характере была усилена до войны творческой элитой – в разлагающем мужественность культе декаданса.

Подлинное и всецелое национальное возрождение возможно через восстановление хрупкой андрогинной гармонии в народной душе. На пути к этому мы предшествующей историей приговорены к новым судорогам. Рецидивом патологических проявлений мужского начала был феномен Ельцина, который сыграл роль бульдозера-рушителя прежнего режима – вместе со страной. С другой стороны, истерическую, не способную к рефлексии и самоконтролю женственность проявляла творческая интеллигенция, с энтузиазмом отдающаяся волевому напору безальтернативного президента.

Эта сторона жизни в народной душе преисполнена драматизма и противоречий, что неизбежно при взаимоотношении ярко выраженных противоположных начал.

 

 

 

 

 

АПОКАЛИПТИЧЕСКОЕ И ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЕ

 

 

Через смерть рождение

 

«Лучи света идут от будущего. Конечное грядущее соединяется с итогами прошлого» (Н.А. Бердяев). «Цель истории ведёт за историю, к “жизни будущего века”, а цель мира ведёт за мир, к “новой земле и новому небу”. Лишь в царстве славы, когда окончится время, осуществится цель мироздания, а всё теперешнее есть муки рождения» (прот. Сергий Булгаков).

Но прорыв мессианского конца в историю начался с вхождения в мир Иисуса Христа, Который внес истинные измерения: «…ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых» (Деян. 17.31). Смысл земной истории – в рождении Нового Неба и Новой Земли. Но смысл этот внеисторичен, метаисторичен. Каждое творческое мгновение истории укоренено в вечности. Выполняя своё назначение здесь и теперь, мы участвуем в метаисторическом рождении. Новое родится за пределами истории, и эта новизна преобразит саму историю.

«Мир может быть принят и исторический прогресс с его неисчислимыми страданиями оправдан, если есть божественный Смысл, скрытый от “эвклидова ума”, если есть Искупитель, если жизнь в этом мире есть искупление и если окончательная мировая гармония достигается в Царстве Божием, а не в царстве мира сего» (Н.А. Бердяев). Жизнь и история нашего мира – приуготовление Нового Рождения, внутриутробное формирование Нового Плода: «Она имела во чреве своём…» Новая жизнь явится за пределами этого мира, но формируется она здесь. Рождение Нового преобразует старое. Момент рождения – внеисторичен, вневременен, катастрофичен: «Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения» (Откр. 12.2).

Это рождение является мгновением преображения – воскресения из мертвых через страдание и смерть. Рождение новой реальности отрицает старую – её историю, все её прошлые состояния. При рождении Новой Жизни заканчивается история её внутреннего формирования, оканчивается время. В этом рождении спасаются все субстанциальные единицы, ибо только тогда преображен мир в целом, а не какая-то его часть. Все души наследуют жизнь вечную во всей полноте преображённой плоти (Бог «хочет, чтобы все люди спаслись…» – 1 Тим. 2.4). В рождении Новой Жизни душа спасается, а плоть преображается. Спасение души в том, что она возвращается к вечной жизни во всей полноте воскрешенной и преображённой плоти. Ощущение завершающего преображающего свершения и объективируется в представлениях о грядущем рае.

Исторические формы жизни навсегда отменяются Новой Жизнью, более никогда и нигде не явятся, уходят в небытие. В этом смысле всё преходящее сгорает в геенне огненной. Момент конца истории как отрицания всего исторического – болезнен и кровав. Новая Жизнь рождается в сжигании старой, ибо получить жизнь вечную означает отдать жизнь в этом мире: в потере возвращение, через Крест Воскресение. Предощущение этого состояния конца мировой истории, трагического отрицания всего в ней и объективируется в представлениях об аде. Но если рай – это взыскуемая вечность, то состояние ада преходяще.

Апокалиптика – учение о конце времен. Апокалипсис описывает видение всеобщего конца с точки зрения мира сего, из состояния погружённости в этот мир. Страшные картины апокалипсиса порождены переживаниями конца всего, что имеет отношение к этой жизни. Но с точки зрения вечности в апокалипсисе через сжигание жизни старой зарождается жизнь новая. Апокалипсис – это муки вселенского рождения.

Эсхатология – учение о конечных судьбах человека и мира, видения о том, что происходит после конца времен, попытки замутнённым взором мира сего увидеть бытие за чертой времени и его конца, в вечности. Со дна космического океана, через толщу жизни мы видим бури и штормы на границе двух миров, – в этом и состоят апокалиптические видения. Но через слой катастроф наш взор проникает далее и мы различаем контуры иных миров, нам является небесное свечение грядущей жизни, – это эсхатологические образы.

 

 

Серединное царство

 

Мироздание как арена преображения бытия есть серединное царство обретения Нового Неба и Новой Земли, лоно мучительного нарождения Нового Плода. Жизнь этого мира есть внутриутробное формирование Нового Бытия. Попытаемся представить закономерности перехода из одного мира в другой по аналогии с рождением человека. Зародыш человека существует в условиях и закономерностях, отличных от собственно человеческого существования. Человеческий плод обитает в жидкостной среде, не дышит воздухом, получает питание через пуповину. Единый с матерью организм содержит ряд органов, которые отделяются от него при рождении (плацента, пуповина, околоплодные воды). Эти органы соизмеримы по массе и значимости с собственно плодом и до рождения слиты в общую систему жизнедеятельности.

В момент рождения вспомогательная сеть органов, предназначенная для внутриутробного формирования, отмирает, тем самым погибает большая часть живой массы плода. Это значит – разрушается и прежнее его единство, целостность. В акте рождения организм обретает новые формы бытия: то, что было основным, становится второстепенным или отмирает, развиваются зачаточные тенденции, нарождается ряд новых функций. Резко и радикально меняется сущность организма, ибо это процесс не только рождения, но и смерти прежних форм существования и прежнего «Я». Умирание касается глубочайших сфер и переживается катастрофически, трансформируется бытие в целом.

Крайне болезненно и само вхождение в мир: момент рождения мучителен и для матери, и для ребёнка. Боль рождения пронзает рождающееся существо и отзывается во всей жизни в характере, психических травмах. Процесс катастрофичен не только физически и душевно, но и духовно, ибо происходит прорыв души из других сфер бытия. Нарождается совершенно иное существование: из жидкостной среды в воздушную, первый вдох опаляющ, безгласное существо проявляет голос. Главное связующее звено с миром – пуповина – заменяется рядом новых связей. Таким образом, в акте рождения и нарастание жизни, и умирание, уничтожение; с вхождением в бытие многое уходит в небытие. Жизнь и смерть нераздельны, как неразрывны переживаемые мука и освобождение, боль и одухотворение.

Мир сей от своего начала и до конца находится в стадии внутриутробного формирования, это зародыш Новой Жизни. Христианская апокалиптика и эсхатология описывают момент и формы нарождения Нового Бытия и одновременного умирания старого. Апокалиптика сосредоточена на образах умирания старого, эсхатология описывает нарождение нового. Мир в целом должен пережить апокалиптические времена и войти в эсхатологические перспективы.

При этом многие существенные явления этой жизни в эсхатологическом измерении оказываются второстепенными или перестают быть. В земном теле созидается тело новой жизни. Органы, члены, функции, являющиеся в этой жизни определяющими, в будущей жизни проявятся, как подготовительные, вспомогательные, они или существенно преобразятся, или исчезнут. В то же время наметившиеся здесь тенденции могут в будущем оказаться наиболее существенными. Так, например, естественные чувства, без которых нёмыслимо существование в этом мире, даны нам для приуготовления души к иному бытию. Глаз видит цвет и форму, но только духовному зрению открыто красота, ухо слышит звуки, но только духовный слух ощущает музыку. Этим в нас прорастает тело духовное, которое и войдёт в Царство Небесное. Так в здешних формах взращивается новая жизнь.

Момент рождения Нового Бытия трагичен и болезнен, так как умирают единство и целостность мира и существ. Выход в инобытие катастрофичен для мира в целом и для каждого в нём существа, и потому существует апокалипсис, эсхатология – всеобщие и индивидуальные. Перспектива конца присутствует в каждом мгновении исторического и индивидуального существования. Человек периодически сталкивается с апокалиптическими и эсхатологическими состояниями. В молитвенном сосредоточении, в актах творчества, в духовном подъёме, в пограничных ситуациях переживаются и сладостное вдохновение, возрождение, и мучительное умирание обветшалых форм.

Залог нарождения нового в смерти старого. На это указывает основной смысл христианства, в котором Крест является серединной реальностью, а Голгофа сердцевиной бытия: смертию смерть поправ, и через смерть рождение, через Крест воскресение. Всё ветхое должно умереть, это значит, что всё в этом мире приходит к смерти. В историческом христианстве сильна традиция восприятия смерти как радостного избавления от мирских оков. Это одна сторона смысла смерти. Человек сотворён жителем небес, но исполнить свою миссию он призван в мире сем. Поэтому всё в мирской жизни, связанное с выполнением нашего вселенского назначения, всё, что объединяется с нами в общем сораспятии – близко и бесконечно дорого нам, потеря этого невосполнима. До рождения душа приуготовляет мирскую судьбу, после смерти – подводит ей итог, но спасается душа только в здешней жизни. Всё в мире ценно перед лицом Вечносущного Бога и общим бременем воплощения. Всё в мире сем дорого нам как соучаствующее в единственно данной жизни, это любовь-сострадание всему сораспятому с нами.

Зосима у Достоевского говорит: «Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уже подобие Божеской любви и есть верх любви на земле. Любите всё создание Божие, и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите, любите животных, любите растения, любите каждую вещь. Будешь любить каждую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах… Люби повергаться на землю и лобызать её. Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всё люби, ища восторга и исступления сего. Омочи землю слезами радости твоея и люби сии слёзы твои. Иступления же сего не стыдись, дорожи им, ибо есть дар Божий, великий, да и нёмногим достанется, а избранным».

Братство человеческих душ, принявших воплощение, отражается в этом мире в реальностях любви, дружбы, родственности, народов… Здесь души узнают друг друга особым знанием, их совместные усилия облегчают прорыв в мир, принятие плоти и прохождение жизни. Родные и близкие разделяют нашу крестоносительную участь здесь и теперь, отсюда безмерное горе при их смерти. Не может быть иллюзорной трагедия, пронзающая человека до самых его оснований. Истинно христианское переживание смерти раскрывает её как трагедию расставания и разрушения, как муку потери самого дорогого и ценного. Только через эту муку и возможно обрести встречу с близким в инобытии. Острота ощущения потери и взыскание встречи – залог нахождения. В невозможности примирения с потерей обретается право на встречу.

Таким образом, христианство воспринимает смерть как подлинную роковую трагедию, но преодолеваемую упованием. Истинное отношение к смерти антиномично: смерть освобождает от дурного круговорота мирского существования, она вводит в конечный смысл, но смерть и разрушает, разлучает. Богочеловеческое крестонесение и направлено на то, чтобы вырвать жало смерти.

 

 

Рай и ад в земной жизни

 

Под сенью Креста раскрывается эзотерический смысл представлений о рае и аде. Рай как таковой мыслиться как окончательное спасение вечной души, но душа может переживать состояния спасения в большей или меньшей степени и в разных планах бытия. Ад в собственном смысле – это состояние полной гибели вечной души, но душа переживает безблагодатные, то есть адские страдания души при всяком падении, духовной деградации, умалении в бытии. На пути к спасению душа человека переживает состояния рая и ада в трёх планах бытия: в земной жизни, после смерти, по окончании времен.

В каждое мгновение жизни душа выбирает между вечностью и смертью, что-то в ней устремляется к райскому блаженству, а что-то отпадает в бездну адову. В этой жизни мы переживаем и адские муки и райское блаженство. В святости, любви, творчестве человек взмывает к небу, вырывается из мирской косности, совершает чудеса. «Вечная жизнь наступает уже во времени, она может раскрыться в каждом мгновении, как вечное настоящее. Вечная жизнь не есть будущая жизнь, а жизнь настоящего, жизнь в глубине настоящего, жизнь в глубине мгновения. В этой глубине мгновения происходит разрыв времен» (Н.A. Бердяев). В эти мгновения в земной жизни является Новая Жизнь, рай нисходит на землю, нам открывается смысл бытия и мы понимаем для чего живём на этой грешной земле. В райских состояниях мы черпаем силы для жизненного пути и повышаемся в бытии, приближаемся к спасению.

При попытках сбросить бремя человеческого назначения в душе мутнеет образ Божий и она срывается в низменные состояния, умаляется в бытии, опускается в ад. Ад открывается не только в состояниях несчастья, можно чувствовать себя несчастным и в муках творчества. Ад поглощает душу при тотальном эгоизме, маниакальной одержимости, злобе, ненависти, тупой ненасытности, пошлости жизни, всепоглощающем унынии и скуке. Усреднение, умаление всего качественного, развоплощение, обездуховление, – все формы отказа от бремени человеческого крестонесения в мире, ввергают душу в инфернальные – адские состояния. Православная молитва исповедания грехов повседневных перечисляет состояния падения души в адские измерения: «…Объядением, пиянством, тайноядением, празднословием, унынием, ленностью, прекословием, непослушанием, оклеветанием, осуждением, небрежением, самолюбием, многостяжанием, хищением, неправдоглаголанием, скверноприбытчеством, мшелоимством, ревнованием, завистию, гневом, памятозлобием, ненавистию, лихоимством…»

«Ад… дан в человеческом опыте… Ад принадлежит целиком сфере субъективной, а не объективной, он в субъекте, а не в объекте, в человеческом, а не в божественном. Никакого ада, как объективной сферы бытия не существует, это совершенно безбожная идея, скорее манихейская, чем христианская. Поэтому совершенно невозможна и не допустима никакая онтология ада… нёмыслимый, как сфера объективного бытия, ад существует в сфере субъективной и означает опыт человека и путь человека… Никакой адской и дьявольской вечности быть не может. Может быть лишь божественная вечность, вечность Царства Божиего, наряду с которой не может быть никакого бытия. Но в субъекте, в замкнутой сфере может раскрыться дурная бесконечность мучений… Ада нигде и нет, кроме как в призрачной, небытийственной, лишённой всякой объективности сфере замкнутости субъекта в самом себе, бессильного выйти в вечность» (Н.А. Бердяев).

Греховность, богооставленность сопровождаются чувством безблагодатного страдания – адских мук в этой жизни. Попытки вытеснить эту боль души, спрятаться за тотальной озабоченностью, либо нравственным индифферентизмом, духовным цинизмом, – не предохраняют человека. Адские состояния настигают его в беспросветной тоске, в страхе, маниях, жестокости, суевериях, магической ритуальности…

 

 

За гранью жизни

 

Смерть – обрыв мирской жизни, потеря плоти, разрушение созидаемых душой плотских риз. Но вечная миссия души не прерывается смертью. Катастрофический перелом выводит душу в иные измерения бытия, душа входит в итог земной жизни, обретает там то, к чему была устремлена здесь. Меняющиеся во времени и разбросанные черты характера складываются в новый эссенсиальный – сущностной облик, который вбирает всё творимое личностью в земном пути. В смерти душа обновляется, рождается в новом качестве, конец земной жизни кладёт начало новым путям души.

Со смертью человека мировая драма не прекращается, душа умершего бесплотно связана со здешним и в инобытийных измерениях продолжает в нём участвовать. Христианин молится об умершем, веря в действенность молитвы и утверждая связь двух миров. После выхода из жизни душа не обретает окончательного блаженства или мук, но входит в иные формы существования. В зависимости от прожитого и в результате за-жизненного самоопределения она либо возвышается в бытии, либо отпадает в низшие сферы. Выбор её пролегает через мытарства – испытания, искушения – поводы и влечения к отказу от собственного назначения. Душа попадает в мир бесплотных духов или впадает в череду новых воплощений. Она испытывает при этом и блаженство, и муки, которые из нашего мира видятся как восхождение в рай или отпадение в ад. Но это только земные символы духовного пути вечной человеческой души.

Райские и адские состояния, которые проходят души после земной смерти, не являются итогом человеческой и мировой судьбы. До окончания времён и Последнего Суда всё, что переживают души и мир в целом – есть лишь этапы, те или иные формы бытия. Распространённые в христианстве описания рая и ада более экзотеричны, чем эзотеричны, они отражают не реальные состояния душ за пределами земной жизни, а то, как это видится из мира сего. Пытаясь заглянуть через толщу жизни и завесу конца её, мы смутно улавливаем состояния бесплотных душ и объективируем эти формы, принимая их за итоговые. Представления о рае передают ощущение того, что души после телесной смерти устремляются в более высокие миры.

Двери в рай не где-то во вселенной, а в глубине души. Райские образы описывают состояния напряжённого духовного подъема, совершаемого душой после земной смерти: получения более высокого воплощения, исполнения назначения, приближения к Богу, преисполненности благодатью, неземного блаженства, открытости в любви другим душам. Райское состояние не является окончательным, оно сохраняется до тех пор, пока душа напряжённо стремится к преображению, к цели, которая может быть достигнута только по окончании времен. Бестрагичным и завершенным райское положение видится из несовершенного и частичного земного существования.

Таким образом, рай не конечная цель, не место передышки заслуженных и избранных, а благодатный этап в мировых странствиях души, состояние напряженной борьбы за сохранение и преображение итогового смысла земной жизни.

По отношению к миру сему райское состояние – более высокая степень бытийности души. Оно вбирает все заслуги и совершенства этой жизни. Благо, выстроенное душой в земном пути, суммируется в вечности. Чем богаче эта «копилка» вечности, тем преображённее, тем более райским оказывается облик души. «Но и этот рай только предверие настоящего рая, имеющаго открыться после всеобщего воскресения и суда. В нём и все новозаветные святые, хотя блаженствуют, но ожидают ещё большего совершеннейшего блаженства в будущем веке, при новом небе и новой земле, когда будет Бог всяческая во всех» (Еп. Феофан Затворник). Это «промежуточно» райское состояние и место в бытии определяется не механическим итогом прожитого, а продолжающимся самоопределением вечной души, которая на небе способна не только суммировать земное, но и искупить его.

Когда же душа человека после смерти подвергается мытарствам, опускается в низшие сферы или впадает в череду более низких воплощений, традиция описывает это как адские страдания. Ад это не место, а состояние падения, развоплощения, утери смысла собственного бытия. «Ад есть посмертное выпадение из вечности и вступление в смертоносное время, но он лишь временное, а не вечное» (Н.А. Бердяев). Ад создан не Богом, а дьяволом в человеке. Человек мучим адскими муками не по Божией воле, а из собственной гордыни и обращённости ко злу. Грешная душа, выпадая в смерти в ложный итог земного пути, страдает и умаляется в бытии. Злая воля может действовать и за пределами земной жизни и душа может усугубляться в своём падении. Ад это чёрная бездна небытия, в которую погружается своевольная душа.

Но ад не вечен и адские состояния не являются необратимыми. Искра Божия сохраняется и в самой падшей душе, она способна преобразить результаты жизни, искупить на небе земные грехи. К тому же по законам соборной ответственности всех душ друг перед другом и перед Богом участь грешной души могут облегчить молитвы близких, праведников, Церкви, а также заступничество Богоматери.

Таким образом, в инобытии человеческие души переживают различные состояния, включая и перевоплощение. Но существуют, очевидно, и такие формы жизни после жизни, которые ещё не открылись духовному опыту человечества или приоткрыты частично.

 

 

Апокалиптическая смерть

 

Третий и последний план бытия, в котором человеческая душа встречается с состояниями рая и ада – их конечное противостояние и окончательное завершение во времена за-апокалиптические, эсхатологические. Апокалипсис описывает адские муки смерти умирания старого в рождении нового (смертию смерть поправ), либо окончательной смерти бытия в целом. Образы двух абсолютно противоположных перспектив конца мира сего смешиваются и сливаются в традиционных картинах апокалипсиса, что требует уточнения и разведения их.

С неба, которое Господь вместе с землей создал в начале, нисходят субъекты творения – вечные души. На земле же – арене преображения – совершаются творческие действия, результаты которых возвращаются в «копилку» вечности, слагаются в образ Нового Творения. В тот момент, когда образ Нового Бытия будет завершён, старое исчерпает себя, и мир сей, потеряв всякие основы, разрушится. Небо низойдет на землю, земное же вознесется на небо. Из их слияния и конца того и другого и народится Новое Небо и Новая Земля. В лоне рождения образуется Новый Плод, Новая Реальность, которая будет не отделена от Творца, как инобытийная Ему, но войдёт в Божественное Бытие. Новое Бытие будет целиком в Боге и с Богом.

Но превращение старого в новое катастрофично. В конечные времена многое из того, чем мы жили в этом мире, либо полностью изменит свою природу и потому умрёт в нынешнем своём состоянии, либо окончательно уйдёт в небытие, в смерть. Всего, с чем мы сжились, не будет более никогда и нигде, то же, что мы взыскуем, ещё только появится в ином измерении. Когда в конце времен умирает всё, что из мира сего, когда все и вся переживают трагедию и боль смерти, – это состояние богооставленности, подобное тому, что пережил Христос на Кресте перед смертию: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27.46).

Из мира сего это состояние видится как впадение в небытие, в ад. В апокалиптическом огне сгорает и «Я» этого мира как таковое, единство и смысл земного бытия. И это тоже переживается как трагедия и боль отпадения в небытие. Уходит то, что в мире сем являлось недолжным, неистинным, невечным, но и то, что служило ступенями к истине, мирскими, формами должного, исторически сакрального. Сгорают в небытии тупиковые и окольные дороги жизни. Сгорает и вся телесность, чтобы организоваться по-новому и воскреснуть. Наши заблуждения, послужившие диалектическим звеном в поисках истины, оставляются как ложное. Сгорает в геенне огненной неистинное, ложное, безобразное. Меняется перспектива бытия, то, что в этом мире было определяющим, пуповиной, связывающей с истоками жизни и смысла, перестаёт быть таковым. Но пока новое ещё не народилось, с точки зрения мира сего, всё сгораемое ощущается как главное, и потому потеря его переживается как потеря самого близкого и важного. И в этом тоже апокалиптическая боль.

В образах Страшного Суда воплотились, прежде всего, видения апокалиптической смерти. Переживание смерти старого, мука разрушения старой плоти, скорбь расставания с родным и близким вытесняют аспект апокалиптического перехода к Новой Жизни, нарождение в смерти Нового Неба и Новой Земли. Грозность грядущего конца пугает нас, сознание загипнотизировано неотвратимостью полного конца мира сего, и мы не имеем воли проникнуть за его пределы. Ужас всеобщей смерти сковывает духовный взор, творческая фантазия цепенеет и перед нами встают чудовищные по уродству, жестокости и несправедливости средневековые картины Страшного Суда. Эти представления являются этапом в раскрытии образа конца времен. Чтобы явственно лицезреть образы смерти и жить при этом, нужно великое мужество и дерзновение. Но человеку свойственно абсолютизировать частичное, так как полнота восприятия требует невыносимого напряжения, поэтому были абсолютизированы и представления об апокалиптической смерти. Вместе с тем, картины апокалипсиса отражают и угрозу всеобщей и окончательной смерти бытия в целом. Апокалипсис изображает то, что может поглотить человечество навсегда, но что должно стать огненными вратами в Новое Бытие.

Новое рождение возможно только по образу родившегося Богочеловека: смертию смерть разрушив. Переживание окончательной смерти в момент нового рождения является последним и напряжённейшим моментом человеческого крестонесения в миру. На этом пике Голгофы всё разрешится окончательно: получит ли человечество вечное спасение или низринется в небытие. Это и есть момент собственно Страшного, то есть Последнего Суда: окончательное явление Божественной воли. Но воля Божия всегда ко спасению человека, по милости и беспредельной любви Божией до последних мгновений человеку оставляется шанс. В последней битве с небытием человек наиболее повисает над бездной небытия, это момент, когда все, всё может погибнуть, но всё призвано спастись. Человек в эти решающие мгновения должен стряхнуть с себя пелену небытия, отделиться от него, не поддаться магическому притяжению адской бездны. Апокалиптические видения раскрывают и опасность окончательной гибели мироздания, человечества, опасность полного впадения в небытие.

 

Многообразие апокалиптических состояний и возможностей присутствует и сегодня, апокалипсис уже начался. Господствующие представления об аде абсолютизируют смерть и распространяют её на вечные времена. Это сейчас нас порабощает. Мы настолько свободны, что способны самоутвердиться в смертных адских состояниях. В этом актуальность небытия, постоянное висение над бездной небытия. Бог в деле спасения от смерти всегда идёт навстречу человеку и вершит своё Божее, ожидая, чтобы человек содеял своё человеческое. Вечный смысл, который формируется в созидании материальной формы, откладывается в вечности, – в «копилке» совершённого. При смерти человека тело – материальная форма – распадается, но остаётся её энтелехия (тело душевное) и духовная сущность (тело духовное), которая совершенствуется в замирном пути души и которая в конечные времена соберёт преображённое вещество в одухотворенную телесность.

Чисто материальный мир, основой которого является хаос, не уничтожим в принципе, ибо его разрушение обращает его в хаос же. Он может либо впасть в самодостаточное безблагодатное состояние на вечные времена, либо преобразиться в Новое Бытие. Уничтожимы временные материальные формы, которые без творческого преображения вновь могут восстанавливаться энтелехиями вещей и существ и механистически повторяться. Без зиждительного мироустрояющего начала человечество душ впадает в бессмысленное круговращение космической материи, в адское колесо небытия. Адское существование представляет собой порабощение душ материей и мучение в безытоговом бессмысленном круговороте вещества. Но и в этом человечество всегда имеет новый творческий шанс, восстановив разрушенное, пойти дальше вверх.

Смерть для вечной человеческой души означает выпадение из вечности, страдание в бесконечном круговороте бессмысленных тварных состояний. Ад не окончательное уничтожение души, а невозможность выйти из дурного временного повторения, когда временные состояния души закостеневают навечно, смертоносная временность становится вечным состоянием души. Вечный ад – это бесконечный круговорот бессмысленной жизни, это не вечность, а дурная бесконечность времен. Ад утверждается тем, что мир замедляет ход к конечной цели – преображению, погружается в дурной круговорот времени.

Бесконечная, бессмысленная, то есть адская жизнь закрывает двери в рай и душам, вышедшим из воплощения. Души живых и умерших при этом стенают, не получая завершения и упокоения. Мир не может закончиться бессмысленно, ибо конец есть итоговый смысл, смысловое завершение. Конец мироздания может означать только его духовное преображение, рождение из старого нового мира. Все глобальные мировые катастрофы означают разрушение воплощённого в материи смысла. Смерть торжествует до тех пор, пока не прекратится это круговращение смерти. Апокалиптический конец прервёт, прежде всего, бесконечный ряд разрушений и восстановлений материальных форм. Эсхатологическое одухотворение материи означает возвышение её над состоянием саморазрушения.

Таким образом, вечный ад возможен только как вероятность вечного круговорота бессмыслицы и безысходности, в которые впадает всечеловечество. Но и в таком состоянии сохранится возможность вырваться из него и выйти на путь спасения, ибо всемилость и всеблагость Бога беспредельны. Опасность впадения в безблагодатное круговращение висит роковым образом над миром. И мироздание иногда погружается в подобное безблагодатное мертвящее состояние. Буддийское сознание заворожено этим магическим круговращением (колесница бытия, вечное возвращение), зациклено на нём, ограничено им. Буддизм – это откровение магического падения бытия, в котором преобладает круговращение энтелехий, действие безблагодатных магических связей и законов.

Рай возможен только как всеобщее спасение, как спасение всех вечных душ. Пока всё вечное не спасется – все будут мучиться в адских муках, сама жизнь, всё бытие и в мире сем, и за его пределами будут нести в себе адские мучения. Это страдания не-дорождения, мучительно переживаемые затянувшиеся роды. Чем более оттягивается разрешение-разрождение Нового Бытия, тем болезненнее состояние и тем актуальнее опасность застыть в нём навсегда и лишиться благодатного итога. Всё человечество до последнего человека пребудет в таком адском состоянии, до тех пор, пока мир в целом не спасётся.

Христианская традиция ощущает эту трагическую возможность и фиксирует её в учении об аде. Ад – преходящее состояние, но злая воля человечества может утвердить его вовеки. Утверждая вечность ада, человек теряет вечность, вера же в вечность рая залог спасения, обретения вечности.

 

 

Эсхатологическое рождение

 

Воскресение из мертвых

 

Назначение человека – низвергнуть адскую вечность и утвердить вечность рая. Рай как таковой является конечной целью творения Божиего, это вечная преображённая жизнь. Вечный рай вбирает в себя в преображённом виде весь положительный опыт временности, этим отменяется ад как проживаемое состояние мучительной ущербности. Мгновение выхода через апокалиптические бури в эсхатологическую вечность – это «День Господень», когда Христос «упразднит всякое начальство и всякую власть и силу… Последний же враг истребится смерть… Когда же всё покорит Ему, тогда и Сам Сын покорится Покорившему всё Ему, да будет Бог всё во всём» (1 Кор. 15.24-28).

Своим воскресением из мертвых Христос восторжествовал над последним врагом – смертью, и этим Он низверг двери ада. В апокалиптической смерти сжигается всё временное, сжигается в Апокалипсисе и сама смерть. Обновлённый и вновь родившийся мир входит в вечность. Что же представляет собой воскресший, преображённый мир?

Апокалипсис – это переживание окончательной смерти, конца всего в мире сем. Эсхатологическое сознание устремлено за пределы апокалиптического конца и пытается разглядеть образы Нового Неба и Новой Земли. Судьба мира и человека неразрешима окончательно до последнего мгновения. На всём протяжении земной истории тайна тайн полнота истины о верховной конечной цели миротворения – скрыта от нас. Неведомо это ни живущим, ни умершим. Есть грань, перед которой вынуждена остановиться тварная нёмочь, и эта граница последняя. Но человек призван совершить свой дерзновенный выбор перед лицом этой тайны и несмотря на неё. Совершить, полностью доверясь Богу, Его милости и творческому могуществу. В милосердии Бога залог вхождения в лоно последней тайны. Но только творческая активность человека подведёт его к милующей и любящей деснице Творца. Высшее смирение требует высшего творческого дерзновения. Такого рода смиренным дерзновением являются напряженные духовные усилия разглядеть образы конечных судеб и преображённых форм, распознать отражение грядущего в теперешнем: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его. А нам Бог открыл это Духом Своим; ибо Дух всё проницает, и глубины Божии» (1 Кор. 2.9-10).

Воплотившийся и Воскресший Бог зовет человека к воскресению во всей полноте преображённой плоти. Как можно себе представить преображение мировой материи? При земной смерти человека распадается телесное единство вещества, материальные элементы возвращаются в землю и вовлекаются в общий круговорот материи. Энтелехию же, как сложившийся образ тела, душа уносит с собой на небо. Вещество само по себе бескачественно и не связано навечно с индивидуальной субстанцией. Законы материального космоса в теле индивидуального существа не отменяются, но на них накладывается духовно-персоналистическая форма. Она становится носителем реальности, которая ведёт к отмене всякой материальной законосообразности – реальности духа и свободы.

В земной жизни элементарные частицы материи не индивидуализированы. Материя «протекает» через человеческое тело, не вбирая никаких персонифицирующих свойств. Телесный облик человека строится не материей и её законами, а духом, и существует сам по себе как нетленная энтелехия. При смерти энтелехия покидает тело, которое подлежит полному тлению, возвращению материальных частиц в общеприродный круговорот вещества. Эта-то бескачественная материальность и преобразится, то есть перестанет быть. Материя, в том виде, как она существует в этом мире, сгорает в апокалиптическом конце, но она по-новому организуется в эсхатологическом рождении.

Воскрешенное тело не собирает старые элементы материи, а формирует преображённую материальность, преображённое тело Воскресшего и явившегося людям Спасителя – материально, но по-иному. Преображённая плоть не скована более необходимостью и не подвержена случайности, она вне законов пространства и времени, но в ней наиболее адекватно воплощены высшие достоинства личного существа: дух, свобода, любовь, милосердие. Вместе с тем, она вырвана из господства общеприродных законов, является индивидуальной плотью личности, адекватно и во всей полноте воплощая её неповторимый облик, всецело принадлежа ей и выражая её.

В последнее мгновение, в момент всеобщего воскресения из мёртвых в умирании старого рождается новое. Все вечные души оденут преображённую плоть, а смертная и мертвая материя перестанет быть. В истории же мира это только приуготовляется. И если человечество действительно на пути к конечному преображению, то подспудно и во многом невидимо для земного зрения происходят глубинные превращения. Каждая душа в творческом взаимодействии с мировой плотью выкристаллизовывает свой личностный облик, созидает своё духовное тело. Этот духовный образ вечной души является сущностью человека при жизни, после же смерти он пребывает в потенциальном состоянии и обнаружит своё зиждительное действие в день всеобщего воскресения из мёртвых.

Хотя в материи продолжают действовать законы мира сего, в иных измерениях напряжение бытия перетекает из мира сего в инобытие. Приращение бытия откладывается в вечности, и когда там всё решится, это преобразит мир сей. В тот момент, когда последняя человеческая душа восстанет в полноту своего личностного достоинства, мирские ризы внезапно опадут и под ними обнажится новое преображённое тело мироздания и каждого человека. В момент воскресения из мертвых духовное тело собирает преображённую плоть и воссоздает собственное нетленное преображённое тело: «…При воскресении мёртвых: сеется в тлении, восстаёт в нетлении; сеется в уничижении, восстаёт в славе; сеется в нёмощи, восстаёт в силе; сеется тело душевное, восстаёт тело духовное» (1 Кор. 15.42-44); «Говорю вам тайну: не все мы умрём, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мёртвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие. Когда же тленное сие облечётся в нетление и смертное сие облечётся в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою (Ис. 2.58). Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» (1 Кор. 15.51-55). Воскрешённое тело – это тело духовное – не подверженное требованиям материальной жизни, нетленное – не подлежит разрушению, бессмертное – вечное.

Прот. Георгий Флоровский описывает учение св. Григория Нисского о воскресении тела: «В воскресении человеческий состав восстанавливается не в нынешнем, но в “изначальном” или “древнем” состоянии. О каждом отдельном человеке было бы точнее даже и не говорить вовсе, что “восстанавливается”. Скорее впервые только и приводится в состояние в котором быть ему надлежит, в каком был бы, если бы не стряслось в мире греха и падения, но в каком, однако, не бывал и не был в этой тленной, превратной и преходящей жизни здесь. И всё в человеческом составе, что связано с этой нестойкостью, с возрастами и сменою, и дряхление, восстановлению никак не подлежит. Воскресение есть, таким образом, не только и не столько возврат, сколько исполнение. Это есть некий новый образ существования или пребывания человека, именно пребывания. Человек воскресает для вечности, сама форма времени отпадает. Потому и в воскресающей телесности упраздняется текучесть и изменчивость, и вся полнота её как-то стягивается или “сокращается”… Отпадаёт лукавый излишек, то, что приразилось и наросло от греха. Полноты личности это отпадение не ущербляет, ибо этот излишек к строю личности не принадлежит. Восстанавливается в человеческом составе, во всяком случае, не всё. И материальное тождество тел воскресающих и умирающих означает скорее только реальность прожитой жизни, которая стяженно должна быть вобрана и в загробное существование… Основным в воскресении является тождество облика (или вида), то есть единство и непрерывность индивидуального существования… Загробный путь человека есть путь очищения, телесный состав человека очищается и обновляется в этом круговращении природы, точно в некоем правильном горне. И уже поэтому восстанавливается обновленное тело… Св. Григорий называет смерть “благодетельной” и это есть общая и постоянная святоотеческая мысль… Смерть есть оброк греха, но сразу же и врачевание. Бог в смерти как бы переплавляет сосуд нашего тела. Свободным движением согрешившей воли человек вступил в общение со злом, и к нашему составу примешалась некая отрава порока. И вот теперь, подобно некоему скудельному сосуду, человек в смерти снова распадается, и тело его разлагается, чтобы по очищении от воспринятой скверны снова быть возведённым в первоначальный состав, через воскресение. Так самая смерть оказывается органически сопринадлежащей к воскресению, это есть некий таинственный и пламенный закал ослабевшего человеческого состава. Через грех эта психо-физическая двойственность человека оказалась нестойкой и неустойчивой, это и значит, что человек стал смертен, омертвел и умер. В смертности, однако, он уже отчасти врачуется от этой нестойкости. Но только Воскресение Христово вновь оживотворяет человеческую природу и делает всеобщее воскресение возможным».

Святоотеческое учение о телесном воскресении развивает Н.О. Лосский: «Тела небожителей, т.е. членов Царства Божия, должны быть глубоко отличными от наших тел. В самом деле, небожители творят только абсолютные ценности нравственного добра, истины, красоты и живут только этими неделимыми и неистребимыми благами. Они не нуждаются в пище, в защите от холода или жара, в половой жизни. Иными словами, у них нет биологической жизни, т.е. жизни животной и растительной. Их жизнь сверхбиологическая… Телесность, имеющая пространственную форму и содержащая в себе чувственные качества, есть необходимое условие полноты жизни и такой великой абсолютной ценности, как красота. Поэтому члены Царства Божия суть духи, воплощённые, выражающие свою духовную жизнь в свете, красках, пространственных формах, звуках, тепле, аромате и т.п. чувственных качествах, образующих их тело. При этом их тело свободно от наших несовершенств и недостатков… Такое тело было у Иисуса Христа после воскресения. Это тело – преображённое… Это тело, как и материальные тела, протяжённо и, тем не менее, оно проницаемо и способно проникать сквозь материальные тела… Член Царства Божия свободен от каких бы то ни было эгоистических стремлений; все его действия суть следствия любви к Богу, большей, чем к себе, и любви ко всем тварям, как к себе. Поэтому он прекращает процессы отталкивания кого бы то ни было и, следовательно, перестаёт иметь непроницаемое материальное тело; вместо него он творит себе другое протяжённое тело, состоящее из чистых, совершенных по своей красоте чувственных качеств света, звука, тепла, аромата и т.п. Такое тело проницаемо и проникает сквозь все материальные преграды. Оно служит совершенным внешним выражением духовных деятельностей и потому может быть названо духоносным. Существа, обладающие преображённым телом, не подвержены смерти… Преображённое тело не производит противоотталкивания, не оказывает никакого сопротивления, потому толчок или давление не осуществляются вовсе… Смерть, в смысле утраты деятелем своих союзников также невозможна в Царстве Божием. Все члены этого Царства, спаянные друг с другом совершенною любовью и действующие вполне единодушно, служат взаимно друг другу, как тело друг для друга. Обособить их, вызвать между ними раздор, ведущий к распаду, т.е. смерти, невозможно, потому что у них нет тех страстей, гордости, честолюбия, обидчивости, зависти и т.п., которые свойственны грешным существам и разобщают их между собою».

 

 

Время и вечность

 

«Время есть модус существования и зависит от характера существования. Неверно сказать, что происходит движение и изменение, потому, что существует время; верно сказать, что время существует потому, что происходит движение и изменение. Характер изменения порождает характер времени… Космическое время есть время ритмическое. Но оно есть, вместе с тем, время, разорванное на настоящее, прошлое и будущее. Мир объективированный есть мир современный. И эта современность означает также болезнь времени. Время, разорванное на прошлое, настоящее и будущее, есть больное время, ранящее человеческое существование. С болезнью времени связана смерть. Время неотвратимо влечёт к смерти, есть болезнь к смерти» (Н.А. Бердяев).

Время спасающе и время пожирающе, время приносит новое и уносит старое. Время спасает тем, что делает бывшим многое враждебное, чуждое, наносящее боль и страдания. Наше настоящее, превратившееся в вечность, было бы сущим адом. Но время отбирает и самое дорогое, близкое, оно постепенно пожирает и самою нашу жизнь. Время несёт новизну, открывает перспективы и возможности будущего. Сама возможность довершить своё главное, изменить порочное, искупить греховное – открыта нам временем. Но будущее – это и пугающая неизвестность. Оно таит в себе страшные катастрофы, роковые повороты, несёт возможность новых искушений и падений. Будущее приближает разлуку с нашими любимыми и близкими, оно неотвратимо несёт нашу смерть.

Время – это движение, без движения и изменения нет жизни, без постоянства и покоя нет смысла. Преображённое бытие есть диалектическое единство движения и покоя – живое бытие. Вне времени невозможно творческое преображение и выход из времени означает выход из жизни. Человеческое творчество теургично, оно способно создавать не образы праха, а то, что из времени входит в вечность. Время – условие изменения, роста, жизни. Остановка времени означает смерть. Бывают периоды жизни и целые эпохи безвременья, когда приостанавливается вхождение в мир творческой преображающей новизны. Время само по себе загадочно, но разгадка времени – во вневременном. Прошлое не позади, а внутри настоящего. Это истинное отношение к прошлому в настоящем во всей полноте реализуется в вечности.

Здесь время господствует над человеком и пространство ограничивает его возможности. В вечности человек будет господином времени и не будет ограничен пространством. Вечность – это не бесконечное движение времени, но это и не остановка времени. Вечность не довременная, не добытийная, а вечность Нового Бытия – это преображённое время. Временной эон вносит нечто новое в вечность, и вечность становится иной. В будущую вечность, в вечность по окончании времён войдет преображённое время. Время созидающее, время дарующее – останется в вечности. В ней не будет времени разлучающего, разрушающего, смертоносного. Полнота благого прошлого войдёт в вечность. Вся радость и истина бытия настоящего уже присутствует в вечности. В вечности останутся и неограниченные творческие возможности будущего. Вечность, которую мы взыскуем в своих лучших чаяниях, и которую созидаем праведной стороной своей жизни, – та вечность не может быть закоснелой бесконечной остановкой в определённом, даже наиблагом состоянии. В вечности должна быть сохранена созидательная сторона времени, возможность творческой новизны. Вечность это вечное настоящее, не потерявшее праведных заслуг прошлого, вмещающее в себя полноту бытия и открытое новым возможностям любви, добра, красоты, открытое преображённому будущему.

 

 

Всеобщее Воскресение

 

«Основная и первохристианская интуиция в учении о человеке есть именно интуиция его воплощённого единства. Потому судьба человека исполниться может только в воскресении, и воскресении всеобщем» (прот. Георгий Флоровский). Человечество по сущности своей соборно – единство во множестве. С изъятием какой-либо единичности само единство перестаёт быть таковым. Это значит, что личное спасение возможно только как спасение всеобщее. Соборная природа человечества вечных душ явлена уже в мире сем. Все мы ответственны друг перед другом. Мы не смогли бы жить и совершать сейчас, если бы наши предки не устояли и не сохранили линию жизни для нас. Если мы не совершим, оборвется то, ради чего жили и отцы. Если потомки не завершат, обессмыслится жизнь наша и прошлых поколений. Все совершают общее дело, а судьба каждого включена в судьбу всех. Многие из наших предков приняли невероятные страдания и погибали, чтобы мы жили сейчас, мы живём, чтобы исполнить и их дело.

Поэтому их страдания и мученическая смерть не только их трагедия, но и каждого из нас. То, что свершалось тогда, врывается в нашу жизнь, становится и нашей судьбой, ко многому обязывает. Они страдали и за нас, приняли на себя и нашу долю, что обязывает нас исполнить своё. Поэтому они испытывали исключительные муки и во всём этом вселенский трагизм. Они смогли поднять своё и наше потому, что мы можем довершить и за них. Совершённое ими указывает на наше бремя ответственности, а наше делание – в то же время и их. Иначе все их страдания и смерти бессмысленны. Мы несём ответственность за оправдание праведных мучений наших предков. Это откровение совместного крестонесения на пути спасения.

Мир в целом как единый организм может спастись только в том случае, если спасётся в нём каждая вечная душа. Иначе это будет спасение частичное, хотя бы и бесконечно большей части. Целостная вселенная преобразится только когда каждая вечная душа свободно самоопределит себя к Новому Бытию, когда раскается последний грешник. Это та единственная заблудшая овца, которая для Доброго Пастыря дороже всего стада, ибо праведное стадо прошло свой путь, но завершить его можно только совместно, без единого заблудшего: «Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдёт ли искать заблудившуюся? и если случится найти её, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся. Так, нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих» (Мф. 18.12-14).

Христос отдал Себя на Распятие за всех людей и во имя всех, не только во спасение добрых праведников, но и грешников: «…Так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» (Лк. 15,7). Каждая душа неповторима и незаменима в теле Христовом для Бога, «Который хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины» (1 Тим. 2.4). В этом выражен помысел Бога о мире, о преображении всего бытия. В Божием замысле содержится и путь к всеобщему спасению – через любовь к Богу, покаяние и свободное сотворчество Богу. Ориген утверждал, что Христос останется на Кресте и Голгофа продолжится до тех пор, пока хоть одна душа останется в аду. Никто не сможет стать истинно праведным, пока последний грешник не будет найден и приведен к покаянию. Ни одна душа не достигнет райского блаженства, пока последняя человеческая душа останется в аду. Так судьбы всего мироздания решаются в душе каждого человека.

Возражают, что в таком представлении мир населён не свободными ответственными личностями, но автоматами, заведёнными на спасение. Что человек абсолютно свободен и способен окончательно выбрать небытие. Если же он перестает быть, то в судьбах мира уже не участвует и нашей совести не является укором. Что не может всеобщее спасение зависеть от чьего-то своеволия, безответственности или частной злой воли. Что возможно полное спасение части мира и, в то же время, отпадение в небытие другой. Таким образом утверждается вечность ада, рядоположенного с вечным раем.

Действительно, человек свободен настолько, что способен отказаться от спасения и выйти из бытия. Но вечная основа вечной души, как непосредственное создание Творца, неуничтожима силами мира сего. Душа может обречь себя на вечные мытарства, стенания, муки, на странствия в низших формах, на сон совести, свободы и разума. Но искра Божия неуничтожима и потому душа даже в самом страшном падении сохраняет возможность восстать из пепла и возродиться. Пока же последняя душа не взыскует преображения, мир в целом не получит итога.

Из личностной свободы произрастает и неповторимый облик личности, и соборность – духовная связанность и взаимная ответственность всех между собой и пред Богом. Эта духовная связь диалектична. Человек лично ответственен перед Богом за свою судьбу. Каждый сам творец своего спасения: «Каждый да испытывает своё дело, и тогда будет иметь похвалу только в себе, а не в другом, ибо каждый понесёт своё бремя» (Гал. 6.4-5). Но возлюби ближнего своего означает, что человек ответствен не только за себя, но за судьбу других. Иными словами, я способен ответить перед Богом за себя постольку, поскольку принимаю бремя ответственности за другого: «Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов» (Гал. 6.2). Каждый ответствен не только за своё спасение, но и спасение других, всего мира.

Метафизический эгоизм также как и метафизическое легкомыслие, беспутство закрывают путь к Богу. Не в этом ли смысл евангельского парадокса – «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет её» (Лк. 9.24). Только осознание грандиозной ответственности взаимоспасения наделяет полным достоинством личности. Отсюда и мир в целом, и каждый в нём сущностью своей заинтересован в том, чтобы спасся и последний грешник. Этим вселенная не заведена на спасение. Возможность окончательного торжества зла существует, но всё решается в выборе человека, в лоне его веры: «…По вере вашей да будет вам» (Мф. 9.29). Убеждение в торжестве зла открывает возможность всеобщей гибели. Отсутствие веры в спасение делает его проблематичным. Вера во всеобщее спасение утверждает преображение бытия.

Все мы только идём к спасению и никто до скончания века не заслужил и не получил окончательного блаженства. Даже святые ещё не спасены. Их благодатные дары, творимые ими чудеса, их нетленность свидетельствуют о выходе из косности мира сего. Но и они не до конца прошли свой путь спасения, ибо миссия вечной души не заканчивается с земной смертью. Итог будет подведён и всё разрешится только на Страшном Суде: «Посему не судите никак прежде времени, пока не придёт Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения, и тогда каждому будет похвала от Бога» (1 Кор. 4.5). Сказано великое – каждому будет похвала от Бога, – каждый спасётся, но только если спасутся все. Путь к спасению каждого пролагается через спасение всех. И общее спасение возможно только как спасение всех и каждого. Если не сбудется всеобщее спасение, то не спасутся и святые. В этом глубинный трагизм бытия человека, и в этом величайшее бремя ответственности. Своеволие или метафизическое легкомыслие одного может обречь близких и любимых, всех на вечные мучения.

Эту тайну, очевидно, прозревает человек, возвысившийся до святости. Может быть и поэтому многие святые ощущали себя величайшими грешниками, что не могло быть ни лицемерием, ни заблуждением. В святости человек достигает наибольшего понимания своего назначения и трагизма бытия: личное спасение достигается через спасение всех и спасительный итог бесконечно далёк даже для святого. Когда проясняется всеобщая связанность мироздания, – не оккультная, магическая или натуралистическая, а духовная, соборная, связь всего со всем. Где открывается, что спасение есть любовь ко всем ближним и дальним, когда в любви и дальние становятся ближними. Духовное прорастание личности и состоит в том, чтобы открыться любви к каждому человеку, когда судьба и самого далёкого сопереживается как своя. И тогда молитвою и помощью праведников открываются новые возможности спасения для грешников.

Самое трудное для нас – суметь полюбить врага своего, полюбить грешника, не грехи его, а нетленный образ Божий в нём. Но человек призван к преображению жизни великой всеобъемлющей любовью, состраданием, милосердием, прощением: «А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нёму и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два» (Мф. 5.39-41); «А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…” (Мф. 5.44).

Это невозможно даже представить, но спасение и есть взыскание непредставимого. Это не имеет никакого отношения к реальной жизни, но спасение и есть упование на чудо. Это можно приложить только к Богу, но спасение и есть богоуподобление: «Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5.48).

 

 

Царство Божие

 

Н.О. Лосский синтезировал православные представления о Царстве Божием или Царстве Духа: «Сохраняя формальную свободу, и, следовательно, не становясь автоматами добродетели, члены Царства Божия достигают в то же время совершенной полноты материальной свободы. Сущность её заключается в том, что в их распоряжении находится бесконечная творческая сила для осуществления бесконечного разнообразия красоты, добра и обретения совершённой истины. Бесконечность их творческой силы вытекает из конкретного единосущия их, вследствие чего всякий творческий замысел члена Царства Божия встречает не противодействие других, а, наоборот, подхватывается всеми и осуществляется в соборном действии. В таком единосущном сочетании сил участвует и творческая мощь Божия, а потому нет границ этой полноте творчества…

Богатство и вселенская целость творчества в этом Царстве так велики, что в нём нет повторений, придающих нашей жизни характер скучного однообразия, всякое деяние в нём отмечено яркою печатью индивидуального своеобразия и новизны творчества, поэтому здесь не может быть и речи о законах и правилах в нашем смысле слова. Понятие множественности здесь приложимо лишь в смысле качественной множественности. Вместе с категорией количества теряет здесь своё значение и категория качества в нашем смысле слова… Там, где совершается подъём в светлое царство подлинного добра и красоты, всякое проявление возникает, как новое осуществление самодеятельности, как новый творческий акт, а не применение к делу старой матрицы, отвердевшей из сотен однообразных проявлений индивидуума или даже полученной им по наследству. Граждане Царства Божия суть индивидуальные центры творческой деятельности, однако отношение их к целому резко иное, чем то, что бывает в нашем царстве бытия: каждый член этого царства внутренне объединён с целым, всего себя отдавая целому и обратно получая всё целое с такою полнотою и непосредственностью, что здесь понятие части и целого и даже понятие органа и организма теряют свой смысл, так как в них мыслится некоторая степень обособленности элемента, объединения его, односторонняя специализация функций и т.п.

Распадов в Царстве Духа нет, следовательно, в нём нет смерти, как разъединения субстанциальных деятелей, лишь временно и частично сочетавших свои силы для общей деятельности. Но этого мало, в Царстве Божием нет также и той частичной смерти, которая выражается в забвении, т.е. в отпадении пережитого в прошлом. Творческие деяния в этом царстве абсолютно совершенны и совместимы с новыми деяниями, а потому каждое из них, будучи осуществлено, не отпадает, но сохраняет вечную свежесть настоящего, выражаясь языком современной английской психологии, “specions present” деятелей Царства Божия длится не несколько секунд, как у нас, но охватывает всё осуществленное ими. Иными словами, их время содержит в себе прошлое только в смысле предшествования появления одних событий другим, но не в смысле умаления их актуальности. Пространство в этом царстве может быть только бесконечно-мерным, поэтому здесь возможна красота пространственных форм без пространственных разъединений.

Находясь в единении с Богом, все члены Царства Божия находятся в единении друг с другом непосредственно, т.е. так, как Сам Творец пребывает в непосредственном общении со своим творением. Все отношения в этом общении имеют внутренний характер и противопоставления формы и материи здесь нет не потому, чтобы в Царстве Божием форм не было, а наоборот, потому, что всестороннее бесконечное взаимопроникновение полноты индивидуальных и вместе с тем гармонически сочетанных содержаний есть абсолютно проникнутая формою содержательность…

В Царстве Духа на основе любви ко всем существам и конкретного единосущия со всеми деятелями, сознание каждого деятеля охватывает весь мир и при том в опознанном виде, такая высшая ступень космического сознания имеет характер целостно всеобъемлющей разумной интуиции… именно акт сознания и знания, дающий единую целостную Истину, которая сочетает в себе дискурсивную расчленённость (дифференцированность) до бесконечности с интуитивной интегрированностью до единства.

В Царстве Божием нет ни одного ограничения свободы: всякий член Царства Божия обладает совершенною свободой действия, так как всякое хотение его встречает поддержку в остальных членах Царства Божия и содействие благодатной силы Божией, а потому осуществляется без всякого умаления, обладая совершенною полнотою Истины. Члены этого Царства совершают выбор, обозревая всё бесчисленное множество возможностей, и не встречают при этом никакого противодействия со стороны других своих хотений, так, как выбор их без колебаний и ошибок направляется в сторону добра и абсолютной красоты».

 

Таким образом, рай по окончанию времен – это вхождение в Бога, уподобление Богу, познание Бога во всей полноте Его природы: «…Когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть» (1 Ин. 3.2). В раю открывается замысел Бога о творении и всё свершившееся на пути исполнения этого замысла. В преображённом мире каждая личность будет обладать полнотой бытия и в этом все личности будут едины неслиянно. Каждая будет отлична от других спецификой личного бытия, но все будут в единстве соборной любви.

В преображённом состоянии личность уподобляется ипостасям Божиим, Которые неповторимо личностны, неслиянны и нераздельны одновременно. Рай есть вечность, победа жизни над смертью, потому рай невозможен наряду со смертоносной временностью, со смертью, с адом. Рай – это такое бытие, которое не может быть, если за его пределами находится хотя бы одна человеческая душа. Или все вечные души будут в раю, или рая не будет вовсе.

[1] Синергия (греч. synergeia – сотрудничество, содружество), совместное действие, взаимодействие различных потенций или видов энергий в целостном действии.

[2] См. «Творение. Грехопадение» в моей книге «Под сенью Креста».

[3] См. главу «Воплощение» в книге «Под сенью Креста».

[4] Теургия (греч. teourguia – богодейство, работа богов). В данном случае – путь спасения человека в сотворчестве Богу, единение Божественных действий и усилий человека в миротворении, в преображении бытия.

[5] См. главу «О природе зла» в книге «Под сенью Креста».

[6] От лат. existentia – существование.

[7] Трансцендентный (лат. transcendere – переступать) – выходящий за границы реальности, за пределы мира сего.

[8] Интенция – лат. intentio – намерение, тенденция, стремление.

[9] Метафизический (букв. за-физический) – надреальный, сверхреальный.

[10] Трансцендентальный (лат. transcendere – переступать). В данном случае то, что не обусловлено эмпирическим опытом, но движет им.

[11] См. концепцию энтелехии в моей книге «Под сенью Креста».

[12] С понятиями «натуралистический космос», «магический» или «энтелехийный космос», «оккультный космос» можно познакомиться в книге «Под сенью Креста».

Подписаться
Уведомить о
guest
0 комментариев
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии

Этот сайт использует cookies для улучшения взаимодействия с пользователями. Продолжая работу с сайтом, Вы принимаете данное условие. Принять Подробнее

Корзина
  • В корзине нет товаров.